25 глава от имени Алессио (часть 1)
„Мы сами придумываем себе проблемы, преграды, комплексы и рамки. Освободите себя, вдохните жизнь и поймите, что вы можете все."
— Брюс Ли
Я вытер лицо полотенцем, пропитанным потом, и уставился в зеркало на своё отражение. Красные следы от захватов на шее, синяк на ключице, сбитая кожа на пальцах. Всё как надо.
Только мама, как обычно расстроится. Но я давно привык её расстраивать.
В зале уже никого не было кроме меня. Только так я мог быть один. Один со своими мыслями. Хотя, если быть честным — я не хотел их. Я хотел молчания в голове, чёткого «ничего» — того самого состояния, ради которого шёл в борьбу, в удар, в физику. Но ничего не приходило.
Неделю назад я узнал новость, которая заставляла меня все реже бывать дома. Новость, которая делала меня раздражительным, злым, заставляла каждое утро идти на тренировку, каждый день проводить на работе и каждую ночь выпивать в клубе. Я пытался заглушить в себе всё, что копилось. Слова, которые не сказал. Решения, которые не принял. Ответственность, которую несу — за семью, за имя, за то, что не смог уберечь.
Я помню каждую секунду начала романа с Изабеллой Виттиэло. Как её испуганные глаза превратились в едкие комментарии, а тонкий голос — в стоны удовольствия. Наша связь была фарсом, фантомом, бунтом.
Она бунтовала против своих страхов, против образа «тихой, хорошей девочки», против устарелых традиций Фамилии, в которой женщина должна была быть украшением, молчать и подчиняться. Я — против своих семейных обязательств, против навязанной роли старшего сына, против чувства вины за то, кем стал, и кем никогда не смог быть. Против постоянного ощущения, что я — поломанный мальчик, которого просто удачно подобрали и научили держать спину прямо. Мы оба были чужими в своих мирах, и это сблизило нас быстрее, чем следовало.
Время действий: 3 года назад, Рим.
Изабелла отправилась со своими родителями на месячное путешествие по Италии. Мы не виделись с этой чертовкой уже около трёх месяцев. Конечно, было куда проще дождаться, когда она приедет в Нью-Йорк, но мне до безумия понравилась идея поиграть в охотника. Она точно не будет ожидать моего появления здесь.
Я проследил, как Джианна и Маттео отправились в ресторан, оставив свою дочь одну в номере отеля, думая, что охрана гостиницы сможет её защитить. Но мне не понадобилось много усилий, чтобы пробраться незамеченным.
Она открыла дверь в номер босиком. В лёгком чёрном халате, волосы мокрые после душа, кожа чуть розовая от горячей воды. И глаза. Эти дьявольские, распахнутые глаза, в которых я прочёл всё, что хотел.
— Ты... — выдохнула Изабелла, отступая назад. — Ты в Риме?
— Ага. Не мог дождаться, пока ты соизволишь вернуться обратно в Штаты, Иза, — я шагнул внутрь, даже не спрашивая разрешения.
Она медленно захлопнула за мной дверь, и на секунду — всего на секунду — сделала вид, что возмущена.
— Ты сумасшедший.
— По тебе? Абсолютно, — буркнул я, уже прижимая её к стене.
Поцелуй был как удар током — злой, голодный, слишком долгожданный. Я впился в её губы, сжимая пальцами её талию, будто хотел раздавить эту проклятую дистанцию, что стояла между нами три месяца. Она застонала, царапая мне грудь через футболку, и это был не просто голод — это было отчаяние. Сумасшествие. Тот момент, когда ты понимаешь: ничего и никого больше не хочешь.
— Скажи, что скучала, — прошептал я ей в шею, когда она стянула с меня майку.
— Я тебя ненавижу, — выдохнула она, хватая меня за волосы. — Как ты узнал, где я?
— Я — Каммора, детка, — усмехнулся я. — Я знаю всё.
Она рассмеялась, захлёбываясь воздухом, а потом снова притянула меня к себе. Мы упали на кровать, сбрасывая с себя остатки одежды, будто каждое прикосновение могло нас сжечь. И, наверное, сжигало.
Эта ночь была безумной. Мы ссорились и целовались, орали друг на друга, потом не могли расстаться. Я клялся, что никогда больше не позволю ей исчезнуть. Она кричала, что я разрушу ей жизнь. И всё равно вцеплялась в меня, как будто тонет.
