Сломанные шипы 18+

«В основном, свободу человек проявляет только в выборе зависимости»

— Герман Гессе

Я хотел написать Розали десятки раз за этот день. Пальцы тянулись к телефону, даже если я не знал, что именно отправить. Даже если внутри всё время звенело чувство, будто мы балансируем на острие ножа, и каждое неверное слово может всё обрушить. И да, в этом была только моя вина.

Но я всё равно не мог и не хотел жалеть о нашей ночи. Не тогда, когда впервые смог просто быть с ней. Не как Рио, не как член банды, не как человек, на котором висят долги и обязательства. Просто как мужчина рядом с девушкой, которую он любит. Это было как наш маленький остров, где не существовало ни Камморы, ни чужих глаз, ни тяжёлых разговоров, а только мы, прикосновения, поцелуи, её дыхание и честь быть для неё единственным. Её руки на мне задерживались дольше, чем нужно, словно она боялась, что я исчезну, и я сам держал её крепче, чем должен был.

   Так продолжалось до утра.

   Пока магия ночи не развеялась телефонным звонком от её матери. Если я не жалел о нашей ночи, то справиться с чувством вины было сложнее. Это было слишком близко. Слишком откровенно. Её тёплое тело под моей рукой, эти едва заметные вздохи, мягкая кожа под пальцами — всё это было далеко не про случайную ночь. И я позволил себе в ней слишком много. Слишком позволил ей поверить, что я — тот, кто останется. И, чёрт возьми, на какое-то время я в это тоже поверил.

   Я не хотел, чтобы наша ночь закончилась на такой ноте. Не хотел, чтобы в её глазах осталось хоть малейшее сомнение, будто я просто взял то, что хотел, и отстранился. Но внутри меня уже назревала буря, и я не знал, как выбраться из той задницы, в которую вляпался. Моя банда, Каммора, долг брата. Было одно, в чём я был уверен: всё это — не её проблема. Не её груз. Это моя история, мои ошибки и моя ответственность. И разбираться с ними должен был я. Сам.

Но как бы я ни пытался отгородить её от этого, было очевидно, что я плохо с этим справлялся. Мысль о том, что моя нерешительность, моя слабость, моё бессилие могут ранить Розали, заставить её жалеть, чувствовать себя ненужной и брошенной — сводила меня с ума. Это было хуже, чем любая угроза со стороны врагов. Потому что, в отличие от них, я мог навредить ей не случайно и не специально, а просто... будучи собой.

— Хватит молчать так, будто разочарован, — выпалил мой брат Даниэль, который сидел на пассажирском сидении отцовского внедорожника, пока я был за рулём.

— «Будто»? Даниэль, ты серьёзно? — мой голос был далек от спокойствия, не сильно подбирая в этот момент свои слова. Меня это и не волновало.

Периферийным зрением я заметил, как одна его рука сжалась в кулак, а губы стали тонкой линией.

— Всё не так, — пробормотал он себе под нос, но слишком быстро, как для чего-то, что было бы правдой.

— Что не так? — выпалил я. — То, что в твоём грёбанном шкафчике, где должны были храниться книги и тетрадки, нашли пакетик с порошком?

Да, именно это. Пакетик с порошком в шкафчике Даниэля мгновенно перекрыл все мои мысли, весь мой контроль над ситуацией. Я видел перед глазами директора, учителей, одноклассников, их косые взгляды, шепоты, догадки. Я понимал, что это не просто ошибка подростка — это удар по всей семье. Репутация, доверие, будущее Даниэля, мои собственные нервы — всё было на грани.

   Было страшно. Потому что теперь мне приходилось думать не только о себе и о брате, но и о том, как сохранить контроль над всей этой разваливающейся ситуацией, которая ставила его под угрозу.

— Меня ж не исключили, а только отстранили, — пробормотал он, выкручивая себе пальцы рук до хруста.

— И это, блять, не твоя заслуга, — выплюнул я, как змея свой яд.

   Я припарковался возле места, которое было достаточно непривычным для нас двоих.

   Мама пока была на работе и не знала о том, что происходит. Но я не понимал, как рассказать ей о своём плане на Даниэля. Она заслуживала намного большего, чем получала каждый день от своих сыновей. Но ночной разговор с Розали, когда мой брат пропал, кое-что во мне прояснил: чтобы помочь брату, мне нужно было выключить свою гордость и злость (что не очень получалось), и признать очевидное — его наркомания была болезнью, зависимостью, а не просто подростковым бунтом.

