Холод и яд

апрель, 2017

По выбеленному потолку носились синеватые блики ночи — Артём следил за ними, закинув руки за голову, и по привычке гадал, откуда они взялись: под окнами не скрипели шины, не носились полуночники с фонариками, да и круглая луна не двигалась, как вбитый в чёрную стену ночи золотой гвоздь. На экране электронных часов нервно подёргивались цифры 3:08, как будто тоже переживали, что Артём не выспится. А завтра, то есть, сегодня, между прочим, пробник по русскому. Снова слушать это дурацкое изложение, а через пару дней слушать, как они по-дурацки его написали...

Рядом заскрипела раскладушка. Фил на ней застонал. Артём приподнялся на локтях и глянул влево. Друг спал, но спал плохо. Загипсованная рука никак не могла найти себе места: Фил клал её то над головой, то на живот, то свешивал с раскладушки, то пытался навалиться на неё всем телом — и тяжело дышал.

Артёму на мгновение стало стыдно. Друга вообще за правое дело, если он не приврал, рассказывая им с Варей о том, как ввязался в драку за одноклассницу, отстранили от занятий — лишили шанса даже попробовать сдать ОГЭ! — ещё и из дома выгнали, а он тут страдает из-за завтрашнего изложения.

Артём свесил руку с края кровати и костяшками пальцев попытался пощупать лоб Фила. Он показался ему горячее, чем следует. Артём тяжело вздохнул: у мамы всегда безошибочно получалось определять таким полукасанием, как он себя чувствует и чем его нужно лечить, а он таким даром, похоже, не обладал. Но другу явно надо было помочь. Артём перекатился на противоположный край и беззвучно поднялся.

Фил не распространялся о том, какой у него перелом и как долго его придётся заживлять, но Артём на своей шкуре испытал: в первые дни это всегда больно, всегда жжётся, всегда перегревается, а на фоне всех случившихся с Филом событий — его вполне могло бросить в жар. Артём приоткрыл окно на проветривание. В комнату хлынул сладковато-влажный воздух приближающегося мая, и Артём понял, что сам вспотел в духоте. Вслепую (по трещинам на экране) Артём снял с зарядки телефон Фила и, подсвечивая им себе дорогу, на цыпочках двинулся в кухню.

Аптечный шкаф, самый узкий, крайний ко входу, всегда ломился от лекарств, и Артём открывал дверцу очень медленно, чтобы не оказаться усыпанным таблетками, баночками, блистерами и мамиными чаями от любой хвори. Маленькие круглые жаропонижающие таблетки с обезболом нашлись почти сразу: стояли у стенки, в быстром доступе. Артём забрал блистер, набрал из фильтрующего графина воды в стакан с Молнией Маккуином, поставил всё на подоконник и рассеянно повертел в руках телефон.

Вообще-то, наверное, не стоило этого делать — время половина четвёртого ночи, за окном черным-черно, ни одно окно в доме напротив не горит, да и Фил будет явно не в восторге — но Артём разблокировал телефон (пароль подобрался с третьей попытки) и нашёл в контактах номер отца Фила. Три черепушки — куда уж понятнее.

Пока тянулись гудки, Артём успел подумать, что отец Фила, может быть, и не хотел взаправду выгнать сына из дома: просто не думал, что он уйдёт. Когда они с мамой не сходились во мнении, она тоже могла сказать что-то вроде: «Уходи из моего дома и там уже живи, как хочешь». Но у Артёма и мысли не возникало действительно уйти, а у мамы — закрыть за ним дверь. Больше Артём подумать ни о чём не успел: гудки прекратились слишком быстро.

— Филипп?! Ты где шляешься! Придурочный! Почему мать и меня в чёрный список бросил?

Артём ошарашенно приподнял брови: до такого он точно бы не додумался.

— Здравствуйте, — откашлявшись, полушёпотом выдавил он.

— Это кто?

— Это Артём. Артём Родионов. Я друг Филиппа. Мы вместе занимались борьбой.

— Артём? — трубка зашуршала; глухо зазвучал высокий женский голос и низкий мужской, с которым Артём сейчас разговаривал. Видимо, отец Фила пытался узнать у его матери, был ли такой Артём. — Помню. Фил у тебя?

— Да. Спит, — Артём оглянулся на тёмный коридор.

— Скажи ему, чтобы дурака не валял и возвращался.

— Он мне не поверит, — глухо рассмеялся в кулак Артём и вздохнул. — Он вам поверить... Должен.

От многозначительного молчания в трубке стало не по себе. Артём передёрнул плечами: кто он такой, в конце концов, чтобы поучать взрослого мужчину, бизнесмена, отца Фила! Это ж всё равно, что поучать Олега Ветрова — по телу Артёма пробежала дрожь. Во двор въехала какая-то легковушка и выпустила двух полуночников.

