Соперники||𝒥ℯ𝓃𝓀ℴℴ𝓀

Чонгук

Через два дня я с нетерпением ждал появления Дженни.

У нас было запланировано совещание с адвокатшей Ли Сомин для обсуждения возникших проблем с возобновлением контрактов. Я ожидал звонка, что совещание отменяется или как минимум будет проводиться в формате телефонной конференции, но ничего такого не дождался. Я приехал за полчаса до назначенного времени на случай, что Дженни придет, но с каждой минутой все больше терял надежду ее увидеть.

Ровно в девять у двери мелькнуло красное пятно. Вход в приемную отделяла стеклянная стена, и я видел, как Дженни колебалась, взявшись за дверную ручку. Глубоко вздохнув, она подняла голову и расправила плечи. Клянусь, после этого я еще сильнее ее полюбил.

Я привык думать, что это наши скандалы делают ее такой соблазнительной: ее ярость играла роль терки спичечного коробка, а я был сорванцом, который любит играть со спичками. Но теперь я начал понимать, что меня притягивал не гнев Дженни, а ее сила. Когда она входила в комнату, ее красота сражала наповал. Когда она улыбалась, у меня подкашивались ноги. Но когда она выпрямила спину и в ее глазах блеснула решимость, она была не кремнем для моей искры.

Она стала пламенем. Ослепительно красивым неукротимым огнем.

Роскошная.

Совершенная.

Сердце гулко стучало в груди, когда Дженни подошла к ресепшену и что-то сказала. Хотя она стояла всего в пяти футах и вокруг было тихо, я не расслышал ни слова — шум крови в ушах заглушал все звуки.

После нашего объяснения я два дня репетировал, что я ей скажу, если представится возможность. Я думал рассказать все в деталях — выложить карты на стол и доказать, что я изначально не собирался ее предавать, но с откровениями я уже опоздал. Стало практически не важно, было ли у меня намерение украсть у нее информацию; то, что я согласился это сделать и не предупредил ее, само по себе было предательством. Оставалось сосредоточиться на своих чувствах к Дженни и понять, на что я готов, чтобы загладить вину.

С новым планом действий я поднялся и подошел к ресепшену, где стояла Дженни.

— О, здравствуйте, — обратилась ко мне секретарша. — Я как раз говорила мисс Ким, что мисс Ли немного задерживается. У нее международная телефонная конференция, которая началась с опозданием.

Дженни стояла прямо, чуть более высокая, чем обычно, и не обращала ни малейшего внимания на мое присутствие.

— А вы не знаете, на сколько она задерживается? — спросила она. — У меня еще одно совещание сразу после этого.

Я поставил бы свой банковский счет, что у нее нет никакого второго совещания.

— Не больше чем на десять-пятнадцать минут, — ответила секретарша. — Могу я предложить вам чашку кофе или чая?

Дженни вздохнула.

— Спасибо, не нужно.

Девушка посмотрела на меня, и я тоже отказался:

— Я в порядке.

— Тогда присядьте, пожалуйста, а я вам сразу сообщу, как только мисс Ли освободится.

— Скажите, — начал я, подходя еще ближе, — у вас, случайно, нет свободного кабинета?

— М-м... Да, свободна переговорная, в которой будет проходить ваше совещание. Вы хотите сделать какой-то звонок?

Я покачал головой.

— Нет, у нас с мисс Ким есть что обсудить. Как вы считаете, можем мы воспользоваться этим кабинетом, пока мисс Ли не освободится?

Секретарша улыбнулась.

— Конечно, никаких проблем. — Она встала. — Идемте, я вас провожу. Я передам Сомин, где вы ее ждете.

Дженни на мгновение растерялась, и я перехватил инициативу, понимая, что как только она опомнится, то не пойдет по доброй воле в одну комнату со мной. Я положил ей руку на талию, а другой рукой сделал галантный жест:

— После вас.

Дженни сжала зубы, но сцены устраивать не стала. Это не в ее стиле — по крайней мере, не на ресепшене в присутствии секретарши. Хотя я не сомневался, что она обложит меня сочными ругательствами, едва закроется дверь кабинета. Значит, действовать надо быстро.

