Глава 20
16 февраля 2023
Тьма не была пустой. Она гудела. Низкий, навязчивый гул, исходивший не откуда-то извне, а из самой глубины кошмара. Брауна стояла не на краю поля, а в самом сердце адского котла Ванда Метрополитано. Трибуны вздымались ввысь, как черные скалы, утыканные мириадами горящих, ненавидящих глаз. Рев толпы сливался в единый звериный вопль, давящий на барабанные перепонки, выворачивающий душу наизнанку. Воздух звенел от свиста, проклятий, злобы, направленной вниз, на изумрудную ловушку газона.
И там, в центре этого безумия, под ослепляющим лучом прожектора, который выхватывал только его, был он. Педри. Он бежал. Не к воротам, а от чего-то. Его лицо, обычно такое замкнутое или колючее, было искажено чистым, животным ужасом. Пот стекал ручьями по вискам, смешиваясь с грязью. Каждый его шаг отдавался в ее собственных костях глухим, болезненным стуком. Его левая нога... она была чужой. Неповоротливой, деревянной, сгибающейся под ним в неестественном, кошмарном угле при каждом толчке. Он знал. Он чувствовал это. Она знала.
«Он знает. Чувствует. Остановите его!»
Но игра шла. Мяч катился к нему. Он должен был сделать рывок. Один последний рывок. Брауна видела, как его мускулы напряглись до предела, как он попытался оттолкнуться левой ногой. И тогда раздался звук.
Нет.
Не просто хруст.
Это был грохот. Как будто ломали сухое дерево. Громкий, отчетливый, заглушивший на мгновение рев стадиона. Его нога сложилась под ним, как карточный домик. Не подворачивалась – именно сложилась, неестественно, ужасающе. Он не упал. Он рухнул. Лицом вниз, в траву, беззвучно, как подкошенный. Только его спина выгнулась в немой судороге, руки вцепились в газон.
«Нет! Нет! Нет!»
Тишина. Стадион замер. В этой тишине Брауна услышала свой собственный вопль, застрявший в горле. Она видела все в мельчайших деталях: как дернулась его нога в ужасном, невероятном положении, как побелели его костяшки, впившиеся в землю, как его глаза, полные непонимания и чудовищной боли, уставились прямо на нее, стоящую за ограждением. В них не было укора. Было обвинение. Четкое, как приговор.
«Винит. Я знала. Видела. Не уберегла. Провалилась.»
Мысль пронзила мозг ледяной иглой. Она попыталась шагнуть, броситься к нему, но ее ноги были прикованы к месту невидимыми цепями. Она могла только смотреть. Смотреть, как к нему бегут санитары, как они осторожно, но с ужасной неизбежностью переворачивают его на спину. Его лицо было мертвенно-бледным, губы синими. Он не стонал. Он только смотрел на нее сквозь боль и шок. Когда носилки подняли, его рука бессильно соскользнула вниз, пальцы едва пошевелились в ее направлении. Шепот, едва различимый сквозь возвращающийся гул стадиона, достиг ее ушей, ледяной и окончательный:
— ...Зачем...позволила?..
Брауна проснулась.
С резким, хриплым вдохом, как будто вынырнув из ледяной глубины. Сердце колотилось о ребра с такой силой, что казалось, вот-вот разорвет грудную клетку. Весь ее хлопковый топ был мокрым от холодного пота, прилипая к спине. Темнота мадридского номера давила, густая и враждебная. Она вжалась в подушку, пытаясь отдышаться, вытесняя из сознания жуткую картинку: неестественный изгиб ноги, его глаза, полные немого обвинения, этот ужасный, ломающий душу шепот. Сон был не просто страшным. Он был пророческим?
Зеркалом ее самого глубокого, самого черного страха – профессионального провала, неспособности предотвратить катастрофу, которую она видела приближающейся.
«Метрополитано... Сегодня... Он там. На грани. Предупреждение.»
Девушка сорвала с себя одеяло, будто то было раскалённым металлом в кровати. Она приняла сидячее положение во мая кулаки в матрас. Дыхание глубокое, рваное.
«Видела его боль вчера. Прятал за злостью. Знаю риски. Этот матч – бомба. Если рванет...»