— Может, ты и прав. Только он нас с матерью заблокировал.

— Я думаю, ему надо остыть. Я что сказать-то хотел? Не переживайте, я за ним пригляжу.

Отец Фила тяжело вздохнул:

— Спасибо, Артём. Правда. Мы с матерью уже ментовки собрались обзванивать. Я умею быть благодарным.

Отмахнуться Артём не успел: отец Фила отключился. Пожав плечами, Артём зажал в одной руке стакан, в другой — таблетки с телефоном и также на цыпочках пошёл обратно. Показалось, дверь маминой комнаты была слегка приоткрыта.

Когда Артём вернулся, Фил сидел на раскладушке, уткнувшись лбом в колени, и глухо постанывал.

— Эй! — Артём пяткой прикрыл дверь и присел на край раскладушки. — Фил, ты как?

По невнятному бормотанию Артём понял, что всё очень плохо, и всунул в мягкие непослушные пальцы здоровой руки стакан. Фил потянулся его выпить.

— Куда? — зашипел Артём и выколупал таблетку из блистера. — На! Выпей — полегчает.

Фил переложил стакан в загипсованную руку, взял таблетку и долго смотрел поверх неё на Артёма. Потом закинул в рот, залпом выпил воду и протяжно вздохнул:

— И почему ты со мной дружишь, а? От меня ж одни проблемы.

— Не говори ерунды, Фил... — Артём поставил пустой стакан рядом с раскладушкой и шлёпнул Фила по плечу. — Это жизнь. Так бывает. А друзья ведь за тем и нужны, чтобы друг другу помогать? Вон, я с русским никак совладать не могу, поэтому Варька сегодня приходила, учила аргументы на сочинение подбирать. Тебе жить негде — я тебе помог.

— Не припомню, чтобы я тебе помогал, — простонал Фил, потирая лоб.

— Поможешь ещё!

Артём улыбнулся как можно убедительнее, поднял стакан, спрятал за спину телефон, вернул всё на стол и завалился на кровать. В проветренной комнате веки тяжелели гораздо быстрее, а мозг погружался в приятную мягкую убаюкивающую пустоту.

— Артём! — вдруг зашипел Фил, бесцеремонно вырывая Артёма из полусна. — Ты это... Если я домой вернусь, у отца моего ничего не бери. Он же узнает, у кого я жил, благодарить пытаться будет. А я это... Стрёмно, короче.

Артём вяло отмахнулся и накрыл подушкой голову.

21 января 2019

Шаховские не врали: Андрей Шаховской действительно умел быть благодарным и благодарил финансово. На первое сентября, когда Фил пошёл в их гимназию, Андрей Шаховской подарил Артёму часы, о которых он давно мечтал, и Артём мог поклясться, что без Фила, вопреки всем его запретам, тут не обошлось.

А сейчас часы эти, как и телефон, и ключи, лежали на полицейском столе. И пока Светлаков что-то выцарапывал чёрной ручкой на желтовато-полупрозрачном листке, Иванов упаковывал их в прозрачные пакеты и складывал в сейф. Артём чуть съехал по сиденью вниз и ссутулился. Наручники грустно звякнули.

Светлаков весело глянул на Артёма:

— Что, Артём Александрович, не весел, буйну голову повесил?

Артём подавил в себе желание огрызнуться и промолчал. Только косо зыркнул самым дерзким взглядом, который позаимствовал у Фила. Хмыкнув, Светлаков по-учительски побарабанил ручкой по столу и подался вперёд. Его глаза в свете квадратов голубых ламп казались неправильно полупрозрачными и светящимися, как у андроидов. По спине пробежал холодок. Артём передёрнул плечами и отвернулся.

Кабинет был просторным: на два зарешеченных мелкими квадратами окна. Здесь вполне бы могли поместиться четыре стола. Но обитали здесь, очевидно, только Иванов и Светлаков. Разве что, ещё углу стоял поникший желтоватый фикус (и как его только угораздило здесь оказаться), а на полу грудились стопки желтоватые папки-скоросшиватели. Вот она — нехватка кадров во всей красе, о которой рассказывал какой-то молодой пэпс на "Часе Просвещения" в той четверти и активно зазывал в полицию. Артём тогда думал, что Варька первая подскочит на месте с поднятой рукой и даже поддел её локтем, но она лишь раздражённо отмахнулась: была слишком увлечена чтением какого-то исторического детектива под партой.

