Голый завтрак - Уильям Берроуз

К чему все это бумагомарание, переносящее Людей из одного места в другое? Вероятно, чтобы избавить Читателя от стресса, связанного с резкими перемещениями в пространстве и сохранить его Благосклонность? И вот куплен билет, вызвано такси, закончена посадка в самолет. Нам позволено мельком заглянуть в теплую межперсиковую впадину, когда Она (стюардесса, конечно) склоняется над нами и что-то невнятно бормочет о жевательной резинке, драмамине, даже о нембутале.
– Прими опийную настойку, милочка, и я услышу.
Я не «Американ Экспресс»... Если одного из моих персонажей видят прогуливающимся в городском прикиде по Нью-Йорку, а в следующей фразе развязный парень из Тимбукту рассказывает о юноше с глазами газели, можно предположить, что он (субъект, не живущий в Тимбукту постоянно) добрался туда на обычных транспортных средствах...
Агент Ли (четыре-четыре-восемь-шестнадцать) предпринимает курс лечения от джанка... пространственно-временное путешествие, зловеще знакомое, ведь джанк на каждом шагу ставит наркоману рогатки... курсы лечения, прошлые и будущие, челноком гоняют видения сквозь его призрачную субстанцию, дрожащую на неслышных ветрах ускоренного Времени... Сделайте укол... Любой Укол...
Страдания напоказ, полокружительные уколы в камере участка... «Ну что, Билл, героинчику захотелось? Ха-ха-ха!»
Временные полуобразы, которые тают при свете... карманы, полные гнилой эктоплазмы, выметаемой старым джанки, кашляющим и харкающим на утренних ломках...
Старые буро-фиолетовые фотографии, которые скручиваются и покрываются трещинами, как грязь на солнце: Панама-Сити... Билл Гейнз обрабатывает аптекаря-китайца, пытаясь вырулить опийную настойку.
– Мои собаки участвуют в бегах... породистые борзые... Все больны дизентерией... тропический климат... понос... обдристались, понятно?.. Мои Гончие Помирают! – Он закричал... В его глазах вспыхнул голубой огонь... Пыл иссяк... запах горящего металла... – Пользуюсь глазной пипеткой... А вы бы?.. Менструальные колики... моя жена... «Котекс»... Старушка мать... Геморрой... болит... кровоточит...
Он отключился, навалившись на прилавок... Аптекарь вынул изо рта зубочистку, взглянул на ее кончик и покачал головой...
Гейнз и Ли дочиста обобрали Панамскую Республику от Давида до Дарьена, оставив ее без опийной настойки... С хлюпающим звуком они разбежались в разные стороны... Джанки нередко объединяются, сливаясь в одно тело... Следует проявлять осторожность, особенно в стремных местах... Гейнз вернулся в Мехико... Горькая скелетная ухмылка от хронической нехватки джанка, дурацкая от кодеина с чумовыми колесами... сигаретные дыры в купальном халате... кофейные пятна на полу... дымящая керосинка... ржаво-оранжевое пламя...
В Посольстве отказались сообщить подробности – только место захоронения на Американском Кладбище...
А Ли вернулся к сексу, боли, времени и яхе – горькой Духоподъемной Лозе с Амазонки...
Помню, как-то после передозировки маджуна (это конопля, высушенная, мелко истолченная до консистенции зеленой сахарной пудры и смешанная с какими-нибудь сладостями, по вкусу напоминает рождественский пудинг с примесью песка, но выбор сладостей произволен...) возвращаюсь я из «Лулу», или «Джони», или «Мальчишеской Детской» – короче, из туалета для мальчиков (вонь атрофированного младенчества и сортирного воспитания), оглядываю гостиную той виллы, что близ Танжера, и вдруг не могу понять, где нахожусь. Вероятно, я открыл не ту дверь, и с минуты на минуту Одержимый Держатель, Владелец, Который Добрался Туда Первым, ворвется и закричит:
– Что Вы Здесь Делаете? Кто Вы Такой?
