• Глава 42.
Мередит Вайтвуд, в узкой юбке-карандаш и легкой шифоновой рубашке, поверх которой был повязан аккуратный фартук, неспешно помешивала овощной суп. В доме играла французская музыка - тихо, будто на заднем плане - и смешивалась с ароматом цветочного освежителя. Всё казалось спокойным, но её напряжённые плечи, строгая линия губ и потухший взгляд выдавали постоянную собранность. Она никогда не позволяла себе расслабиться - особенно в одиночестве.
Когда в прихожей раздался звонок, женщина вздрогнула так, будто по дому прошла ударная волна. Ложка выскользнула из пальцев, стукнулась о край кастрюли. Взгляд метнулся к часам - Стейси должна была вернуться с минуты на минуту. Но дочь никогда не звонила в дверь.
Спина Мередит выпрямилась, словно пружина. Сердце колотилось в груди. Звонок в дверь - пустяк для большинства, но для неё всё ещё был спусковым крючком. С тех пор как на неё напали - у самого дома, посреди спокойного вечера - даже тишина казалась подозрительной, а любой неожиданный звук пробуждал старую панику.
На секунду она застыла, позволяя страху окатить её, как ледяная вода. Лёгкое головокружение, дрожь в пальцах - знакомые симптомы. Но ни один мускул на лице не дрогнул.
Мередит вдохнула, одернула рубашку, и будто по щелчку надела маску: взгляд стал стеклянным, спина - прямой, походка - уверенной. Всё внутри кричало: замри, спрячься, не открывай, но она уже сорвала с талии фартук и направилась в сторону коридора.
В прихожей уже стоял Грувер, как всегда непоколебимый, как каменная стена, загораживая половину дверного проёма своим массивным телом. Он уже открыл дверь, но не сдвинулся ни на шаг. Мередит подошла ближе, заглядывая поверх его плеча.
На пороге переминался с ноги на ногу худощавый парень с фотоаппаратом на шее, в растянутой футболке, которая висела на нем, как на вешалке. Его правильные черты лица и плавающая улыбка делали его похожим на подростка, потерявшегося по дороге на кастинг в рекламный ролик. Опасности в нём, казалось бы, не было вовсе - он выглядел, скорее нелепым, но Мередит чувствовала себя так, будто перед ней кто-то, кто не должен знать адрес их дома.
-Чем могу помочь? - Ровно поинтересовалась она, не взглянув на охранника. Её бровь чуть приподнялась, скрывая всплеск тревоги. Она машинально сжала ручку, будто готова была в любой момент захлопнуть дверь.
Грувер молча отступил в сторону, оставаясь в поле зрения. Он чувствовал, как хозяйка дома напряглась, хотя она и держалась идеально.
-Добрый день, миссис Вайтвуд, - начал парень, стараясь улыбнуться, но голос выдал неуверенность. - Меня зовут Седрик Одли, я... э... друг вашей дочери. - Он поёрзал, подтягивая сползающую с плеча сумку. - Мы познакомились, когда мама, то есть... моя мама, попросила её провести мне экскурсию по школе. Она же... директриса.
Он шагнул вперёд, чуть ближе, словно рассчитывая, что его пригласят, но Мередит не шелохнулась. В её взгляде не было любезности - только выверенный холод и тихое раздражение.
-Боюсь, Стейси нет дома. И она не принимает гостей, - отчеканила она, каждое слово, как отрезала лезвием.
Седрик выдержал паузу, будто предвидел отказ - и был к нему готов.
-Я пришёл не к ней, - сказал он мягко и, словно между прочим, достал из сумки белый конверт. Его пальцы чуть дрожали, но улыбка осталась на месте. - Я хочу поговорить с вами. О вашей дочери.