«Варька...» — болезненно поморщился Артём и вздрогнул, когда Иванов грохнул сейфом. С силой сморгнув дымно-вязкую поволоку воспоминаний, пощекотавшую глаза, Артём обернулся. Ручка стояла в органайзере, перед Светлаковым лежал чистый лист, а сам Светлаков, откинувшись на спинку стула и сложив руки под грудью, продолжал сверлить Артёма неприятным выжидающим взглядом. Иванов же провернул ручку сейфа и скрылся за ближайшим шкафом. Только линолеум под его шагами неприятно вскрипнул. Глухо щёлкнуло что-то, похожее на чайник, по кабинету поплыл фоновый шум, а обоняние пощекотало запахом дешёвого кофе и жирной выпечки из киосков. Артём туго сглотнул: сжавшийся желудок учтиво напомнил, что они с Филом так и не отстояли столовскую очередь за пирожками с печёнкой.

Пальцы потянулись взъерошить волосы — на уроках это обычно помогало отвлечься — и наручники неприятно впились в запястья и бряцнули, когда Артём снова уронил руки на колени. Наручники не то чтобы стирали кисти в кровь, но неприятным металлическим холодом обжигали кожу и заставляли двигаться как можно реже. А ещё — напоминали, кем он является в этой пищевой цепочке жизни.

В отличие от Фила, Артём умел выбирать себе соперников и вовремя останавливаться. По крайней мере, так он думал до тех пор, пока один мужчина в штатском и один — в форме не попросили его на выход из кабинета с вещами. И с тех пор, как на глазах добродушной физички, молоденькой завучихи по воспитательной работе, Марины, которой он всегда по её просьбе организовывал мальчиков на помощь в подготовке актового зала и директрисы, мечтавшей сделать его ещё одним медалистом, из его вещей достали пакетик с белым порошком, Артём отчаялся что-то понять.

Вскипел чайник, зажурчала вода.

Светлаков, кряхтя, поднялся. Когда его худощавая высокая фигура закрыла белёсый шар солнца, аккуратно вписанный в квадрат решётки, и длинная тень упала на Артёма, он невольно втянул голову в плечи. Однако никакой экзекуции не последовало: легко щёлкнул ключик, и Светлаков движением фокусника снял наручники с Артёма. И хотя он улыбался, Артём почувствовал себя котёнком, которого окружили голодные дворовые псины.

Светлаков качнул головой и вернулся за стол.

— Чай будешь? — буднично пропыхтел Иванов, выставляя две кружки на край стола Светлакова.

Артём рассеянно потёр гудящие запястья. Незачем было его фиксировать наручниками — он бы и так пошёл с полицией: в конце концов, оказание сопротивления — это, вроде как, тоже статья.

— Чай налить тебе, Артём Александрович? — басом повторил Иванов.

Артём от неожиданности дёрнулся:

— Мне?

— Да налей, Серёг, — утомлённо вздохнул Светлаков. — Пацан с обеда не ел и до завтра вряд ли поест.

Иванов спокойно завернул за шкаф, недолго покопошился и появился с кружкой из чёрного стекла сверкающей чистоты, которую поставил перед Артёмом. Из чайной пирамидки во все стороны тянулись ржавые разводы,. Артём недоверчиво поддел зелёный ярлычок и глянул на полицейских, приподняв бровь.

— Что, не ожидал, Артём Александрович? — хохотнул Светлаков, уже развалившийся на стуле. — Думал, мы тебя бить и плющить будем?

— Да нет, — неуверенно протянул Артём и прихлебнул чай.

Пожалуй, именно это ему было нужно. Подмороженные до сухих корок, скованные наручниками и морозом, руки медленно отогревались, оставляя на запотевающей кружке следы. Внутри тоже становилось теплее, и даже желудок сжимался уже не так болезненно. Чай показался вкуснее того, который обычно они покупали с отцом — тот больше напоминал придорожную пыль, — однако всё ещё не таким насыщенным, как мамин листовой чай в пакетиках из крафтовой бумаги. Или просто Артём был недостаточно голоден.

Хотя когда Иванов с удовольствием вгрызся в пирожок, захотелось жалобно заскулить — Артём мужественно глотнул ещё чая, обжигая горло. Светлаков, качнувшись на стуле, тоже глянул на Иванова:

— Серёг, ты себе как обычно брал?

Тот промычал что-то в ответ, что, по всей видимости, означало согласие.

— Тогда отдай треть своей порции парню.

Иванов нахмурился и заворчал бульдогом, у которого отбираются косточку. Светлаков задорно рассмеялся:

— Да ладно, Серый, не жадничай. Пацан — кожа да кости, он тебя не объест.

