Глава 3.4
Я смотрю на него и никак не могу оторваться – так близко я его еще не видела. Если быть честной, так близко я никогда не была с парнем в принципе. Тимур не в счет – он мне – как подружка. Вернее, был подружкой. А сейчас… Вздыхаю и жадно поедаю Кирилла глазами. Такой красивый… моя рука на его спине, и я запоминаю это чувство – тепло его тела под своими пальцами. Улыбка, сама по себе, расцветает на моих губах. Интересно, как человек начинает искать выгоду во всем, что происходит в его жизни – вот он лежит рядом со мной, и его дыхание горячим теплом разливается по моему левому боку, а я думаю лишь о том, на что могу претендовать после этого. После чего, спросите вы? Ничего же не происходит. То есть, не происходит ничего такого, после чего можно на что-то претендовать, потому как, насколько мне известно, даже те, кто выбираются с заднего сиденья его авто, никогда ни на что непретендуют. Но если бы вы были сейчас на моем месте, если бы вы чувствовали тепло его тела, проникающего сквозь мою одежду, ощущали тяжесть руки, обвивающей мое тело, и до вас доносился еле уловимый запах его волос, согретых солнышком, вы бы тоже захотели претендовать на него. Я считаю себя относительно адекватным человеком, трезво смотрящим на мир (насколько это вообще возможно в пятнадцать лет) и умеющим отличить выдумку от фактов. Но прямо сейчас, согретая солнцем, укрытая от всего мира навесом и спрятанная за высоким забором, держа в своих руках самое шикарное творение природы, я ловлю себя на мысли, что мне все труднее и труднее мыслить адекватно и трезво – я хочу претендовать, даже если у меня нет на это никаких оснований.
Сползаю вниз и еще глубже зарываюсь в мир под его рукой, отгороженный от всей вселенной его спиной, полный его запахов и живущий в ритме его тихого, ровного, глубокого дыхания. Вот, значит, каково это – спать с тобой рядом. Его сомкнутые веки спокойны, крылья носа едва заметно напрягаются, каждый раз, когда он вдыхает, и опадают, когда горячее дыхание волнойокатывает мое лицо, губы расслаблены, и их рельеф становится выпуклым, делая губы пышнее, чем они есть на самом деле. И, глядя на его губы, мне приходит в голову мысль, которая наверняка пришла бы в голову любой влюбленной девушке: его тело теперь – мое на тот короткий период времени, что он здесь, и сейчас принадлежит мне. Он этого поцелуя и не заметит даже, а для меня… А чем это для меня будет? Заманчиво, безусловно, и, пожалуй, слишком шикарно, чтобы быть правдой, но ведь и для меня это будет не поцелуй. Поцелуй – обоюдное желание, а не воровство.
Он вздыхает, его рука заползает под мою спину и загребает меня под огромное тело, которое ложится на меня всем своим весом. Он очень тяжелый. Под тяжестью его тела в моей голове рождаются мысли, от которых я краснею, задыхаюсь, кусаю губы. Я затихаю, чувствуя рождающееся во мне… это слово я не могу произнести даже мысленно, уж не говоря о такой наглости, как произнести его вслух. Это так приятно – чувствовать на себе его вес, ощущать дыхание, горячими электрическими разрядами прокатывающееся по поему телу, отзываясь эхом всё сильнее, всё острее, всё ярче, всёзаманчивее с каждым его выдохом. Интересно, если его сейчас разбудить, он сообразит, кто я такая? Но самое удивительное, что все эти мысли, вся эта ситуация рождает во мне не только… хм… эм… Боже мой, как люди это вслух говорят? В общем, помимо всего прочего в моей голове роятся мысли о том, что ни одна из тех, кого я видела (а видела я предостаточно) не задерживалась настолько, чтобы увидеть его спящего. И если уж он, проведя всю сегодняшнюю ночь с одной из своих многочисленных знакомых, все же притащился домой, но так и не дошел до своей постели, а заснул у меня на руках, значит ему так же комфортно здесь со мной, как в своей берлоге. Так могу ли я претендовать на что-то?
Я обняла его и закрыла глаза. Так ли это важно сейчас?
***
Я проснулась, когда солнце миновало зенит, и пряталось от меня за козырьком веранды. Рядом со мной уже никого не было, а бутылка с «Колой» была на две трети пуста.
Ах ты, плешивый дворовый кот!
***
– Мам, мне не нужна нянька… – я еле сдерживаю раздражение, потому что для моей мамы это – красная тряпка. Только ты показываешь зубы, и она мчится к тебе через весь город, покрывая километр за километром, лишь бы удостовериться, что у тебя все хорошо. Сказать честно, я рада, что она задерживается. У меня было предостаточно времени, чтобы убедить себя в том, что увиденное мной в классе – очередное доказательство того, что у меня слишком богатое воображение и скудный запас прочности нервной системы, а ситуация с Кириллом доделала остальное – я была скорее рассержена, чем напугана. Плешивый кот! Удрал, даже не разбудив меня. – Нет, мам, я в состоянии позаботиться о себе. Нет, мне уже намного лучше. Нет, я серьезно. Гораздо лучше, чем утром, честное пионерское. Нет, я не знаю, что значит быть пионером, но вполне могу пофантазировать на эту тему. Мам! Мне пятнадцать, а не пять! Мам, ну это даже не смешно! Да. Да, я справлюсь. Нет. Нет! Ну, правда, я хорошо себя чувствую. В понедельник – в колледж.Да, не переживай. Все, пока. Да я поняла. Пока.