Слова Седрика повисли в воздухе, густые и сладковатые, как испорченный мед. Грувер, до этого момента остававшийся безупречно статичной глыбой у стены, совершил почти незаметное движение. Не шаг, а скорее смещение центра тяжести, едва уловимое напряжение в широких плечах, будто он приготовился броситься вперед и сомкнуть дверь. Его взгляд, обычно направленный куда-то в пространство перед собой, резко сфокусировался на конверте в руках парня, а затем скользнул на профиль Мередит. Для Грувера эти слова незнакомого мальчишки прозвучали не как забота, а как первая нота похоронного марша для хрупкого счастья Стейси. Его челюсть сжалась так, что выступили бугры на скулах. Он не произнес ни звука, но его молчаливое присутствие в маленьком пространстве вдруг ощущалось как грозовая туча.
Мередит не дрогнула. Казалось, даже воздух вокруг нее застыл. Но внутри, под ледяной гладью ее самоконтроля, клокотал вулкан.
«О вашей дочери», - эти слова ударили в самое больное место, в ту трещину в броне, где пряталась вечная, гложущая вина и страх за Стейси.
Внезапно перед ней всплыли картины: бледное лицо дочери после того вечера в Лондоне, тусклые глаза, повязка на запястье... И этот мальчишка с его смазливым лицом и конвертом осмелился прийти сюда - в ее святилище, и тыкать пальцем в ее незажившие раны? Холодная волна гнева смешалась с паникой. Ее пальцы, все еще сжимающие дверную ручку, побелели от напряжения.
-Что именно, - ее голос прозвучал низко, почти шепотом, но каждое слово было отчеканено и брошено, как ледяная пуля, - дает вам право приходить в мой дом и обсуждать мою дочь, молодой человек? - Она намеренно не смотрела на конверт, делая вид, что он для нее не существует. Ее взгляд буравил его, пытаясь разглядеть истинную цель за маской ложной заботы. - Если у вас есть законные претензии или информация, касающаяся школы, вам следует обратиться к вашей матери. Как к директору. А не совершать незваные визиты.
Седрик не смутился. Наоборот, его улыбка стала чуть шире, увереннее, будто он ожидал именно такой реакции и знал, как ее обойти. Он легонько потряс конвертом, не навязчиво, но достаточно, чтобы привлечь внимание к его содержимому.
-Миссис Вайтвуд, простите, если я перешел границы, - он наклонил голову в подобии извинения, но в глазах не было ни тени раскаяния. - Но это... это не о школе. Это личное. Очень личное. И я считаю, что как человек, который... который заботится о благополучии Стейси, я обязан был показать это вам. Матери, - он сделал паузу, подчеркивая последнее слово. - Я не стал бы беспокоить вас, если бы не считал ситуацию серьезной. Очень серьезной.
Молчание опустилось тяжелым занавесом. Мередит чувствовала на себе взгляд Грувера, ощущала его неодобрение и тревогу как физическое давление. Она видела настойчивость в глазах этого Седрика. Серьезная ситуация. Эти слова били по ее самому глубокому страху. Что, если это снова... что-то похожее на Лондон? Что, если ее дочь снова в беде, а она последней узнает об этом? От этого мальчишки? Мысль была невыносима, но страх не узнать оказался сильнее. Гиперконтроль диктовал: узнать врага, оценить угрозу, взять ситуацию в свои руки.
Ее лицо осталось непроницаемой маской. Только едва заметное движение века выдавало внутреннюю борьбу. Она медленно, с ледяным достоинством, отступила от двери ровно настолько, чтобы создать узкий проход.
-Пять минут, - отрезала, и в ее тоне не было места возражениям. Это было не приглашение, а приказ. - Кухня слева.
Седрик, стараясь сохранить подобие уверенности, переступил порог. Его кроссовки гулко отдались по полированному полу. Запах цветочного освежителя и овощного супа смешался с легким шлейфом его сладкого парфюма - первое вторжение чужого в стерильную атмосферу дома Вайтвуд. Мередит закрыла дверь с тихим, но решительным щелчком замка. Звук прозвучал как приговор. Она не глядя поправила вазу с искусственными лилиями и, выпрямив спину, последовала за ним.