Иванов выбросил жирный пакетик от пирожка под стол Светлакова, вздохнул, снова скрылся за шкафом и вынырнул уже с пирожками в разных пакетах. Один из них шлёпнулся прямо перед носом Артёма, чуть ли не в кружку.

— Пусть ест, — рыкнул Иванов.

Артём туго сглотнул, но решил, что в его положении спорить с полицейскими — глупо, пусть они и способы ведения допроса у них довольно... Своеобразные. «Варе расскажу, что меня тут кормили — не поверит. А Фил скажет, что они просто откармливали перед убоем, как свинку, — хохотнул про себя Артём и поморщился, вглядываясь в комочки картошки, размазанные по тесту. — Если расскажу». В горле запершило,и он закашлялся. Иванов от души врезал ему по спине — по старинке, конечно же, не со зла.

Когда все пообедали, Иванов выбросил пустые жирные пакетики и вышел из кабинета вымыть руки, а Светлаков по-паучьи обхватил Артёма кружку за ободок, почти не касаясь её длинными пальцами, и отставил её на бумаги, на столе снова оказался тот самый злосчастный пакетик с белым порошком.

— Ну-с, Артём Александрович, поговорим?

— Это не моё, — на автомате выдохнул Артём и взъерошил волосы.

Эта фраза уже отзывалась на языке болью той самой водянистой мозоли, на которую ты наступаешь снова и снова, лопаешь снова и снова, а она опять надувается.

— Прости, я не расслышал, откуда у тебя пакетик с неустановленным сыпучим веществом белого цвета? И, что важнее, что это за вещество?

— Это не моё, — повторил Артём.

С каждым разом в этих словах было всё меньше твёрдости — всё больше... Просьбы? Артём уже начинал сомневаться, что этот пакетик ему не принадлежал — ему хотелось, чтобы кто-нибудь согласился с ним, сказал: «Да, брат, это не твоё». Никто этого не сказал: они тоже сомневались и молчали.

Молчали директриса, физичка и завуч, молчали полицейские.

Фил молчал, хотя и всей своей позой выражал готовность бойцовским псом, как его недавно обозвал Илья Муромцев, кинуться, если понадобится.

Не молчала, но и не говорила — спрашивала Варя, и в её словах, и в её глазах, этих больших оленьих глазах, которые с детства могли смотреть так, что он не знал, куда деться, похрустывал холодок недоверия, тонкий и ломкий, как корка льда на лужах ноябрьским утром.

Говорил лишь отец — но лучше бы молчал. Тогда бы обида не торчала бы стеклянной занозой в груди. Потому что отец, вместо того, чтобы сказать, что он, Артём, его сын, с которым они когда-то ездили на рыбалку и пикники, не виноват, вдруг начал говорить то, что эти менты хотели слышать — пресмыкаться перед ними. Он жалостливо называл себя плохим отцом, честно признался, как вогнал их в недостаток, потому что играл в онлайн-казино... И думал, что сыну, наверное, захотелось лучшей жизни.

И самое ужасное — отец был вполне искренним.

— Не твоё, значит, — длинные пальцы Светлакова забарабанили по столу; он зажал пакетик между пальцами, тряхнул его и недоверчиво качнул головой: — Не твоё... А как он оказался в твоей сумке?

У Артёма болезненно дёрнулась скула — та самая, по которой вчера в пылу ярости заехал Шаховской. Не у него надо было спрашивать, как пакетик попал в его рюкзак, с которым он со вчерашнего дня не расставался. Артём вовремя прикусил язык: улица (и — совсем немного — нотации Олега) научила, что нужно знать, где говоришь, с кем говоришь, когда говоришь.

Обвинять полицейских в подбрасывании улик можно, если это киновечер с Варькой и была её очередь выбирать фильм, разумеется, российский, разумеется, про честного полицейского — и не очень; обвинять полицейских в подбрасывании улик, когда они уже провели его в наручниках по школьному двору, — невероятно глупо. Слабоумие и отвага всегда было девизом Фила, не Артёма, поэтому он поёрзал на сидушке и, потерев синяк, буркнул вполголоса:

— Подбросили.

— Подбросили?

— Подбросили...

— Ну надо же...

Светлаков высоко поднял тонкие белёсые брови, качнул головой и вдруг — рассмеялся. Пакетик в его руке затрясся. Артём тоже обнажил зубы в неуверенной усмешке. Громыхнула входная дверь. Вернулся Иванов, раскрасневшийся, с мокрыми руками и каплями воды, поблескивавшими на серо-русой щетине. Он смерил тяжёлым взглядом Артёма, поглядел на посмеивающегося Светлакова и буркнул:

— Разбойный з-задолбали своих алкашей-дебоширов в нашем туалете полоскать, невозможно просто... — Он приоткрыл форточку и присел на подоконник. — А ты чего ржёшь, Сань? Пацан что смешное сказал?