Образ носилок, его безжизненно свисающей руки, заставил ее содрогнуться всем телом. Лежать было смерти подобно. Воздух был спертым, пропитанным призраком грядущей катастрофы.
«...Как тогда? Зачем позволила?»
Она включила свет. Резкий, слепящий, но спасительный. Как луч прожектора в ее кошмаре, но теперь – освещающий путь к действию. Она схватила планшет, толстую папку с его медицинскими записями, распечатки МРТ и свежие результаты вчерашних тестов. Села за стол. Кофе подождал. Вид на пробуждающийся Мадрид за окном не интересовал.
«Не ждать восьми. Не ждать его упрямства. Сегодня матч. Точка невозврата. Должна знать ВСЕ.»
Она погрузилась в анатомическую бойню.
«Вот здесь... медиальная связка. Натянута как струна. Отек здесь... глубже, чем казалось. Вчера при сгибании... ограничение на 5 градусов больше, чем позавчера. Идиот! Игнорирует!»
Каждый снимок его колена – под лупой ее внимания. Каждое волокно связок, каждый миллиметр хряща, тень отека, сигнал воспаления на МРТ – все анализировалось с леденящей яростью. Она пересматривала каждое его движение вчера во время реабилитации, каждую гримасу боли, которую он пытался скрыть, каждый ограниченный градус сгибания. Ее страх трансформировался в холодную, хирургическую ярость против возможного провала. Она должна найти слабое звено в его защите, найти способ укрепить его до выхода на поле. Она должна быть на шаг впереди катастрофы. Должна защитить его. От него самого. От его фанатизма. От Ванды Метрополитано.
7:00 утра. Номер Лопес.
Девушка стояла перед зеркалом, готовая к бою. Темно-синий спортивный костюм – ее доспехи. Волосы, стянутые в тугой, неумолимый хвост – шлем. Лицо бледное от бессонницы, с синевой под глазами, но глаза горели. Не усталостью, а решимостью. закаленной в горниле ночного кошмара. В руке – сумка с арсеналом: тейпы, датчики, гель, холодные компрессы, план на сегодняшнюю, решающую перед матчем сессию.
Вчерашняя встреча, его вспышка, его железная хватка... Почему этот физический акт агрессии не оставил в ней страха сейчас? Почему, вспоминая его пальцы, впившиеся в ее предплечье, она чувствовала не панику, а... странное напряжение?
«Его сила была...грубой правдой. Как удар кулаком по столу. Неприемлемой? Да. Пугающей в момент? Безусловно.»
Девушка стояла перед зеркалом расстраивая свою руку, но на смену одной мысли пришла другая.
«Хави... Его прикосновения были ядом. Изысканным, сладковатым, разъедающим душу. Каждое слово – ложь, обернутая в шелк, каждый жест – укол иглой, замаскированный улыбкой. Его сила была оружием слабости, трусости, желания обладать и сломать. Она парализовала ужасом предательства.»
Лопес отвернулась от зеркального покрытия в полный рост, устремляв свой взгляд на окно. Невольно. Случайно.
«А Педри...в нем не было скрытого яда Хави. Была – отчаянная, слепая попытка отгородить свою крепость от вторжения. Защитить свою боль, свои тайны. И в этой животной, необузданной силе было что-то... честное?»
Что-то, что не сжало сердце ледяным комом паники, а заставило его чаще биться. Но девушка не могла признаться самой себе в этом, пытаясь найти причины такой реакции своего тела.
«От вызова? От неожиданной, шокирующей близости? От осознания, что за этой стеной ярости – настоящая, глубокая рана, которую он носит в себе и отчаянно прячет ото всех?»
Она махнула головой, разворачиваясь от окна.
«Хватит, Брауна! Спокойствие..и за работу.»
Это спокойствие было хрупким, смешанным с тенью ночного кошмара и утренней решимостью. Розарио не боялась его силы. Она боялась его слабости. Боялась не успеть предотвратить то, что видел ее сон. Боялась услышать тот самый вопрос.
...Зачем...позволила?...
Она глубоко, с усилием вдохнула воздух Мадрида, взяла сумку и вышла из номера. Коридор отеля был пуст и тих. Ее шаги гулко отдавались по мрамору. Она шла не на работу. Она шла на поле битвы за его колено, за его карьеру, за то, чтобы кошмар Метрополитано остался только сном. Туда, где за тяжелой дверью реабилитационного зала ждал ее самый сложный, самый упрямый пациент. Ждал с его болью, его стенами и его ореховыми глазами, которые сегодня должны были увидеть не сомнение, а ее абсолютную уверенность.
