Грифелем по белоснежной бумаге

Проснулся я от шаркающего звука лопаты где-то за окном. Старенький дворник дядя Ваня изо всех своих оставшихся сил пытался расчистить проход к подъезду, который прилично завалило за ночь снегом. Под его скрипучие шаги и пластмассовый скрежет лопаты об асфальт я и поднялся из постели, лениво потирая глаза и ненавидя пургу, которая занесла мне на кухне почти пол окна. 

 День должен был начаться с такой долгожданной контрольной у одиннадцатого «А», так что свою маленькую чашку кофе за пошарпанным кухонным столом я пытался растянуть на как можно дольше. Где-то внизу сонные соседи пытались выкопать из сугробов свои машины и завести за ночь продрогшие двигатели. 

 Моя машина встретила меня ледяными сиденьями и паром изо рта. Пока я пытался согреться сам и согреть своего железного коня, рука потянулась позвонить маме. Голос у нее был довольно-таки бодрым. 

 — Надеюсь, ты не забыл контрольные? — начала она с допроса. 

 — Не забыл, мам, не забыл. Лучше расскажи, как у тебя дела, — я выруливал на главную дорогу через заметенные узенькие улочки. 

 — Врачи говорят, что, если я буду так хорошо себя чувствовать, на следующей неделе меня окончательно выпишут. — Меня немного пугал энтузиазм в ее тоне. — Хочу уговорить Андрея Михалыча, чтобы он меня отпустил домой на выходные. 

 — Может, не стоит? — не то, чтобы мне не хотелось, чтобы мама поскорее вернулась домой, но вот искать дежурных врачей, если что-то случится в выходные, мне совсем не хотелось. 

 — Илья, я сама решу, когда стоит, а когда нет. — В голосе послышался ее учительский металл. — Ты что, за рулем? — я промолчал. Где-то за окном предательски послышался чей-то пронзительный гудок. — Сколько раз я тебе говорила не болтать по телефону за рулем?! Илья! Это опасно! 

 — Мам, я в школу опаздываю, — закончил я, перебив ее, и сбросил звонок. 

 Мама всегда была такой — слишком заботливой и пыталась контролировать все на этом свете, даже если на исход этого чего-то повлиять она никак не могла. В какой-то момент к этому мне пришлось привыкнуть, чтобы совсем не сойти с ней с ума. 

 Одиннадцатый «А» на урок собирался неохотно. Я уже решил раздавать задачи для теста, а в классе не было и тридцати процентов класса. Та же часть, которая все-таки изъявила прийти вовремя, окидывала меня каким-то недоверчивым и презрительным взглядом. Максимально стараясь не обращать внимание на враждебность сложившейся ситуации, я ходил между рядами и оставлял на каждой парте по два тонких листа белой стороной кверху. 

 Когда до звонка оставалось совсем немного и в класс ввалились все остальные ученики, кабинет наполнился прогорклым запахом дешевого табака. Я оставил без замечания факт того, что свои перемены дети проводят за сигаретой в курилке, потому что своя пачка лежала в переднем кармане штанов, согревая мои мысли о предстоящем перекуре. 

 — А пересдать можно будет? — сразу после начала урока спросил кто-то с последней парты. 

 — Ты ж еще писать не начал? Что пересдать? — не понял я. 

 — Ну я так, на будущее интересуюсь. Как-то слишком много задач тут. — Класс наполнился тихими ухмылками. 

 — Нельзя пересдать будет. Учитесь жить с последствиями. — Отрезал я и сел на свой скрипучий стул надзирать списывальщиков. 

 Час пролетел незаметно, на стол ложились сначала почти не исписанные листы в клетку, потом уже написанные аккуратным почерком разного цвета ручками, а потом поверх лег лист, исписанный между строк до самых полей. Я отдал нетронутый классный журнал старосте и ждал, пока шумный класс опустеет, и я смогу остаться сам с собой на еще три урока, пока не придет «Б» класс писать свои контрольные. 

 Решив освободить себе вечер и проверить хотя бы часть работ в свои свободные уроки, я раздобыл в ящике почти что закончившуюся красную ручку и стал проверять мятые листочки, перекладывая их из одной стопки в другую. 