А я не знаю, что я там делаю и кто я такой. Я решаю отбросить эмоции и попытаться сориентироваться, прежде чем появится Владелец... Короче, вместо того чтобы орать «где я?», остыньте, осмотритесь, и тогда вы приблизительно выясните... Вас там не было в Начале. Вас там не будет в Конце... Знание о том, что происходит, может быть лишь поверхностным и относительным... Что я знаю об этом пропащем молодом желтолицем джанки, существующем на неочищенном опиуме? Я пытался ему внушить: «Как-нибудь утром ты проснешься с собственной печенью у тебя на коленях», – и как надо обрабатывать опий-сырец, чтобы он не был обыкновенным ядом. Но глаза его стекленеют, и он ничего не хочет знать. Таковы джанки, большинство их, они не хотят ничего знать... и вы ничего не сможете им доказать... Курильщик ничего не хочет знать, ему бы только курить... И героиновый джанки ничуть не лучше... Строго на игле, а все прочее – от лукавого...
Так что, сдается мне, он до сих пор сидит там, в своей испанской вилле двадцатых годов, что близ Танжера, и пожирает необработанный мак, полный дерьма, камней и соломы... все подряд, из страха что-нибудь упустить...
Писатель может написать только об одном: о том, что непосредственно воздействует на его органы чувств в тот момент, когда он пишет... Я всего лишь записывающий прибор... Я не смею навязывать вам «историю», «фабулу», «сценарий»... Поскольку мне удается напрямую регистрировать определенные стороны психического процесса, то не исключено, что у меня ограниченная функция... В развлекательном жанре я не выступаю...
«Одержимость» – так это называют... Порой тело вдруг оказывается во власти некой сущности – очертания дрожат в желто-оранжевом желе, – и руки так и чешутся распотрошить идущую мимо шлюху или придушить соседского ребенка в надежде справиться с хронической нехваткой жилья. Можно подумать, обычно я в своем уме и лишь изредка бываю не в себе... Неправда! Никогда я не бываю в своем уме... Никогда, то есть я целиком и полностью одержим, но почему-то в состоянии предотвращать опрометчивые поступки... Патрулирование – вот фактически мое основное занятие... Сколь бы надежна ни была Охрана, я всегда отдаю приказания где-то Снаружи и всегда нахожусь Внутри этой желеобразной смирительной рубашки, которая изнашивается и растягивается, но неизменно обновляется, опережая каждый шаг, каждую мысль, каждый порыв, отмеченные печатью пристального наблюдения со стороны...
Писатели толкуют о болезненно-сладком запахе смерти, тогда как любой джанки скажет вам, что у смерти нет запаха... и в то же время есть – запах, от которого перехватывает дыхание и стынет в жилах кровь... бесцветный незапах смерти... невозможно дышать, чувствуя его розовыми извилинами и черными кровяными фильтрами плоти... запах смерти – это, несомненно, и запах, и полнейшее отсутствие запаха... отсутствие запаха сразу же ударяет в нос, потому что вся органическая жизнь имеет запах... исчезновение запаха действует, как тьма на глаза, безмолвие на уши, давление и невесомость – на чувство равновесия и ориентации в пространстве...
Вы неизменно ощущаете этот запах и щедро предлагаете почувствовать его другим во время джанкового отнятия... На ломках джанки своим смертным запахом может сделать непригодной для жилья целую квартиру... однако хорошее проветривание вернет в помещение прежнюю вонь, и тело вновь сможет дышать... Вы чувствуете этот запах и оказавшись во власти одной из тех неодолимых привычек, которые вдруг усугубляются в геометрической прогрессии, как сильный лесной пожар...
Лечение одно: Выбрось из головы! Прыгай!
Один мой друг оказался нагишом в гостиничном номере в Марракеше, второй этаж... (Он был обработан своей техасской мамашей, которая в детстве заставляла его носить девчоночью одежду... Грубовато, но эффективно против младенческой протоплазмы...) Остальные постояльцы – арабы, трое арабов... в руках ножи... смотрят на него... металлический блеск и пятнышки света в темных глазах... медленно, как осколки опала в глицерине, оседают частицы убийства... Благодаря замедленной звериной реакции у него была целая секунда на то, чтобы принять решение: прямиком в окно и вниз, на запруженную народом улицу, как метеор со сверкающим на солнце стеклянным хвостом... потери: сломанная лодыжка и уязвленное самолюбие... завернулся в прозрачную розовую занавеску с куском металлического карниза и, хромая, поковылял в «Комиссариат де Полис»...
