Хозяин могил

3

Собирался Фарус недолго. Все его вещи умещались в походной сумке на поясе, одежды было немного, а самым крупным предметом был посох из тощей ивы. По дороге некромант слышал, как люди обсуждали, где же он прячет свою лопату, и носит ли он свою душу при себе, или же хранит где-нибудь в глубоком и мрачном подземелье. Естественно, душа его находилась там, где ей самое место – в нём самом. Будучи структурой самой по себе чрезвычайно сложной, душа вообще имела свойство быть неотъемлемой частью живого существа. Конечно, всякое правило можно нарушить. Однако с душой это особенно проблематично. Лопату же Фарус не носил с того самого момента, как перестал числиться учеником, то есть уже почти десять лет.

Некромант, опираясь на свой витой посох, покинул деревню. Никто не вышел его провожать, и даже ворота в довольно жиденьком частоколе магу пришлось открывать самому. Скорее всего староста всё же повелел это кому-то из местных, однако тот предпочёл благоразумно сбежать. Наверняка этот трус даже наказания не получит – все же люди, все всё понимают. Староста и сам бы предпочёл просидеть это утро в хлеву, оставив некроманта самого разбираться с проблемами, да тут уж ничего не поделаешь.

Строенный посох опускался на землю мягко, чуть приминая побитую морозом травку. Некромант вновь шёл не по дороге, а подле неё, словно с дорогами у него было какое-то священное противостояние. Он не торопился – спешка ему ни к чему. То, что он рассмотрел ночью над кладбищем ясно говорило, что беда, которая случилась там, никуда сама не убежит, так что и ему не было нужды бежать туда сломя голову.

Путь до подножия холмов не занял много времени. Некромант только и успел размять ноги, как тропинка, доселе ровная, резко пошла вверх, змеёй взбираясь на холм. Однако некромант не двинулся сразу туда – его внимание привлёк звук, доносящийся со стороны лугов, что расстилались у подножья холмистой местности. Раздражающее мерное жужжание, которое издают жирные мясные мухи, нашедшие себе щедрую трапезу. Фарус втянул воздух ноздрями и тут же сменил направление. Шагая по густой траве, некромант покинул тропу совсем и теперь приближался к источнику звука и мерзкого запаха тухлятины.

Роща закончилась в нескольких сотнях метров у подножия, так что Фарус увидел источник запаха раньше, чем он мерзкой вонью ударил по ноздрям, заставив поморщиться даже бывалого некроманта. Староста был прав – обычные трупы не могли так вонять. Со стороны курганов исходил какой-то неестественный смрад. На ходу обмотав лицо чистой тряпицей, что снял с пояса, Фарус остановился в паре метрах от бойни.

Да, жители забрали своего пастуха. По крайней мере самые заметные его части. Вот, например, здесь явно лежат человеческие рёбра, но вряд ли местные знали, как они выглядят, особенно сломанные и разбросанные по округе. Однако несобранными кусками пастуха дело не ограничилось. Вокруг громоздились груды уже успевшего протухнуть мяса. По крайней мере шесть выпотрошенных и разорванных на части барашков. Когда-то зелёная трава на метры вокруг была измазана гадкой коричневатой жижей, успевшей где подсохнуть, а где подмёрзнуть. Видимо, раньше это было яркой бараньей кровью. Сложно сказать, испортили ли её своей сутью едоки, или же виной тому был мистический смрад, однако то, что теперь покрывало землю, больше напоминало мерзкую тухлую слизь, нежели засохшую кровь. Некромант даже ощутил некоторое восхищение местными жителями – не побоялись прийти сюда, лишь для того, чтобы забрать пару уцелевших косточек своего товарища. А ведь даже он, несмотря на защищающий от подобного влияния дар, ощущал, что луг словно сам по себе чем-то отпугивает любого, кто осмелится сюда прийти. Вряд ли так было раньше, но теперь пройдёт немало времени, прежде чем местные вновь осмелятся пасти здесь скот.

