Чёрные пионы.

Холод крыши пристройки въедался сквозь тонкую ткань одежды, смешиваясь с внутренней дрожью, что уже стала их постоянной спутницей. Адель лежала на спине, вглядываясь в клубящийся над ее горящей квартирой столб дыма. Он был не просто черным; он был жидкой ночью, вобравшей в себя все оттенки кошмара: сажу сожженных пионов, испарения гниющей плоти проклятия, тлен вековой скорби. Этот дым стлался низко, цепляясь за крыши соседних домов, как ядовитый туман, и его запах - сладковато-гнилостный, с примесью гари и чего-то металлического, как старая кровь - висел в воздухе, пропитывая волосы, кожу, легкие. Каждый вдох был глотком отравы, напоминанием о том, что они только что пережили.

Сирены выли все ближе, их пронзительные голоса резали ночную тишину, но казались жалкими, нелепыми перед лицом того первобытного ужаса, что только что пытался их поглотить. Внизу, на тротуаре, уже толпились люди - соседи в ночных халатах и куртках наспех наброшенных поверх пижам, их лица, освещенные багровым отсветом пожара, были искажены любопытством и страхом. Они указывали на пылающее окно, на черный дым, шептались. Никто не смотрел вверх, на плоскую крышу пристройки, где три призрака собственного проклятия затаились в тени.

«Вставать», - проскрежетала мысль в голове Адель. Голос был ее собственным, голосом следователя, но звучал чужим, надтреснутым от напряжения и дыма. Каждое движение отдавалось болью - ушибленный бок, опаленные жаром руки, перенапряженные мышцы. Она перекатилась на бок, оперлась на локоть. Рядом сидела Эмма, прижимая к груди окровавленное предплечье. Повязка из обрывка ее свитера уже пропиталась темной влагой, и Адель заметила, как по краям ткани расползаются тонкие, едва заметные черные прожилки, как корни плесени. Не кровь. Не совсем. Нечто вязкое, темное. Метка проклятия пускала ростки.

Меллиса лежала, свернувшись калачиком, лицом к холодному оцинкованному покрытию крыши. Ее плечи мелко, неконтролируемо подрагивали. Когда Адель дотронулась до ее плеча, Меллиса вздрогнула и издала тихий, животный стон. Ее щека под импровизированной повязкой (еще один клочок от свитера Эммы) пульсировала. Черное пятно вокруг ранки от корешка казалось больше, живее. Оно не просто было пятном; оно казалось впадиной, уходящей вглубь, как язва. Адель почувствовала слабую, едва уловимую пульсацию под пальцами. Как сердцебиение крошечного, спящего в Меллисе зверька.

- Меллиса? - прошептала Адель, стараясь сделать голос мягче. - Нужно встать. Сейчас придут пожарные, полиция... Нас запрут. Допросы. Больница. А оно... - она кивнула на дымящуюся пропасть окна, откуда еще минуту назад тянулись горящие ветви монстра, - оно не остановится. Оно придет за нами. По крови. Мы должны идти. Сейчас.

Меллиса медленно повернула голову. Ее глаза были огромными, стеклянными от шока, но в их глубине, под слоем ужаса, тлел уголек чистой, животной ярости. Ярости загнанного зверя.

- Идти? - ее голос был хриплым, как скрип несмазанной петли. - Куда? На кладбище? Копать могилы? Как тварь Изабелла? - Она закашлялась, ее тело содрогнулось. - Я чувствую их... Корни. Они... шепчут. В моей голове. Голодные... Холодные...

Эмма, стиснув зубы от боли в руке, подползла ближе.
- Она права, Адель, - прошептала Эмма. Ее лицо в отсветах пожара казалось высеченным из серого камня. - Я тоже... чувствую холод. Глубже, чем от воздуха. Как будто ледяная игла в костном мозге. И запах... - Она сглотнула. - Запах мокрой земли. Глины. И... тления. Он идет не снаружи. Он изнутри. От меток.

Адель прислушалась к себе. Да. Холод. Не просто от ночи или шока. Это был внутренний холод, как кусочек вечной мерзлоты, вложенный под ребра. И запах... Сладковатый тлен черных пионов, смешанный с сыростью подвала и... да, глиной. Могильной глиной. Проклятие уже пустило корни в них. Буквально. Оно вело их не только по следу, но и по внутреннему компасу боли и холода.