Мне было так сложно принять это, потому что я воспринимал его поражение, как своё личное. Я должен был быть старше, его опорой, заменить ему отца, но чувствовал, как облажался на каждом шагу. Внутри меня боролись гнев, страх и стыд: гнев на него за бездумность, страх за его жизнь и стыд за то, что я не сумел защитить, не сумел вовремя заметить, что он тонет. И в этой буре мыслей я пытался остановиться и осознать, что настоящая помощь не в контроле или упрёках, а в присутствии — быть рядом, когда ему тяжело, даже если я сам не знаю, как справиться.

— Даниэль, — начал я тихо после глубокого выдоха, пытаясь в этот раз удержать контроль над голосом. — Это не про наказание или унижение. Это про тебя. Пока ты не примешь, что у тебя проблема, ты не сможешь ничего изменить. И я никак не смогу тебе помочь.

— Мне не нужна помощь, — раздражённо пробормотал он.

— Может, и так, — сказал я, не сводя с него взгляда. — Тогда смотри.

Я завёл Даниэля по узким коридорам старого здания на окраине города. Он хмурился, что-то бурча себе под нос, а я молчал, чтобы не давить словами. На первом этаже мы зашли в комнату, где люди с пустыми глазами сидели на полу или прислонялись к стенам, тянув из трубок или игл. Здесь не было веселья, смеха, какого он, наверное, ожидал. Какого он привык наблюдать на своих вечеринках. Только усталость, боль и пустота.

— Видишь их? — спросил я тихо. — Это не кайф, который ты привык ощущать. Это не приключение. Это жизнь, которую наркотики уже сломали. Каждый здесь когда-то думал, как ты, что «может контролировать». А теперь смотри на них. Живут только потому, что ещё дышат.

Даниэль замер, глаза сжимались, но не от удовольствия, а от чего-то, что почти напоминало страх. Он пытался отвернуться, но я удержал его взгляд.

— Это — реальность. И если ты не остановишься сейчас, через год-два эти лица будут твоими. Ты готов к этому, Даниэль?

   Он начал тяжелее дышать, и я испугался, что у него могла начаться какая-то паническая атака. Его вдохи были рваными, будто он пытался вытолкнуть из себя всё, что видел. Глаза бегали по лицам вокруг — пустым, серым, с проваленными щеками и ввалившимися глазами.

— Они все когда-то были, как ты, Даниэль, — дожимал его я. — С друзьями, планами, весельем, желанием потусить на вечеринке, влиться в тусовку, получить лёгкий кайф. С любимыми девушками, пока те не бросили их.

Даниэль на секунду зажмурился, будто хотел отгородиться от моих слов, а потом резко развернулся и почти бегом вышел из комнаты. Я пошёл за ним, наблюдая, как его плечи тяжело вздымались, выдавая и злость, и что-то ещё, чего он пока не умел называть.

— Они позволили своей зависимости украсть у них всё, — догнал я его.

   Он остановился, как вкопанный.

— Она уже забрала у меня Каталину... — выдохнул он, не глядя на меня. Голос дрогнул, пальцы судорожно сжались в кулаки. — Она ушла, потому что сказала, что больше не могла смотреть, как я убиваю себя.

   Мне было тяжело распознать его голос — в нём не было привычной дерзости, только глухая усталость и какая-то пустота. Может, что-то похожее на обиду, но пока непонятно на кого.

— И ты должен понять, почему, — сказал я тише, но твёрдо. — Она не предала тебя, Даниэль. Она спасала себя. Ей было больно, она любила тебя, но любовь не вытаскивает из ямы, если ты сам в неё лезешь. Ты сам оставил её одной в этой борьбе.

Он отвернулся, сжав челюсти так, что на скулах заходили жилы.

— Значит, я для неё не стоил того, чтобы остаться? — процедил он со злостью и беспомощностью в голосе.

— Нет, — покачал я головой. — Значит, ты не дал ей шанса остаться. Ты же помнишь — она вернулась, когда ты тогда завязал. Она тянула тебя, пока могла, даже когда ты сидел только на травке. Но потом ты сам перешёл ту черту, и она просто... перестала тянуть, потому что ты уже тянул её за собой вниз.

Он отвёл взгляд, будто мои слова были слишком тяжёлыми, чтобы встретиться с ними лицом к лицу. Челюсть у него сжалась так, что на скулах выступили жёсткие линии, а пальцы продолжали терзать подол куртки.