 Удивили меня двое: троешник, исписавший три листа и не сделавший ни одной ошибки в решениях, и Нина, которая выдавила из себя еле-еле одну страницу, из которой половину занимал какой-то график, имевший мало отношения к условиям задачи. И если в первом случае никаких действий предпринимать я не собирался, не пойман — не вор, то вот с Ниной что делать я не знал. 

 Вроде как училась она прилично, судя по оценкам в журнале, глупости не творила, а вот ее влюбленность на пользу ей явно не пошла. 

 Когда между третьим и четвертым уроком я шел на свой долгожданный перекур в облюбленный туалет, на четвертом этаже на меня налетела черненькая Аня с расспросами. 

 — Илья Сергеич, а вы работу мою проверили? 

 — Проверил, — ответил я, не сбавляя ход. Девушка увязалась за мной. 

 — И как? 

 — Закончил, — специально тянул я, находя какой-то азарт в увивании от сути вопроса. 

 — А моя работа как? 

 — Интересная, — не унимался я. 

 — А оценка? — казалось, еще чуть-чуть и девушка схватит меня за полы пиджака. 

 — Да хорошая, хорошая у тебя оценка. Не боись. — Мы уже дошли вместе до туалета, а девушка все стояла рядом со мной, — Подружке своей скажи, что зря она не учила ничего. 

— Кто? — встрепенулась Аня, — Нинка? — я только кивнул и, широким шагом вошел в мужской туалет. 

 После контрольной в одиннадцатом «Б», во время которой Вова, причина печали Нины, как-то уж слишком показывал свое недовольство моим поведением, пристально пялясь на меня половину урока, в кабинет залетела растрепанная и задыхающаяся Нина. 

 — Илья Сергеич, — начала она, жадно глотая воздух, — Дайте пересдать. 

 — Передала тебе подружка твоя новость, смотрю. — Я достал из пачки проверенных работ ее листок, — Как это тебя угораздило? 

 — Не знаю, Илья Сергеич, само получилось. Я не хотела. 

 — Я, конечно, не хочу вмешиваться, но кажется, твой приятель не лучшим образом на тебя влияет, — подытожил я. 

 — Дайте пересдать. Пожалуйста. Я все, что угодно сделаю. — Затараторила она, ломая пальцы. 

 — Знаешь, что сделай? — она распахнула темные глаза, — Не растрачивай себя на всяких идиотов, — девушка потупила взгляд, тихо признавая свою неправоту. — И приходи после шестого урока переписывать. Только чтобы никто не знал, а то попрут все, — добавил я, когда она уже вылетела в распахнутую дверь. 

 Дверь закрылась, я только собирался вздохнуть, когда она снова распахнулась. 

 — Илья Сергеич, — послышался тот же голос, — А я потом домой не знаю, как доеду. Автобусы в мою сторону совсем плохо ходят. А под вечер — так вообще вряд ли будут, смотрите, снег какой на улице. 

 Я узнал, что Нина живет в коттеджном поселке на окраине городе, а папа, который мог бы ее забрать, в отъезде. Так что, мне пришлось обещать, что я подброшу ее до дома, после чего она, успокоившаяся, снова выбежала в коридор. Неужели нельзя нормальным шагом идти? 

 Сидеть в школе после контрольной одиннадцатого «Б» смысла у меня не было, но так как я обещал Нине еще один шанс, пришлось просидеть еще два урока, в которые я решил проверить оставшиеся контрольные. 

 Около двух дверь открылась и в нее вошла уставшая Нина, с тяжелой сумкой на плече. 

 — Садись за первую парту, — бросил я ей, протягивая листок со все теми же задачами.Пока девушка шкрябала что-то на мятом листке, я закончил проверять работы, откинулся на спинку стула и стал наблюдать за ней. Темные глаза все бегали по исписанному листку, нога в легких сменных туфельках дергалась с такт с быстрыми мыслями в девичьей голове. 

 В глубине кармана настойчиво завибрировал телефон. Номер был мне незнаком. 

 — Сибирский Илья Сергеевич? — послышался севший голос в трубке. 

 — Это я, — Нина оторвалась от своей работы и посмотрела на меня, встретясь с моими глазами, которые все так же были направлены на нее. 

