У смертельных вод

Из тьмы и мрака

Многое изменилось с того дня, когда французские парусники попали к пиратам в плен.

Тогда их спасло лишь то, что с галеоном не справиться без многочисленной команды, и что сами корабли крепки и внушительны размером, к тому же имеют сокрушительную огневую мощь. Благодаря этому они остались живы, но не продолжили свой таинственный и неизвестный маршрут, а последовали за захватчиками.

В Нассау, в пиратском городе-республике, пленных несомненно ожидала смерть. К чему французы, собственно, и готовились, но полагались на Леона и Райли, что в самый трагический и последний момент они воплотят свой отчаянный и спасительный план или что-то наподобие этого. По прибытии в город, их не перерезали и не убили, что странно, даже вовсе не тронули, а набрали в эти два корабля еще пиратов. По сложившимся ранее предположениям, "Леонзо" должен был остаться в порту. Он не так быстроходен и маневренен, да и вряд ли составит компанию пиратским бригам. Фрегат, возможно, облегчат и возьмут, но это лишь спорный вопрос. Сложилось не совсем так, как моряки обоих судов предполагали, прибавляя с каждым днем все больше новых мыслей. В Нассау эти два корабля совсем не дурно снарядили, словно то был французский порт, а не пиратская, наполненная разгулом и развратом вольная республика.

У пиратского капитана, в свою очередь, имелись свои планы на эти два парусника. Он не оставил их в порту и, дав всем знатно отдохнуть, направил все пять кораблей в море.

Ленив, своим видом горд и пузат, четырехмачтовый галеон устрашал своим видом, куда бы они ни направлялись. Имеющий две палубы: одну небольшую возвышенную, она же штурвальная площадка, и основную, находящуюся чуть ниже. Тридцать восемь пушек по каждому борту, четыре массивные бронзовые мортиры, встроенные в форштевень и четыре носовые пушки, каждая представляющая собой ромб из трех стволов, во время стрельбы двигающиеся по часовой стрелке. Две двойные пушки спрятанные чуть выше киля, стреляющие обычными ядрами и книппелями, не дающие подойти с тыла и отгоняющие в случае погони. Несокрушимая огневая мощь, а в разумных руках, словно боевая крепость на плаву.

Трехмачтовый фрегат немногим отличался от него мощью, но явно уступал ему. Он имел крохотную возвышенную площадку рулевого и одну основную палубу. Тридцать пушек с каждого борта, две мортиры и только носовые орудия. Эти два парусника стали большим беспроигрышным козырем для главного пирата. Галеон вмещал награбленное и устрашал лишь видом, а фрегат нет-нет да и давал бой. Компания из пяти судов, двух захваченных и трех пиратских, будто объединившись в небольшую флотилию, стали следовать по бескрайним морям, живя лишь мраком и разбоем.

Сами того не замечая, юноши, владеющие большими парусниками, за столь короткое время превратились в мужчин. К ним уже никто не обращался, как к юношам, все чаще называли их по именам или титулам, которые им даровала нелегкая морская жизнь. К Райли теперь относились с должным и особым уважением, нежели раньше, называя его капитаном. Леон взял титул коммандера, заместителя капитана, все также пусть и неполноценно управлял парусником, облегчая должностные обязанности пожилого мужчины. Он часто слушал повидавшего свое капитана, без утайки обсуждая многие детали с Райли, делясь некоторыми тонкостями и одновременно в некоторых вещах взамен чему-то словно обучаясь, для того чтобы в дальнейшем самому стать капитаном.

И время, превращаясь для них в неизмеримую пустошь, стало тянуться, оборачиваясь в года.

Плен и морские похождения под темным знаменем на каждого из них, точнее из той оставшейся экспедиции, повлияли по-своему. Бесчинская пиратская казнь, случившаяся в день захвата галеона, отразилась многогранным ужасом, во многих сердцах отзываясь несокрушимой болью. После того увиденного, как пиратский капитан поступил с Луисом, не все через время остались прежними. Их медленно, но верно поглощала тьма и скорбный мрак, и порой иллюзорно для некоторых один день становился темнее другого. После того никто не решался как-то геройствовать, перечить или спорить с тем человеком. А чтобы поднять на одном из кораблей бунт и противостоять захватчикам - даже и в мыслях не было. Одно небольшое представление на редкость ошеломило, и все, того не замечая, отчасти сплотились и полностью перешли во власть злобного морского волка с черной бородой.

Ранее нахальный Жак долго приходил в себя после того дня, где все в страхе за свою жизнь лицезрели смерть Луиса. Он близко к сердцу воспринял всю ту трагичную картину, как и безумных, не знающих жалости пиратов. Это надолго помутило его слабый рассудок. Два родных брата легли на дно. Один неволей по болезни, другой по прихоти безумца. Он не хотел быть следующим, но ему казалось, именно так и произойдет.

Вскоре Жак лихо переметнулся. Выбрал сторону сильнейших и свободных, как сам рассуждал. Превратившись в пирата, он быстро приблизился к капитану двухмачтового брига, считая, что близкая дружба с ним для него станет опорой и щитом на долгие годы. Но сам пиратский капитан в целом несильно уважал его, даже несмотря на то, что тот предал свою страну и стал якобы его собратом.

Его отношение заметно отличалось, если сравнивать с графом ля Фонт. В день захвата кораблей главный пират поистине зауважал Райли, отчего Жак часто из зависти и внутренней ненависти злился. Своим видом грозный и имеющий власть над пятью парусниками, чернобородый мужчина словно немного опасался смелого графа. Опасался его черствости и стойкости, как будто ему не присущим, невзирая на окружающее и происходящее изо дня в день пьяное безумство. Но также его цепляло некое безразличие и доля бессердечности, которые держали мужчину в невидимой узде и постоянном напряжении, навевая разные мрачные мысли. Словно английский граф что-то задумал, придерживаясь определенного плана, и мужчина, в свою очередь, пытался это прочесть в его зеленых глазах, но так ничего и не выходило.

Для самого же Райли все это с каждым днем стало привычным и показным. Его корабельная команда, заметив сильные изменения, начала опрометчиво предполагать, что море и плен все-таки изменили его и повлияли не в лучшую сторону, ведь теперь он не был таким забавным и шутливым, а наоборот, все больше злым и прямолинейным. Грубым словно камень, не идущий на поводу и на уступки даже в мелочах, одновременно ставящий себя выше всех и этим всем довольный. Но они обманывались, слепо веря тому образу, который он им показывал, и, в свою очередь, тот так и хотел. Чтобы матросы также видели, сильно отличаясь от того чувственного, яркого Райли де Людо, к которому все так быстро привыкли еще в начале плавания.

После захвата французских кораблей и нелепой смерти квартирмейстера, на плечи Райли тяжкой ношей легла большая ответственность. Долг перед каждым из моряков в том, чтобы спастись. И даже уже не добраться до берегов Серебряной реки, а вернуться домой. Вырваться из темного пиратского плена, который не сколько изнуряет, а искажает их, высасывая изнутри все соки. Он стал полноценно командовать галеоном и взял все в свои руки, как бы то ни было тяжело. Теперь его перестало заботить многое. Если когда-то французский юноша де Людо переживал и волновался о чем-то нелепом, оголяя перед всеми свои чувства, то английский граф ля Фонт мало что чувствовал и многое требовал, был сух и расчетлив. Его даже не особо заботило то, что на борту находились пираты. Раньше бы, в совсем другое время, Райли и близко такого не позволил и даже не подпустил тех захватчиков и на милю к своему кораблю.

Плывущие на том галеоне пираты часто надирались ромом и устраивали пьяный дебош, что оборачивалось погромами на корабле, отчего постоянно страдали французы. Как и следует любому капитану, Райли пресекал все это, поддерживая дисциплину и маломальский порядок, несмотря на то, что его приказы и поступки складывались совсем не в пользу захватчиков. Но, как и многие плененные, был безразличен к этим пиратам, принимая их за отродье, а не за людей. Ему приходилось следовать указаниям чернобородого пирата, стоявшего во главе, что, конечно, не являлось по духу или чести. Однако не все из этих приказаний в точности выполнялись, с каждым разом усложняя плавание и все чаще накаляя обстановку.