Я знал, что сейчас внутри него всё кипело — обида на Каталину, обида на меня, на весь грёбаный мир. Но под этим слоем ярости был страх. Он понимал, что я прав, просто не мог это признать вслух. Я видел этот взгляд — растерянный, полон той самой боли, от которой он пытался убежать, прячась за дозами. И в этот момент мне было его до чёрта жалко, даже несмотря на всё, что он натворил. Потому что это был мой брат. И он стоял на краю, балансируя между тем, чтобы вернуться, и тем, чтобы рухнуть окончательно.

— Я... — он прочистил горло. — Я не знаю, что мне делать, Рио. Не знаю, как завязать. Я даже не понимаю кто я, кем хочу быть и что чёрт возьми делать со своей жизнью. Ты говоришь, чтобы я поступал в университет. А часть меня не знает ничего, кроме мотоклуба в котором ты. Я хочу быть достойным. Достойным быть твоим братом, достойным быть парнем Каталины, достойным сыном... не только для мамы, но и для отца, даже если я почти не помню его. Но я будто оступаюсь на каждом шагу.

В этот момент злость и раздражение остались позади. Передо мной стоял мальчишка, который впервые по-настоящему испугался самого себя. Мне впервые не хотелось его убеждать в том, что мой мотоклуб — не место для него. Мы решим это позже, когда решим его другие проблемы. Вместе.

— Ты только на начале своего пути, Даниэль, — я положил руку на его плечо. — И это нормально — бояться, не понимать, куда идти, сомневаться в каждом шаге. Но это не значит, что ты бессилен. Только ты можешь признать, что у тебя проблема, и позволить себе помочь. Никто другой не сможет пройти этот путь за тебя.

   Я видел, как его плечи дрожат, как грудь поднимается и опускается неровно, будто сам воздух тяжело проходил через легкие. Его глаза блестели от слёз, но он всё ещё пытался удерживать маску злости и упрямства.

— Я знаю, что это страшно, — продолжил я тихо, — страшно смотреть правде в глаза. Страшно думать о том, что потерял, о том, кого уже не вернуть. Но каждый раз, когда ты выбираешь сделать хоть маленький шаг к себе, к жизни, к возможности всё исправить, — я сжал его плечо крепче, — Это уже победа. Даже если тебе кажется, что это ничтожная победа, она имеет значение.

   Он немного отстранился, но глаза всё ещё не отрывались от меня. Я видел там смесь боли, страха и желания поверить в мои слова. Тишина, которая последовала, была густой, почти ощутимой. Я понимал, что внутри него идёт настоящая битва — между страхом и желанием жить, между болью и надеждой. И хотя он ещё не сказал ни слова, я знал, что что-то внутри него сдвинулось.

— Что мне делать? — глухо спросил он.

Впервые он не спорил, не бунтовал. А искренне просил совета так, будто доверял мне. Так, будто видел во мне авторитета — человека, который мог ему помочь и на которого можно было положиться.

— Первый шаг — честно признать проблему, — сказал я настолько мягко, насколько мог. — Ты уже сделал это. Второй — не пытаться делать это в одиночку. Есть места, где люди поймут тебя, не будут осуждать, смогут помочь бороться с этим шаг за шагом.

— Какие места? — голос Даниэля граничил с подозрением. 

— Реабилитационные центры, — прямо ответил я без преувеличения. — Там не просто лечат зависимость, там учат жить заново. Специалисты научать тебя снова доверять себе, видеть, что у тебя есть выбор. Я долго думал, что твоя наркомания — всего лишь твоя вредность. Но это болезнь, Даниэль. Не та, которая делает тебя слабым. А та, которая сделает тебя сильнее.

   Даниэль был гордым, что у него было от меня.

   Я сам долгое время не мог воспринимать зависимость Даниэля, как болезнь. Будто это была моя личная слабость. Я смотрел на него и понимал, как легко можно запутаться в этих чувствах — вины, стыда, злости. Потому что зависимость — она не просто ломает тебя, она ломает и всех вокруг. И чем дольше ты сопротивляешься, тем глубже падаешь. Даниэлю тоже было сложно признать в голос, что у него есть проблема. Но это было лишь признаком силы, а не слабости.

— И опять ты влетишь в кругленькую сумму из-за меня, — сказал он с хриплым смешком, пока глаза боролись со слезами.

   Я криво улыбнулся и впервые за долгое время обнял его, как брата.

— Мне плевать, — я потрепал его по волосам. — Главное, чтобы это было не зря. Не из-за меня, не потому что я чего-то от тебя ожидаю. А ради тебя, ради твоего будущего.