Рано или поздно Бдительный, Деревенщина, Агент Ли, Эй-Джей, Клем и Джоди – Близнецы Спорынья, Хасан О'Лири – Магнат Детского Места, Матрос, Дезинсектор, Эндрю Кейф, «Толстяк» Терминал, Док Бенвей, «Пальчики» Шефер будут вынуждены сказать то же самое, теми же словами, чтобы занять – в той точке пересечения – ту же пространственно-временную позицию. Пользоваться обычным голосовым аппаратом со всеми его метаболическими приспособлениями, то есть поступать как все – самый неправильный способ выражать Одобрение: Джанки голый, освещенный солнцем...
Писатель, как всегда, видит, как он читает зеркалу... Время от времени он должен останавливаться и убеждаться в том, что не было, нет и не может быть Преступного Независимого Действия...
Каждый, кто хоть раз смотрел в зеркало, знает, что это за преступление и что оно означает в свете утраченного контроля – когда отражение больше не подчиняется... Поздно звонить в Полицию...
Лично я желаю перестать оказывать услуги, поскольку больше не смогу торговать сырьем смерти... Ваш случай безнадежен, сэр, и отвратителен...
– При нынешнем состоянии наших знаний защита бессмысленна, – сказала «Защита», оторвавшись от электронного микроскопа...
Вали-ка ты в аптеку «Уолгринз»
Мы тут ни при чем
Крадем все, что попадется на глаза
Не знаю, что и возразить белому читателю
Вы можете об этом писать, кричать или негромко напевать... рисовать это... играть это на сцене... срать мобилями про это... До тех пор, пока не возьмете да и не сделаете это сами...
Сенаторы вскакивают и с непреклонной решимостью вирусной тяги истошно вопят, требуя Смертной Казни... Смерть наркоманам, смерть сексогомикам (я хотел сказать, сексоманам), смерть психопату, который оскорбляет затравленную и непривлекательную плоть утраченной звериной невинностью гибких телодвижений...
Черный ветроуказатель смерти вьется над страной, нащупывая, вынюхивая преступно независимую жизнь, под громадной кривой вероятности дрожат манипуляторы скованной страхом плоти...
Народ монолитными группами исчезает во время шашечной партии в геноцид... Число играющих не ограничено...
Либеральная Пресса, Пресса Не Столь Либеральная и Пресса Реакционная горячо одобряют: «Прежде всего следует развеять миф об опыте иного уровня...» – и туманно намекают на некие прискорбные факты... на больных афтозом коров... на профилактику...
Правящие круги всех стран в бешенстве обрывают линии связи...
Планета дрейфует к непредсказуемой участи насекомого...
Первой приползла Термодинамика... Оргон застрял на старте... Христос истек кровью... Время вышло...
Вы можете разделить со мной «Голый завтрак» в любой точке пересечения... Я написал множество предисловий. Они атрофируются и самопроизвольно отваливаются так же, как отваливается мизинец ноги при западноафриканской болезни, характерной только для негритянской расы, а когда идущая мимо блондинка демонстрирует свою бронзовую лодыжку, напедикюренный пальчик, подскакивая, катится прочь по клубной террасе, и ее афганская борзая, принеся его обратно, кладет ей под ноги...
«Голый завтрак» – это план, «Практическое руководство»... Черное насекомое испытывает нескрываемую страсть к инопланетным ландшафтам... Абстрактные понятия, простые, как алгебра, сводятся к черному говну или парочке стареющих яиц...
«Руководство» умножает уровни восприятия, открывая дверь в конце длинного коридора... Двери, которые открываются только в Тишине... « Голый завтрак» требует от читателя тишины. В противном случае читатель попросту нащупывает собственный пульс...