Леон и сам не хуже, чем Райли, оставаясь при своем корабле, встал на должность коммандера. Капитан его фрегата, мужчина в возрасте, со временем подучил того мореходству, но не выдержал такого долгого плавания, а тем более под командованием своенравного пирата. В скором времени он сорвался и обезумел, и на фрегате чуть ли не вспыхнул бунт. Мужчину быстро переправили на командирский бриг. Все как один вновь ожидали зверское представление публичной казни. Но даже спустя несколько суток ничего похожего так и не произошло. С тех пор того мужчину так никто и не видел. Неизвестно, что приключилось с ним. Немного чудно и подозрительно, что он молча исчез, а все вели себя будто ни в чем не бывало. Помиловал ли его главный пират или еще чего хуже сделал, моряки не знали.

Леон, в меру озлобленный и мрачный, за это время не переметнулся к пиратам, как поступил слабовольный Жак. Он тут же занял место капитана раньше, чем сам предполагал и теперь полностью командовал могучим фрегатом. Оставшись преданным своей стране, он также оставался верен своему другу. Только теперь Райли помогал ему не сойти с ума, когда тот после очередного боя мертвецки напивался, вымещая свою злость на всех окружающих. Он более послушно выполнял команды пиратского капитана, но внутри был полон отчаяния и злобы. Все, чему он подчинялся и выполнял, делалось во имя своей жизни и тех, кто находился на его паруснике - французов и англичан. Его корабельная команда сильнее отличалась от моряков, плывущих на галеоне. Здесь в меньшинстве присутствовали пираты, а те, кто плыл с самого Кале, представляли собой смесь уроженцев Франции и приезжих людей из Англии, которые из-за своего характера и личных недопониманий часто затевали драки.

Мнение Леона немногим расходилось с мыслями своего друга. И оно было таким: быть сдержанным, насколько это возможно, и идти на поводу у захватчиков, будто это так и должно быть, но при этом держать в ясности разум. Делать то, что требуют, не навлекая сомнений или подозрений, пока есть неволя, и незрим шанс на спасение.

Таким образом они оттягивали срок своей смерти, увеличивая собственную, но не лучшую, полную гнева и бесчестия жизнь.

* * *

- Леон! - громко и отчетливо прозвучало имя, похожее чуть ли не на крик, раздавшийся в тихой душной комнате, где единственным звуком являлось тревожное сопение спящего человека.

- Вставай, брат, ты уже сквозь сон бредишь, - пятилетний мальчик усердно толкал спящего брата, пытаясь разбудить.

- Дай мне еще немного времени, - сонно ответил юноша, отмахиваясь правой рукой от мальчишки.

- Да сколько же можно спать? Ты уже почти сутки валяешься в постели, словно напился. И бредишь о пиратах, роме и какой-то экспедиции, которую разрушил немыслимый шторм.

Леон тут же подскочил с кровати. Длинная ночная рубаха, едва доходившая до колен, липла к телу и была насквозь мокрой. Его взгляд судорожно метался по комнате, словно юноша что-то искал или пытался вспомнить, если увидит нечто особенное. На него удивленно смотрел младший брат, которого когда-то давно отправили в Париж к родственникам по линии матери, где он стал жить, а вскоре и учиться, и впредь не возвращался в Кале, раз в месяц присылая письма, описывающие его далеко не скучную жизнь.

- Братец, разве ты не должен быть в Париже?

- А с чего бы ему там быть? - вопросительно прозвучал тонкий женский голос, так до боли ему знакомый.

- Что? - его дыхание вмиг участилось. - Мама?

Он в чем и был, так и выбежал в гостиную, замерев, словно ошеломленный, а сердце билось так неистово, будто собиралось вырваться из его грудной клетки.

- Боже правый... Сынок, оденься и приведи себя в порядок. Ты смотришь на меня, словно на призрака.

Юноша так и не мог ответить, в горле стоял ком, а глаза становились влажными. Он не смел моргнуть и шелохнуться, словно все испортит или спугнет, и чуть ли весь не дрожал, глядя на свою родную мать.

- Откуда в твоей голове пираты? Серьезно? И тем более корабли, словно ты хочешь стать мореплавателем, - она ласково улыбнулась, допуская это, как фантазию. - Ты балуешься вином, это уж я давно знаю, но точно не ромом. И поверь, он не так сладок, как бредил ты во сне. Иди оденься, да поспеши. К тебе пришел Райли, у него есть какая-то срочность, о которой он никому не говорит.

- Райли? - он встрепенулся и нахмурился.

- Да. А кто же еще? Паренек из семейства де Людо, сын главного корабельщика. Самый искренний и живой из всех твоих друзей, который смел и честолюбив и с тобой он не из-за денег. Но сначала обед, а после дела.

Леон наспех одевался, что было вовсе не похоже на него, если наблюдать со стороны. Руками неподвластно овладела дрожь, а внутри то вспыхивала радость, то все сжималось и страдало, будто скребли кошки. Увиденное столь невероятно в кругу возникающих вопросов и сомнений. Новые чувства и ощущения, которых прежде не бывало. Ему бы вмиг закрыть глаза и очнуться, окатить себя ледяной водой, ведь то, что он увидел, не может быть правдой. Но в глубине его собственной души ему этого до боли не хватало, в чем тот так нуждался ближайшие десять лет. Леон стремглав выбежал во двор и тут же зажмурился, прикрывая лицо ладонями, словно до жути боясь солнечных лучей.

- В чем дело, друг мой? Ты болен?

Леон до невозможности все осознавал. Телом он выглядел как юнец, а разумом словно прошел сквозь года, где являлся капитаном фрегата из того зловещего плавания. В его памяти всплывало все до мельчайших деталей. Перед ним и впрямь стоял его друг, Райли де Людо. Только шестнадцатилетний, еще тот веселый и озорной, не зная ни страха, ни потерь. А ему, значит, восемнадцать или девятнадцать, в зависимости от месяца, который сейчас идет. На Райли сидел новый изящный кафтан темно-синего цвета, в котором тот ходил практически везде. Подарок того беззаботного весельчака Леона.

Он будто бы прошел сквозь время и вселился в себя юного, понимая, каким безрассудным тогда он был. И если тот подарил ему этот кафтан, то значит, его друг уже беспамятно влюбился в приезжую девушку Клэр. В голове Леон уже не был тем юношей, который любил долго спать и тратить дни на веселье и пустую трату денег. Он несомненно являлся капитаном фрегата и отчетливо понимал, что это вовсе не реальность. Однако одновременно допускал что окружающее может быть частью правды, а то, что он видел - шаткое недалекое будущее, сродни вещему сну.

- Райли, - его юношеский голос, который он почти не узнавал, неожиданно дрогнул, - моя мама... она жива, - юноша указал на свой родной дом. - Это невозможно, но она жива! - слезы в один миг подступали, наворачиваясь на его глазах. – Райли, она здесь. Я сам верю и не верю. Но я помню нашу экспедицию пиратов и тот невыносимый плен. Одни в окружении врага и бесконечной морской глади, где суша подобна чуду.

Смотря на него, юный Райли слушая молчал, видел слезы и сострадание, хмурился, будто не все понимая и вздыхая тяжелее чем привычно. Он-то должен был его понять, пусть даже эти слова звучат как бред. Изливая душу, Леон ожидал лишь одного, что его друг сначала неподражаемо пошутит, затем начнет говорить о дурном сне или болезни, от которой тот будто спятил. Что якобы и вправду все почудилось, и он постепенно сходит с ума от горячки или неизвестного недуга.

- Значит, помнишь, да?

Леон от неожиданности замер и кивнул. Такого юноша явно не ожидал, считая, что только он будто бы не здесь и не в то время.

- И что произошло с братьями, и как тот нахальный Жак стал пиратом?

- Да, дружище. Именно так.

- Тогда должен помнить и другое - ты много пил и уж слишком прислушивался к пирату с черной бородой. Чуть ли не безукоризненно подчинялся ему, - фразу завершил едкий и злой смех. - Будто он внушал тебе страх или еще чего хуже. Ты нисколько нас не предал. И не подумай, - Райли иронично выделял каждое слово, словно бы упрекая того во всем. - Ты всех нас погубил! - его гнев был настолько настоящим и живым, что в глазах тот не выглядел юнцом, точно являясь теперь кем-то другим. - А те корабли уже давно лежат на дне. Но я знаю, как это исправить.