Он криво усмехнулся, незаметно вытирая щёку.

— А если я сорвусь? Если не смогу? — его голос был тихим, почти детским. Он не смотрел на меня, уставился куда-то в землю, будто там мог найти ответ.

— Тогда мы начнём сначала, — ответил я так уверенно, что сам удивился, откуда во мне взялась эта твёрдость. — Ты не обязан пройти этот путь идеально. Ты просто обязан его пройти.

   Он кивнул, но уголки губ дрогнули, словно он балансировал между тем, чтобы усмехнуться и чтобы разрыдаться. Я видел, как его пальцы чуть подрагивают, как он глубоко втягивает в себя воздух, будто пытается вдохнуть хоть каплю веры в себя.

— Ладно, — выдохнул он. — Поехали.

   Мы молча пошли к машине. Воздух был холодный и липкий, с запахом вечернего города. Даниэль опустил плечи, засунул руки в карманы, а я шагал рядом, иногда задевая его локоть, чтобы он не проваливался в свои мысли слишком глубоко. Когда мы сели в машину, он сразу уткнулся лбом в стекло, глядя на огни улиц.

   Я завёл двигатель, и в салоне повисло напряжённое, но странно спокойное молчание — будто мы оба понимали, что впереди будет тяжело, но уже сделали первый шаг.

— Я боюсь говорить маме, — признался Даниэль, когда мы припарковались под окнами квартиры, в который мы когда-то жили все вместе.

   Я посмотрел на него, зная, что он не боялся криков, упрёков, физического насилия. Он боялся другого — её разочарования. Того взгляда, в котором вместо гнева будет только тишина и усталость. Взгляда, который говорит: «Я так надеялась на тебя». Он отвернулся к окну, и отражение в стекле показало мне его глаза — покрасневшие, блестящие, но он всё ещё упрямо держался.

— Она верит, что я лучше всего этого. Я ведь обещал ей измениться. И я не хочу убивать в ней эту веру.

— А может, наоборот, — сказал я. — Если ты скажешь ей правду, у неё появится шанс поверить в тебя по-настоящему. Не в выдуманного сына, а в того, который готов бороться, даже если уже падал.

   Даниэль сжал губы и пару секунд молчал, а потом едва слышно выдохнул.

— Я не знаю, смогу ли.

— Сможешь, — сказал я, и не потому что был уверен, а потому что он должен был услышать это сейчас. — И я буду рядом.

   Он встретил мои слова еле заметным кивком.

— Ты... — он слегка запнулся, будто взвешивал свои слова, будто они давались ему тяжело. — Ты останешься у нас с ночёвкой сегодня?

   Я посмотрел на дом передо мной — знакомый, но уже будто чужой. Окна, за которыми когда-то слышался родительский голос и запах выпечки, теперь казались темнее, чем я помнил.

Во мне сжалось что-то странное — смесь ностальгии и боли. Я не планировал оставаться, но в его голосе было что-то... будто он снова был тем мальчишкой, который просил меня не уходить играть без него во двор. Не братом, упрямо тянущим себя на дно, а моим младшим братом, который, возможно, впервые за долгое время хотел, чтобы я был рядом.

— Ладно, — выдохнул я, чувствуя, как его плечи немного опустились от облегчения. — Останусь.

Даниэль коротко кивнул, стараясь скрыть, что это для него важно. Мы вышли из машины, и я поймал себя на том, что иду чуть ближе к нему, чем обычно. Не для того, чтобы контролировать, а чтобы он знал — я здесь.

***
Разговор с мамой прошел достаточно тихо, но с той тяжестью, которая давит даже сильнее криков. Она сидела на краю дивана, поджав ноги, и слушала, как Даниэль, запинаясь, рассказывает про наркотики, про срыв, про то, что он больше не справляется один. Я видел, как её руки дрожат, но она держала себя в руках, словно боялась, что если даст волю эмоциям — всё рассыплется.

   Иногда она бросала на меня быстрые взгляды, будто искала подтверждения, что он говорит правду. Я кивал. Когда он закончил, в комнате повисла тишина. Только часы на стене мерно щёлкали, отмеряя секунды. Мама глубоко вдохнула, вытерла слёзы, которые всё-таки успели скатиться, и тихо сказала:

— Значит, поедешь в центр. И я буду рядом с тобой, Даниэль. При каждом твоём взлёте и каждом твоём падении.

   Даниэль кивнул, и в этот момент я понял — этот разговор был сложнее, чем всё, что его ждёт впереди.