Дверь зала была впереди. Она положила руку на холодную металлическую ручку. Сердце снова забилось сильнее, но теперь – не от страха. От предвкушения сражения, которое она не имела права проиграть. От необходимости победить – и его боль, и его недоверие, и мрачную тень тех носилок из сна. Она открыла дверь. Знакомый запах антисептика и тишины встретил ее. Зал был пуст. Она была первой. Как и планировала. Время готовить поле боя. Время встретить Педри Гонсалеса во всеоружии ее знаний, ее решимости и ее страха, превращенного в оружие. Время до Метрополитано стремительно таяло.
***
7:30. Номер Гонсалеса.
Сознание вернулось не резко, а медленно, как всплывающий со дна предмет. Педри открыл глаза. Потолок. Чужая гостиничная люстра. Тишина, нарушаемая только далеким гулом пробуждающегося города за окном. Первое, что он почувствовал – не привычную, глухую, сверлящую боль в колене, а... глубокую, теплую усталость в мышцах бедра и икры. Гудение. Не тревожное, не болезненное, а... удовлетворительное. Как после хорошей, честной работы.
«Мышцы... гууууудят...Настоящая усталость. Не фальшивая боль от воспаления...»
Он осторожно согнул левую ногу. Колено отозвалось не острым уколом, а приглушенным, терпимым напряжением глубоко внутри.
«Черт. Она была права. Этот чертов план... лед, компрессия, эти дурацкие изометрические упражнения перед сном... Сработало.»
Признание, даже мысленное, обожгло его гордость, но было приправлено странным облегчением. Он не чувствовал себя разбитой машиной. Он чувствовал себя...спортсменом, готовым к бою.
Он сел на кровати, потер лицо ладонями. И тут в памяти всплыл другой образ. Не боли, не футбола.
Она.
Брауна. На балконе прошлым вечером. Закатное солнце окрашивало ее силуэт в золото и багрянец. Она стояла, опершись на перила, смотрела не на город, а... напротив. Туда, где был его балкон. Он видел ее лицо – сосредоточенное, немного отстраненное. Не подглядывала. Наблюдала. С тем же профессиональным, изучающим вниманием, с каким смотрела на его колено в кабинете.
«Зачем? Что она там высматривала? Мою хромоту? Или...»
Мысль оборвалась, оставив после себя неприятное, колючее тепло под кожей.
«Бред. Ей просто... свет мешал. Или воздух нужен.»
Он резко встал, стараясь не хромать, и подошел к окну. Отдернул штору. Яркий утренний свет хлынул в номер. Его взгляд автоматически устремился прямо, к балкону напротив.
Пусто.
Шторы плотно задёрнуты.
Разум говорил:
— Конечно, пусто. Кто встает в такую рань?
Но сердце кричало:
— Она. Она могла. Она не пошла на ужин.
«Почему мне вообще есть до этого дело? Она не пошла. Сидела тут, копалаcь в своих бумагах. Как и сказала. Предсказуемо. Надоедливо. И... правильно. Работяга.»
Преисполнившись в каком-то раздражение он отвернулся от окна, но образ ее застывшего у перил силуэта не отпускал.
«Наблюдала... И что? Пусть наблюдает. На здоровье.»
Но почему-то эта мысль не принесла облегчения, а лишь усилила то странное тепло под кожей. Мурашки пробежали по предплечьям – не от холода.
Он направился в ванную. Душ был быстрым, почти спартански холодным. Вода смывала остатки сна, но не могла смыть назойливые мысли. Капли стекали по напряженным мышцам спины, по шраму над лопаткой – напоминание о другой битве, другой боли. Он поймал свое отражение в запотевшем зеркале. Темные глаза под нахмуренными бровями. Усталые, но сфокусированные. Сегодня Метрополитано. Сегодня война. И его колено... оно должно выдержать. Он должен выдержать.
«Восемь утра. Реабилитационный зал. Она будет там. С этим своим планом. С этими... прожекторными глазами.»