Леон не верил собственным глазам, как всему окружающему, так и услышанному. Сказав эти слова, Райли вытащил из-за пазухи пистолет и, со злостью усмехнувшись, выставил перед собой, целясь в лицо своему другу. Думал он недолго, нажав на курок. А Леон услышал только выстрел, такой громкий и протяжный, ощущая смерть подле самого себя.

* * *

Давно уснувший за столом человек неподвластно для самого себя вздрогнул, и его глаза открылись. Первым, что тот сделал, резко вскочил, будто отпрянул от чего-то неведомого, затем его взгляд упал на почти пустую бутылку рома, к которой хотел было приложиться, но не стал, а ринулся из своей каюты прямиком на палубу. Мужчина чуть ли не вслепую бежал, словно гнался за самой смертью или предугаданной судьбой ради того, чтобы ее остановить или попытаться хоть как-то изменить.

В лицо яростно ударили лучи солнца, на короткий миг ослепляя, но вовсе не оглушая. Шум волн, разговоры вперемешку с руганью и шелест парусов подсказывали, что это вновь море. Протерев свои голубые глаза и все еще щурясь после тьмы, он огляделся.

Мужчина стоял посередине палубы своего собственного фрегата. Перед ним шли два парусника в темных парусах, те самые пиратские бриги, которые тот хотел бы сжечь дотла, будь их положение намного лучше, чем сейчас. По правой стороне медленно и лениво тянулся галеон, а сзади подле всех замыкающим шел одномачтовый парусник.

Леон бессильно рухнул на колени. Из глубин чувств и томных переживаний вырвался сильнейший крик, который мужчина уже не смог сдерживать. Ведь все стало ясно - это был кошмарный сон. Страх, потеря, постоянная злость и бесчинство, творящиеся в пути. Все сложилось воедино. Мираж, где спуталось былое и настоящее, даже что-то из будущего, точнее не лучшая часть его. Участь для них весьма предсказуемая и прискорбная.

Его матери, которую он так горячо любил, больше нет. Давно уж нет. Ее когда-то забрала чума, унесшая несколько сотен городских жизней. Тогда-то Леон и стал злоупотреблять выпивкой, заливал свою трагедию крепким ромом и, очертя голову, пускался в самые незаурядные переделки, из которых мог бы даже не выбраться живым. Его младший брат не хуже стал походить ему, не понимая, где худо, а где по-настоящему разумно, и быстро нашел толк в азартных играх. Отец семейства успел вовремя отправить сына в Париж, с целью спасти младшего, дабы первенец не испортился. Но Леон спустя время все же оправился, хоть и продолжал вести вольный и разгульный образ жизни. Это несильно помешало ему стать тем, для чего тот предназначался или точнее в чем он себя нашел.

Заметив странную возню и шум на соседнем паруснике, Райли, стоявший около штурвала, приложился к подзорной трубе и, всматриваясь, стал наблюдать. Доносящиеся звуки едва ли походили на вспыхивающий бунт, но там происходило совсем иное. Его друг чуть ли не задыхался от криков нахлынувшей злости и истерики. Все внутренние чувства разом выплеснулись наружу. Было заметно, что Леон не мог с этим справиться, отталкивая в разные стороны пиратов и своих матросов, которые хотели подойти к нему, чтобы словами утихомирить, а если же не выйдет, тогда скрутить его.

- В чем дело, капитан? - рулевой, услышав доносящиеся крики, обратился к Райли. - Начинается бунт?

- Нет, не похоже. Но что-то явно не так.

- Дай бог, чтобы пираты не очухались и не спохватились. Ведь худо будет.

- Верно говоришь. Как только начнет смеркаться, переправь меня на фрегат. Но только ты и я. Об этом никто не должен знать, особенно пираты.

- Будет сделано, капитан.

* * *

Неспроста их всех без особого исключения не убили в бою, прикрываясь исходом битвы, и по пути не выкинули за борт по одному, оставив только жалкую кучку людей, чтобы справиться с большими судами. Никого не тронули и не перерезали в Нассау, дав французам почти полную неприкосновенность. Неслыханное добродушие и чуть ли не благородство со стороны пиратов, так тонко подмеченное Райли и Леоном. Ведь все это происходило не просто так.

Пиратский капитан, сделав немыслимую милость, в одночасье показывал мягкость, совсем другой и непохожий на него нрав, к которому разбойники начинали относиться с опаской. Многие видели в том поведении и поступках слабость, долю сочувствия и переживания к пленникам, словно их когда-то грозный капитан все же размяк.

Но чернобородый мужчина не смотрел на них всех и не слушал никого. Со своими моряками тот стал более жесток, а к пленным французам и англичанам нет-нет да проявлял снисходительность. В его голове зародился собственный план, конечно, в меру безумный, но грандиозный. Он рассуждая верил, что все задуманное вскоре осуществиться.

Как бы самодовольно, гордо, и в то же время даже почти неуязвимо тот себя ни показывал, он пересмотрел свои взгляды и отношение к пленным, которые для него самого не просто являлись людьми, а средством достижения успеха. Поначалу козырем были могучие корабли, с помощью которых можно вполне неплохо нажиться и, собрав награбленное, осесть в Нассау, пируя и властвуя несколько лет, ни о чем не переживая и купаясь в роскоши. Но через длительное время капитан осознал, что это была некая экспедиция, точнее то, что от нее осталось. И теперь его успех обретал новую силу не только в хорошо оснащенных боевых парусниках, а в цели того плавания. Место, куда направлялись те два корабля, не боясь того, что их захватят и убьют, что собственно и сделал пиратский капитан.

Когда его посетила такая блестящая мысль, то мужчина будто загорелся. Он каждый день пытался что-то выведать и разузнать: начальный курс, откуда они отплыли, и каким маршрутом шли, узнать страну или хотя бы приблизительное направление. Но все было тщетно и безрезультатно, ведь никто на самом деле не знал, куда они шли и с какой целью. Кто-то говорил про берега Испании и залив вблизи Португалии, а кто-то был убежден, что следовали они к далеким французским колониям, расположенным на небольших островах. И вообще, не экспедиция то вовсе, а миссия от короля Франции. Леон неплохо всех запутал, ведь зная правду, они бы были уже мертвы.

Пиратский капитан и сам стал думать, что затея становится бредовой и проку от этого вовсе не станет. Однако вскоре начал срываться капитан фрегата, чуть ли несколько раз не учинил бунт, а после тронулся умом. Он сразу же забрал пожилого мужчину к себе и не убил, как ожидали это многие, а решил действовать иначе. Умопомрачение французского капитана играло только на руку. Мужчина стал жить в капитанской каюте, где пират поил его разной выпивкой и снадобьями, с целью развязать язык и выудить из него нечто полезное. Он шел на разные хитрости, юмор и уловки, чтобы немного понять, куда же они направлялись и для чего. Пират словно ощущал запах незримых богатств или чего-то большего, сулящее многое и стоящее не одну жизнь. И ему страсть как хотелось заполучить это самому. Жадность играла свою роль, когда тот представлял, что же его там будет ожидать.

Поэтому капитану и нужны были люди. Не только для управления судами, а для того, чтобы достичь намеченную цель или для того, чтобы в том месте можно было осесть на некоторое время, если конечно, то место пригодно для жизни и, вероятно, при возможности дать там бой. Хитро было продумано, но только эта цель подобна миражу - не казалась ясной и правдивой.

Сквозь безумие и пьяный бред былой капитан фрегата все же упомянул про экспедицию к богатствам. Пирата вовсе подхлестнуло, чутье не оказалось фальшью, он и впрямь догадывался. Чуть позже чернобородый мужчина узнал, что те корабли шли к никому неизвестной Серебряной реке.

Он обрел цель и почти нашел курс, только сам не ведал, где то место находится, и этот фактор вновь спасал гибельную участь пленных. Ведь кто-нибудь из них, да должен знать, хоть по слухам и россказням, даже по обрывкам мифических легенд. Что-то уж точно должно быть.

Таким нелегким темпом, сквозь безумство и неверие, после очередного крупного разбоя они шли к берегам Тортуги. Там главный пират должен объединиться с еще двумя пиратскими кораблями и полноценно взять курс на неслыханную Серебряную реку.

* * *

- Итак, что же там произошло, друг мой?