Роберт Кристи был знаком с телефонистками Справочной службы... Убивал старых пизд... лобковые волосы хранил в своем медальоне... а вы бы?
Роберта Кристи, задушившего множество женщин – звучит как чудесная групповуха, – повесили в 1953 году.
Джек Потрошитель, Педант 1890-х годов, прекрасно владевший холодным оружием и так и не пойманный с поличным... написал письмо в Прессу:
«В следующий раз я пришлю вам ухо – так, забавы ради... А вы бы?»
– Ах, осторожней же! Опять та же история! – вскричал старый гомик, когда порвалась его перетяжка и яйца раскатились по полу... – Хватай же их, Джеймс, никчемный старый говнюк! Старые хозяйские яйца катятся в угольный бункер, а он знай себе стоит столбом!
Очковтиратели ставят на уши весь вокзал и втирают очки кассиршам, подсовывая им «куклу».
На этом дилаудиде я просто прогорю (дилаудид – убойной силы обезвоженный морфий).
Шериф в черном жилете печатает распоряжение о приведении в исполнение смертного приговора:
– Надо бы узаконить казни и разгрузить отдел наркотиков...
Нарушение Закона о здравоохранении 334... Достижение оргазма обманным путем...
Джонни на четвереньках, а Мэри сосет у него, проводя пальцами вниз по ягодицам и слегка касаясь дальней части поля для игры яйцами...
Через сломанный стул и прочь, в окно инструментального склада, побелка облупилась от холодного весеннего ветра на известняковом утесе за рекой... в зеленовато-голубом небе застыла струйка лунного дыма... прочь, по длинной линии спермы на пыльном полу...
Мотель... Мотель... Мотель... расколотая неоновая арабеска... одиночество жалобно стонет по всему континенту, как туманные горны над неподвижной масляной водой приливных рек...
Настырный тип, сморщенный, как кожура выжатого насухо лимона, лижет жопу, отрезает ножом кусочек гашиша для кальяна – буль-буль – вот каким раньше был я...
– Реку обслуживают, сэр.
Фонтан наполняется опавшими листьями, а герань зарастает мятой, вытрясай монеты из торговых автоматов, которые стоят на лужайке...
Стареющий повеса надевает свой непромокаемый плащ, сохранившийся с двадцатых годов, и запихивает вопящую жену в мусородробилку... Струя крови, смешанной с волосами и дерьмом, выводит на стене «1963»... «Да, сэр, да, мальчики, в шестьдесят третьем и вправду дерьма не оберешься», – сказал надоедливый старый пророк – может стоять над душой, пока вы не пошлете его во всех пространственно-временных направлениях...
– Да, вспомнил, это было как раз за два года до того, как в боливийской уборной появился штамм человеческого афтоза, потом он выбрался на волю через посредство шиншиллового пальто и уладил дело о подоходном налоге в Канзас-Сити... А та лесбиянка, что претендовала на непорочное зачатие, родила через пупок шестиунцевую паукообразную обезьяну... Говорят, в этом деле замешан один лепила, ему просто житья не было от обезьяны...
Я, Уильям Сьюард, капитан здешней перепившей и обкурившейся подземки, уничтожу ротеноном лохнесское чудовище и заковбою белого кита. Я доведу до состояния бессознательного повиновения Сатану и очищу души второразрядных демонов. Я изгоню кандиру из ваших плавательных бассейнов. Я издам буллу о Контроле за Непорочной Рождаемостью...
– Чем чаще происходит какое-нибудь событие, тем удивительней оно становится, – сказал претенциозный молодой скандинав на трапеции, изучая свое масонское домашнее задание.
– Евреи не верят в Христа, Клем... Они только и хотят, что отдудонить молодую христианку...
На стенах сральников всех стран ликуют юные ангелы.
«Приходи и дрочи...» – 1929.
«Хромой толкает дерьмо с молочным сахаром...» – Новичок с понятием, 1952.
(Опустившийся тенор, затянутый в корсет, поет «Дэнни Дивер» в бабском наряде...)