Кухня встретила их обманчивым уютом: теплом от плиты, тихим поскрипыванием половиц под шагами и густым ароматом лаврового листа, плывшим от кастрюли. Пар стелился над ней, как призрачная завеса. Безупречная скатерть, идеально разложенные приборы, тканевые салфетки, сложенные острыми уголками - всё кричало о контроле. Порядок был стеной против хаоса. И вот хаос в лице Седрика переступил порог.
Он, стараясь казаться непринужденным, положил потрёпанную сумку на край стула. Движения его были слишком плавными, слишком выверенными для его обычно нелепой манеры. Он молча извлёк из конверта фотографии - не стопку, а несколько тщательно отобранных кадров. Без спешки, почти с благоговением, он разложил их на краю стола, аккурат на белоснежную салфетку. Запах моркови внезапно стал приторным, удушающим. В воздухе запахло холодной сталью.
Мередит не бросилась смотреть. Она втянула воздух, коротко, резко, всем телом готовясь к удару. Краем глаза уловила: нет алой ленты крови, нет больничных стен, не было той мертвенной бледности и пустых глаз, которые преследовали ее кошмары после Лондона. Мгновенное, предательское расслабление в плечах - жива. Физически цела. Мысль пронеслась, как короткий спазм, ослабив тиски на сердце.
Но облегчение длилось миг. Потом ее взгляд, как сканер, рванулся к снимкам. Холодный, аналитический.
На первом фото Стейси в её привычном черном свитере, джинсах с нелепым макияжем. Но поза! Голова неестественно наклонена к нему, будто цветок к солнцу. А он - стоит сзади, его руки обхватили её талию с такой силой, что пальцы впились в ткань свитера. Не объятие - захват. Его тело заслоняло её, прижимая к себе, к стене. Взгляд его, брошенный поверх её головы, был не любящим, а предупреждающим, почти звериным. Собственность. Территория.
На втором фото Стейси сидит с учебником, улыбка на губах направлена куда-то в сторону. Но позади - он. Развалился, как хозяин, закинув руку на спинку её сиденья. Не просто рядом - над ней. Его улыбка, адресованная кому-то вне кадра, была вызывающей, самоуверенной до наглости. Хищник, помечающий добычу. И Стейси - лишь фон, элемент его владения.
Седрик, наблюдающий за ней, в этот миг почувствовал странный укол - не страха, нет, скорее... холодного предчувствия. Он видел, как каменеет ее лицо - это был не просто шок или гнев. Это было что-то древнее, готовое растерзать угрозу дочери. На мгновение его уверенность дрогнула, и он непроизвольно отвел взгляд, будто опаленный этим ледяным пламенем. «Переиграл?» - мелькнуло в голове, но тут же было задавлено.
Мередит окаменела. Ни моргания. Ни звука. Только глаза - сузившиеся до щелочек. Пальцы впились в край стола, костяшки побелели под кожей. Воздух на кухне сгустился, стал тяжелым. Она медленно подняла глаза на Седрика. Взгляд - как укол иголки под ребра.
-Кто... этот юноша? - Голос был тихим, но каждый слог резал воздух, как стекло.
Седрик сглотнул, его глотка работала с усилием. Он поймал этот взгляд, и что-то внутри него, какая-то мелкая, назойливая частица, вдруг сжалась от неожиданного озноба. Чуть отступил, но тут же выпрямился, играя роль.
-Арчи. Он новенький, но уже капитан футбольной команды. Звезда... - он сделал паузу для драматизма. - Говорят, с характером. Очень... напористый. Некоторых пугает.
Мередит не моргнула. Ее молчание давило сильнее крика.
-Что вам известно о нем? - Она вытягивала информацию, как яд из раны.