Время действий: сейчас.
Нам было удобно вместе, мне не хотелось менять порядок вещей.
Не потому, что я ничего не чувствовал, а потому что не хотел думать, что чувствую.
С Изабеллой всегда всё было интенсивно. Мы выдыхали друг друга, ссорились до крика, мирились в постели, и снова молчали по три недели, а то и месяца. Но в этом хаосе была логика. Наш ритм, никому не видный, кроме нас.
Но нас объединяла не только страсть.
Изабелла умела слушать. Не как делают это из вежливости, а по-настоящему. Она ловила мои взгляды, читала между строк, слышала моё молчание. Она знала, когда я злой, потому что что-то случилось на встрече с отцом, а когда — просто потому, что снова забыл поесть.
Она умела спрашивать, и при этом не вызывать у меня желания сбежать. Я первый, кто узнал о том, что она пишет. Я единственный, кто знал о том, что она писала бестселлеры под псевдонимом. Потому что глупая Фамилия была словно невидимая клетка, не дающая ей сиять на публике, быть в центре внимания и получать то признание, которое она действительно заслуживала.
Время действий: 2 года назад, Нью-Йорк.
Я вышел из душа, вытирая волосы полотенцем, и увидел, как она сидит на полу, скрестив ноги, с ноутбуком на коленях. Щёлкала клавишами быстро, сосредоточенно, прикусывая нижнюю губу. На ней была моя серая футболка и ничего больше.
В этом был весь наш обычный, хоть и редкий вечер.
— Ты снова пишешь, — заметил я, кидая полотенце на спинку кресла. — Ты же обещала, что сегодня без работы.
— Это не работа, — отозвалась она, не поднимая глаз. — Это... просто сцена. Не могу выкинуть из головы.
Я подошёл ближе и сел на диван за её спиной.
— Можно посмотреть?
Она замерла. Потом слегка кивнула.
Я пододвинул ноутбук и начал читать.
"Он был таким, с кем не строят планы. Не потому, что не хочется, а потому, что слишком страшно. В нём было что-то обречённое — будто если сказать вслух «навсегда», всё развалится. Она не знала, боится ли его потерять или боится, что всё-таки придётся остаться."
Я дочитал, потом медленно закрыл ноутбук. Она так и не обернулась ко мне, просто тихо сказала:
— Это не про тебя, — выпалила она тише, чем должна была.
Она всё же повернулась, её глаза были упрямыми, но в них светилась уязвимость.
— Я просто не хочу говорить «навсегда», — пожала плечами она просто, будто это не имело значения.
— Почему? — поинтересовался я, хоть и не был уверен, что должен был знать ответ на этот вопрос.
Я тоже не хотел говорить «навсегда».
— Потому что «навсегда» — слишком большой срок для чего-то, что мы не можем контролировать, — ответила она. — Жизнь меняется, люди меняются. Я не хочу потом обещаний, которые могут душить меня. Фамилия итак отбирает у меня слишком многое, я не хочу, чтобы кто-то ещё имел надо мной такую же власть.
Я смотрел на неё молча. В тот момент я понял: это не только я боюсь будущего, а она не верит, что оно возможно.
— Изабелла... — я потёр волосы, не зная, что сказать. Я не хотел ничего говорить.
— Не надо, — покачала головой она, уловив что-то похожее на сожаление в моём голосе. — Давай просто быть. Не думать.
Время действий: сейчас.
Тяжело сказать, кто из нас двоих постоянно откладывал разговоры о будущем.
Это было похоже на закон физики — как только она касалась темы, что мы не можем вечно жить между гостиничными номерами и тайными встречами, я тут же переключался, как будто боялся даже услышать эти слова. Я прятался за шутками и пустыми разговорами. На деле боялся повторить ошибки, о которых почти ничего не знал, но которые, казалось, жили во мне где-то глубоко. Генетически.
Но каждый раз, когда я говорил, что устал быть её тайной, делить её с парнями, которые думали, что у них есть шанс с ней — она становилась отстранённой и предлагала просто наслаждаться моментом.