Полузащитник представил ее за столом, строгую, собранную, с пером в руке или с холодным компрессом. Представил, как ее взгляд скользнет по его ноге, оценивая, ища признаки слабости или...улучшения.
«Покажет ли она, что заметила? Что я... послушался?»
Мысль заставила его сжать зубную щетку так, что пластик затрещал.
«Идиот. Ей плевать. Тебе плевать. Ее дело – колено. Не я.»
Он оделся в простую черную футболку и тренировочные штаны. Собрал сумку машинально: бутылка воды, наушники, как барьер от разговоров, мобильный. Остановился у зеркала еще раз. Провел рукой по щетине на челюсти. Оставил. Пусть будет немного непричесанным, опасным. Таким, каким он выйдет сегодня на поле.
Гонсалес уже был в коридоре. Найдя ложку, он стал обувать белоснежные кроссовки.
«Ужин... Почему она не пошла? Из-за бумаг? Или... из-за меня? Из-за того, что было в зале?»
Он вспомнил, как схватил ее за руку. Как притянул к себе. Как чувствовал ее дыхание на своей коже. Как ее глаза расширились – не от страха, а от шока и... чего-то еще. Что-то горячее и тяжелое сжалось у него в груди.
«Глупости. Она врач. Соседка. Видела и не такое. С Родриго? Забыла уже.»
Но он помнил. Помнил хрупкость ее кости под пальцами, тонкость запястья. Помнил запах – не духов, а чего-то чистого, медицинского и... женского. Мурашки снова побежали по спине.
Он резко открыл дверь номера и вышел в коридор.
Пустота.
Тишина.
Его шаги звучали гулко. Он не пошел к лифту, а свернул к лестнице – надо было разогнать эту странную тяжесть в голове, эту назойливую теплоту. Спускаясь, он чувствовал каждую мышцу ноги – усталую, но послушную, сильную. Благодаря ей. Благодаря её плану, её упрямству.
Канарец уже подходил к залу, который был размещен на третьем этаже отеля.
«Она там. Уже. Знаю.»
Уверенность была внезапной и непреложной.
«Пришла раньше. Готовится. Как генерал перед битвой. Моя битва – на поле. Ее битва...»
Он остановился перед знакомой тяжелой дверью реабилитационного зала. Положил ладонь на холодную металлическую ручку.
«...Ее битва – со мной. С моей болью. С моим упрямством.»
Он глубоко вдохнул, собираясь с мыслями, готовясь к ее шоколадному взгляду, к ее вопросам, к ее неумолимому профессионализму. И к тому странному, необъяснимому электричеству, которое висело между ними с того момента, как он узнал, что она – его соседка, и которое после вчерашнего дня стало только сильнее. Он нажал на ручку.
«Пора.»
Дверь распахнулась с характерным для него напором. Педри замер на пороге, как тень, на мгновение залитая утренним светом из высокого окна. Она была там. У стола. Спиной. Перебирала тейпы – синие, черные, бежевые – с сосредоточенностью сапера, разминирующего поле. Силуэт в темно-синем костюме – подтянутый, неумолимый. Солнечный зайчик дерзко танцевал на кончике ее идеально гладкого хвоста.
«Генералиссимус Лопес в боевой готовности. Интересно, спит ли она вообще? Или заряжается от розетки?»
Что-то теплое и колючее кольнуло под ребра – смесь признания и утренней бодрости в колене.
Брауна обернулась. Шоколадные прожекторы – безжалостные, ясные – нацелились на него. Ни тени вчерашней бури или ночного кошмара. Только ледяная, отточенная фокусировка.
Но... в уголках губ? Микро-напряжение?
«Ждала. Интересно, что скажу?»
— Гонсалес. — Её голос – ровный скальпель.
— Две минуты. Уже планируешь саботаж графика? Или просто любовался видами Мадрида из коридора? — Крутя ручку в руке вымолвила та смотря в ореховые глаза в дверях.
«Первый выпад. Лови, упрямец.»
Он перешагнул порог, позволив двери захлопнуться с гулким бум! Сумку швырнул на ближайший мат так, что тот взвыл протестом. Уголок губ взметнулся в дерзкой, знакомой полуулыбке. Глаза – острые, играющие.
— Виды? — Фыркнул он, делая пару преувеличенно осторожных шагов к кушетке.