Мы вошли за секретаршей в длинный кабинет для совещаний. У меня отлегло от сердца, что это не один из «аквариумов», которые так полюбила корпоративная Америка: через стеклянную перегородку любому видно все, что происходит.

— Вы точно не хотите кофе? — спросила секретарша, задержавшись на пороге.

— Нет, благодарю вас, — ответила Дженни.

— Все в порядке. — Я улыбнулся и показал на дверь: — Если не возражаете, я прикрою.

— О, конечно, да-да, я сама, — секретарша нажала на ручку и беззвучно закрыла за собой дверь.

— Чонгук... — тут же начала Дженни.

Но я ее перебил:

— Дай мне тридцать секунд. После этого я готов выйти в коридор.

Я не знал, сколько у нас времени и будет ли еще возможность поговорить до завершения наших миссий в «Герцогине», поэтому торопился сказать то, что должен был сказать.

Дженни угрюмо сжала губы. Она не сказала, что дают мне эти полминуты, но молчание меня ободрило, и я заходил по кабинету, глядя в пол и подбирая правильные слова.

Грудную клетку будто что-то сдавило, выпустив воздух из легких. Я прекрасно понимал природу этой тяжести. У меня есть минута, чтобы облегчить душу.

Сейчас или никогда.

Иначе всю жизнь можно трусливо мямлить.

Набрав воздух в грудь, я уставился на Дженни через стол, ожидая, когда она на меня посмотрит. Затянувшееся молчание наконец заставило Дженни поднять глаза, и я решился.

К черту колебания.

Была не была.

— Я люблю тебя, Дженни. Сам не пойму, когда это началось и имеет ли это сейчас значение, но мне нужно, чтобы ты это знала.

Сперва я увидел, как в ее глазах расцвела надежда и они расширились от удивления, а в уголках рта наметился крошечный намек на улыбку. Но, едва раскрывшись, надежда увяла.

Потому что Дженни обо всем вспомнила.

Вспомнила, как я ее поимел.

Вспомнила, что ей полагается меня ненавидеть.

Вспомнила, что ни одному моему слову нельзя верить.

Меньше чем за десять секунд прелестные углубления в уголках ее рта пропали, губы снова сжались, а Дженни подозрительно прищурилась.

— Ты не знаешь, что такое любовь.

Я покачал головой.

— Ты ошибаешься. Может, я много чего не знаю — как набраться мужества поставить мою семью на место, как возразить деду, который подбивает меня на гнусный поступок, даже как быть в отношениях, — черт знает почему, но я отродясь не видел нормальных отношений. Но я точно, абсолютно точно знаю, что я тебя люблю. Спросишь, как я это узнал?

Дженни промолчала.

— Я знаю, что люблю тебя, потому что пять лет после смерти Розе мне ни разу не захотелось измениться. Мне было все ровно, что я вижу в зеркале и нравится ли мне то, что я там вижу. Но с того дня, как ты села в самолет и согнала меня с места у окна, я смотрел на себя и соображал, как мне измениться, как стать человеком, который заслуживает такую женщину, как ты. Я знаю, что люблю тебя, потому что реальная возможность, что моя семья проклянет меня за эту любовь, пугает меня вполовину меньше, чем перспектива, что ты выйдешь из этой комнаты, не поверив, что мое сердце принадлежит тебе, как никому никогда еще не принадлежало. Я знаю, что люблю тебя, потому что, сколько себя помню, я был ходячим мешком с запчастями для моей сестры... пока не встретил тебя. Я знаю, что я тебя люблю, потому что... — Я покачал головой и провел рукой по волосам. — Потому что ты самая красивая, прекрасная, нежная и прелестная девушка, какую я встречал, и даже это еще слабо сказано.