Мы оба были слишком трусливы, чтобы заглянуть в будущее. За пять лет могли не писать друг другу по полгода, и ни разу не обсуждали ни детей, ни свадьбу, ни что-то большее. Изабелла часто жаловалась, что её клан давит на неё — Фамилия не устаёт повторять, что пора выходить замуж и заводить детей. Но она в ответ только смеялась и говорила, что скорее выколет себе глаз вилкой, чем станет пленницей этих ожиданий. Её мечта была — построить карьеру, написать свои книги, быть свободной, и она знала, что брак и семья могут всё это похоронить.
А я в свою очередь боялся потерять то, что у нас есть. Боялся, что если мы заговорим о будущем всерьёз, то всё разрушится. Мне было проще держаться за эти случайные встречи и моменты, которые нам удавалось вырвать у времени и обстоятельств, чем пытаться строить что-то более стабильное. Может, я просто не был готов к ответственности — ни перед ней, ни перед собой. Я слишком боялся своего прошлого, слишком часто чувствовал себя поломанным, чтобы пустить её.
Но почти три месяца назад она решила всё оборвать. Порвать со мной окончательно, даже не дав мне понять, что этому послужило. Но дала понять одно: больше мне не нужно её беспокоить.
— Мы были детьми, Алессио. Сейчас мы выросли и у нас разные пути. Я больше не чувствую ни страсти, ни желания, ни игры. Я иду дальше, и тебе советую того же.
Эти слова звучали в моей голове, как приговор, и я не мог выкинуть их оттуда ни на секунду. Она говорила это так спокойно, будто говорила о смене погоды, а не о том, что мы потеряли друг друга навсегда. Я не пытался её удержать — потому что в глубине понимал: она была права. По крайней мере, в том, что мы оба выросли.
Мои чувства, возможно, тоже изменились и стали глубже, но это — моя ответственность, и ни в коей мере не её. Может, так даже лучше. Я слишком сломлен, чтобы тащить с собой в пропасть ещё кого-то. Изабелла старалась вытащить меня из этой тьмы, но она не была моей спасительницей — и никогда не должна была быть. Это была моя битва, которую я должен был вести один.
Время действий: полгода назад.
В комнате пахло дешёвым виски и сигаретным дымом. Я сидел на полу, прислонившись к стене, стакан едва держался в руке. Изабелла стояла рядом, тихо наблюдая, как я пытаюсь уловить свои мысли.
— Ты опять пьёшь, — сказала она спокойно, но в голосе сквозила забота.
— Что поделать, — я усмехнулся, немного косо глядя на неё. — Иногда кажется, что это единственное, что у меня хорошо получается.
— Ты не должен так себя ломать, — мягко сказала она. — Ты ведь знаешь, что всё не зависит от тех, кто был до тебя.
Я вздохнул, взгляд потух.
— Может, и так. Но иногда думаю, что я — всего лишь продукт каких-то старых ошибок. Нет корней, только пустота.
— Ты не гены, — ответила она. — Ты сам выбираешь, кем быть. Твоя семья сама тебя выбрала. И сделала всё, чтобы ты себя так не чувствовал.
— Моя семья заслуживает лучшего, чем я, — я криво усмехнулся. — Иногда мне кажется, что я — как сломанный инструмент. Им нужен кто-то целый, а не я — с трещинами и царапинами, которые никто не хочет видеть. Я хочу показать, как сильно благодарен им, но будто вечно всё порчу. Я не соответствую их ожиданиям.
Она не отводила взгляда.
— Ты не должен им этого доказывать, Алессио. Они тебя приняли не за твои гены, а за то, каким человеком ты мог стать. Каким человеком ты стал.
Я смотрел в её глаза. В эти тёплые, упрямые глаза, в которых не было ни страха, ни жалости — только вера. В меня. В какого-то чёртового поломанного ублюдка, который даже сам себя иногда ненавидел.
Мои пальцы вцепились в её лицо, в волосы, губы накрыли её губы — грубо, жадно, будто я тонул, и только она могла меня спасти. Она ахнула, но не отстранилась. Руки её сжались в кулаки на моей груди, потом расслабились, обвили меня за шею, и поцелуй стал глубже. Горячее. Страстнее.
Она прижималась ко мне, будто ей не хватало воздуха без меня. И я был таким же. Словно нас обоих наконец прорвало.
Время действий: сейчас.