— Скучнее твоих графиков, док. Задержался, потому что искал наручники. На всякий пожарный. — Он подал плечами вверх и продолжил, осматривая её стол.
— Вдруг после твоих «массажных радостей» они снова понадобятся? — Его взгляд намеренно скользнул по ее предплечью, туда, где под тканью скрывались его вчерашние автографы.
«Ну, Бемби? Что скажешь? Испугалась? Злишься?»
Брауна не дрогнула. Она сделала один точный шаг вперед. Не для устрашения. Для доминирования пространства. Подбородок – чуть вверх. Глаза сузились, превратившись в две узкие, опасные щелки.
— Наручник, Гонсалес... — Голос упал до опасного шепота, теплого от близости, — ...я приберегу для тебя сама. На тот случай, если твой язык сегодня окажется проворнее ног. А пока... — Она указала пальцем на кушетку, жест был неумолим, как приговор. — Штаны долой. Колено на осмотр. Без комментариев. — Шатенка скрестила руки на груди с вызовом поднимая бровь. — Или наручники из санбокса – не просто угроза. — Взгляд гипнотизировал, обещая кару небесную за непослушание.
«Играешь в опасного? Я знаю опаснее.»
Тишина.
Густая.
Наэлектризованная.
Педри смотрел на нее. Усмешка сползла с лица, сменившись искренним изумлением, а потом...глубоким, хрипловатым смехом, который вырвался наружу. Не злобным. Искренним. Он тряхнул головой, сминая непослушную прядь волос.
— Ого! — выдохнул он, смеясь. — Бемби стал...Великим князем... — брюнет вновь усмехнулся, опуская голову. — Ладно, ладно, сдаюсь! — Он поднял руки в капитуляции, но в глазах светилось уважение к ее напору.
«Черт, ты берешь не только больные точки, оленёнок.»
Он повернулся к кушетке:
— Только учти, если арестуешь – кормить обязана. — Мужчина оглядел девушку с головы до ног.
— И чтоб с видом..красивым.. — Аргентинка уперла руки в боки, от чего брюнет быстро добавил. — На поле.. а то заскучаю..
«Смеется? По-настоящему? Прогресс... неожиданный и... приятный»
Что-то внутри смягчилось, как теплый воск.
«Наручники... Перебор? Нет. Он это заслужил»
Он сел на край, спиной к ней, но без вчерашнего демонстративного нежелания.
— Ну? — Бросил он через плечо, уже закатывая штанину лосин.
— Приказывайте, доктор. Что снимать на этот раз? — Канарец склонил голову на бок взирая на шатенку. У того явно было хорошее настроение.
— Только предупреждаю, под шортами ничего интересного.
Скрытая улыбка тронула губы девушки. Она подкатила на стуле. Холод геля на пальцах. Первое прикосновение к колену. И... замерла. Кожа – почти нормального цвета, лишь легкая синюшность в самом эпицентре. Отек спал, как отлив, обнажив четкие контуры сустава. Сухожилия под пальцами – не деревянные, а упругие, живые.
«Боже...Он послушался?Действительно послушался. Все эти часы... лед, покой, упражнения...»
Сердце стукнуло громко, тепло разлилось по груди.
«Молодец. Упрямый, несносный... но молодец»
Она подняла глаза. Прямо на него. Он уже смотрел, всматривался в ее лицо, ловя реакцию. Их взгляды врезались друг в друга. В ее шоколадные глазах не было скальпеля. Там было море – теплое, искреннее, переполненное надеждой и немой благодарностью.
«Спасибо. Ты сделал это. Для себя. Для меня»
Она даже не заметила, как пальцы слегка сжали его колено – не больно, а как знак поддержки.
«Черт возьми... Что это в ее глазах? Солнце?»
Горячая волна хлынула от шеи к ушам. Он резко отвел взгляд, с преувеличенным интересом разглядывая потолок.
«Это всего лишь колено, Лопес! Не смотри на меня, как на спасенного котенка!»
Но щеки горели, а в груди что-то глупо елозило от ее теплого взгляда и... этого странного сжатия ее пальцев.
«Наверное, проверяет тонус. Да. Точно.»
Ее пальцы пошли в путь: по краю коленной чашечки – плавно, вдоль связок – уверенно, к вчерашней точке-мучительнице.
Надавила.
Терпимо.
Почти комфортно.