— Представляешь, Серёг! Говорит, ему пакетик... Подбросили.

Светлаков резко перестал смеяться, швырнул пакетик на стол и посмотрел на Артёма в упор:

— Откуда. У тебя. Этот. Пакет.

— Я уже сказал, — Артём вовремя перехватил себя на повышении тона и закончил совсем тихо, полушёпотом: — Это не моё. Подбросили...

— Упрямый, — скрипнул зубами Светлаков и раздражённо хлопнул верхним ящичком. — Серёг, не наглей, а! Сигареты верни.

— Это мои!.

Иванов щёлкнул пальцами, и потрёпанная красно-белая пачка пролетела по подоконнику и ударилась в стену.

— Ну тогда я у тебя стрельну.

Светлаков, одёрнув рубашку, поднялся, присел напротив Иванова и закурил в форточку. По кабинету застелился горький до жжения в глазах дым. Артём сдержанно кхекнул в кулак, а Светлаков закашлялся вовсю и недовольно прокряхтел:

— Я ж просил тебя брать нормальные, а не этот ширпотреб.

— На нормальные надо сначала заработать, — беззлобно проворчал Иванов.

Светлаков пожал плечами. Иванов рывком подтянул к себе пачку и прикурил у коллеги. Теперь оба полицейских молчаливо курили в форточку, поочерёдно стряхивая в мутное блюдце, служившее пепельницей.

Артём всегда думал, что в российских фильмах про ментов — честных и не очень — всё врут. И что в кабинетах оперов не пахнет кофе, и что сигареты они не выкуривают поминутно, и что не пытаются играть в "доброго" и "злого" копа, как в американских боевиках, и что задержанные не настолько деревянные, чтобы без конца повторять две заученные фразы: «Это не моё» или «Я не виноват», в зависимости от контекста. Как же он ошибался! Ситуация начинала напоминать плохой детектив, только теперь Артёму было не до смеха. Он сам не понял, как оказался персонажем такого же детектива. Нет — триллера.

— Меня хотят подставить?.. — вполголоса попытался он привлечь внимание полицейских.

Никто не отозвался. Светлаков отвлёкся от пейзажа за окном лишь на мгновение — стряхнуть пепел, а потом снова поглядел в окно, как будто задержанный был не более, чем мошкой, случайно залетевшей в кабинет.

Это было ещё хуже, чем сидеть в кабинете директора, смотреть на выпотрошенный рюкзак немигающим взглядом и слушать обрывки тихого диалога о том, как никому не нужна шумиха вокруг этого инцидента. Директриса, всегда кричавшая, что для школы важны её дети, вдруг стала переживать о своей репутации как начальника. И, кажется, даже готова была отчислить Родионова-наркоторговца задним числом.

— Я готов говорить, — просипел Артём, растирая ладонями лицо.

Он правда был готов говорить и даже писать. Что угодно, только бы не сидеть в этой дымно-горькой тишине, от которой зудело в горле и шумела кровь в ушах. Обрадованный и ободрённый его заявлением, Светлаков выбросил окурок в форточку и легко соскочил с подоконника.

— О чём говорить-то, если тебе всё подбросили? — усмехнулся Иванов, прежде чем глубоко затянуться в последний раз.

Усевшись за стол, Светлаков шумно потёр ладони:

— Ну-с, говори!

— Я просто думаю... — вздохнул Артём, подаваясь вперёд. — Я так понимаю, меня хотят обвинить в наркоторговле?

— Боже упаси! — встряхнул руками Светлаков. — Обвиняет прокурор, а мы разбираемся в ситуации. Вот у нас ситуация. В присутствии понятых и директора гимназии у тебя был изъят пакетик белого порошка неизвестного состава. Может, мука! А может, синтетический наркотик новый... Ты же сообщения странные в разные мессенджеры присылал. Мы просто отреагировали на сигнал.

— Что?

В горле пересохло, язык прилип к нёбу, пальцы заныли — с такой силой он сжал в замок, чтобы не дрожали.

— Прислал, — протянул Иванов с нажимом. — Присылал-присылал...

— Конечно, — холодно улыбнулся Светлаков. — Мы уже даже проверили все адреса. Там в разное время были обнаружены закладки.

Артём захлебнулся сухим горьким воздухом, в котором смешались и кофе, и сигаретный дым, и привкус жира, и вязкая пыль, когда попытался сказать хоть что-нибудь. Он силился понять, что происходит и в чём он провинился на самом деле, но не находил ответа. Всё в сознании, некогда распределённое по своим местам, вдруг оказалось перемешано. В этом хаосе было не разобраться. Мозг ощущался, как синий экран.