Губы Дженни приоткрылись, а на глазах выступили слезы. Кому-кому, а ей не требовалось пояснять, что последнюю фразу я взял у Скотта Фицджеральда, а не у Шекспира. Месяц назад я нарочно выискивал цитаты, чтобы подразнить Дженни ее слабостью ко всяким драматургам, но мне неожиданно понравилось читать эти перлы мудрости. Многие цитаты напоминали мне о Дженни, в том числе и эта.

Я откашлялся, прочищая горло.

— Дженни я облажался. Не в том, как ты думаешь, но уже не суть важно, сообщал я деду какую-нибудь информацию или нет. Я обязан был либо предупредить тебя, либо открыто объявить деду, что я не стану плясать под его дудку. Мне не пришлось злоупотребить твоим доверием, но я его все равно потерял. Маленькая ложь рождает большое недоверие.

Дженни шмыгнула носом.

— Я чувствую себя такой дурой за желание тебе поверить... — Она покачала головой и опустила взгляд. — Но я не могу, Чонгук. Просто не могу.

— Дженни, не говори так. Посмотри на меня.

Она по-прежнему качала головой. Когда по ее щеке покатилась слеза, она взглянула на меня и прошептала:

— Герцогиня.

Я наморщил лоб, но вспомнил, как заставил ее выбрать стоп-слово, если вдруг мы зайдем слишком далеко. Дженни ни разу не произносила его до этого момента, и сейчас мне показалось, что у меня разорвалось сердце.

Дженни подошла к двери. Я хотел ее удержать, но она жестом остановила меня:

— Не надо, я в туалет. — Ее голос был таким тихим и расстроенным, что меня полоснуло как ножом. — Не ходи за мной. Пожалуйста, оставь меня в покое. Ты сказал, что хотел, я выслушала. А теперь я хочу остаться одна.

Не поднимая головы, я кивнул.

— Иди. Не хочу, чтобы ты из-за меня чувствовала себя еще хуже.

Дженни не возвращалась минут десять. Когда она пришла, я заметил, что она плакала. Я почувствовал себя идиотом оттого, что расстроил ее перед совещанием. Мы молча ждали, сидя за длинным столом. Я украдкой поглядывал на Дженни, но она на меня не смотрела. Когда наконец вошла Ли Сомин, Дженни встретилась со мной взглядом.

Я знал, что ей мучительно находиться в моем присутствии, поэтому встал, едва Сомин села. Я сделал то, ради чего пришел, остальное не имело значения. Все потеряло важность. Минимум того, что я мог сделать, чтобы Дженни стало чуть легче, — не мозолить ей глаза.

Я застегнул пиджак и кашлянул:

— Простите, Сомин, кое-что случилось, мне нужно бежать.

Адвокат явно удивилась:

— Как досадно... Перенесем совещание?

Я оглянулся на Дженни.

— Нет, обсудите все вдвоем. Я с вами позже переговорю, если у вас будет время.

— Ладно, — в замешательстве отозвалась Сомин. — Тогда запишитесь у секретаря на удобное время.

Я небрежно кивнул.

— Непременно.

***

За следующие сорок восемь часов я ездил к мистеру Чену четыре раза. Выбор у меня был небольшой — либо это, либо бутылка виски.

Я не отвечал на телефонные звонки деда и так и не зашел к Ли Сомин за нужной информацией.

Единственным, на что я не забил, была стройка зала. Новая смета и пересмотренные сроки были утверждены, и мы с Лин Нунгом обговаривали, где еще можно сэкономить время, чтобы у нас все-таки остался шанс уложиться к первому свадебному банкету, намеченному на следующий месяц. Не то чтобы мне не было плевать на банкетный зал, как на все остальное, но Дженни сейчас не в том состоянии, чтобы общаться с молодым мужчиной, который рвется окружить ее заботой. Пусть я влюбился, но эгоистичной скотиной от этого быть не перестал.

Мы с Дженни встречали друг друга в коридорах. Она старалась на меня не смотреть, а я с трудом удерживался, чтобы не пасть на колени и не молить о прощении.