Леон слегка отвлекся от изучения карты, растянутой по столу. Бросив мимолетный взгляд на Райли, он усмехнулся, дверь в его каюту почти неслышно отворилась и также закрылась, в его комнате стоял капитан галеона.

- Я ожидал, что ты придешь, но что-то запозднился.

- Сам же знаешь, день - не лучшее время для переговоров. В нашей-то ситуации.

Леон медленно кивнул и тут же продолжил:

- Смотри, - он ткнул указательным пальцем в карту, - они плывут к Тортуге, точнее мы все туда идем.

- Тортуга, говоришь? - Райли немного нахмурился и быстро подошел к столу.

- Да, сам догадался несколько часов назад.

- Тот остров уже давно не пиратская столица.

- Верно, но думаю, там мы бросим якорь.

- Подожди, пираты и все прочее отребье тянутся в Нассау и заполоняют близлежащие острова. С чего бы бросать якорь в том месте? Если на острове заметят наши корабли, мортиры и береговые пушки разнесут нас.

- Один из пиратов на моем судне сегодня проговорился. Завтра глубокой ночью бросаем якорь, и если наша скорость не изменится, и курс будет таким же, то остановимся неподалеку от Пор-де-Пе. Пьянчуга ляпнул, что причалим, но вот куда? Как я понял, пробудем там несколько часов. Предполагаю, что будем кого-то ждать, два или три корабля. Других же мыслей у меня нет.

- Не радуешь ты нынче вестями. Он что, вздумал атаковать Тортугу?

- Не думаю. Они в Нассау будто короли, - Леон из ненависти усмехнулся. - Да и площадь сама по себе большая. Им выгодней там укрепляться, чем отвоевывать старый небольшой остров.

- Разумный ход мыслей. Но твои действия и крики на палубе говорят об обратном, - Райли вновь вернулся к тому, с чего начал разговор. - Опять изрядно пьешь, а затем срываешься?

- Райли, я, кажется, видел нечто. Свою маму, младшего брата, а после и тебя. Но то был не совсем сон, словно видение. Я всех там погубил. А ты и глазом не моргнул, взял и застрелил.

- О как?

- Да, никто там не выжил. Корабли, как оказалось, все до одного лежали на дне, - он схватил бутылку, стоявшую на столе, и сделал несколько больших глотков.

- Говоришь, на дне?

Леон кивнул и потер ладонями лицо, тяжело вздыхая.

- А не думаешь ли ты, что слишком вошел в подчинение к пирату?

- Нет, Райли. Не начинай! - возмущенно выпалил Леон, указывая на него рукой. - Ты говоришь словами, словно из того видения. Нет, я делаю все так, как и договаривались. И будь уверен, я до последнего на твоей стороне.

- Видение то или дурной сон - решать тебе. Но знай, это как отравленная реальность. Твои сомнения и страхи, предстающие в образе картин, как у меня когда-то средь бела дня, что могло бы вполне быть, но не было. Как ты думаешь, каковы их следующие действия? Тебе что-нибудь известно?

- Немного, больше походит на слухи. Он явно что-то ищет и, однако, сильно обезумел. Кажется, это курс или направление. Вероятно, скоро начнет всех допрашивать, и главными в этом списке будем мы.

- Куда или к чему он собирается проложить путь?

- К Серебряной реке.

- Проклятье! Стоило догадаться, что этот пират не иначе как замышляет что-то. Тогда начнем действовать без промедлений!

* * *

Следующей ночью, когда луна ясно освещала путь, а звезды казались слишком яркими, галеон "Леонзо" на пару с фрегатом подняли флаг Франции. Как ранее предполагалось Леоном, они шли к берегам Тортуги и заметно сбавили ход.

Пиратский капитан решил воспользоваться неплохой и действенной уловкой. Показать, что якобы они французы, а вовсе не пираты или кто-то еще. Скрыть множество подозрений, пользуясь темным временем суток и раньше, чем положено, и не поднимать волнения. Благодаря этой хитрости они смогут без проблем остановиться в порту Тортуги или зайти в противоположную сторону, в Пор-де-Пе, в столицу французской колонии Сан-Доминго, пользуясь только тем, что поднят французский флаг. У них будет время почти до полудня, но после все-таки догадаются и их вычислят. Ведь пирата сложно не заметить.

Поднятием флага, не привлекая внимание пьяной шумихой, они дали понять, что эти два корабля являются главными, а остальные входят в состав, в так называемый небольшой флот или экспедицию. Можно по-разному это рассматривать. Но одна из уловок пиратского замысла заключалась именно в этом.

Плавно покачиваясь на едва заметных темных волнах, двигаясь столь безмятежно и безумно в сопровождении легких порывов ночного ветра, несколько кораблей, отличающиеся видом и самим назначением, не спеша подходили к берегам Пор-де-Пе. Ранние предположения Леона немногим оказались ошибочными, но основная суть, ради чего они здесь, так и осталась неизменной.

Вдали напротив, по левой стороне, непонятным и бесформенным пятном виднелся остров Тортуга. Когда-то шумная пиратская республика, славившаяся своевольной независимостью, свободой от всего и множеством пиратов. Моряки устало и мрачно смотрели вдаль и им казалось, что оттуда тянет солью, диким весельем и нестерпимо крепким ромом, который у пиратов был всегда в почете. Та часть земли будто до сих пор к себе манила, но уже разграбленная и не имеющая почти ничего, кроме запущенных, наполовину разрушенных зданий и небольшой части английского флота.

Постепенно корабли сбавляли ход. Не звучали на всю палубу громкие, отдающие хрипотцой голоса, не было команд и выкриков, что они собираются причалить. Казалось, не происходило лишних движений или озабоченной суеты, как обычно оно происходило. Все словно чего-то ожидали. Будто следовали заранее написанному сценарию, осознавая, что эта глава не так тихо завершится, как выглядит сейчас. Все это происходило далеко не зря, и только лишь дюжина людей знали, что на самом деле произойдет. Они не просто так собирались причалить в попытках переждать надвигающийся шторм или чтобы пополнить запасы пресной воды. Нет, вокруг стояла тишь, и ничто не намекало о надвигающейся буре. Да и запасов воды было вполне предостаточно, как в целом и самой еды. Не было похоже, что выжидают они время, для того чтобы неожиданно напасть, ну или вовсе от рома обезуметь.

Те корабли, подходящие к тихим берегам, собирались бросить якорь в ожидании подкрепления. То, в чем рыжебородый Леон уж точно не осекся. Но обстановка все сильнее навевала нечто подозрительное. В трюмах на редкость было тихо, наверное, впервые за очень долгое время. Почти никто не пил, не пытался исполнить что-нибудь потешное, не заводил глупейших споров и даже не затевал драки. Словно тот веселящий ром, обожаемый не только пиратами, в одно мгновение куда-то подевался. Будто бы они были вовсе не разбойниками, а заблудшими испуганными моряками, которые не могли понять, куда взять курс.

Ночная мгла, сгущавшая наиболее темные и недружелюбные краски, беспросветным полотном медленно покрывала эту часть земли. Иллюзорно создавая не только тоску вдали от городской цивилизации и общества, а больше наводя мрак, принося за собой жуткие мысли, чем представляя уставшему взору ночное спокойствие. Эта почти безветренная начавшаяся ночь не несла оттенок легкого и сонного состояния. Где, отрешившись от всего, думаешь о чем-то неведомом и безмятежном, находясь на окраине самой тихой деревушки по всей округе.

Нет более темного и проклятого места, чем это. Наполненное множеством страхов и страданиями многих, вопреки всему светлому и лучшему, что было у них. Чьи крики незаметно заберут высокие волны резко настигшего шторма или мучения заберет вновь вспыхнувшая морская болезнь. В другое время, пусть даже в совсем другой стороне этого полушария, несомненно, сложилось бы многое иначе. В самых разных и непредсказуемых вариантах, но в разы лучше, нежели здесь. Обстановка стремительно сгущала краски, и только один человек, будто проникся, ощущая каждую из этих мыслей, находясь на борту могучего галеона.