Седрик потупил взгляд, изображая смущение, но уголки губ дрогнули.
-Его фамилия... - он сделал паузу, - Бриенн. Арчи Бриенн. Это все, что я знаю.
Имя ударило Мередит с физической силой. Бриенн? Неужели... Стин Бриенн. Где-то на задворках памяти всплыл образ: душный светский раут несколько лет назад. Шум шампанского, фальшивые улыбки, сливающиеся в один назойливый гул. И он - Стин Бриенн - в центре внимания. Неестественно молодой для своих лет, громогласный, с рукой на талии девушки, которая могла быть его дочерью. Смех - слишком громкий, слишком демонстративный - резал слух. В ее кругу о нем говорили шепотом: «сменил уже третью юную спутницу за год», «хищник в смокинге, без стыда и совести». Репутация, которая шла впереди него, как шлейф дорогого и ядовитого парфюма.
И тут же - другой образ, острый, как нож: Лондон. Давящая толпа в том проклятом помещении. Запах духов, смешанный с медью. Крик, прорезающий гул: «Он спас ее!». Арчи Бриенн. Сын. Да, он вытащил Стейси с того края. Стин тоже был там, мелькнуло в сознании. Где-то на заднем плане, среди шокированных лиц? Что он делал? Как он мог позволить этому случиться рядом с собой? Спасение... Мысль зацепилась на мгновение, породив искру чего-то, похожего на признательность. Но тут же - ледяной душ предубеждения. Разве сын такого человека способен на искренний порыв? Нет. Это не спасение. Это - расчет. Тщательно продуманный ход. Увидел уязвимую девушку из хорошей, респектабельной семьи - идеальную мишень, идеальный трофей. Зацепиться. Присвоить. Разрушить.
И теперь этот... отродье... вцепилось в ее дочь когтями, которые унаследовал. Связь выстроилась в голове Мередит мгновенно и неумолимо: яблоко от яблони недалеко падает. Та же хищная порода. Та же опасность. Тот же холодный расчет под маской обаяния. Гены. Неисправимые, роковые гены.
-Он... принуждал её? - Голос Мередит стал еще тише, но в нем зазвенело высоковольтное напряжение. Ее тело было готово к взрыву.
Седрик замер, взвешивая слова. Потом наклонился чуть вперед, тон стал теплее, интимнее, полным ложного сочувствия:
-Я... не могу утверждать, миссис Вайтвуд. Но она... она другая рядом с ним. Зажатая. Будто под гипнозом. - Он выдержал паузу, глядя ей прямо в глаза, голос его стал еще более напористым. - Я не думаю, что она полностью... осознает, что делает, когда он рядом. Будто не она решает, - произнося это, Седрик вдруг ощутил привкус горечи на языке. - «Иногда мне кажется, она улыбается по-настоящему только, когда он рядом...» - он не сказал этого вслух.
Седрик видел, как тень настоящей боли мелькнула в ее глазах, прежде чем они снова превратились в лёд. На секунду ему показалось, что он не просто манипулирует, а ломает что-то хрупкое и важное. Но мысль была мимолетной, как вспышка.
«Цель оправдывает средства. Всегда» - так говорил не дед. Он бы не стал. У деда голос был другим - теплым, с хрипотцой старого садового юмора, пропахшим вишневыми косточками и дешевым табаком. Этот голос - холодный, навязчивый шепот - был его собственным изобретением. Он родился в тишине пустого дома, вырос между захлопнутыми дверями отцовского кабинета и редкими одобрениями, вырванными зубами. Этот голос нашептывал в самые слабые ночи: «Если цель правильная - неважно, как. Сделай. Потом... потом объяснишь. Если повезет - простят. Или забудут».
Он повторил фразу про себя, как заклинание, глубже вжимаясь в роль спасителя. И только внутри, где-то под грузом самооправдания, кольнуло иглой: А дед... он бы не одобрил. Ни за что.