— О чём задумался, Артём Александрович? — смешливо поинтересовался Светлаков.

— Почему я?..

— Правильный вопрос... Смышлёный пацан, да, Сань? — пробасил Иванов. — Может, он тогда нам всё и расскажет сразу?

— Может, может... — длинные пальцы глухо отстучали нестройный ритм по стопке папок справа. — Так что надумал, Артём Александрович? Кто мог тебе подбросить пакетик?

Вопрос был, пожалуй, правильным, если бы Артём только не был уверен, что это работа полицейских. Только вот обвинить их никак не мог. Оперативники, так плотно обложившие его и способные пришить хранение наркоты, разумеется, не могли допустить какой-нибудь тупой и очевидный прокол, которые так легко считывались с экрана телевизора. «Ещё один косяк сериалов, — мотнул головой Артём и задумчиво помассировал костяшки. — Там все опера либо правильные, либо тупое мясо!»

В голову приходил ещё Илья Муромцев — и мать у него как раз служила в полиции, — но со вчерашнего дня у них вроде бы всё было ровно. Наконец-то. Спустя столько лет бесполезных стрелок и драк...

— Например, ты можешь рассказать нам о том, как твоя подружка — мэрская дочка — проносила в школу наркоту и продавала её.

— Сань, ты что?.. — сипло зашипел Иванов, но Светлаков лишь цыкнул.

Когда в классических книгах встречалось выражение "краска сошла с его лица", Артём никогда его не понимал, но сейчас — ощутил. У него похолодело и онемело разом всё: от кончиков ушей до пяток.

Они блефовали. Слишком натянуто ухмылялся Светлаков, слишком широко были распахнуты круглые глаза Иванова. Варя была дочерью главы города, а глава города, в свою очередь, ещё до своего назначения за руку здоровался с губернатором, а тот рыбачил вместе с каким-то шишкой из полиции — словом, пытаться обвинять её, значило запустить бумеранг, который снесёт все головы, которые встретятся на обратном пути.

Они просто пытаются его запугать. Артём прикрыл глаза и выдохнул. Дыхание всё равно сбивалось.

— Ничего такого не знаю.

— Ну тогда, например, твой лучший друг, Филипп Шаховской...

Теперь Артёма кинуло в жар. Он тяжело моргнул раз, другой, потом тихо выдохнул.

Варя. Фил. Виктор. Лера.

Он подставил их всех.

Эти менты не остановятся, пока не получат от него то, ради чего они всё это устроили. Артём растерянно заозирался. Взгляд метался из угла в угол в поисках видеокамер или жучков: не может быть, чтобы за ними не следили, чтобы этот беспредел никто не записывал.

Камер не было. А даже если и были — полкласса умудрились списать под камерами декабрьское сочинение, почему бы двум полицейским не научиться обходить камеры?

Как бы Артёму ни было противно это признавать, закона здесь не существовало — того закона, который он зубрил и в который должен был верить, чтобы написать сочинение по обществознанию на высший балл — здесь они писали закон. Артём рассерженно взъерошил волосы, и они тут же стали влажными от потных ладоней.

— Я ведь не просто так здесь, да? — глухо прохрипел он, уставившись в одну точку.

По зеленоватой краске из-под подоконника ползла тонкая чёрная трещина, скрывавшаяся в плинтусе.

— В правильном направлении мыслишь, Артём Александрович. Ты и твои дела нам, по большому счёту, без разницы. Есть вопиющее нарушение закона, свидетелем которого ты мог стать. А от свидетеля до заявителя, сам понимаешь, один шаг.

Под лёгким взмахом руки Светлакова на желтоватый косой стол спланировал лист белой бумаги. Сверху покатилась ручка, оставив тёмно-синюю жирную точку. А Иванов, уже присевший на край своего стола, многозначительно добавил:

— Как и от свидетеля до обвиняемого, кстати.

Артём с готовностью схватил ручку и, глядя на пятно, буркнул:

— Что писать?

— Сразу бы так! А то "не моё", "подбросили", "не знаю, что это"... Нам говорили, что ты умный парень.

— Что. Писать?

— Пиши: от Родионова Артёма Александровича, такого-то года рождения такой-то даты рождения, проживающий по адресу, тут укажи прописку, заявление о распространении наркотических средств. И расскажи о том, как видел, как твой друг, Филипп Андреевич Шаховской является распространителем наркотиков среди несовершеннолетних и пытался втянуть в это дело тебя, но ты, разумеется, не поддался. И обнаруженные у тебя наркотики автоматически перейдут в его личное дело, как ты понимаешь.