Не тревожа слух, колеблясь из стороны в сторону, шелестели огромные поднятые паруса. Все уже стало так обыденно, наверное, как привычно всем в этом далеком плавании. Протяжно скрипели корпуса судов, словно изнывая под моряками, а не от самого моря, такого бесконечного и бездонного в глазах у многих. Они заметно сбавляли ход, все ближе приближаясь к берегу. И над каждым кораблем развевался ложный флаг Франции, скрывая их истинную сущность и намерения. Словно они и были теми самыми французами, когда-то отплывшими из Кале, а небольшой кучкой пиратов и пьянчуг, чей образ жизни отрицает честь и благоразумие.

Внутри, терзая себя собственными домыслами, перебегая от одного к другому, Райли не торопясь поднимался по канатной решетке грот-мачты, двигаясь все выше и выше, туда, где расположено воронье гнездо. Место, считающееся видимым окончанием мачты. Там оснащена небольшая круглая площадка с невысоким ограждением, видом напоминающее бочку, откуда удобно вести дозор или разглядеть будущий намеченный курс. В зависимости от размеров корабля этот наблюдательный пункт был больше или меньше. На галеоне такое гнездо вмещало не более двух человек, а вот на фрегате мог поместиться лишь один. Находясь там, взгляду открывалось почти вся эта гибельная экспедиция, превратившаяся из юнцов-мореплавателей и моряков, состоящих из простого люда, в большую разбойничью шайку чьи первоначальные благие помыслы для других обернулись крупной наживой. Да и сама цель плавания теперь во многом изменилась - не то, чтобы дойти до точки намеченного курса, а чтобы вопреки всему происходящему просто выжить.

За это время, проведенное на море, где редко они ступали по суше, не только моряки были измотаны и потеряны, корабли тоже изрядно потрепало. Не сколько пострадали пиратские суда, как потрепались корабли французов. В особенности фрегат, который являлся чуть ли не главной боевой единицей среди всех парусников. Если галеон теперь не был основным судном в экспедиции, то являлся вместилищем награбленного, а фрегат напротив, величайшим козырем в бою.

Это уже не те новые парусники, когда-то отплывшие из Кале. Нет пряного запаха свежей древесины, смолы и дегтя, который больше всего раздражал первый месяц плавания. Избитые в боях бока, местами чем-то заставленные или залатанные не пойми чем. Истерзанные потемневшие паруса, некоторые перешитые по нескольку раз после неравных и длительных сражений. Потрепанные каюты, и от частого дебоширства пиратов разбитый трюм, который в пути перестраивался уже не раз. И только боевые орудия были на редкость крепки, не давали осечек и не уступали в скорострельности. Чернобородый капитан пиратской шайки давно потопил бы их, если бы не собственный безумный план и не такие крепкие, наделенные сокрушимой огневой мощью парусники. Один из которых собственноручно построил отец Райли.

Так называемая экспедиция шла медленным, но верным курсом на погибель. А если и не на погибель, то в скором времени, раньше или позже, пойдет ко дну. Так рассуждали многие, и это было реально, точно так же, как и очевидно для многих, но не для пиратского капитана. Он также осознавал весь риск и допускал несколько трагичных версий своего провала, и как опасно вести большие парусники неведомо куда. Однако все-таки продолжал этот неизвестный морской путь во имя грандиозной и знатной наживы, ради немыслимых богатств и лучшей жизни. Не для окружающих его пиратов и не для пленных моряков, а в первую очередь для самого себя. Его не столь сильно интересовало, что произойдет с его собратьями на тех двух бригах или с другими кораблями, не волновало, в каком они сейчас состоянии. Главное, что его двухмачтовый парусник цел и все также быстроходен. Остальное не имело столь особое и сильное значение. Вся эта важность была не в людях, не в хороших боевых кораблях, а исключительно лишь в собственных идеях и награбленном.

В этот вечер, который плавно перетек в ночь, некоторые вещи немногим отличались от так называемого морского обихода. В этот раз слегка изменился строй самой экспедиции. Во главе шли два брига, которые своей быстроходностью прокладывали курс. Они двигались параллельно, очень близко друг к другу. Один двухмачтовый, корабль капитана, другой одномачтовый, обычный, вовсе неприметный бриг. За ними медленно тянулись еще двое. По левой стороне фрегат, по правой галеон. И замыкающим следовал последний пиратский бриг. На этот раз Леон и Райли располагались друг напротив друга, чего не было с самого захвата кораблей. Либо фрегат шел в первом ряду, на пару с капитанским судном, либо тянулся замыкающим.

Расположение всей экспедиции всегда было предусмотрено пиратским капитаном, как в целом и сам курс, даже тогда, когда он был неясен и не определен. Но только не в этот день, а точнее вечер. Пирату было вовсе не до того, каким строем идут корабли, или какая предвещает погода. Им овладела не сколько страсть, а решимость в осуществлении иллюзорного, до беспамятства рискованного плана. Чьими мыслями и яркими фантазиями двигала нажива, жажда несметных богатств, которые не только сделают его на редкость богатым, но чуть ли не превратят в короля. Эдакого морского властителя, чей разум заполоняют жадность и эгоизм. Алчность, вкупе с самым диким немыслимым желанием, без капли жалости и малейшего сострадания. Вот, что теперь наполняло и пресыщало главного разбойника с густой черной бородой.

В своих томных и весьма тяжелых мыслях Райли взобрался на самую высокую точку грот-мачты и, крепко держась за канат, встал на площадку вороньего гнезда. Перед его взором расстилалась беспросветная, как недавние его домыслы, ночная мгла с морской гладью. Где слабые порывы ветра едва колыхали длинные падающие на плечи волосы, а мелкие волны внизу разбивались о бока корабля, оставляя еле заметный пенный след.

После захвата французских судов и бесчинства, происходившего на галеоне, когда публично казнили Луиса, Райли перестал носить оружие. За исключением шпаги, с которой тот почти не разлучался. Казался отдаленным от всех, непринужденный к чему-то общему. Будто стоящий только сам за себя, но также переживая и думая за тех, с кем начал это нелегкое плавание.

Сейчас же он, напротив, находился во всеоружии. Подготовлен как никогда, будто он плыл на войну, а не в никуда или на тот самый последний в его жизни смертельный бой. Отменная французская шпага, сопровождающая его повсюду, свисала около левой ноги, мирно покачиваясь из стороны в сторону, подобно маятнику, стоявшему в богатых аристократичных домах. По бокам за широким поясом заткнуты два пистолета, а за спиной находилась пара кинжалов среднего размера. Его правая ладонь сразу же легла на гладкую рукоять пистолета. Заметно становилось спокойней, нежели прежде, ведь оружие не только придавало уверенности, но также в один миг могло стать смертоносным, находясь у него под рукой. Когда шансы выжить значительно возрастают даже в одиночном бою, кажущимся смертельным. Есть отличная возможность противостоять и не быть бесчестно заколотым в суматохе или ради чьей-то потехи, словно на убой.

Опустив свой взгляд вниз и все чаще отбрасывая мрачные мысли, которые словно роем лезли в его голову, он сильнее стиснул зубы. По правой стороне, где до берега рукой подать, плавно останавливались бриги, выстраиваясь один за другим и спешно бросая якорь. Галеон с фрегатом все еще скользили по воде, но не прибавляли ход и будто не собирались останавливаться. На этот раз это не была пиратская уловка, а идея совсем другого человека. Едва огромный парусник поравнялся с первым бригом, рулевой, до этого находясь в легкой дремоте, ожил, словно бы действуя по чьему-то плану. Он крикнул своему помощнику и, оставив штурвал, побежал к носовой части корабля. Мужчина кричал что-то непонятное и интенсивно жестикулировал, сопровождая каждое слово взмахами рук. Одно было понятно точно - галеон не сможет встать близко с пиратскими судами, тем более на такой мелкой глубине бросить якорь. Есть большая вероятность, что не только галеон, но и фрегат сильно сядут на мель и без помощи вряд ли смогут тронуться. Тогда это обернется весомой проблемой.

Пиратский капитан, глядя на того моряка, недовольно фыркнул, словно конь, не знающий команд, сразу помрачнел, хмуря брови, но согласился, медленно кивая головой в ответ. Этот взгляд, смешанный с неприязнью и недовольством, даже в наступающую ночь можно заметить сразу. Но вскоре чернобородый мужчина быстро увлекся другими вопросами, которые более тяготили его, чем построение экспедиции, заходившей на неизвестный берег. Сзади почти вплотную к корме галеона встал фрегат. Из-за постоянного недосыпа и чрезмерной выпивки стоявший за штурвалом Леон выглядел весьма потрепано и устало. Он то и дело косился на третий бриг, который особенно шумно бросал якорь, находясь позади предыдущих двух. Время от времени он злобно ухмылялся, и тут сложно не подметить его обеспокоенность и напряженность. А если тот и не озадачен, то точно настроен на что-то определенное, либо постепенно к чему-то подготавливается.