В этом славном округе не жеребятся мулы, да и в зольниках тихо – не притаились там мертвецы... Нарушение Закона о здравоохранении 334.
Так где же статуи и доля в процентах? Кто может сказать? Я не владею Словом... Отчий дом в моей резиновой спринцовке... Царь вырвался на волю с огнеметом, а цареубийца, замученный в изображении тысяч бродяг, катится по наклонной в районе притонов, чтобы посрать на известняковой площадке для игры в мяч.
Молодой Диллинджер быстро вышел из дома и ни разу не оглянулся...
– Никогда не оглядывайся, малыш, а не то превратишься в соляной лизунец для какой-нибудь старой коровы.
Полицейская пуля в переулке... Сломанные крылья Икара, вопли горящего мальчика, вдыхаемые старым джанки... глаза пустые, как бескрайняя равнина... (в сухом воздухе издают хриплый звук крылья грифов).
Краб, престарелый Декан специалистов по карманам пьянчуг, надевает костюм-панцирь и крадется на свой ночной промысел... стальными клешнями выдергивает золотые зубы и коронки у всех бездомных лохов, спящих с открытым ртом... Если лох вскакивает и набрасывается на него, Краб пятится и щелкает клешнями, предлагая начать бой с неясным исходом на равнинах Куинса.
Юный Грабитель, отъебанный во время длительного тюремного заключения и выселенный с кладбища за неуплату, приходит, что-то тараторя, в педик-бар с просроченной закладной, чтобы заполучить местечко на задворках Палаточного Городка, где кастраты-коммивояжеры распевают гимн Ай-Би-Эм.
В его лесочке резвились мандавошки... всю ночь боролся с ангельским сухостоем, но утратил решимость, признал гомопоражение и отправился назад, в ржавую известняковую пещеру.
Зловещая Тяга эякулирует на соляные болота, где не растет ничего, даже мандрагора...
Теория вероятностей... Несколько юнцов... Единственный способ выжить...
– Привет, Денежки!
– Ты уверен, что здесь они есть?
– Конечно, уверен... Работаем вместе.
Ночной поезд в Чикаго... В коридоре встречаю девицу, вижу, что она торчит, и спрашиваю, где бы раздобыть еще.
– Входи, сынок.
Телка не так уж и молода, но скроена ладно...
– Может, сначала раскумаримся?
– Ну уж нет, тогда ты будешь не в той кондиции.
Три палки подряд... Просыпаюсь на ломках, дрожа на теплом весеннем ветру из окна, вода обжигает глаза, точно кислота...
Она вылезает из постели нагишом... Включает лампу «Кобра»... Готовит дозняк...
– Повернись... Вмажу тебя в задницу.
Она глубоко вонзает иглу, вынимает ее и массирует ягодицу...
Она слизывает с пальца каплю крови.
Он поворачивается на бок, в серой, липкой джанковой грязи тает сухостой.
В долине кокаина и невинности юноши с грустными глазами поют йодлем, призывая заблудившегося «Малыша Дэнни»...
Мы нюхали всю ночь и четыре раза предавались сексу... пальцами вниз по черному телу... исцарапал негритянку до глубины ее белой души. С героином и море дом родной, а мошенник с «Векселем» всюду как дома...
Уличный торговец беспокойно ерзает:
– Присмотри-ка за товаром, ладно, малыш? Надо повидаться с одним парнем по поводу обезьяны.
Слово делится на элементы, которые дальнейшему делению не подлежат, в таком виде их и следует воспринимать, но элементы можно использовать в любом порядке, объединять на все лады, вставлять в любое место от носа до кормы, словно при увлекательной сексуальной аранжировке. Эта книга покидает страницы, рассыпаясь во все стороны калейдоскопом воспоминаний, попурри мелодий и уличных звуков, пердежа и завываний бунта, стука стальных ставней торговых рядов, криков боли, энтузиазма и просто жалобных криков, визга спаривающихся котов и громких протестов уволенных тупиц, пророческих бормотаний шаманов в мускатно-ореховом трансе, треска ломающихся шей, пронзительных воплей мандрагор, вздохов оргазма, героиновой тишины, что настает на рассвете в страждущих тюремных камерах, Каирского Радио, горланящего, точно обезумевший табачный аукцион, и флейт Рамадана, приносящих облегчение больному джанки, словно великодушный специалист по карманам пьянчуг, который на сером рассвете в подземке нащупывает чувствительными пальцами смятые зеленые хрусты...