Ручка выскользнула из дрогнувших пальцев. Артём еле слышно переспросил:

— Что?

— Что слышал! — рявкнул Иванов. — Пиши, что твой дружок — главный драгдилер в вашей школе, если хочешь выйти. Когда-нибудь.

— Я не... Я не знаю, — горло склеилось, дыхания не хватало, и вместо уверенных слов выходили слабые нестройные хрипы. — Ничего не знаю. Я не знаком с Шаховскими.

— Ты, кажется, ещё не понял, — длинные пальцы Светлакова переплелись в замок. — У нас есть полный расклад по тебе, Артём. Кто ты, где ты живёшь, с кем дружишь, с кем враждуешь... Думаешь, мы не общаемся с Ирой Муромцевой? Да-да, это мать твоего заклятого врага, которого вы себе с Шаховским придумали. Думаешь, вы у неё не на карандаше? Пока ваши игры не угрожают её репутации и её сыну, она закрывает на это глаза, но поверь мне, если всплывёт накрота... Пойдёшь и ты, и твой дружок, и все, кто когда-либо появлялся в поле зрения её сына. Паровозом. Теперь понял, Тёма?

— Я Артём. — Артём туго сглотнул и, хрустнув суставами пальцев, монотонно, как на уроке, зачитал: — И я отказываюсь давать показания. Никто не обязан свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников, круг которых определяется федеральным законом. А также федеральным законом могут устанавливаться иные случаи освобождения от обязанности давать свидетельские показания.

После занятий с Яниной Сергеевной стыдно было не знать Конституцию назубок, особенно — статью пятьдесят первую. В их с Варей бинго клише детективных сериалов она всегда вычёркивалась первой.

Оперативники переглянулись, развели руками. Светлаков многозначительно поднял палец, Иванов надменно зааплодировал. И от этого стало ещё неуютнее, и из-за плотно закрытой форточки потянуло морозом. Артём сжал онемевшие от напряжения пальцы, зыркнув на оперативников исподлобья.

Светлаков осклабился:

— Так ты ЕГЭшник. Поня-ятно. Всё, разговоры безнадёжны, Серёг. Он думает, что в правах и актах ориентируется лучше нас.

— Я так не думаю. Просто вы атакуете Уголовным кодексом, а я защищаюсь Конституцией.

— Дурак ты, Тёма, — выдохнул Светлаков. На столешницу звонко приземлились наручники. — Мы тебе шанс даём к нормальной жизни вернуться незапятнанным. А так... Знаешь, что будет дальше?

— А дальше! — Иванов широкими решительными шагами приблизился к Артёму вплотную. От него пахнуло выхлопами машины, морозом и сигаретами. — Дальше мы тебя задерживаем на трое суток, потому что мы не знаем, кто ты и что ты. До установления личности. Паспорта при тебе нет, отец твой паспорт тоже не предоставил, личность подтверждена только с чужих слов. Будем устанавливать твою личность по базам. Пока мы устанавливаем твою личность, эксперты проверяют, что же было в пакетике, который мы обнаружили у тебя. И, представь себе, находят там синтетику. Такую, за которой мы уже год гоняемся. А на пакетике — твои отпечатки.

Артём хотел было возразить, что не трогал пакетик, но краем глаза заметил, как Светлаков упаковал в пакет для улик кристально чистую кружку, из которого его поили. С горла вырвался нервный смешок:

— Вы не боитесь, что я пойду в прокуратуру, как в кино?

— А ты сначала выйди отсюда.

От того, с каким спокойствием сказал это Иванов, прежде чем, дёрнув спинку его стула напоследок, вернуться за свой стол, у Артёма всё рухнуло вниз до предательской дрожи в коленках.

Кажется, по-настоящему понять, насколько он влип, получилось только сейчас. Ему дали выбор без выбора — что бы он ни решил, он будет ненавидеть себя за это. Ему не дали ни шанса на свободу. Быть физическим пленником и мучиться в тёмной сырой камере от головной боли и бессильного гнева. Или быть пленником своей совести, потерять друзей и собственное достоинство.

Из двух зол всегда выбирают меньшее.

Артём взял ручку и медленно, со скрипом заелозил ею по листу, марая белизну жирными синими буквами:

Я, Родионов Артём Александрович, отказываюсь давать заведомо ложные показания в отношении Шаховского Филиппа Андреевича, поскольку согласно ст. 307 УК РФ дача заведомо ложных показаний предусматривает уголовную ответственность.