Не сколько для некоторых, а скорее всего для большинства моряков не было чем-то подозрительным то, что ближе к ночи они не спускают паруса, следуя ветру или течению, а мирно причаливают. Почти никто не допускал лишних необъяснимых мыслей и не смотрел странно на то, что они бросили якорь у совершенно одинокого и пустого берега, где неподалеку располагалась одна из французских колоний. Но для кого-то это являлось подобием предвестия к неопределенному моменту, означающему что-то противоположное и иное, нежели для всех остальных.

Как только пиратские бриги бросили якорь, Райли, все еще находясь на пике грот-мачты, присвистнув, махнул рукой рулевому, который уже не спеша возвращался к штурвалу корабля. Мужчина внизу быстро смекнул – пора, как и все, бросать якорь. Он незамедлительно кивнул и тут же начал отдавать поспешные, на вид напыщенные, громкие команды и, дойдя до кормы, стал усердно махать левой рукой, давая знак фрегату, чтобы тот также причаливал.

Всем казалось, что теперь уж точно не жди беды. В округе тишь, и даже море, такое непредсказуемое и коварное, выглядело намного спокойнее, чем обычно. Но задуманное предстоящее событие надвигалось незримой тенью. И мало кто мог понять или ощутить среди безмерной пустоты и тьмы, что движется нечто непредсказуемое, но поистине долгожданное. Если сопоставлять одно с другим, натягивая нить, именно этот момент не только даст надежду, а приведет пленных моряков к свету.

Чернобородый пират, закинув руки за спину, смотрел куда-то вдаль, внутри копаясь в собственных мыслях, таких же темных, как эта непроглядная ночь. На его лице не отражалось каких-либо эмоций. Безликость и пресность, наполненные мраком в застывшем взгляде. Черств, подобно камню, и непоколебим. Как только все парусники замерли на водной глади, первым, что тот сделал, отправил двух своих моряков разведать берег и осмотреть округу. Он не особо ощущал западню или немыслимый подвох, но вел себя крайне осторожно. Многим казалось, что тот вовсе не имеет чувств. Что бы с ним не случилось, он всегда был одним и тем же. Этот человек давно похоронил свои эмоции и чувства в самых далеких глубинах собственной души. Чуть позже он торопливо спустился на берег, и за ним тут же последовало около дюжины человек. Без промедления, не привлекая лишнего внимания, они разбили не слишком приметный небольшой привал.

Пираты сновали по берегу туда-сюда, но темнота и непонятность их действий длились недолго. Вскоре замелькали едва заметные языки пламени, и, с треском отбрасывая искры, разгорелся костер. Как только огонь обрел свою силу и стал согревать зябнувших около него людей, капитан отправил своего старпома для общего сбора на суше. Он созывал всех капитанов, квартирмейстеров, боцманов и даже рулевых. Райли, уже спустившийся на палубу, сначала было собирался возразить и хотел оставить Леона на фрегате, ссылаясь на его частые головные боли, но быстро смекнул, что из этого будет проку мало, даже если сам довод весом. И как прочие капитаны, вместе с моряками, занимающими столь приличные должности, спускался на берег.

Лидер эдакой путешествующей разбойничьей шайки собирал их к себе неспроста. Он хотел, чтобы те люди находились поближе, чуть ли не держа их собственными руками и под предвзятым, хитрым и мрачным взглядом. Несомненно, у каждого из капитанов имелся собственный план и свои идеи на тот или иной счет. Даже среди его собратьев пьянчуг, уважающих своего лидера, но многое скрывающие от него. На то они и пираты, не способные доверять на слово или полагаться друг на друга.

Не каждому моряку под силу сплотить товарищей и учинить бунт или в тот час самому неожиданно напасть. Для того, чтобы такого избежать, пиратский капитан и собрал многих подле себя. Им все сильнее овладевала паранойя. Ему что-то казалось, слышалось непонятное, в своем темном воображении чуть ли не чудилось, а если бы не ночь и окружающая тишь, то еще бы и мерещилось. Не подавая повода и вида, он теперь будто был сам по себе. Но все еще держал в своих руках эдакую немалую экспедицию. Внутри пират словно отрекся от всех и от всего, возвышая собственное эго и достоинство превыше всего. Будто теперь ему решать, кто будет с ним, а кому быть против, и кому жить, а кому нет. Не важно в чем и из-за чего, но по-своему, каким-то непонятным образом тот почти каждого заранее подозревал.

Расположившись широким тесным кругом у высокого костра, около дюжины моряков разных возрастов и происхождений весьма дружелюбно начали перекидываться между собой короткими фразами. Даже у такого, с виду непонятного, разобщенного разбойничьего сброда находились общие темы, невзирая на их постоянную вражду и морскую усталость. Вовсе не странно, что за нарастающей беседой и подковыристыми едкими шутками появилось несколько бутылок рома. Не понадобилось много времени, главный пират заметно становился расслабленнее, более отходчивым, чем выглядел ранее.

На смену обуявшей его тревоги, пришло иллюзорное спокойствие, обманчивое умиротворение, которым тот немного тешился. Крепкий ром порождал новые мысли, слегка меняя все вокруг, и чернобородый мужчина стал говорить больше по душам, чем ранее тревожно наблюдал за всеми, считая в этом свой неподвластный контроль.

А вот Райли, который почти молчал, напротив, становился крайне осмотрительным, особо внимательным и напряженным. Передаваемый из рук в руки ром не прибавлял и капли веселости, а больше нагнетал его, возвращая неистовую прежнюю злость, подхлестнутую самыми мрачными мыслями, томно тянувшимися в тяжелой голове. Внутри него вспышками загоралась ярость, пробирающая будто озноб. Обретая некую новую форму и силу, больше, чем обычно. Необычайная ненависть ко всем пиратам, так часто им скрываемая, теперь вспыхивала еще ярче и стремительно собиралась вырваться наружу. И он почти не мог с ней совладать. Сквозь силу сдерживаясь и останавливая себя, напоминал, что это еще не тот момент, который рано или поздно должен наступить.

Леон Пино, сидевший также со всеми у костра, будто перевоплотился, превращаясь в полную противоположность по сравнению с мрачным и напряженным Райли, стал вовсе не похожим на себя. Его излишняя разговорчивость и веселый дух появились в одно мгновение, словно по мановению, как по щелчку. Если бы кто-то посторонний наблюдал за этим со стороны, сразу бы предположил, что тот находится в кругу верных товарищей и друзей. Но мы-то знаем, что это далеко не так. Нелепые, а иногда глупые шутки начали сопровождаться диким и изрядно громким смехом. Он до жути хотел поговорить и лез в чуть ли не каждую тему большого разговора, будто бы ему становилось на редкость интересно. Наперерез, часто перебивая, он с изяществом умопомрачительно шутил, раз за разом прикладываясь к бутылке рома, пил его большими глотками.

Постепенно становилось очевидно, что Леон изрядно успел выпить в отличие от всех остальных, и крепкий напиток заметно подменял его. Пока все окружающие за костром пытались сообразить, что с ним происходит и от чего тот стал таким неожиданно дружелюбным и задорным, светловолосый мужчина резко встал, вверх взмахивая руками и поочередно показывая указательным пальцем на сидевших рядом пиратов. Он будто хотел что-то пояснить или доказать, указывая то на одного, то на другого. И непонятно выглядело, подшучивает тот или пытается говорить серьезно, что-то невнятное бурча себе под нос и лукаво посмеиваясь. Он сильно качался на ногах, ром изрядно ударил в голову, открывая кажущуюся его истинную сущность. Все ждали, кроме одного, когда опьянение возьмет свое, и тот в один миг рухнет в беспамятстве. Но Леон все продолжал и продолжал, рьяно взмахивая руками и саркастично пытаясь высмеять каждого из них, превращая тихую ночную обстановку в недоразумение и неразбериху.