Незаметно подошел срок подачи заявок. Меньше чем через двадцать четыре часа все будет кончено. Один из нас принесет победу своей семье, другой никогда не оправится от поражения, но, главное, у нас с Дженни исчезнет повод для общения. Одного из нас сразу попросят освободить номерок, и мы вернемся в прежнее состояние, снова став чужими людьми, которые двенадцать лет обходили друг друга десятой дорогой, лишь изредка видясь на официальных мероприятиях.

В ночь перед подачей заявок я не мог заснуть. Я отправил свою окончательную оценку отеля деду вместе с рекомендацией по сумме предложения. Он написал ответ, допытываясь, уверен ли я, что этого хватит для победы. Я ответил, что да, хотя понятия не имел.

В половине пятого утра я уже не мог лежать в кровати и вышел на пробежку. Обычно я пробегаю по три мили, но сегодня я бежал, пока мышцы на ногах не начали гореть огнем, и обратно вернулся тоже бегом, радуясь боли, причиняемой мне каждым шагом.

Кафе на первом этаже уже работало, поэтому я взял бутылку воды и сел в укромном уголке, где мы раньше сидели с Дженни. На стене висел большой портрет Хван Харим который я впервые хорошенько рассмотрел.

— Это писали с фотографии, сделанной в ее пятидесятый день рождения, — раздался рядом знакомый голос.

Оглянувшись, я увидел Богёна менеджера отеля, тоже любовавшегося картиной. Он указал на стул рядом со мной:

— Можно, я тоже присяду?

— Присаживайтесь, конечно.

Мы молча смотрели на картину, и наконец я спросил:

— Вы работали с ней с самого начала?

Богён кивнул.

— Почти. Я служил клерком на ресепшене, когда этот отель еще был захудалой развалюхой. В первые годы после того, как Харим его купила, мистер Ким и ваш дедушка очень рисковали. Бывали недели, когда у нее не хватало денег на зарплату персоналу, но мы любили Харим и как-то выкручивались.

Я снова взглянул на картину. Да, Хван Харим была красивой женщиной.

— А почему она так и не вышла замуж, разорвав помолвку со старым Кимом? Ведь не из-за отсутствия других претендентов?

Богён покачал головой.

— Воздыхателей у Харим хватало. Она пробовала с кем-то встречаться, но, по-моему, ее разбитое сердце так и не оправилось. Ничего, она научилась жить с разбитым сердцем. Иногда давняя грусть прорывалась у нее наружу, но Харим была убеждена, что соединять свою судьбу с человеком можно только в том случае, если ты полностью владеешь своим сердцем.

Я посмотрел на Богёна.

— Вы сами женаты?

Он улыбнулся.

— Сорок три года. Иногда по утрам я не могу дождаться, когда сбегу на работу, чтобы отдохнуть от моей Анес. Она у меня разговорчивая, причем в основном про чужие дела. Но каждый вечер я не могу дождаться, когда вернусь домой.

— Значит, вы в это верите?

Богён свел брови:

— Во что?

— Ну, что если кто-то заберет твое сердце, ты уже не сможешь любить?

Богён немного подумал.

— Мне кажется, некоторые люди пробираются в наши сердца и остаются там еще долго даже после того, как их не станет.

***

Телефон у меня зазвонил в десять минут десятого. Номер был незнакомым, но я догадался, кто звонит.

— Слушаю.

— Мистер Чон?

— Да.

— Это Юн Бао.

Я откинулся на спинку стула.

— Я так и думал, что это вы.

— Я лишь хотел убедиться, что в вашем предложении нет ошибки.

Я шумно выдохнул полную грудь воздуха.

— Ошибки нет. Там написана сумма, которую я предлагаю от имени Чонов.

— И вы, конечно, знаете, что у нас не открытые торги, попытка только одна и выигрывает тот, кто предложил больше?

Я сглотнул.

— Знаю.

— Тогда мы скоро с вами свяжемся.

Закончив звонок, я прикрыл глаза, ожидая прилива паники. К моему удивлению, страх так и не пришел. Я чувствовал себя поразительно спокойно впервые за долгое время, а может, и за всю свою сознательную жизнь.