- Значит, мы на правильном пути, - с усилием выдавила Адель, поднимаясь на ноги. Ее колени дрожали. - Оно боится кладбища. Боится, что мы найдем источник. Поэтому давит. Поэтому шепчет. Мы должны добраться туда первыми. Пока у нас еще есть силы.

Она помогла подняться Эмме. Та застонала, но уперлась. Меллису пришлось поднимать почти силой. Она шла, пошатываясь, опираясь на Адель, ее поврежденная нога явно причиняла адскую боль, но она молчала, сжав губы, ее глаза горели тем странным смешанным огнем страха и ненависти.

Спуск был кошмаром. Они сползли по ржавой водосточной трубе в узкий, вонючий переулок с мусорными баками. Запах гнили здесь смешивался с всепроникающим запахом дыма и проклятия, создавая тошнотворную смесь. Сирены оглушали теперь совсем близко, голоса пожарных и полицейских сливались в неразборчивый гул у парадного входа. Они прокрались вдоль глухой стены, как тени, выбравшись на соседнюю улицу. Город здесь спал, лишь в редких окнах горел свет. Улицы были пустынны, фонари отбрасывали длинные, искаженные тени. Каждый шорох - шевеление занавески, скрип флюгера - заставлял сердце колотиться как бешеное. Им мерещились черные силуэты в подворотнях, шелест крыльев вверху, мертвенные глаза, следящие из темноты.

- Машину... не найти. Слишком опасно, - прошептала Эмма, прижимая раненую руку. - Такси... Риск, но...

- Риск необходим, - Адель высмотрела вдали желтый огонек такси, медленно плывущий по пустынной улице. Она вышла на середину дороги, махая руками. Машина замедлилась, остановилась.

Водитель - мужчина лет пятидесяти, с усталым, обрюзгшим лицом и запахом чеснока и дешевого табака - настороженно оглядел их сквозь опущенное стекло. Вид у них был, мягко говоря, подозрительный: перепачканные сажей и копотью, в порванной, мокрой одежде, у одной перевязана рука, у другой - щека, третья хромает. Глаза у всех - дикие, как у загнанных животных.

- Вам куда? - спросил он недоверчиво, не открывая центрального замка.

- Кладбище Святого Креста, - выдохнула Адель, стараясь звучать максимально нормально. - Старое. За городской чертой. Срочно.

Водитель фыркнул.
- Ночью? На кладбище? Вы, барышни, с ума сошли? Или с вечеринки? - Его взгляд скользнул по их перепачканным лицам, задержался на темных пятнах на повязках Эммы и Меллисы.

- Нам нужно! - в голосе Адель прозвучала отчаянная нотка. Она сунула руку в карман, нащупала смятые купюры - все, что было при ней. - Плачу двойной тариф. Наличными. Сейчас.

Жадность боролась с предчувствием беды на лице водителя. Двойной тариф... Ночь... Странные пассажиры... Он щелкнул замками.
- Ладно, садитесь. Но предупреждаю, до ворот довезу. Внутрь не сунусь. И чтобы без дураков.

Они втиснулись на заднее сиденье. Запах чеснока и табака внутри машины смешался с их собственным запахом гари, пота, страха и сладковатого тлена. Было душно. Грязно. Уют обыденности казался здесь кощунственной пародией. Водитель тронул с места, бросив на них еще один неодобрительный взгляд в зеркало заднего вида.

Поездка стала отдельным видом пытки. Городские огни мелькали за окном, знакомые улицы казались декорациями чужого, враждебного мира. Внутри машины висел гнетущий груз молчания, нарушаемый только шумом двигателя и хриплым дыханием Меллисы. Адель чувствовала, как холод внутри нее крепчает с каждым поворотом, с каждым километром, отделяющим их от города. Он уже не просто был под ребрами; он струился по венам, замедляя кровь, сковывая мышцы. Запах могильной сырости и глины усиливался, становясь почти осязаемым. Она видела, как Эмма непроизвольно потирает предплечье вокруг раны, ее лицо бледнеет еще больше. Меллиса сидела, уткнувшись лбом в холодное стекло окна, ее плечи все так же мелко дрожали, а из-под повязки на щеке сочилась тонкая струйка темной, почти черной жидкости, впитывающаяся в ткань.