Райли не слишком много времени терял, наблюдая за своим другом, вскоре также стал поддерживать приятеля за плечо, который от него отмахивался, будто собирался справиться с этим всем сам. Вскоре Леон начал говорить лишнее, вовсе не разумное для такого времени и компании. Капитан галеона быстро сообразил, добавляя свои шутки. Крепко схватив товарища, неуклюже сдвинул его с места, направляя в сторону парусников. Никто не пошевельнул даже пальцем и не попытался возразить. Эти пираты были падки на такие ситуации, но в данный момент, видимо, не желали ничего, и те слова проходили сквозь их уши, может, просто всех измотало море. Они смотрели на все тяжелым угнетенным взглядом и выглядели непонимающе. Будто далеки от всего, либо неопределенность вселила чуть ли не в каждого новое, еще не осознанное чувство.

Одно было очевидно - капитан фрегата лихо успел напиться, собираясь вот-вот пойти вразнос. Второе, более для многих необъяснимое - они застряли, и у них нет курса, либо все-таки кого-то ждут. Даже сами пираты не знали, будет дальше. Два капитана плавно отдалялись, исчезая во тьме, и только тогда главный пират отвел свой внимательный взгляд, продолжая беседу между своими товарищами. Кого из них он мало уважал, но они были нужны для воплощения его собственных идей.

Райли приобнял своего единственного друга, кем Леон так и остался за время этого бесконечно тянущегося плавания, и, медленно подойдя ко второму бригу, остановился, похлопывая того по плечу. Товарищ молча и весьма хмуро несколько раз ему кивнул и, вытащив что-то из-за спины, торопливо передал. Обернувшись по сторонам, Райли незамедлительно развернулся и двинулся обратно в сторону костра. Он возвращался уже более спешным и широким шагом. В его левой руке лежали пистолет и небольшой кинжал. Пистолет был заряжен, и его мужчина заткнул за пояс с левой стороны спины, а короткий клинок спрятал в левый сапог. С каждым шагом то и дело рефлекторно сжимались кулаки, а в его глазах также пылали ненависть и гнев.

Вдали уже сияло несколько костров. Остальные пираты, не собираясь сидеть в трюмах, также стянулись на берег. Издалека стали доноситься возгласы, звон бутылок и нахальный показной смех Жака. Райли на миг обернулся назад, во тьме не было никого.

Он весьма горделиво подошел к костру, окинув кучку пиратов своим мрачным, ненавистным взглядом. Но не присел ко всем, как это сделал бы другой, а медленно и с особым вниманием огляделся вокруг. Трезвый человек смог сразу бы подметить те высокомерие и злость, исходившие от него, но только не пираты. Мало кто даже искоса глянул в его сторону, ром сильнее пьянил, и их бдительность, как и чутье, изрядно ослабевали. Теперь они не просто беседовали по душам, а о чем-то совсем непонятном громко спорили, каждый из них доказывая свое и быстро передавая из рук в руки почти пустую бутылку с ромом.

Из тьмы, наполненной ночной прохладой, откуда-то со стороны, раздался громкий и злорадный смех. Полупьяные пираты, спорившие наперебой, невольно отвлеклись. Недоумение и легкий ступор делали их еще глупее, чем те выглядели. Они быстро переглянулись меж собой и с этим хмурым неприятным видом пытались сообразить, что же происходит там, в безликой темноте. Смех звучал издали протяжно и раскатисто, но не от хорошей забавной шутки, а от злости. Несложно догадаться, звук доносился с кораблей, оттуда, где сейчас находился, по мнению пиратов, мертвецки пьяный Леон. Едва смех прекратился, последовал громкий, раздирающий горло крик:

- Залп!

Во тьме один за другим сверкнули вспышками дюжины огоньков, и молниеносно разразились тридцать пушек по правой стороне фрегата. Стоял оглушительный грохот, а выпущенные ядра решетили второй и третий бриг. Над кораблями повисло белое дымное облако, которое не успело толком рассеяться, как грянул следующий залп.

Повсюду летели деревянные корабельные щепки, куски железа и разная утварь. Взрывались бочки с ромом, находившиеся на палубах, а на одном из парусников с протяжным треском сложилась пополам грот-мачта. Оттуда следом доносились душераздирающие вопли с криками, кто-то пытался в ответ стрелять или стремглав выпрыгивал за борт. Им мало кто бы мог помочь или противостоять огневой мощи скорострельного парусника.

Леон крепко держал штурвал и, впиваясь в это зрелище глазами, отчасти гордо наблюдал. Теперь он выглядел чересчур бодро, как никогда энергично и даже возбужденно, вовсе не пьяным и обезумевшим, как многим казалось. Все то было уловкой, лишь небольшой частью одного шумного представления, которое завершится неожиданным финалом или наоборот, обретет новое начало.

Как только грянул первый залп, стоявший у костра Райли начал считать от пяти в обратном порядке. Ровно столько хватало времени, чтобы перезарядить пушки, с учетом, если они не медлят. Сидящих пиратов не только за этим костром вмиг охватила паника. Резко вскочив, они не знали, что делать. Бежать куда глаза глядят или бежать к кораблям, а может нападать? Но вот только на кого? Французов и прочих пленных из экспедиции, если не считать верещавшего от испуга Жака и стоявшего у главного костра капитана галеона, здесь не было. Они все находились на кораблях, и грандиозный план одного из задумавших его, на глазах обращался в действие.

Едва грянул второй залп, который казался еще громче и разрушительнее, Райли выхватил из-за спины пистолет и выстрелил в ближайшего капитана брига. Затем достал еще два пистолета, заранее заряженные и взведенные на курок, и стрельнул из них в пиратов, стоявших около лидера. Два кинжала за его спиной пришлись, однако, кстати. Откинув пистолеты, левый клинок он метнул в правое бедро главного пирата и резко подскочил к нему, в считанные мгновения приставив кинжал к горлу. На его удивление глава пиратской шайки непонятным образом замешкался и, стоя на месте, медлил, не зная, что сделать первым. Но уже поздно, его ногу пронзил кинжал, отдавая острой невыносимой болью, а другое лезвие впивалось в шею. Окружающее будто замедлялось, звуки становились тише, словно тот погружался в самого себя.

- Счел себя бичом божьим? Королем морей, который неподвластен никому?

Он свободной рукой схватил пирата за воротник. Из его горла вырывался крик, наполненный гневом и захлестнувшей яростью.

- Считал, что это беззаконие сойдет тебе с рук? Над жизнью властен только Бог! А ты жалок с кучкой своего отребья. Теперь же я твой судья и палач. Стоит поблагодарить тебя за то, что не заколол меня тогда, в тот самый первый день. Ха-ха-ха, грозный капитан пиратов! Мой крест стоит на многих пороках и грехах, а не на трупах и бесчестии. Говорил о равноправии и свободе? Теперь ты точно станешь свободным! Ведь это и есть берег твоей Серебряной реки!

Пират не выдавил ни слова, лишь больше выпучил карие глаза, услышав о той заветной реке. И в этот миг скользнул кинжал, обрывая его жизнь. У Райли не было ни жалости, ни чести. Лишь в этот момент, определяющий, что в его жизни над ним никто не властен. И это стоило того, о чем сквозь время он не будет сожалеть. Полосонув чернобородого пирата и почувствовав некое облегчение, он выхватил шпагу и стал отбиваться от нападавших на него пиратов, медленно прорываясь в сторону своего корабля.

Массивный, огромных размеров якорь, медленно поднимался со дна на галеон. Вырвавшись из окружения, Райли стремительно ринулся в воду и, быстро добравшись вплавь, взобрался по правому борту корабля. Из одной битвы в другую. На борту могучего парусника происходила немыслимая резня между французами, кучкой оставшихся разбойников и новыми пиратами, взбиравшимся на судно. Смертельный хаос на миг остановил крик капитана:

- Готовсь!

Он рассчитывал, что кто-нибудь находится внизу у боковых орудий и что удастся в этой битве одержать вверх.

- Огонь!

От того, как рявкнул капитан, многие опять остановились, на миг не понимая, что происходит. Но лишь на миг, и хаос вместе со смертью вновь стали поглощать всю палубу. Капитан ждал, лихо отмахиваясь от врагов, невольно посещали мысли, что все моряки здесь, и никого внизу уже нет.