На утро я проснулся раньше всех, сделал пробежку и разминку на детской площадке напротив дома. Воздух был прохладный, и он здорово прочистил голову после вчерашнего. Вернувшись, я тихо прошёл на кухню, чтобы не разбудить ни маму, ни Даниэля. Сейчас я сидел за столом и внимательно смотрел на тёмный экран телефона, который лежал напротив меня. Горьковатый вкус кофе без молока цеплялся за язык, заставляя возвращаться в реальность.

— Давно не спишь? — тихо и неожиданно послышался голос мамы сзади.

Она мягко положила руку на мою спину буквально на долю секунды, пока не прошла чуть дальше, делая кофе для себя.

— Я всегда стараюсь вставать в шесть утра, — слегка улыбнулся ей я, чувствуя, как тепло от её короткого прикосновения ещё держится на спине.

Мама кивнула, наливая себе кофе, и на секунду задержала взгляд в окно, будто там она пыталась найти что-то, что давно ушло. Пар от её кружки смешался с ароматом моего остывающего кофе.

— Знаешь, я иногда скучаю по тем временам, когда мы жили все вместе, — сказала она тихо, но не без теплоты в голосе. — Когда утром мы все завтракали за одним столом, когда я могла заботиться о вас.

Я чуть нахмурился от ощущения ностальгии, которое накрыло меня.

— Я горжусь тобой, Рио, — продолжила она, уже улыбаясь чуть теплее. — Не только как сыном, но и как старшим братом.

   Я громко вздохнул, снова переводя взгляд на чёрный экран телефона. Розали не писала мне, а я не писал ей. И каждое мамино слово напоминало мне причину этого.

   Я не мог их подвести.

Ни маму, которая всё ещё верила в меня, ни Даниэля, который сейчас был на грани. В то же время я ощущал себя последним подонком: моё молчание подводило Розали. Вероятно, она расстроилась или даже обиделась из-за того, что я так и не сказал, хочу ли я знакомиться с её семьёй.

И чем дольше я откладывал, тем острее чувствовал вину — словно использовал её доверие и тело, не имея права на эту привилегию. Я ненавидел то, что после нашего первого секса Розали сидела дома, ощущая себя брошенной, отвергнутой, вместо того чтобы наслаждаться теплом и вниманием, которым я хотел её окружить.

Казалось, каждая минута молчания превращалась в кирпич в стене между нами. И в глубине души я понимал: если не сделаю шаг сейчас, если не скажу хотя бы что-то честное, эту стену между нами будет невозможно разрушить.

— Что-то случилось, Рио? — медленно протянула мама, садясь возле меня за обеденный стол, отвлекая меня от потока мыслей.

— Нет, всё в порядке, — быстро ответил я, натягивая привычную улыбку.

   Я никогда не рассказывал маме о своих проблемах и так же никогда не обсуждал с ней девушек. Даже про историю с Джейн она знала очень поверхностно. Защищать маму — то, чему учил меня отец и то, чем я руководствовался всю жизнь. Защищать её от лишних забот, тревог, от того, что могло бы её ранить.

Нас охватила короткая тишина.

— Я знаю, Рио, что из-за смерти отца тебе пришлось рано повзрослеть, — неожиданно для меня начала она. — Тебе пришлось взять ответственность за себя, за нас с Даниэлем, научиться зарабатывать деньги. Деньги, происхождение которых я даже не хочу знать, — она на секунду запнулась. — Не хочу, потому что я мама, которая любит тебя больше всего на свете. И я никогда не хотела, чтобы тебе приходилось быть таким взрослым так рано. Чтобы на твоих плечах лежала тяжесть, которую никто не должен нести один.

Она посмотрела на меня с такой искренностью, что я почувствовал, как сердце сжимается. Каждое её слово напоминало мне о том, как сильно она скучает по тем временам, когда мы были всей семьёй, когда дом был полон смеха и простых радостей.

— Но я горжусь тем, как стойко ты прошёл все эти испытания, — пыталась заверить она меня. — Но это не значит, что ты не можешь тоже просить о помощи. Даже меня.

   Я перевёл взгляд на её слегка дрожащие руки, когда она держала чашку с кофе. В этой дрожи было что-то родное и одновременно печальное — напоминание о том, как мало я приходил к ней в гости, чтобы просто спросить «как дела?», а не только переводить ей деньги на карточку.

— Всё нормально, мам... — я кинул сухой смешок, будто сам себе не верил. — Наверное. Просто иногда мы влюбляемся не в тех людей.