Это Откровение и Пророчество, и я без всякого транзистора могу ловить их своим детекторным приемником с антенной из спермы... Благосклонный читатель, сквозь наши задние проходы зрим мы Бога в фотовспышке оргазма... При помощи этих отверстий преобразуй свое тело... Лучший ВЫХОД – это ВХОД...
А теперь я, Уильям Сьюард, дам волю своей словесной стае... Мое сердце – сердце викинга – переправляется через широкую бурую реку, где в сумерках джунглей тарахтят моторные лодки и плавают целые деревья с огромными змеями в ветвях, а лемуры с грустными глазами смотрят на берег, оказывается на поле в Миссури (мальчик находит розовый стрелолист), устремляется вслед за паровозными гудками и возвращается ко мне, голодное, как уличный мальчишка, не умеющий торговать вразнос ниспосланной ему Богом задницей... Благосклонный Читатель, Слово набросится на тебя, выпустив железные когти человека-леопарда, оно отсечет тебе пальцы рук и ног, словно не брезгующий ничем сухопутный краб, оно повесит тебя и, подобно постижимому псу, будет ловить твою сперму, оно огромной ядовитой змеей сурукуку обовьется вокруг твоих бедер и впрыснет тебе порцию протухшей эктоплазмы... А почему пес постижимый?
Возвращаюсь я на днях с долгого завтрака, нитью тянущегося от рта до жопы все дни нашей жизни, и вижу мальчика-араба с черно-белой собачкой, умеющей ходить на задних лапах... И тут к мальчику дружелюбно бросается большой желтый пес, а мальчик отталкивает его, тогда желтый пес рычит, скалит зубы на этого малыша и ворчит так, словно вдруг обрел дар человеческой речи: «Это же преступление против природы».
Вот я и даю желтому псу кличку Постижимый... И позвольте заметить мимоходом – а я всегда хожу мимо, как истинный черномазый, – что Непостижимому Востоку надобно слопать еще не один пуд соли... Ваш Корреспондент трескает себе тридцать гран морфия в день и восемь часов сидит, непостижимый, как говно.
– О чем вы думаете? – спрашивает Американский Турист, смущенно поеживаясь...
На что я отвечаю: «Морфий угнетает мой гипоталамус, где локализованы либидо и эмоции, а так как лобные доли мозга работают только при возбуждении затылочных, ведь они сами себе не хозяева, их надо пинками стимулировать, то я должен признаться в фактическом отсутствии мозговой активности. Я сознаю твое присутствие, но поскольку оно не имеет для меня аффективного значения – мой аффект отключен джанковым человеком за неуплату, – мне все твои дела до фени... Можешь сколько угодно приходить и уходить, можешь обосраться или сам себя выебать осиновым колом – а гомику это в самый раз, – Мертвым и Наркотам все равно...» – Они непостижимы.
– Какой проход между рядами ведет в ватерклозет? – спросил я у белокурой билетерши.
– Вот сюда, сэр... Внутри есть еще одно местечко.
– Вы не видали Розу Пантопон? – спросил старый джанки в черном пальто.
Техасский шериф убил своего соучастника – ветеринара Браубека Нетвердого, замешанного в афере с лошадиным героином... Если у лошадки афтоз, ей требуется уйма героина, чтобы унять боль, а часть этого героина ускакала, наверное, через унылые прерии и тихо ржет на Вашингтон-сквер... Джанки сбегаются туда, пронзительно крича: «Эй, но-о-о, Сильвер!»