Дрожащей рукой Артём протянул Светлакову лист, отложив ручку в сторону. Она с шорохом прокатилась по кривоватой столешнице и шлёпнулась на пол. Иванов переглянулся со Светлаковым и подошёл к нему со спины. Оперативники склонились над текстом. У Светлакова дёрнулась бровь, взгляд помрачнел. Рука Иванова сжалась в кулак так, что на нём проступили зеленоватые вены, — под такую руку попадаться не стоило.

Но Артём расправил плечи и оскалился. Внутри больше ничего не дрожало и не колебалось.

— Я не понял, — Светлаков нервно хохотнул, медленно складывая лист пополам, потом ещё пополам; его пальцы так старательно выдавливали сгибы, что у Артёма фантомно заныла шея. — Ты решил, что мы будем с тобой играть в бирюльки?

Артём коротко мотнул головой:

— Я серьёзно. Я не буду ничего писать.

Иванов, перегнувшись через стол, угрожающей скалой навис над Артёмом. Его ручищи вцепились в воротник рубашки.

— Ты брыкаться ещё вздумал?

— Я. Не. Буду. Ничего. Писать! — судорожно всхрипнул Артём, исподлобья сверля полицейских взглядом.

Иванов с силой дёрнул его, кажется, намереваясь вытряхнуть душу. С грохотом упал стул. Тряхнув Артёма до тупого выстрела в затылке, Иванов отпустил его. С высоты своего роста Артём рухнул на пол. Перед глазами заплясали чёрно-серые мушки, кабинет затуманился и куда-то поплыл.

С протяжным вздохом из-за стола поднялся Светлаков. Звякнули наручники. Он опустился на корточки, на уровень Артёма, и шлёпнул его по плечу. Длинные пальцы больно впились под ключицу:

— Знаешь, обычно... Обычно! Мы не даём вторых шансов, гражданин Родионов. Но мне жалко тебя, дурака. Не те у тебя друзья. Продадут и не заметят — проверено. Так что тебе дадим возможность передумать. Бог любит троицу, как говорится. А пока посидишь, подумаешь.

Холодно звякнули наручники на запястьях. Снова.

Зажмурившись, Артём отрицательно мотнул головой и постарался сфокусировать взгляд. На жёлтом линолеуме некрасиво блестели коричневатые капли крови. Артём большим пальцем коснулся носа, облизал губы. Солоноватый привкус растёкся во рту. Подушечки пальцев окрасились багровым. «Вкусил взрослой жизни, блин!» — почему-то вдруг захотелось смеяться. Смеяться, душа эту тупую боль, прошившую его насквозь полностью. Смеяться просто так. А ещё здорово было бы ударить кого-нибудь или что-нибудь — сейчас Артём понял Фила.

Артём продолжал сидеть на полу, утирая под носом кровь и тяжело дыша. Светлаков (Артём понял это по характерному щёлканью каблуков) подошёл к столу, набрал что-то на телефоне. Тишину разрезал его жёсткий деловой голос:

— Дежурного ко мне.

Трубка грохнула.

В дверь постучали. Скрипнул за спиной Артёма ключ в замке. Его буквально втолкнули в руки стажёра, приказав определить Артёма в пустую камеру предварительного заключения.

Как его довели до камеры, Артём не понял. Узкие тусклые коридоры, смазанные за одинаковой формой лица, бряцанье ключей — всё было как из сна, долгого, дурного, тяжёлого лабиринта сна. И в голове по кругу, как в лабиринте, бродили одни и те же мрачные мысли: «Им нужен не Фил... Нет... Его проще через Муромцева было бы прижать. Да и что с Фила взять? Его отец?.. Почему тогда сразу Фила не взяли? Почему я? И откуда они могут знать, что его отец вообще на это отреагирует? Фил бы засомневался...»

Бронированная дверь с небольшим окошком вверху открылась. Стажёр щёлкнул ключиком в замке наручников, впихнул в руки Артёму матрац с подушкой и простынёй, а потом втолкнул в полумрачное помещение. Дверь скрежетнула, отделяя Артёма от мира.

Артём швырнул матрац на верхнюю койку, сам уселся на край нижней. Кажется, когда его утолкали в машину, рядом с Варей появился Олег. Правда, они очень быстро уехали — раньше них — и полицейские плющили его жёстко и бесцеремонно. Значит, не знали, что они с Варей росли чуть ли не как брат и сестра, не знали, что он вхож в семью мэра — иначе побоялись бы.

Но почему? Неужели же Варя ему не поверила? Неужели же Варя ничего не сказала отцу?

Если бы сказала... Если бы только она сказала... Всё было гораздо проще.

Артём закрыл ладонями лицо.

Голова раскалывалась, а запястья горели красным.