И почти через три месяца после того, как она поставила точку, неделю назад я узнал о её помолвке с чёртовым юристом Фамилии.
Вот такая у неё новая, чёртова дорога? Стабильная. Безопасная. Предсказуемая. С мужчинами в костюмах, с одобрением отца, с официальными визитами и кольцами на пальце. Без сумасшедших встреч в переулках, без звонков в три ночи, без криков, без страсти, от которой рвёт крышу. Без меня.
Она выбрала то, что всегда якобы ненавидела. Или, может, всегда просто пыталась убедить в этом нас обоих.
Я мог бы сказать, что рад за неё. Мог бы, если бы не хотелось врезать по стене каждый раз, когда я представлял, как этот чёртов юрист целует её в висок. Как держит за руку. Как она ему улыбается. Как он знает её запах. Знает, как она молчит, когда обижена. Как смеётся, когда пьяна.
Чёрт.
— Ты снова пьёшь, — констатировал мой брат, разглядывая пустую бутылку виски возле меня.
Я предпочитал не обременять бармена формальностями — например наливать алкоголь мне в стакан.
— Отвали, — фыркнул я, протирая лицо ладонью. Виски жгло в животе, но мысли жгли сильнее.
Конечно же, Массимо не отвалил.
— Это из-за помолвки или из-за того, что она собирается приехать и погостить у Авроры? — лениво протянул он с абсолютно безучастным голосом, будто говорил о прогнозе погоды, а не том, от чего у меня грёбанное сердце сжимается каждую долбанную секунду.
— Неважно, — покачал головой я. — Всё одно и то же.
Уже не было смысла скрываться перед братом, он итак всё видел и понимал.
— Я понимаю, — наконец сказал он тихо. — Ты злишься. Тебе, наверное, больно. Но, Алессио, ты же сам знал, что всё идёт к этому.
— Я думал, что если мы не говорим о будущем, то это и не случится. Глупо, да? — уголок моей губы поднялся в насмешке. Но я насмехался над собой.
— Это действительно глупо, — ответил Массимо, почёсывая подбородок. — Но и в целом спать с Изабеллой Виттиэло было не очень разумно.
Я лишь фыркнул.
— Я никогда и не искал лёгких путей, — пожал плечами я.
— Почему же не искал? — спокойно протянул моя младший брат. — Вчера ты убил человека на арена Роджера, сегодня ты снова избил себе все костяшки на руках в кровь и бухаешь в баре так, будто завтра тебе не придётся оправдываться перед мамой и папой. Звучит, как достаточно лёгкий путь.
Я поджал губы в раздражении.
В глубине души знал — Массимо прав. Но принимать это было куда тяжелее, чем сломать кого-то ещё или спрятаться за очередной рюмкой. Лёгкий путь... да, снаружи он казался спасением, но для меня это была просто бегство от самого себя. От той пустоты, что тянула вниз, от чувства, что я всего лишь сумма чужих ошибок и пороков.
Почему я выбирал боль и разрушение, вместо мира? Потому что покой казался мне предательством — предательством тех, кто меня не хотел, тех, чьи гены я унаследовал, но никогда не знал. Я пытался доказать себе и им: я не их дитя, я могу быть сильнее. Но сильнее чего, если каждый удар возвращает меня к началу — к тому самому мальчику, которого выкинули, как котёнка?
— Иди к чёрту, Массимо, — пробормотал я, выдохнув и потерев лицо. — Если бы ты хоть раз в жизни чувствовал себя так, будто ты — ошибка, с самого рождения, ты бы не нёс весь этот трезвый, рациональный бред.
Он не ответил сразу. Просто смотрел так, как будто видел меня насквозь.
— Это удобно, знаешь, — наконец сказал он. — Прятаться за прошлым, за генами, за тем, чего ты даже не помнишь. Ты сам выбираешь быть этой ошибкой, Алессио. Не они тебя таким сделали — ты сам себя туда загнал. Нас воспитывали одни родители.
Это были единственные люди, перед которыми мне было стыдно.
И если с папой мы иногда конфликтовали, то мама смотрела на меня так, будто знала, кем я могу стать. Будто верила в меня даже тогда, когда я сам давно сдался. Даже когда я приходил с окровавленными кулаками и отвращением к себе, она просто молча клала лед в полотенце и садилась рядом. Без упрёков и без драм. Только её взгляд — спокойный, тёплый, непрошеный — заставлял меня чувствовать себя маленьким.