– Но где же статуи ? – Ну как не посочувствовать типичному страдальцу, испустившему визгливый крик в кафе-кондитерской с бамбуковой отделкой, Калле-Хуарес, Мексика... Так и сгинул там по липовому обвинению в изнасиловании... стащит с тебя пизда штаны, а потом тебя же и повяжут за изнасилование, именуемое статутным – вот тебе и статут, браток...
Вызывает Чикаго... входите, пожалуйста... Вызывает Чикаго... входите, пожалуйста... Для чего, по-вашему, я надевал резинку при беспорядочных связях в Пуйо? Очень сыро в этом городишке, читатель...
– Снимай! Снимай!
Старый гомик видит самого себя, идущего навстречу в бурлеске о юности, и получает коленом под зад от своего фантома из театра «Старый-Старый Говард»... задворками к Музею Маркет-стрит, где демонстрируются все виды мастурбации и самопоругания... особенно пригодится мальчикам...
Они созрели для секса и позабыли обратную дорогу из заднего прохода... пропали в крупицах удовольствия и горящих манускриптах...
Читайте метастаз слепыми пальцами.
Окаменелое послание артрита...
– К продаже привыкаешь сильнее, чем к употреблению. – Лола Ла Чата, Мехико.
Детский страх при виде шрамов от иглы, подводный вопль – звуковое предупреждение онемевших нервов о наступлении тяги, пульсирующий след укуса, вызвавшего бешенство...
– Если Бог и сотворил нечто лучшее, он оставил это себе, – говаривал Матрос, когда его трансмиссия притормаживала от двадцати чумовых колес.
(Медленно, как осколки опала в глицерине, оседают частицы убийства.)
Смотрю на тебя и снова мурлычу «Так долго на ярмарке Джонни».
Барыжничаем помаленьку, привычка есть привычка...
– И воспользуйся этим спиртом, – сказал я и швырнул на стол спиртовку.
«Вы, ебучие нетерпеливые и жадные джанки, только и знаете, что коптить мои ложки спичками... Мне же за одно это влепят Неопределенный срок – легавым только закопченная ложка и нужна...
Я-то думал, ты собрался слезать... Заебался бы тебя выхаживать.
Требуется немало мужества, чтобы соскочить с иглы, малыш».
Поиски вен в тающей плоти. Песочные часы джанка роняют свои последние черные песчинки в почки...
– Крепко зараженное место, – пробурчал он, сдвигая жгут.
– У них бытовал культ смерти, – сказала моя Старуха, оторвавшись от «Кодексов майя»... – И огонь, и дар речи, и кукурузу им дарила смерть... Смерть превращается в зерно маиса.
Не за горами Дни Уаба
промозглые ветры ненависти и невезухи
развеяли дозняк.
– Убери отсюда к ебеням эти непристойные картинки, – сказал я ей. Старый шмекер, накачавшийся водкой с чумовыми колесами, опирался о спинку стула... опозорил свою кровь.
– Ты что, тоже из нембутальщиков?
Желтыми запахами дешевой бормотухи и закупоренной печени повеяло от его одежды, когда он сделал джанковый жест, протянув руку ладонью кверху в надежде вырулить дозу...
запах дешевых забегаловок, отсыревших пальто и атрофированных яиц...
Он посмотрел на меня сквозь эктоплазматическую плоть, на время появившуюся после лечения... тридцать фунтов материализуются за месяц, когда вы соскакиваете... мягкая розовая мастика, которая исчезает при первом неслышном прикосновении джанка... я видел, как это происходит... стоит со шприцем в одной руке... другой поддерживает штаны
едкий запах больного металла.
Иду по мусорной куче высотой до самого неба... разбросанные бензиновые костры... в неподвижном воздухе, черный и густой, как испражнения, застыл дым, отгоняющий белое марево полуденной жары... рядом идет Д. Л... Отражение моих беззубых десен и безволосого черепа... плоть размазана по гниющим фосфоресцирующим костям, охваченным неторопливым холодным огнем... Он несет открытую канистру бензина, и запах бензина окутывает его... Переходя через груду ржавого железа, мы встречаем группу туземцев... плоские двухмерные морды рыб, питающихся падалью...
– Облей их бензином и подожги...