— Ну что? — Голос ниже, мягче, чем минуту назад. Почти...ласковый.
— Все еще хочешь наручники? Или адвоката вызвать?
«Ее пальцы... чертовски холодные... но знающие. Как будто... батарейку вставляют обратно.»
Он фыркнул, стараясь для вида нахмуриться:
— Адвоката. Однозначно. — Буркнул он. — И свидетелей. Тут явно нарушают конвенцию о запрете пыток. — Тот понял одну руку будто отмахиваясь. — Но... терпимо. Как прогулка по парку. — Рука изобразила палец вверх.
«Чувствует? Как все... спокойнее? Мягче?»
Она проверила сгибание. Плавно, как танцор ведет партнершу. 115... 120... почти 125 градусов! Легкость движения! Ее пальцы дрогнули – крошечный, предательский жест восторга. Она быстро опустила ногу, откатилась на стуле.
«Профессионализм, Лопес! Соберись!»
— Неплохо. — Сказала кареглазая, вставая и отряхивая руки. Голос пытался быть сухим, но тепло пробивалось сквозь щели. — Для вчерашнего инвалида – просто прыжок к олимпийским надеждам. Ты... — она запнулась, поправляя воображаемую прядь, хотя те были в тугом хвосте. — ...неплохо поработал. Вопреки ожиданиям.
«Спасибо, что поверил. Хотя бы на одну ночь»
Брауна развернулась в столу, ища какие-то бумаги среди других.
«„Неплохо поработал"... Похвала? От Лопес?»
Он вскочил с кушетки, потянулся с нарочито кошачьей небрежностью.
«Не тай, док. Держи марку.»
Но уголки губ предательски поползли вверх, выдав быструю, сокрытую улыбку:
— Ожиданиям? — парировал он, закатывая штанину. — Ты что, ставила на мой провал? Неспортивно, док. — Гонсалес покачал головой.
Брауна тем временем нашла то, что искажал в куче бумаг. Развернувшись на пятках, она ручила ему листок – новый план, расписанный по минутам.
<...Велотренажер (низкое сопротивление, 15 мин – «разбуди, но не пугай мышцы»).
Крио-удар (10 мин – «остуди пыл воспаления»).
Тейпирование (новая схема – «защита, а не смирительная рубашка»).
Растяжка (легкая, как перышко), Финальный осмотр (перед боем)...>
— Всё ясно, чемпион? — спросила она, удерживая листок чуть дольше, чем нужно. Их пальцы едва коснулись. Статический разряд – крошечный, но ощутимый – щелкнул по коже. Оба вздрогнули, отдернув руки.
— Как божий день. — кивнул он, пряча руку в карман, будто обжигаясь. — Хотя... «разбуди, но не пугай»? — Полузащитник поднял свой взор на шатенку, котрая аккуратно присела на край стола.
— Это про мышцы или про мое психическое состояние после встречи с тобой? — Он направился к велотренажеру у стены, прихрамывая уже чисто по привычке.
— Про твою склонность к панике при виде пульсометра. — парировала она, садясь за стол и хватаясь за планшет, как за щит. Но не писала. Следила. Как он садился на тренажер – ловко, без вчерашней осторожности. Как ставил больную ногу на педаль – уверенно. Как начинал крутить – плавно, ритмично, вдумчиво. Он не игнорировал ногу. Он чувствовал ее. И слушался.
Ее плана.
Ее слов.
«Она смотрит. Чувствую. Спиной. Как вчера на балконе. Наблюдает. Не отрываясь. Проверяет технику? Или...»
Он поймал ее отражение в зеркальной панели тренажера. Она быстро опустила глаза к планшету, но он видел – яркий румянец залил ее щеки и шею.
«Ага! Поймал! Не свет, Бемби! Смущение! От чего? От моего гения? Или от... этого разряда?»
Он ухмыльнулся про себя, глядя на цифры пульсометра.
«Интересная реабилитация, док. Очень... вольтовитая.»
И по спине, под взглядом, который он знал был на нем, побежали те самые мурашки – от напряжения, от игры, от чего-то нового и тревожно-притягательного, что висело в воздухе между ними, как обещание перед грозой и игрой на Метрополитано.