- Вы... э... точно на кладбище? - не выдержал водитель, нарушая тишину. Его глаза в зеркале были полны растущей тревоги. - Может, в больничку? Вас там... того... нехорошо.

- Просто везите, - резко сказала Адель. Она почувствовала легкое покалывание в запястье, там, где был след от лепестка. Как будто под кожей шевелились крошечные иголочки льда.

Городские огни остались позади. Дорога сузилась, превратившись в проселочную, ухабистую ленту, уходящую в темноту. По бокам поднимались скелеты голых деревьев, их ветви, как когтистые руки, цеплялись за низкое, облачное небо. Луна, то появляясь, то исчезая за рваными тучами, бросала мертвенный, холодный свет на дорогу. Воздух стал еще холоднее, сырее. В машине пахло теперь не чесноком, а застоявшейся водой, плесенью и тем самым невыносимым сладковатым тленом, который преследовал их с начала кошмара. Водитель нервно заерзал, приоткрыл окно, но это не помогло - запах шел не снаружи. Он шел от них.

- Черт... что это воняет? - пробормотал он, брезгливо сморщив нос. - Как в склепе...

Внезапно Меллиса застонала, прижав руки к вискам.
- Голоса... - простонала она. - Снова... Шепчут... Нараспев... "Кровь... Земля... Возвращайся..."

Эмма вздрогнула, ее глаза расширились от ужаса.
- Я... я тоже слышу, - прошептала она. - Как эхо... Глухо... "Открой... Прими..."

Адель стиснула зубы. Она не слышала слов, но чувствовала давление. Тупое, навязчивое, как будто чьи-то невидимые пальцы вдавливали что-то в ее сознание. Образы всплывали сами собой: черная, вязкая земля... переплетение корней, пульсирующих темным светом... глубокая, сырая яма... И страх. Древний, леденящий страх.

- Остановите, - тихо сказала Адель.

- Что? Но мы еще не...

- ОСТАНОВИТЕ ЗДЕСЬ! - ее голос прозвучал как удар хлыста.

Водитель резко дернул руль, съехал на обочину, чуть не врезавшись в придорожный кювет. Машина замерла. Тишина, наступившая после выключения двигателя, была оглушительной. И в этой тишине, сквозь стекло, до них донесся новый звук. Не шепот. Плач. Тонкий, жалобный, бесконечно печальный. Плач младенца. Он лился из темноты леса по правую сторону дороги, такой реальный, такой пронзительный, что у Адель перехватило дыхание. Но вместе с плачем шел запах - тот самый, сладковато-гнилостный тлен.

- Слышите? - водитель побледнел как полотно. - Это ж... ребенок? В лесу? Ночью?

- Не ребенок, - хрипло сказала Эмма, сжимая рану. - Это оно. Манит.

- Вам платить? - Адель сунула ему все смятые купюры, не считая. - И уезжайте. Быстро. И не оглядывайтесь.

Они вывалились из машины в колючую, промерзлую траву обочины. Холодный, влажный воздух ударил в лицо, но он был чище, чем духота проклятия в салоне. Таксист, не говоря ни слова, рванул с места, шины взвизгнули на развороте, и желтые огни быстро растворились в темноте обратно в сторону города. Они остались одни. На пустынной дороге. Перед черной стеной леса, из которого лился этот жуткий, манящий плач. И сзади, вдалеке, еще виднелось зарево пожара над их старыми жизнями.

- Кладбище... там, - Эмма указала вглубь леса, откуда шел плач. Ее рука дрожала. - Чувствую... каменную ограду. Ворота. Холод камня... Он сильнее нашего внутреннего холода.

