Глава 3.3
За слова «твою мать» и «хрень» блондинка была задержана в кабинете для разговора с преподавателем. Вместе с её подружками.
Это дало мне спасительное время.
Я еду в автобусе и затравленно шарю глазами по сторонам. Я ищу черную тварь. Ищу и не нахожу.
Домой я буквально залетаю – мамы дома еще нет. Я мчусь наверх, в свою комнату. Хлопнув дверью так, что пугаюсь сама, я забираюсь с ногами на кровать и отползаю в дальний угол. Господи, что это было? Мое сердце – отбойный молоток, ноги – не мои, я их просто не чувствую, руки – ледяные, в груди – пожар. Господи, что это было? Я вцепилась глазами в дверь своей комнаты. Я жду. Чего?Проходит целая вечность, прежде чем мое тело перестает трястись.
С приходом мамы мне становится легче, но все же засыпаю очень долго, почти под утро, и сплю отвратительно.
***
Утро. Я говорю маме, что плохо себя чувствую. Сегодня пятница, и я умоляю её дать мне три дня, чтобы отлежаться. Она задает кучу вопросов, внимательно выслушивает ответы, ища в них скрытый подтекст или просто наглое вранье, но ни того, ни другого не замечает. Что, в общем-то, не удивительно – ни того, ни другого нет. Я, действительно, не вру о том, насколько хреново себя чувствую. И ничего между строк. Ничего, кроме первопричины – жуткой, угольно черной, с одним глазом… Но, боюсь, моей маме этого не увидеть. И не объяснить.
Как ни странно, немного подумав, мама оставляет меня дома, и как только за ней закрывается дверь, я беру свое барахло – две самые любимые книги, телефон, наушники, бутылку «Колы» – и отправляюсь на задний двор своего дома – туда, где много света и высокие стены забора. Солнце сегодня, очень яркое и очень теплое, греет по-летнему, а потому я – в джинсах, футболке и теплой кофте. Скидываю тапки и с ногами забираюсь на скамью-качели, что стоят на веранде заднего двора. Мягкий матрас и четыре небольших подушки вчера вытащила мама, и теперь я растягиваюсь в полный рост, расплываюсь по длинной качели, удобно укладываясь на мягком. В это время солнце в таком положении, что светит прямо на заднюю веранду, заглядывая под козырек навеса, согревая дерево, заглядывая внутрь окон, ласково обнимая меня, прикасаясь теплыми ладонями к моему лицу. Я подставляю лицо по-настоящему летнему солнцу, впитывая тепло света, льющегося на меня с небес, голубых и таких прозрачных, что если присмотреться, можно увидеть Всевышнего, наблюдающего за мной откуда-то из-за голубого занавеса. Тепло просачивается в меня сквозь кожу, и я чувствую, как по венам разливается витамин D. Мне становиться хорошо. Страх окончательно выветривается, и я уже думаю, что вчерашнее – результат стресса. Всего лишь подростковая психика, которая, не справившись с напором внешнего мира,наскоро сочинила «бабайку», чтобы, так сказать, сбросить давление. Сбросила. Вчера был ад, сегодня – рай. На фоне вчерашнего говна, в котором я увязла по самую майку, сегодняшнее тихое, спокойное утро в лучах солнца, вдали от всех неприятностей, наедине со всем, что мне нравится, кажется манной небесной. Я расплываюсь в довольной улыбке. Чего еще хотеть от жизни в такие моменты?
– Привет, Хома.
Я поворачиваю голову, смотрю на улыбающееся лицо, и брови сами по себе ползут вверх. Я быстренько бросаю взгляд на телефон и не верю глазам своим – что-то из этого выпадает из привычного хода вещей и либо сейчас не половина девятого утра, либо это не Бредовый, потому как в обычных условиях эти две стороны реальности никогда не пересекаются. Увидеть Кирилла на ногах в девять утра – все равно, что увидеть полное солнечное затмение при абсолютном чистом небе.
– Чего это ты встал в такую рань?
Он улыбается:– Я еще не ложился.