Мередит не ответила. Она отвела взгляд от Седрика, словно он внезапно стал невидимкой, и снова уставилась на фотографии. Но теперь ее взгляд был иным - стратега, оценивающего вражеские укрепления. Взгляд матери, увидевшей угрозу и мгновенно определившей ее уровень: максимальный. Взгляд, в котором уже зрело решение.
Она аккуратно, с ледяным спокойствием хирурга, собрала фотографии в стопку. Не бросила - положила обратно на салфетку. Четкий, завершенный жест. Седрик еще стоял, ожидая благодарности, признания своей «помощи». Но он был отработан. Инструмент, выполнивший функцию.
Мередит слегка повернула голову в сторону двери. Ни слова. Ни кивка. Просто направление взгляда. Императив, понятный без звука.
Грувер материализовался в дверном проеме мгновенно, будто ждал этого сигнала. Его массивная фигура заполнила пространство. Он не смотрел на Мередит. Его взгляд, тяжелый и непробиваемый, как броня, был прикован к Седрику. В нем читалось не просто неодобрение, а обещание. Обещание, что если этот парень когда-нибудь снова появится здесь, его визит закончится иначе.
-Выход - там, - голос Грувера был низким, глухим, как скрежет камня. Не предложение. Приказ.
Седрик поспешно кивнул, его уверенность испарилась под этим взглядом. Он в последний раз посмотрел на Мередит, на стол с фотографиями.
-Я... я надеюсь, это поможет Стейси... - пробормотал он, и в голосе его, сквозь наигранную почтительность, вдруг прорвалась искренняя, но тут же подавленная нотка сомнения. Поможет? Или навсегда искалечит? Он резко развернулся и почти выбежал, не дожидаясь дальнейших слов.
Мередит не пошевелилась. Она уже не видела его. Ее пальцы снова лежали на верхней фотографии в стопке. Той, где Арчи наклонялся к Стейси в полутемном школьном углу. Их лица были близко. Очень близко. Не поцелуй, но его намерение, его власть над пространством между ними - читались ясно.
Щелчок входной двери прозвучал как выстрел пистолета. Тишина. Лишь тихое бульканье супа на плите нарушало гнетущий покой.
Мередит осталась одна. Ее пальцы сжали ту самую фотографию с лицами, замершими в опасной близости. Сжимали так, что тонкая бумага смялась, а кончики пальцев побелели от напряжения. Легкая дрожь шла по ее руке - не от страха, а от сконцентрированной ярости, от адреналина перед действием. Ее взгляд, прикованный к смятому изображению, горел холодным, нечеловеческим огнем. Это было не просто объявление войны.
Это был приговор.
***
Стейси выпрыгнула из машины, плотнее кутаясь в куртку. Взгляд скользнул по окончательно осыпавшимся кустам гортензии, прежде чем остановиться на неожиданной фигуре у двери. Седрик стоял, вжавшись в тень крыльца, будто пытаясь стать частью кирпичной кладки. Он не замечал Стейси - его взгляд был прикован к трещине на ступени, а пальцы нервно теребили ремешок фотоаппарата на шее.
-Седрик? - Голос сорвался, громче, чем планировалось. - Что ты здесь...?
Он вздрогнул, словно его ударили током. Голова резко поднялась. В глазах мелькнуло что-то дикое - испуг, замешательство, а затем - волна темной, сдерживаемой ярости. Он выпрямился неестественно, ладони сжались в кулаки у бедер.
-Зачем ты пришёл? - Стейси сделала шаг ближе, скрестив руки на груди, непроизвольно копируя его защитную позу. Порыв ветра трепал ее волосы. - Ты знаешь, мама не разрешает... - Она замолчала, сглотнув ком вины за резкий тон, но невидимая пропасть между ними уже выросла.