Они двинулись вперед, сойдя с дороги в колючие заросли кустарника и подлеска. Каждый шаг давался с трудом. Земля под ногами была влажной, предательски скользкой от подтаявшего инея. Сухие ветки хлестали по лицу и рукам, цеплялись за одежду, как тонкие, злобные пальцы. Запах тлена и сырости сгущался. Плач то приближался, то удалялся, то казался совсем рядом, за следующим деревом, то доносился из какой-то незримой дали. Он сводил с ума, взывая к самым глубинным, материнским инстинктам, пытаясь заманить их вглубь чащи. Адель сжимала блокнот в кармане, как талисман. Адрес кладбища был записан, но здесь, в лесу, он был бесполезен. Они шли по внутреннему компасу проклятия, по нарастающему холоду и отчаянию.

Внезапно лес расступился. Они вышли на небольшую поляну, и перед ними, освещенная бледным лунным светом, выросла высокая, почерневшая от времени каменная стена. Кладбище Святого Креста. Ворота - массивные, кованые, когда-то, вероятно, величественные - теперь висели на одной петле, покосившись, как выбитый зуб. За ними зияла темнота, гуще лесной, насыщенная запахом прелых листьев, старого камня, сырой земли и... все тем же, неотвязным тленом.

Плач стих. Воцарилась тишина. Но не мирная. Это была тяжелая, звенящая тишина, полная незримого напряжения. Воздух здесь был густым, как сироп, и леденяще холодным. Дышать стало еще труднее. Казалось, сама атмосфера давила, пытаясь вытеснить их прочь.

- Здесь... - прошептала Меллиса, ее голос был беззвучным хрипом. Она стояла, пошатываясь, ее взгляд был устремлен не на ворота, а чуть в сторону, вдоль стены. - Там... сильнее всего. Холод... и голос... Он зовет... из земли.

Адель и Эмма переглянулись. Меллиса, казалось, стала чувствительнее к проклятию, ее рана, ее слабость делали ее проводником. Они пошли вдоль стены туда, куда указывала Меллиса. Камни кладки были шероховатыми, покрытыми мхом и лишайником, холодными на ощупь. Через несколько десятков метров они наткнулись на пролом в стене - не ворота, а грубо выломанный проход, заваленный обломками кирпича. Кто-то или что-то проделало этот путь давно. Или недавно.

Через пролом они ступили на территорию кладбища.

Атмосфера сменилась мгновенно. Если за стеной было тяжело, то здесь стало невыносимо. Воздух был мертвым, лишенным жизни, как в герметично запечатанном склепе. Каждый вдох обжигал легкие холодом и тленом. Тишина была абсолютной - ни шелеста листьев (хотя деревья стояли голые), ни крика ночной птицы, ни даже ветра. Только их собственное прерывистое дыхание и стук сердец, гулко отдававшийся в черепной коробке.

Кладбище было старым, заброшенным. Надгробия, большинство из которых почернели, покосились или вовсе рухнули, стояли как кривые, сломанные зубы на челюсти великана. Статуи ангелов с отбитыми крыльями и лицами взирали на них пустыми глазницами, их каменные одежды, покрытые толстым слоем серого лишайника, казались погребальными саванами. Кресты скривились под тяжестью времени, некоторые были оплетены корнями деревьев, которые здесь выглядели особенно зловещими - черными, скрюченными, как руки сведенных судорогой скелетов. Тропинки заросли бурьяном и колючей ежевикой, цеплявшейся за одежду. И везде - запах. Концентрированный запах могил, сырой земли, разложения, смешанный с той самой сладостью проклятия. Он висел в воздухе тяжелым, неподвижным облаком.

- Туда... - Меллиса указала рукой вглубь кладбища, к самому старому, самому заброшенному участку, где надгробия были почти полностью поглощены землей и мхом, а деревья стояли особенно густо. - Голос... громче... И холод... Ледяной иглой... прямо в сердце...

Они пошли, пробираясь сквозь заросли. Каждый шаг по этой земле был кощунством. Казалось, что мертвые под ногами не спят, а наблюдают. Адель чувствовала тяжелые, незримые взгляды, идущие из-под могильных плит, из темных глазниц статуй. Воздух сгущался, становился вязким, как болотная жижа. Идти было все труднее. Холод пронизывал до костей, сковывая мышцы. Даже дыхание вырывалось белыми клубами пара, которые тут же растворялись в мертвой тишине.