***
Три часа спустя воздух в зале все еще пахнет антисептиком и легкой озонкой от криоаппарата. Солнце, поднявшееся выше, заливало стол Брауны золотым светом, превращая стопки папок и медицинских карт в подобие миниатюрного города. Она сидела, склонившись над документами, перо быстро и четко выводило диагнозы, рекомендации, оценки рисков. Рядом, на краю стола, лежала открытая папка с грифом
<...ПЕДРИ ГОНСАЛЕС. Медицинская карта. Матч vs Атлетико Мадрид...>
Педри сидел напротив, не на кушетке, а на обычном стуле, откинувшись назад. Он был облачен в тренировочную форму клуба, готовый к тренировке через час. Колено, аккуратно затейпированное по новой схеме, меньше ограничений, больше поддержки, почти не беспокоило – лишь глухое, терпимое напоминание о работе. Он не мешал, не шутил, не ерзал.
Просто наблюдал.
Следил, как ее брови сдвигаются в сосредоточенной складке над переносицей, как кончик языка иногда появляется между губ на особо сложных моментах, подмечая в мыслях повадки Пабло, как солнечный свет играет в каштановых прядях, выбившихся из хвоста.
Она говорила, не отрываясь полностью от бумаг, голос ровный, профессиональный, но без прежней ледяной отстраненности:
— ...Первый тайм – максимум 40 минут. Не геройствуй в отборе в своей зоне, пусть работает Гави. — девушка невольно улыбнулась. — Он сегодня должен быть огненным.
Она вернула взгляд в карте Штегена.
— Любое ощущение стянутости, покалывания – немедленный сигнал мне или врачу команды. Не жди, пока станет невыносимо. — Лопес стукнула ручкой по столу.
— После перерыва – максимум 30, и то только если все идеально. И главное – никаких резких скручиваний на левой опоре. — Аргентинка подняла серьезный взгляд на расслабленного мужчину перед собой. — Помни про Рим. Если мяч требует такого движения – отдай его.
Девушка отметила последнюю галочку у Марка и сложила все листы в одну стопку. — Твоя нога дороже одного голевого момента. Понял? — Отбивая этой стопкой по столу, чтобы выравнять ту, проговорила Розарио.
Педро кивнул, не сводя с нее глаз.
— Понял, генерал. 40-30. Без геройств. Без скручиваний. Сигналить при первом чихе. — Его тон был серьезным, но в уголках глаз светилась тень теплой иронии, адресованной только ей.
«Слушаюсь, док. Сегодня – слушаюсь.»
Брауна взяла его карту. Перо замерло над графой.
<...Диагноз/Текущее состояние...>
Она глубоко вдохнула. Профессиональная честность требовала одного. Реальная забота о нем – возможно, другого. Она начала выводить четкие буквы:
>| Состояние после острого ушиба левого коленного сустава с частичным повреждением медиальной коллатеральной связки. Значительное улучшение на фоне терапии, но сохраняется риск...
Внезапно его рука – теплая, сильная, с едва заметными шрамами от старых ссадин – легла поверх ее руки, сжимавшей ручку.
Не грубо.
Но твердо.
Не давая писать дальше.
Брауна вздрогнула, поднимая голову. Глаза, широко открытые, встретили взгляд Педри. Не колючий, не насмешливый. Глубокий. Серьезный. Почти... просящий.
— ...Брауна... — произнес он тихо, его голос звучал необычно глубоко, без привычной бравады. Его пальцы не сжимали ее руку, а просто лежали сверху, передавая тепло и легкую дрожь напряжения. — Не пиши этого. — он кратко облизал губы. — Пожалуйста.
Она замерла.
«Что? Почему? Он же знает риски! Это для его же безопасности!»
Но в его глазах читалось что-то большее, чем просто страх перед ограничениями.
— Частичное повреждение связк...Значительный риск... — он медленно покачал головой, его взгляд не отпускал ее. — Это... как клеймо. Его увидят. Тренер. Врач сборной. Мой... брат. — Последнее слово он выдохнул почти беззвучно, и в его глазах мелькнула тень той самой боли, которую он так яростно охранял.
— Они не выпустят меня. Или выпустят, но с мыслью, что я... хрупкий. Сломанный. — Он сглотнул. — А я не сломанный, Брауна. Ты же видела сегодня утром. — Педри пожал губы, но тут де добавил. — Я... в порядке. Я буду в порядке.