Я хотел оправдать это. Хотел быть благодарным. Хотел доказать, что не зря, что я не просто ребёнок от чужих генов, что я не повторю ту проклятую цепочку. Но давление — оно накапливается. Не от слов и не от упрёков, которые я никогда не слышал в свой адрес, а даже от грёбанной тишины. От того, как папа продолжал возлагать надежды. Как Массимо будто бы знал, что я снова всё испорчу.
Я пытался удержаться. Но чем больше хотел стать правильным, тем больнее проваливался. Как будто, чем сильнее старался доказать, что не поломанный — тем больше ломался.
И в этом парадокс.
Я шёл не туда, чтобы доказать, что могу быть другим. А каждый мой шаг только глубже вёл меня в ту самую яму, из которой я хотел выбраться.
— Ты говоришь так, будто я должен проснуться и начать жить как нормальный человек. Как наши родители, как ты, когда женился. — хмыкнул я. — И что делать мне? Тоже жениться? Купить дом, завести собаку и троих детей?
Массимо усмехнулся, но в его глазах не было ни капли насмешки.
— Та нет. Для начала — хотя бы перестать вести себя так, будто нормальная жизнь тебе не по карману. Как чёртова бракованная вещь. Так проще себя называть, чем стараться не облажаться. Даже Изабелла в какой-то момент сдалась. Потому что ты был слишком занят тем, чтобы доказывать, что ты не заслуживаешь её.
— Она тоже всегда говорила, что не хочет брака, — сжав зубы, ответил я. — Не надо спускать всех собак на меня. Может, мне и было удобно, может я не считал себя достойным, но для неё брак тоже был лишним бременем.
— Это уже не имеет значения, думаю, — пожал плечами он. — Она всё равно выходит замуж. Так что доставай свою голову с песка и живи дальше. Хотя бы ради семьи. Или чтобы не выглядеть через пару лет так, как с упаковки сигарет.
Жаль, что он не видел: я скатывался в яму не потому, что наплевал на семью — а потому что отчаянно пытался жить ради неё. Пытался соответствовать, заслужить, быть тем, кем они могли бы гордиться. И каждый раз, когда оступался, каждый раз, когда что-то рушилось, — это был удар под дых, который и бросал меня вниз.
— Ты умеешь поддержать, — сухо посмеялся я.
Массимо ничего не ответил, и, честно говоря, это было даже лучше. Его молчание не звучало как осуждение. Оно просто... было. Как фон, как фонарь в темноте — не мешает, но и пройти мимо не даёт.
Я откинулся на спинку стула и провёл ладонью по лицу. Кожа на костяшках снова сбита — привычная боль. Почти уютная. Лучше, чем думать.
Но мысли не останавливались.
Если она действительно выходит замуж...
Что-то в этом не клеилось. Не с ней. Не с той Изабеллой, которую я знал. Той, что шептала мне, что боится быть чьей-то собственностью. Той, что всегда смотрела на кольца, как на кандалы. И да, может, люди меняются. Но она — не из тех, кто делает резкие повороты.
А потом я снова вспомнил Розали.
Слишком тихая. Слишком внимательная. Слишком подозрительная, когда появилась на кухне в уличном платье и в куртке, которую обычно носила по вечерам. Тогда это показалось мне странным — всего лишь мимолётное ощущение, которое я быстро загнал куда подальше.
Мы все были напряжены, я сам едва держался на ногах, и Розали будто умышленно старалась быть незаметной. Но будто слишком старалась. Я давно начал замечать за ней странности. Как долго она стала спать, как часто переписывалась в телефоне. Её взгляды порой задерживались на экране дольше обычного, и она быстро прятала телефон, как только я или кто-то ещё подходил. Она стала избегать разговоров о себе, словно боялась, что случайно выдаст что-то лишнее.
Сначала я был занят личной драмой, чтобы придать этому должное внимание. Но сегодня она была настолько подозрительной, что игнорировать это почти невозможно. С другой стороны она говорила так искренне, серьёзно и спокойно, что мне не верилось, будто она могла солгать. Но внутренний голос не давал покоя, шептал, что за этой спокойной маской скрывается что-то гораздо глубже.