– А… Я-то подумала – конец света начался. Ну, знаешь: саранча, три коня Апокалипсиса, «Дом-2»…
Он смеется. Он щурит глаз, потому что солнце светит прямо ему в лицо, а кажется, что он мне подмигивает:
– Видел твою мамку. Говорит – ты себя плохо чувствуешь, – он достает сигарету, зажимает её губами и прикуривает. – Она попросила помочь, если тебе что-то понадобится, – глубоко затягивается, и только теперь я замечаю, что его слегка штормит. – Тебе что-нибудь нужно, Хома? – он выдыхает густой белый дым и расплывается в такой обаятельной улыбке, что мои губы без моей команды копируют его.
Я смеюсь. Я показываю на бутылку «Колы» и говорю:
– Нет. У меня все есть.
– О! Холодная?
– Только из холодильника.
– Кинь сюда.
– Я косоглазая. Так кину, что все зубы тебе вышибет. Залезай и бери.
– Можно?
– Ой, да брось…
Он тушит сигарету о забор и выбрасывает её, а затем, огромный и не до конца протрезвевший, так ловко перескакивает через забор, что это выглядит завораживающе красиво. Кирилл в три шага оказывается на веранде, и вот он уже берет с пола бутылку. С характерным шипением открывается пробка, он опрокидывает бутылку и в пару глотков вливает в себя одну треть. Я смотрю на огромного парня в кофте на молнии, джинсах, кроссах, и до моего носа доносятся отголоски этой ночи – сигаретный дым, легкий перегар чего-то сладковатого, женская туалетная вода и запах костра. Кому-то этой ночью было очень весело, кому-то было очень приятно. Он отрывается от бутылки с выдохом:
– Хорошо пошла…
Закрывает крышку, наклоняется, ставит её на пол, а затем разгибается и смотрит на меня:
– Если ты себя нормально чувствуешь, чего не пошла на учебу?
Я поднимаюсь, сажусь, подбирая ноги под себя:
– А ты чего не идешь на работу?
Он смотрит на меня, улыбается, а затем делает шаг, разворачивается и усаживается на качели. Под его весом дерево заметно прогибается, а качели приходят в движение. Он упирается длинными ногами в деревянные доски веранды и начинает медленно раскачивать мою райскую обитель.
– У меня ненормированный рабочий график, – говорит он и зевает, поворачивается ко мне, и его глаза внимательно смотрят на меня. – Ты чего опять хвост заплела? Мы же тебе такую стрижку оформили…
Он поднимает руку и тянется к моим волосам. Я молча наблюдаю за тем, как он двигается –неспешно, плавно, раскованно. Мне нравится за ним наблюдать. Его рост контрастирует с его гибкостью – все высокие люди, которых я знаю, и которых мне доводилось наблюдать – медленные, но вместе с этим они – угловатые, грубые и неловкие. Наверное, это как-то связанно с ростом и его природным предназначением – в природе все высокое – медленное, потому что тяжелое, а оттого неумелое в быстром движении и неуклюжее, а все маленькое – быстрое и шустрое. Но вот на Кирилла это почему-то не распространяется – он умеет быть ловким и быстрым, как маленькое, но чаще всего он все же медленный и ленивый, как большое. Особенно, когда не только пьяный, но и обкуренный, как сейчас.
Он аккуратно стягивает с моих волос резинку. Они не рассыпаются по плечам, как это показывают в рекламе шампуня, а потому он запускает пятерню в мои волосы (слава Богу, что они чистые) и расправляет их. Вот теперь они ложатся на плечи, и он улыбается:
– Вот… так гораздо лучше.
Он снова садится, как сидел, зевает еще раз, потягивается лениво и сладко, а затем смотрит на меня:
– Двигайся, – говорит он и, не дожидаясь моего ответа, медленно укладывается рядом со мной, растягиваясь во весь свой рост. Мое сердце подскакивает и заходится. Кирилл берет одну из подушек и подкладывает под голову, ложась поудобнее, а я еле сдерживаю ускорившееся дыхание. Он вытягивает длинные ноги, и его ступни, размера сорок пятого, не меньше, повисают над полом – не хватает, как минимум, сантиметров сорок, чтобы вместить его тело целиком.