«Пожалуйста, пойми. Не заставляй меня снова прятаться. Не делай меня слабым в их глазах. Дай мне шанс доказать... всем. И тебе.»
Он наклонился чуть ближе через стол. Их руки все еще соприкасались под его ладонью. Его ореховые глаза сверлили ее, ища понимания, доверия.
— Я даю слово. — сказал он с такой интенсивностью, что мурашки побежали по ее коже. — Клянусь. Я буду соблюдать все. Каждую твою рекомендацию. Каждую минуту. Каждое "нельзя". Я буду беречь эту проклятую ногу, как хрустальную вазу. Но... — он слегка сжал ее руку под своей, не больно, а убедительно.— ...пусть в карте будет написано: "Легкий ушиб левого колена. Состояние удовлетворительное. Рекомендовано дозировать нагрузку." Вот и все. Пожалуйста.
Тишина повисла между ними, густая, наэлектризованная. Шум города за окном, гул холодильника с медикаментами – все отступило. Были только они. Его рука на ее руке. Его взгляд, полный немой мольбы и железной решимости. И карта между ними – лист бумаги, ставший полем битвы между профессиональным долгом и... чем-то большим.
«Это безумие. Профессиональная этика... Риск... Но...»
Она видела его сегодня утром. Видела, как он слушался. Видела надежду в его глазах, когда она похвалила прогресс. Видела этот страх – не перед болью, а перед клеймом слабости.
«Он доверяет мне. По-настоящему. Впервые. Доверяет свою боль, свою гордость... свое слово.»
Всплыл образ из кошмара – его сломанная нога, его обвиняющий взгляд.
...Зачем...позволила?..
Но сейчас... сейчас он просил ее поверить. Не позволить, а доверить.
Она медленно выдохнула. Глаза ее смягчились. Борьба в них уступила место принятию и глубокой, трепетной ответственности. Она очень осторожно высвободила руку из-под его ладони. Его пальцы на мгновение сжались, будто боясь отпустить, потом разжались.
— ...Твое слово, Педри... — произнесла она тихо, но так, что каждое слово звенело в тишине.
— Ты дал его мне. И я... верю. — Она посмотрела ему прямо в глаза. — Но помни, если ты его нарушишь, если я увижу хотя бы намек на то, что ты играешь через боль, рискуешь связкой... — Она взяла ручку. — ...я не только впишу в карту все, что положено. Я лично выволоку тебя с поля за ухо. Понял?
«Она... поверила. Черт возьми, она поверила!»
Облегчение, горячее и сладкое, волной накатило на него. Что-то сжалось в горле. Он мог только кивнуть, слишком боясь, что голос дрогнет.
Лопес опустила взгляд на карту. Перо коснулось бумаги. Она вывела четко, разборчиво.
<...Диагноз: Легкий ушиб левого коленного сустава.
Состояние: Удовлетворительное.
Рекомендации: Дозировать нагрузку в течение матча. Мониторинг состояния...>
Она отложила ручку. Подняла карту и протянула ему. Не как документ. Как договор. Как символ доверия.
— Вот. — сказала она просто. — Твоя карта. И твоя ответственность. Не подведи. Ни себя. Ни... меня.
Педри взял листок. Его пальцы слегка дрожали. Он не стал читать. Просто смотрел на эти скупые, спасительные строчки. Потом поднял взгляд на нее. В его ореховых глазах не было бравады, не было колючек. Была глубокая, немая благодарность и что-то еще...новое, теплое, связующее.
— ...Не подведу... — прошептал он. Голос был хрипловатым от сдерживаемых эмоций. — Обещаю, Брауна.
Он встал, держа карту, как талисман. Взгляд их встретился еще раз – долгий, говорящий взгляд, в котором было все: и страх перед Метрополитано, и надежда, и только что рожденное доверие, и странное, трепетное притяжение, которое уже невозможно было игнорировать. Он кивнул, коротко и решительно, и вышел из зала, оставив ее одну с папками, солнечным светом и эхом его обещания, которое висело в воздухе, как самая важная медицинская рекомендация из всех.
Жду ваших звезд, комментариев и вашего мнения !!!!!!!!!
Немного сменила оформление и вставки.
Тгк: Мальборо пишет
( или marlborogonzalez )