Эмма вдруг остановилась, схватившись за голову.
- Картины... - простонала она. - В голове... Женщина... Бледная... Кричит... Боль... Так много боли... И кровь... Ребенок... Тишина... - Она закачалась. - Это она... Та самая женщина... Из могилы...

Меллиса закивала, ее лицо исказилось от внутренней боли.
- Да... Она... Зовет... Не отпускает... Говорит... "Моя боль... Моя сила... Не отдам..."

Адель не видела образов, но чувствовала волну отчаяния и ярости, накатывающую из глубин земли под ногами. Чистая, неутоленная боль рождения и смерти, законсервированная на века. Топливо проклятия.

Наконец они вышли на крошечную, затерянную полянку среди древних, черных дубов. В центре ее, почти полностью скрытая слоем мха, опавших листьев и колючего кустарника, стояла маленькая, низкая плита. На ней едва читалась полустертая надпись: "Анна Волкер... и дитя ее нерожденное... упокой Господи...". Рядом - вторая плита, еще меньше, без имени, просто: "Младенец. 1883". Могила женщины, умершей при родах, и ее ребенка. Источник.

Здесь холод был физическим ударом. Он обжигал лицо, сковывал легкие. Запах тлена достиг такой концентрации, что у Адель запершило в горле, и она едва сдержала рвотный позыв. Тишина стала абсолютной, звенящей, как натянутая струна перед разрывом. Даже их собственные шаги по хрустящей мерзлой траве казались кощунственно громкими.

Земля над могилами Анны Волкер выглядела... неестественной. Она была не просто утоптанной или заросшей. Она была бугристой, как будто под тонким слоем дерна и мха что-то шевелилось, дышало. И она была темнее, чем вокруг, почти черной. От нее исходила та самая пульсация, которую Адель ощущала от земли в шкатулке Изабеллы, только в тысячу раз сильнее. Тупая, медленная, мощная, как сердцебиение спящего колосса.

- Корни... - выдохнула Адель, доставая из кармана складной нож, который чудом уцелел при всех перипетиях. Лезвие блеснуло тускло в лунном свете. - Здесь они. Настоящие. Нам нужно... выкопать их. Уничтожить.

Но как? Огня не было. Соли почти не осталось - лишь жалкие крупицы на дне кармана, куда ссыпали остатки скраба. Вода? Здесь не было воды. Только холодная, пропитанная проклятием земля.

- Копать... руками? - Эмма посмотрела на свои ладони, на перевязанную руку. Она была бледна как смерть.

- Чем можем, - Адель опустилась на колени перед бугристой землей могилы Анны. Холод камня и мерзлой почвы мгновенно проник сквозь ткань брюк. Она вонзила лезвие ножа в черную землю.

Земля вздрогнула. Не метафорически. Физически. Весь бугорок под ее руками содрогнулся, как живой. Из разреза, который она только что сделала, сочилась не земля, а густая, черная, блестящая жижа, та самая, что была в шкатулке, только свежая, живая. И запах... Запах ударил с новой силой - кровь, болото, сера и невыносимая боль.

- Она не хочет! - закричала Меллиса, отшатываясь. - Слышите? Кричит! Анна кричит! От боли!

Внезапно земля вздулась прямо под руками Адель. Из разреза, из черной жижи, вырвался тонкий, черный корешок. Он был не как те, что были в квартире. Он был толще, жилистее, покрыт не гладкой кожей, а мелкими, острыми чешуйками, как у змеи. И на его конце не было "глаз". Вместо них был рот. Крошечный, круглый, беззубый, но пульсирующий темной пустотой. Он метнулся к руке Адель, к ее запястью, к метке от лепестка.

Адель отдернула руку, но корешок был быстрее. Его "рот" прилип к коже запястья рядом с красным следом. Холодный, липкий ужас пронзил ее. Она почувствовала не боль, а всасывание. Как будто корешок вытягивал из нее что-то - тепло, жизнь, волю.

- Нет! - заорала она, пытаясь оторвать его другой рукой. Но корешок был невероятно силен и прилип намертво. Его чешуйчатое тело извивалось.

Эмма бросилась ей на помощь, пытаясь схватить корешок, но из земли рядом вырвался второй такой же. Он метнулся к ее раненой руке, к черным прожилкам вокруг повязки. Эмма вскрикнула и отпрянула.