С неистовым грохотом галеон будто ожил, двигаясь под ногами сражавшихся, а по правому борту вырвалась немыслимая разрушительная сила, состоящая из тридцати восьми неравномерных выстрелов. Тяжелые ядра впивались в двухмачтовый бриг, сметая на своем пути все, что находилось рядом. Бриг гулко затрещал, разламываясь на глазах, и большие части парусника с шипением падали в воду.

- Ложись!

Громкий взрыв, идущий из порохового отсека, разорвал первый корабль, цепляя горевший второй бриг, находящийся рядом. Не стоило причаливать так близко и выстраиваться по одной линии. Теперь же это не хуже бомбы замедленного действия. Ром, порох и зажигательные снаряды в бочках разнесут все подчистую. Да и французам самим бы в одночасье не уйти ко дну.

- Поднять якорь! - сквозь шум и панику раздался крик Леона, и это первое, что услышал оглушенный Райли.

А значит, фрегат точно цел и еще есть надежда. Галеон немного отнесло взрывной волной левее, но не зацепило. И раз так удачно сложилось, значит, нет времени мешкать.

- Поднять все паруса! Рулевой, бочки с зажигательными снарядами за борт кормы. И стреляй по ним! Только не зацепи фрегат.

На галеоне в разы больше, чем на фрегате, вовсю полыхал бой. Французы отбивались, резали и стреляли по пиратам, а некоторые из них пытались дать ход кораблю, раскрывая паруса и, насколько это возможно, выполняя приказы капитана. Рулевой выбросил пару бочек в море и, прицелившись из бортового фальконета, миниатюрной пушки, прикрепленной по бокам кормы, тут же выстрелил. Огромное судно сильно качнулось, многие попадали с ног, и это дало преимущество не только в резне на палубе. Галеон еле заметно потянуло вперед, а порывы ветра тут же натягивали паруса, которые стали немного ускорять его.

Пылало огненное зарево, сжигая разрушенные бриги и ярко освещая все вокруг. Мало кто мог оттуда спастись. На этом месте, в совсем иной ситуации, могли бы оказаться также и французы. Но сегодня они предпочитали быть на своем месте и именно в своей роли, на этот раз являться победителями, а не угнетенные поражением.

Галеон неспешно, но заметно стал продвигаться вперед. В таком случае уместно сказать: медленно, но верно. И их задачей было не остановиться вновь.

Леон отвлекся, заметив несколько небольших взрывов, и, смотря на галеон, зловеще усмехнулся. В его голове всплыла картина шторма и того сокрушительного торнадо, что именно так тогда им удалось спастись. Подкинув что-то непонятное высоко вверх и отвлекая пиратов на палубе, он бегом кинулся в трюм. Здесь, как назло, позабыли про факелы и лампы. Темень хоть глаза выколи. На ощупь дойдя до оружейного отсека, мужчина не глядя схватил две ближайшие бочки и, зажав их руками по бокам, понесся наверх к штурвалу. Тогда Леон не знал, да и мельком не успел предположить, что взял не бочки с зажигательной взрывной смесью.

Когда тот выстрелил по ним из мушкета, ничего не произошло. Будто порох в пулях отсырел, или он промахнулся. Но следом раздался мощный, ослепительно яркий взрыв, поднимая вверх высокий шквал воды. Половина людей на фрегате легло чуть ли не замертво. От такого сильного и яростного взрыва судно не просто качнуло, а заметно понесло вперед.

- Держи штурвал! - в суматохе и непонятной возне раздался капитанский крик.

На полу штурвальной площадки, зажмурившись и закрыв уши руками, лежал Леон, в лице корчась от пронзительного и оглушающего ультразвука. Его помощник, кое-как встав, наугад схватился за штурвал, но, как и многие на борту, все еще не мог открыть глаза.

- Это оказался порох! Ха-ха.

Помощник в ответ кивал ему головой, постепенно размыкая веки.

- Корабль на ходу?

- Да, капитан. Кажись, мы нагоняем галеон. Но только... - он резко запнулся, оборачиваясь назад.

- Только что?

Капитан кричал, слыша все, будто бы через стену, и все также лежал на полу. Теперь он потряхивал головой и мял лицо ладонями, пытаясь открыть глаза.

- Корабль ведь не разорвало?

- Нет, но вот корма пылает.

- Что? Корма? Ха-ха-ха. Но это уж дело поправимое.

Леону изрядно повезло, он лихо перепутал бочки, и это не снесло корму от взрыва, о чем тот подумал в первую очередь, а наоборот, быстро прибавило ход фрегату. Таким же успехом прекратилась резня на палубе. Оглушенных пиратов добивали и выбрасывали за борт, не задумываясь и не спрашивая капитана, верно ли они поступают. Вскоре трехмачтовый парусник обогнал по левой стороне галеон и из-за более проворной быстроходности и меньшего размера держался впереди. Кровавые бои на огромном паруснике тоже прекратились, и Райли, вернувшись за штурвал, гордо покидал берега Пор-де-Пе, смело считая, что безумный план все же удался. Фрегат стремительно плыл вперед, а за ним и галеон все больше набирал ход. Это прибавляло дух обоим капитанам, и не только им, но и их командам. Теперь казалось, что нет преград. Весь тот мрак и очевидная погибель остались позади.

Наконец-то спасенные моряки теперь без умолку ликовали, восторгаясь долгожданной победой. Нет ничего лучше, чем вырваться из плена и самому решать, что делать и как быть, а также иметь право голоса. Свобода, такая далекая от них, теперь же расстилалась широким и неведомым горизонтом.

Вокруг стояла тьма, и море своим спокойствием в этот вечер словно благоволило им. Никто из них не заметил нечто иного, будоражащее кровь, и осознание, как при недавней сумасшедшей резне. Смотрящий вдаль Райли случайно повернул голову левее и сразу не мог сообразить, на что он так долго смотрит. Сквозь мрак по той стороне постепенно прорисовывались высокие пики мачт, а чуть дальше появились еще одни точно такие же. Слева издали следовали два параллельно идущих парусника. Не было ни огонька и ничего приметного, будто они шли, не имея ни единой души на тех судах. Как только Райли опомнился и понял, что это далеко не его мысли, а настоящие парусники впереди, глаза метнулись к идущему на всех парах фрегату. Так вот про какие корабли говорил Леон, и он как никто другой оказался прав.

Трехмачтовое судно Леона, сильно оторвавшееся от галеона, неслось на всех парусах. До него невозможно было докричаться или подать сигнал, да и смысла предупреждать даже выстрелом пушки уже не было. Капитан фрегата заметил те суда и не собирался проскочить, двигаясь также прямо, а плавно поворачивал левее.

- Давай за штурвал. Держись за фрегатом! - резко крикнул мужчина, и не только один рулевой, а почти все моряки на палубе также всполошились.

Он кинулся вниз по ступеням, а вскоре стал бежать к носовой части. Никто бы не смог ускорить галеон, только если резко настигший ветер, который принесет за собой высокие волны и шторм. Но его хватало лишь на слабые порывы, которые поддерживали судно на одной скорости.

- Нет, нет, нет... - сквозь бег вслух вырвались громкие слова.

Те выплывающие из тьмы парусники либо идут своим курсом, и это всего лишь совпадение, либо, возможно, именно их ждал недавно убитый пиратский капитан, и все это только догадки в его голове. Бегущий капитан был уверен наверняка, что идущие по левой стороне суда точно по их душу.

Фрегат на всех парусах несся будто бы в ловушку. Как олень в лесу несется на капкан, о котором сам еще не знает. Раздался выстрел, мелькнули огни у форштевня, книппеля вырвались из носовых орудий. Следом раскатисто ударил залп, то грянули мортиры. Затем последовал скорострельный залп, а за ним еще один, и корабли освятил громкий яркий взрыв.

Не разобрать, чьи вначале были орудия, парусников или фрегата. Галеон не следовал вперед по приказу капитана, а держался правее, плавно огибая берег. Белое и непроглядное густое облако повисло над водой, обволакивая корабли. И там невозможно было понять или догадаться, что же произошло на самом деле.

- Нет, - он впивался в бело-серую пелену глазами, надеясь увидеть выплывающий фрегат, - только не ты!

Его голос дрогнул, дыхание перехватило, отдавая судорожной дрожью по телу. Райли крепко сжал кулаки и пронзительно, что есть мочи, со скорбью закричал:

- Леон!