22.
Они постояли так под подъездом ещё пару минут. Сону тихонько всхлипывал носом, спрятавшись лицом в ключицу Ники. Он не хотел отлипать — даже если внутри всё ещё покалывала эта колючая обида. Но пальцы у Ники были тёплыми и теперь чуть осторожнее скользили по его затылку, иногда заправляя торчащие пряди за ухо.
Когда Сону наконец отстранился, глаза у него всё ещё были красные, а нос чуть припухший. Он потёрся рукавом, буркнул куда-то в пол:
— Глупый старший…
Ники хмыкнул, чуть дёрнув уголком рта — всё ещё сдержанно, но уже теплее, чем ночью.
— Угу, твой глупый старший, — пробурчал он. — Иди сюда.
Он одним движением натянул капюшон Сону на голову, а сам засунул руки в карманы. Сону тут же пристроился сбоку и, будто сам того не замечая, сунул нос в край Никиной худи. Рука медленно просочилась под локоть — он ухватил его за край рукава так, будто боялся, что старший вдруг снова исчезнет.
— Чего опять? — лениво спросил Ники, чуть наклоняя к нему голову. — Ты чего прячешься?
— Ты холодный, — буркнул Сону, почти пискнув. — Не смотри.
— Так ты же мой зяблик. Кто ещё тебе своё тепло даст, если не я? — хмыкнул Ники, вывернул руку так, чтобы его ладонь чуть накрыла Сонину. — Иди ближе.
Они шли медленно. Утро выдалось хмурым, ветер цеплялся за капюшоны, но Сону всё равно тёрся носом в его худи и упрямо не поднимал глаз. Кажется, он бы и весь путь так прополз — спрятавшись и не высовываясь.
Иногда Ники наклонялся к нему и ворчал:
— Говорю же — не прячь свои глазки от меня.
— Малыш, ты слышишь?
— Эй, зяблик, смотри на меня.
Но Сону только плотнее утыкался носом в тёплый рукав — и всё, что он смог выдавить сквозь чуть слышный смешок:
— Не буду. Вот сам и смотри.
А Ники лишь чуть сильнее притянул его к себе и тихо выдохнул в макушку:
— Глупый. Но мой.