Меллиса стояла в стороне, замершая. Ее глаза были закрыты, лицо искажено какой-то внутренней борьбой. Черное пятно на ее щеке пульсировало, раздуваясь, как фурункул. Из-под повязки сочилось больше черной жидкости.

- Она... предлагает... - прошептала Меллиса, ее голос звучал чужим, наложенным поверх ее собственного. - Анна... Она устала... Она хочет... покоя... Но боль... боль держит... Она говорит... "Отдай себя... Стань сосудом... И я отпущу других..."

Адель, отчаянно дергая рукой, пытаясь оторвать впившегося корешка, поняла. Проклятие предлагало сделку. Как Изабелле. Стать новым садоводом. Принять боль Анны, ее неутоленную силу, в себя. Стать корнем. И, возможно, освободить Эмму и Меллису? Или это была ложь?

В этот момент земля на могиле Анны Волкер взорвалась. Не грязью, а клубком десятков таких же чешуйчатых, черных корешков с пульсирующими "ртами". Они извивались, как змеиное гнездо, и метались во все стороны - к Адель, к Эмме, к замершей Меллисе. Воздух наполнился шипением, похожим на злобный шепот, и тем самым детским плачем, который теперь звучал не жалобно, а торжествующе.

И тогда Меллиса открыла глаза. Но это были не ее глаза. Они были черными, без белка и зрачка, как две капли жидкой ночи. Ее губы растянулись в жуткой, неестественной улыбке.
- ПРИНИМАЮ, - прозвучал из ее рта голос, который был смесью ее собственного, плача младенца и скрипучего шепота старухи. - Боль твоя - моя. Сила твоя - моя. Я - Корень теперь.

Черное пятно на ее щеке лопнуло. Из него хлынул поток черной, блестящей жижи, но не наружу, а внутрь, впитываясь в ее кожу, расползаясь по лицу, шее, как черная паутина. Меллиса (или то, что было ею) подняла руки. Корешки, тянувшиеся к Адель и Эмме, замерли. Весь клубок корней на могиле затих, повернув свои "рты" в сторону Меллисы. Атмосфера кладбища сгустилась до предела, наполнившись немой, зловещей экспектацией - ожиданием.

Адель воспользовалась моментом. Она изо всех сил рванула руку, отрывая впившийся корешок с кусочком кожи. Черная жижа брызнула. Она отползла назад, к Эмме. Та смотрела на Меллису с ужасом, смешанным с пониманием. Меллиса принесла себя в жертву. Стала сосудом. Но что теперь?

Существо, бывшее Меллисой, повернуло к ним свои черные глаза. Улыбка стала шире, жутче.
- Род не прервется, - проскрежетал ее голос, теперь уже почти нечеловеческий. - Он углубляется. Вы - следующая вода. Ваша кровь - удобрение. Изабелла... ждет.

И тогда из-за древних дубов, из мрака между надгробий, вышли фигуры. Не две. Много. Десять? Пятнадцать? Это были Цветочные Стражники. Каждый - черный, скрюченный, как обугленное дерево, увенчанный огромным черным пионом. И в сердцевине каждого цветка горели знакомые глаза. Глаза Эндрю... И глаза других, незнакомых мужчин и женщин, чьи лица мелькали в полумраке - все с фамильным сходством. Все из их рода. Поглощенные проклятием в разное время. Они шли медленно, неотвратимо, окружая поляну. Их ветви-руки были протянуты к Адель и Эмме. Запах черных пионов заполнил мир.

Меллиса-Корень стояла в центре, у могилы Анны, ее черные глаза сияли холодным, нечеловеческим светом. Она была центром паутины. Живым алтарем древнего зла.

Они были в ловушке. На старом кладбище. В сердце проклятия. И единственный выход, казалось, вел вниз, в могилу, к корням. Или вверх, в черные лепестки цветов на головах Стражников. Адель сжала лезвие ножа до боли в костяшках пальцев. Блокнот в кармане был бесполезным куском бумаги. Расследование закончилось. Начиналась битва за само право не стать удобрением для этого вечного, ненасытного сада смерти. Вокруг сжималось кольцо теней, и воздух гудел от подавленной ярости и голода.