— Я вижу, что ты снова о чём-то думаешь, — заметил Массимо.
— Розали ведёт себя странно, — отметил я.
Брат не мог видеть этого, как я из-за своего переезда.
— Странно в каком смысле? — нахмурился он.
— Странно в том смысле, что я думаю, что у неё кто-то появился, — мои зубы сжались, а пальцы крепче обхватили стеклянную бутылку.
Мне не нравилась эта мысль. Совсем.
Что у моей маленькой сестрёнки может быть мужчина. Кто-то, кто пишет ей по ночам. Кто-то, ради кого она надевает ту самую чёртову куртку и тихо ускользает из дома, будто я не замечу.
— Появился? — голос Массимо будто не доверял. — Но кто?
Это я бы тоже хотел узнать.
Розали не была общительный, когда дело не касалось круга её семьи. Она держалась особняком даже в кругу семьи — молчаливая, наблюдательная, спокойная. Никогда не устраивала сцен, не строила из себя драму. Просто жила своей тихой жизнью. Или, по крайней мере, так казалось.
— Это я и хочу выяснить, — ответил я. — Она не признается.
— Наверное, защищает его, — предположил Массимо.
Защищает.
Защищает, будто он имел значение. Человек, который решил влезть в её жизнь тайком, через заднюю дверь, в обход всех нас. Я выясню кто это. В нашей семье такое не проходит без последствий.
— Ему может понадобиться сейчас любая защита, — уголок моих губ поднялся вверх, пока нос чувствовал запах крови.
— Поговори с Розали, — немного обеспокоено наблюдая за мной, сказал Массимо.
— Я же сказал: она не признаётся, где и с кем была, — немного раздраженно ответил я, как будто он только что проигнорировал половину того, что я рассказывал.
— Нет, — спокойно, но твёрдо возразил он. — Когда узнаешь, кто это. Тогда и поговори.
— Зачем? — хмыкнул я, откидываясь на спинку стула. — Она попросит не убивать его.
— Поэтому с ней и надо поговорить, — тихо, но жёстко заявил он. — Чтобы ты не потерял ещё одного дорогого тебе человека из-за твоего дерьмового характера.
Он говорил про Розали. Про ту самую, которую я оберегал с детства, которую поднимал на руки, когда она падала, и которой однажды пообещал, что никто и никогда не причинит ей боли. Но как быть, если боль причиняю я сам — своим недоверием, вспышками ярости, этим вечным желанием всё контролировать? Как будто моё чувство любви можно только доказать кулаками.
Я молчал, потому что знал: он прав. Если я полезу в это с тем уровнем ярости, что варился во мне последние дни — я не защитник, я угроза. И не ему, неизвестному ублюдку. А ей.
Но спросить и столкнуться с правдой — с причиной, по которой она будет просить не убивать его было не менее страшно. Она девушка. Девушка, которая была ограничена в том, чтобы видеть самые уродливые человеческие стороны. Её могли обмануть, предать, обращаться с ней, как с марионеткой. И если в её жизни появился кто-то, кто смотрел на неё так, как будто имел право — я не знал, что разрушит меня сильнее: то, что он мог быть опасен, или то, что она могла его выбрать.
В моих глазах никто не был достоин её, и может это была своя форма эгоизма. Я хотел уберечь её от всего, даже от собственного выбора. Я хотел, чтобы она оставалась в том стеклянном шаре, который мы для неё выстроили. Потому что если она сделает шаг за пределы — я не смогу контролировать, что будет дальше. Не смогу защитить. Не смогу стереть боль, если она упадёт.
Мне придётся признать, что она взрослая, что у неё мог появиться мужчина. Мужчина, о котором я не знал. Которого она выбрала, доверилась ему, пустила в свой мир, не сказав ни слова. Это бесило. Больше того — пугало.
Потому что если она научилась врать — значит, и я когда-то перестал быть её безопасным местом.
————————————————————————
Вот и первая часть двадцать пятой главы 🏍️
Хотелось передать немного внутренний мир Алессио, мне кажется это достаточно интересным. Надеюсь, вам тоже понравится ❤️ Честно, если бы я писала их историю, я бы не растягивала эти отношения без обязательств на пять лет, но решила оставить так для сюжета в этой истории.
Делитесь своими оценками и комментариями 🤎🫶🏻