   Меня обдало жаром, потому что я не привык говорить о своих чувствах. Особенно со своей мамой. Но любая помощь была бы кстати, даже если я не мог рассказать ей всего. Всё же у неё было намного больше опыта в этом, чем у меня. Чего только стоит крепкий и долгий брак с отцом и то, что она так и не смогла его отпустить даже спустя столько лет после его смерти.

— Не в тех? — её голос был напряжён. — Как в Джейн?

   Я скривился, будто съел целый лимон.

— Я никогда не любил Джейн, — отрезал я. — И эта девушка точно на неё не похожа. Проблема скорее во мне.

— Ты причинил ей боль? — спросила она уже мягче, но в её голосе всё ещё звучало напряжение.

Я не хотел этого признавать. Не хотел думать в подобном ключе, особенно ещё не поговорив с Розали напрямую. Но некоторые вещи звучали слишком очевидно, чтобы отрицать их.

— Думаю, да, — признался я. — Мы... с разных миров. Я с самого начала понимал, что это ни к чему не приведёт.

— Но она думала иначе, — тихо добавила мама, сразу же догадавшись.

— Похоже, что так.

— Но ты ведь любишь её? — она чуть наклонилась вперёд, будто хотела прочитать ответ в моём лице. — Если да, в чём тогда проблема? Даже если ты ошибся, объяснись с ней.

   Это звучало так просто с её уст. Но в моей голове я не заслуживал объяснений. Та и сам толком не знал, что ей сказать.

— Она заслуживает того, чтобы я вообще не совершал ошибок, — выдохнул я, чувствуя, как в груди что-то болезненно сжимается.

— Невозможно жить без ошибок, Рио, — мама покачала головой, и на её губах появилась печальная улыбка. — Ошибки — это не приговор. Это шанс всё исправить.

— Тут не тот случай, мам, — я отвёл взгляд. — Я бы сказал, что у неё с этой ситуацией меньше проблем, чем у меня.

   Нас снова накрыла тягучая тишина.

Во мне всё сильнее нарастало дикое, почти животное желание — забрать Розали себе, любить её так, как никто и никогда, просыпаться рядом, строить с ней жизнь, которой у меня никогда не было. Но рядом с этим жгучим желанием шёл и липкий, холодный страх. Страх не за себя, а за последствия, которые наше признание повлечёт. Её кузены и братья были отмороженными ублюдками, и это даже мягко сказано. Они уже сейчас смотрели на меня, как на чужака, которому не место рядом с ними в одной комнате. Я видел их худшие стороны, то, чего она, возможно, никогда не видела. И был уверен, что если дойдёт до настоящей конфронтации, они не станут разбираться, кто прав, а кто виноват. Для них я всегда буду врагом.

Я не переживал за свою жизнь так, как за маму и Даниэля. Мне было плевать, если что-то случится со мной, но если хоть один из этих ублюдков приблизится к ним, я себе этого не прощу. И я до конца не знал, сможет ли Розали со всей своей мягкостью и добротой, действительно встать между мной и своей семьёй.

И был ещё Луис. Я знал его достаточно, чтобы понимать: убивать меня он, может, и не станет, но прощать — тем более. В Наездниках Штурма уважение стоило дороже денег, и я рисковал потерять всё разом. Стоило им узнать, что я не просто водился с девушкой из Камморы, но и лгал об этом — и моё имя можно будет вычёркивать. Я останусь никем.

А в нашем мире «никто» — это гораздо хуже, чем мёртвый.

— Рио... — мама посмотрела на меня долгим, испытующим взглядом. — Это связано с опасностью для тебя?

   Я усмехнулся без веселья.

— Не только для меня.

   Она тихо вздохнула и опустила глаза.

— Я не могу сказать тебе, что делать. Но если эта девушка для тебя важна, ты должен решить, что для тебя дороже — страх или она.

— Иногда это одно и то же, мам, — выдохнул я, проводя рукой по своему лицу.

   Она протянула руку и сжала мою ладонь.

— Тогда хотя бы не исчезай молча. Никогда. Это хуже любого ответа.

   Я кивнул, не в силах смотреть ей в глаза. Внутри всё кричало, что я уже совершаю именно ту ошибку, о которой она предупреждала.

————————————————————————
Вот и первая часть двадцать шестой главы 🏍️

Спасибо вам за девять тысяч просмотров на истории 🫶🏻

Делитесь своими оценками и комментариями 🤎