-Ты отказывалась говорить. Игнорировала сообщения. Всегда, - его голос был низким, сдавленным, как скрежет камней. В нем не было обвинения - была горечь тонущего человека, которому бросили веревку и тут же вырвали из рук. - Ты не видишь? Совсем? - Он рванулся вперед, на полшага, будто хотел схватить ее за плечи и встряхнуть, но замер. Его взгляд впился в нее, ища хоть искру понимания, но нашел лишь стену. - Я места себе не нахожу с тех пор! С того случая!
Стейси сглотнула. Воздух стал густым, сладковато-горьким от его дешевой жвачки. Чувство вины сдавило грудь.
-У меня... сложные дни, - прошептала, опустив глаза на свои сжатые на лямке рюкзака пальцы. - Я не видела... Прости.
Он фыркнул - короткий, резкий, безнадежный звук. Пальцы снова вцепились в ремешок фотоаппарата, будто это якорь. Седрик чувствовал, как злость и стыд сплетаются в тугой узел под ребрами. Вина за донос к матери грызла изнутри, но признаться - значило разрушить последний призрачный шанс. Единственное спасение - заставить ее чувствовать себя виноватой. Сильнее.
-Не видела? - Он исказил губы в подобии улыбки, холодной и недоброй. - Ты видела. Просто я стал... неудобен, - его голос упал до шепота, колючего и опасного. - Слишком много усилий, да? Дружба - это же только слова для таких, как ты? Для тех, кто видит только его? - последнее слово он выплюнул, как отраву.
-Мне жаль, Седрик, - ее слова прозвучали тихо, но отчетливо, как удар колокольчика в тишине. Искренне. Это прожгло его сильнее злости. - Все навалилось... Я... не знаю, как быть, - она подняла на него взгляд, и в ее серых глазах он увидел растерянность, усталость, но не ту ненависть, которую ожидал и, возможно, заслуживал. - Ваши скандалы с Арчи... Это делает только больнее. Всем.
Седрик отпрянул, будто ее слова были физическим ударом. Его взгляд сорвался с ее лица, зацепился за умирающие гортензии, за голые ветки, за серое небо - куда угодно, только не на нее. Тишина повисла тяжело, давяще. Когда он заговорил снова, голос был глухим, лишенным всякой энергии, как пепел после костра.
-Я... не должен был приходить, - констатировал он, глядя куда-то в пространство у ее ног. Челюсть напряглась, резко обозначив скулы, выдавая внутреннюю дрожь. Он сделал шаг назад, к выходу, движения скованные, как у марионетки. - Не знал... что еще сделать. Чтобы ты... - он сглотнул, горло сжал спазм. - Увидела. Хоть раз.
Его взгляд метнулся к ее лицу - быстрый, жгучий, полный невыносимой смеси: ярости от собственного бессилия, отчаяния от непризнания и той самой, гложущей вины, о которой она не догадывалась. В нем читался немой вопрос: «Почему ты не видишь меня? Почему я всегда - фон?»
-Я... - голос его сорвался, стал хриплым шепотом. - Даже не пойму... злишься ты? Или... - он резко махнул рукой, сметая невидимую паутину слов, которая его душила. - Или я просто... невидимка, - последнее слово прозвучало как приговор самому себе. Хуже злости, хуже ненависти - небытие.
Он резко развернулся, споткнулся о край тротуара, едва не грохнувшись, судорожно выровнялся. Не оглядываясь, зашагал прочь - широкими, неровными шагами, будто убегал от самого себя. Пальцы впились в ремешок фотоаппарата до побеления костяшек. Шея и уши пылали алыми пятнами стыда и невысказанного.
Его последние слова настигли Стейси уже на пороге, брошенные через плечо, разорванные ветром, но долетевшие четко:
-Жаль. Мне... жаль.
И он растворился за поворотом, оставив после себя лишь призрачный шлейф арбузной жвачки, гулкое эхо шагов и тяжелое, непонятное чувство вины в груди Стейси, которая так и не узнала, за что именно он просил прощения.