Кладу трубку и смотрю в окно – там в соседний дом подтягивается народ – сегодня плешивый дворовый кот остался без присмотра взрослых на все выходные и принимает гостей у себя.
Я вздыхаю, оставляю телефон на столе и иду в ванную.
***
Половина первого ночи, и это уже попахивает патологией – я смотрю на его машину, и даже не злюсь, я злобно скалюсь в ехидном раздражении – «Скай» ходит ходуном, но меня забавляет даже не это – его дом грохочет, его буквально распирает от басов, и кажется, что крышу вот-вот сорвет. Если сложить дважды два, то нетрудно получить четыре – если в его доме куча пьяных людей и музыка долбит так, что я могу разобрать слова в припеве, то зачем тащить её в машину? Нет, ну серьезно? Вас никто не услышит, даже если вы оба будете голосить во все горло. Я улыбаюсь и смотрю, как задние колеса врываются в землю, с каждым толчком уходя чуть глубже.Таким вот нехитрым способом он когда-нибудь пробурит скважину на заднем дворе. То-то будет умора, если под его участком окажутся залежи никому не известного нефтяного месторождения. Я смеюсь, представляя себе интервью в местных новостях:
– Кирилл Алексеевич, как вы узнали, что у вас на заднем дворе залежи нефти?
– Ну, значит, тащу я очередную блядь к себе в машину…
Я смеюсь.
Машина замирает и останавливается. Я буквально слышу финальный вздох, смешивающийся с тяжелым и быстрым дыханием. Интересно, откуда у меня такие реалистичные фантазии о сексе, если я никогда не занималась им? Наверное, в прошлой жизни я безумно любила это дело…
Задняя дверь открывается, и оттуда вылезает еле ползущая брюнетка – она смеется и что-то говорит, но голос её – такой тихий, что я не могу разобрать, о чем речь. Да и надо ли разбираться? О чем может идти речь, когдавы только что спустились с небес на землю? Она неуверенно переступает ногами и ползет в дом – слишком много алкоголя и секса свели на нет все её попытки настроить вестибулярный аппарат, а потому она, не стесняясь никого и ничего, спотыкается и запинается, сопровождая свои потуги на нормальную ходьбу пьяненьким смехом.
Как только она заходит в дом, он вытягивает длинные ноги и закуривает. Музыку включать нет смысла – он её все равно не услышит. А я смотрю на его ноги и не понимаю, зачем МНЕ все это? Я понимаю, для чего это ей, понимаю, для чего это ему, но совершенно не понимаю, зачем Я смотрю на это изо дня в день?
Он поднимается и садится на край заднего сиденья. Докуривая сигарету, тушит её и выбрасывает. Я смотрю на длинное тело и вспоминаю тяжесть его веса. Мне становиться безумно обидно. Он поднимает голову и смотрит прямо на меня. Я знаю – он видит меня. Я показываю ему средний палец. Он смеется. Я поднимаюсь, пересекаю чердак и топаю в свою комнату. По дороге я думаю, что никто в этом гребаном мире никому ничем не обязан. Никто и никому! Но люди упорно отказываются в это верить и раз за разомтыкаются носом от человека к человеку, как слепые котята в поисках мамкиной груди. И все, что они хотят услышать – ДА, я ответственен за тебя! ДА, я хочу заботиться о тебе, больше, чем о самом себе! ДА, твои интересы мне важнее своих собственных! И по херу, что такого не бывает, что это совершенно противоестественно – глупые, слепые люди все равно будут искать то, чего нет. Они называют это любовью и ищут её в каждом встречном. Они называют это верностью и с пеной у рта отстаивают свое право на неё. Они называют это ответственностью и требуют её ото всех на свете, кроме самих себя. Они называют это величайшим сокровищем, а потом закапывают его в землю, топят на дне морском, отворачиваясь от былого счастья. А потом по ночам, когда становится особенно невыносимо, они пишут песни, картины и книги, облекая свои воспоминания в неправдоподобные образы, дабы те, кто будет после них, искренне верили, что где-то есть величайшее сокровище – оно спрятано под землей, оно лежит на дне морском, и каждому, во что бы то ни стало, необходимо его отыскать. И они ищут. Все те песни, картины и книги – их карты, и они внимательно вслушиваются, всматриваются, вчитываются,дабы понять, куда им идти. Где искать то, что оставили им другие? Ищут, как слепые котята. Ищут, и все никак не могут найти.
Либо нас всех надули, либо мы не умеем читать карты.
Но…
…что, если две маленькие девочки и правда нашли этот клад? И без всяких карт. Они нашли его случайно, просто споткнувшись о него маленькими ножками. Они не знали, что нашли, а иначе, возможно, и не стали бы иметь с этим дело, побоявшись взять в крохотные ручки такое богатство. Но они не знали, а потому им досталось то, что все мы ищем. Досталось совершенно бесплатно. Счастье – даром. Как в той книге…'
---------------------
Как в той книге - "Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный!" А. Б. Стругацкие "Пикник на обочине"