 — Меня зовут Петренко Андрей Михайлович. Я был лечащим врачом вашей матери. — В этот момент мое сердце с грохотом упало где-то в пятки и в глазах резко потемнело. Был. Произошло то, о чем я не позволял себе думать с того момента, как маму забрали в больницу, — Ваша мать перенесла еще один обширный инсульт. К сожалению, мы не смогли ее спасти. — Сердце билось теперь где-то около горла, все звуки, кроме глухих ударов затихли. Нина, заметив мое исказившееся лицо, привстала, уронив ручку на пол. — Мы ждем вас как можно скорее для подписания некоторых документов и решения юридических вопросов. Моя смена заканчивается в четыре. 

 В трубке послышались оглушающие короткие гудки, словно смеющиеся надо мной. 

 Я понял, что плачу, только когда услышал, как слеза капает на выглаженную рубашку. Почти до крови закусив костяшку указательного пальца. Я не мог поверить. Этого не может быть. Это происходит не со мной. Это чья-то злая шутка. 

 В реальность меня вернул какой-то посторонний звук. Нина стояла в проходе около своей парты, закусив нижнюю губу и не зная, что делать. Ее испуганные глаза впились в мои в немом вопросе. 

 — Мама, — мой дрожащий голос вдруг осекся, — Оксана Владимировна. Ее больше нет, — прошептал я, скорее больше для себя, чем для нее, надеясь, что я приму это, если произнесу вслух. 

 — Я... Мне очень жаль, — таким же тихим голосом ответила девушка, будто боясь кого-то потревожить. 

 — Нужно ехать, — встрепенулся я, будто проснувшись и, схватив со стола телефон, снял с крючка в шкафу свою куртку и уже почти вылетел за дверь, когда послышался тихий голос за спиной. 

 — Илья Сергеич, — я обернулся, — вы обещали меня подвезти. 

 — Поехали, — отрезал я.

 — А как же контрольная? 

 — К черту контрольную, — я зашагал по коридору, слыша, как где-то за мной семенили лакированные черные туфельки. 

 Машину завел без прогрева. Еле выехал на заснеженную дорогу, не давая девушке даже пристегнуться. Дорогу я почти не видел из-за слез, заливавших мне все глаза. 

 — Мне нужно срочно в больницу, — голос дрожал, не давая мне говорить связно, — Я отвезу тебя после этого. 

 Кажется, девушка рядом со мной кивнула, хотя выбора у нее особо не было. Никакого общественного транспорта на дорогах и в помине не было. А случайно появляющиеся машины ехали так медленно, что, казалось, пешком дойти было бы быстрее. 

 Я гнал, как ненормальный, зная наизусть дорогу и часто моргая, чтобы хоть как-то смахнуть слезы и видеть хотя бы что-то. Девушка вжалась в кресло, кажется, молча молясь, чтобы доехать до дома. 

 В какой-то момент я даже подумал, что брать с собой девушку было плохой идеей, потому что держать себя в руках с приближением к больнице мне было все труднее. Машину заносило на перекрестках так, что я и сам не знал, не задену ли какой-нибудь столб или соседнюю машину. Мне было все равно. Я остался один. Один, без самого близкого мне человека. Руки сжали руль так, что, кажется, он жалостно застонал, костяшки стали мертвенно белыми. 

 Я вздрогнул, когда тыльной стороны моей ладони коснулись холодные тонкие пальцы, обжигая напряженную кожу. Нина еле коснулась моей руки, я отвлекся от дороги, резко повернув на нее взгляд. 

 — Мне страшно, — прошептала она, кажется, пытаясь побороть слезы, подступившие к горлу, — и я хочу вам как-то помочь. 

 Я, сам не зная, что делаю, нежно взял нежное девичье запястье и прижал ее руку к своим дрожащим губам, оставляя на ней соленый след. Нина недоуменно на меня посмотрела, но руки не отняла. 

 — Мне не хочется, чтобы ты об этом волновалась, — она потупила взгляд, я снова прижался губами ее кожи, пытаясь утонуть в легком, едва уловимом аромате сдобы. 

 За весь оставшийся вечер мы не сказали друг другу ни слова, я летал, как угорелый, по больнице, потом вез Нину домой, люто ненавидя коммунальные службы и буксуя на каждом светофоре. 

 Дома в тумбочке нашелся какой-то дешевый коньяк. Им я и попытался залить зияющую дыру, что чувствовал где-то между ребрами.