– Что у вас все короткое такое…? – бубнит он, а затем поворачивается ко мне – скамья качели довольно широкая, но все же вдвоем здесь тесновато, а потому он ложится на бок, вытягивает руку и она оборачивается вокруг моей талии, притягивая меня к себе. – Ложись, давай.
– Ты сдурел, что ли?
Он разлепляет один глаз и смотрит на меня:
– А что не так? – потом его осеняет – Ты чего там себе надумала, Хома? – его голос звучит сонно и тихо. – Давай спать.
– В каком смысле? – смущенно спрашиваю я.
– А какие варианты ты рассматриваешь, лежа у всех на виду? Мелкая извращенка… – он тихо смеется. – В самом прямом. Просто спать…
Я смотрю на него – огромный и ленивый, он похож на кота, живущего в деревне – в определенный момент, достигая определенного возраста, он начинает появляться дома лишь для того, чтобы перевести дух, но по большей части ест, пьет и спит он где попало. Трахается и дерется по тому же принципу. А потому, если он приходит домой, то чаще всего вы видите его спящим беспробудным сном. Потому что до этого он пожрал у ваших соседей, попил из лужи, что находится на перекрестке улиц Спортивной и Польской (она там не высыхает никогда), перетрахал всех соседских кошек в округе, пометил все углы и насрал под ковриком у Овдеевых, потому что прекрасно знает, как вы их недолюбливаете (умный котик). А потом он возвращается домой – грязный, уставший, с подранными ушами и пустыми яйцами. Он ложится к вам под бок и премило урчит, сворачиваясь калачиком, и вам кажется, что милее существа просто нет на всем белом свете. Вам же неизвестна его подноготная, вы и понятие не имеете, где он был и что он делал – перед вами довольный комок счастья и нежности. Вам не достаются самые сливки, но вы бережно обнимаете свое пушистое сокровище и даете ему поспать.
Я смотрю на его сомкнутые веки и щеку, наполовину спрятавшуюся за рукавом поднятой руки, на коротко стриженые волосы и широкие плечи… а потом решаюсь – кладу руку ему на спину и чувствую тепло тела, исходящее от него. Он никак не реагирует на мой смелый выпад – его спина поднимается и опускается все медленнее, спокойнее. Мне становится интересно – кто я для него? Я не в смысле социальных обязательств или еще чего-то подобного. Как он видит меня, и какое место я занимаю в общей картине его мирового порядка его глазами? Где-то я слышала, не помню от кого и где, что крепко спать при ком-то – это высшая степень доверия. Получается, что он доверяет мне настолько, что вот уже с минуту я не слышу ничего, кроме ровного сопения. Моя рука скользит от позвонков в лопатке, ощущая, как плавно меняется рельеф тела под пальцами. Никогда еще до сегодняшнего дня мы не были так близки – я имею в виду именно физическую близость. Обычно между нами забор. Я краснею от своей наглости и радуюсь, что он не видит моего лица, не чувствует моих рук. Сейчас, когда солнышко пригревает мой нос и его спину, когда тишина такая прозрачная, пронзительная, словно весь мир затих и смотрит на нас, любуясь своим творением, мне так хорошо, так легко, словно именно этот момент – награда за все мои унижения. Я снова провожу рукой по его спине. Я слышу его дыхание – ровное, глубокое, пропитанное сном, доверием, а еще алкоголем и травой. Кто я для него? Соседка? Или все-таки некая константа, которая позволяет ему обрести почву под ногами, которая нужна после того, как весь мир провалился к чертям собачьим? Я есть кто-то… важный или просто некая точка отсчета, которая дает ему ориентиры – где есть верх, а где – низ? Я – конечная станция или перевалочный пункт? Или я просто попалась под руку в нужное время и в нужном месте? Прямо сейчас, в эту самую минуту, когда его веки сомкнуты, и он уже видит сны, это не имеет ровным счетом никакого значения – мне просто хорошо. Но завтра, когда я снова буду наблюдать за тем, как стойки задней оси «Скайлайна» ритмично проседают и поднимаются, боюсь, это будет иметь самое непосредственное значение. И я могла бы сейчас соврать самой себе и гордо заявить, что мне ничего не нужно взамен того, что он берет у меня сейчас – короткое время для передышки в моих руках – но это будет наглое вранье. Мне – нужно! Еще как нужно!