Прищурившись, некромант опустился на одно колено, разглядывая обглоданные рёбра пастуха. Они были почти гладкие, сухие, исцарапанные огромными зубищами. В противоположность им куски баранов выглядели почти нетронутыми – лишь в нескольких местах они были погрызены, а затем брезгливо отброшены прочь... Нет, всё было не совсем так. Фарус зачерпнул немного гадкой жижи пальцем и поднёс к лицу. На свету было отчётливо видно, как в ней копошатся какие-то мелкие, но от того не менее мерзкие личинки. Палец обожгло, словно огнём, а смрад пробился даже сквозь вымоченную специальным раствором ткань. Несомненно, это была желудочная кислота. Её запах, хоть и ужасен, опасности не представляет. Но вот сама она очень едкая. Некромант аккуратно провёл пальцем по траве, а затем, сняв с лица уже ненужную повязку, хорошенько вытер ей руку. Испачканную ткань Фарус бросил прямо поверх останков – всё равно из-за этой гадости она растворится едва ли не быстрее, чем всё остальное вокруг.

Некромант уже имел определённое представление о том, что здесь произошло. Желчные упыри. Как минимум три твари пришли, видимо, под покровом наступающих сумерек, на огромное скопление тепла и жизненной силы. Простолюдины обычно называют этих тварей костеглодами. Они полностью оправдывают такое название - вкусного пастуха объели подчистую, содрали каждый лоскут его тела. После такого знатного аперитива, костеглоды обнаружили, что остальная их трапеза состоит не из сладкой человечины, а из безвкусной баранины. Отведав вместо человеческой крови, что для них словно божественный нектар, мяса бездумного животного, они впали в ярость, и начали рвать всё вокруг на куски, вдобавок обильно поливая место своего ужина кислотой из собственного чрева. Некромант покосился на обломки костей пастуха. Вполне может статься, что их местные и не трогали, забрав лишь уцелевшие пожитки. Желчные упыри, обладая огромными и мощными челюстями разгрызают самые сочные и богатые мозгом кости и глотают их почти целиком – всё равно в брюхе, заполненным кислотой, растворится всё. Однако несмотря на способность переварить даже железный прут за несколько дней, костеглоды предпочитают жрать только человечину. Пожалуй, это сейчас играло на руку. Вместе с содержимым своего желудка упыри выплеснули кровь и плоть пастуха, что они успели пожрать, а значит они не сильнее, чем только что поднявшиеся.

Кое-что ещё обратило на себя внимание Фаруса. Возле разорванных бараньих ребер были рассыпаны затёртые и почти рассыпавшиеся в пыль лоскуты. Для ткани они слишком сильно скручены. Судя по всему – верёвка. Должно быть, она была на одном из упырей. Как она там оказалась? Вариантов много, но самый очевидный – один. Преступники, похороненные не по правилам.

Злобы или разочарования не было. Некромант прекрасно знал, что люди гораздо почтительнее относятся к наставлениям своих ярких и светлых богов. О том, что твердит любой жрец бога смерти, все предпочитают не вспоминать лишний раз. Особенно в таких далёких селениях, где Кахал оказывается нужен только на смертном одре. Видимо, кто-то пожалел топлива для того, чтобы сжечь висельников вместе с верёвкой. Закопать их в какой-нибудь яме ведь гораздо практичней, да и Радосвет за преступников слова не вставит.

– Конопляная, – некромант поднёс к глазам несколько уцелевших лоскутков. – А ведь если бы она была из крапивы... Ладно, если бы они всё делали правильно, то остался бы я без хлеба...

Разговаривающего с самим собой мага прервал шорох пожухлой травы. Фарус не спеша повернул голову к звуку и аккуратно встал во весь рост, опершись на посох.

На некроманта смотрело дитя лет восьми, безмятежно приплясывающее на одной ножке, и улыбаясь такой улыбкой, которой может улыбаться только ребёнок, не видевший ещё зла и разочарования.

– А чавой-то вы в грязище копаетесь? – прищурившись спросил он, рассматривая некроманта так, словно тот был самым интересным зрелищем для маленьких детей, а не их регулярной ночной страшилой. – Вы дурак, да, дяденька?

4

Стоящий перед некромантом ребёнок явно был мальчиком. На самом деле Фарус слабо разбирался в детях и том, чем мальчик в свои восемь лет отличается от девочки (за исключением, конечно, анатомических особенностей, которые были успешно скрыты широкой рубахой, доходящей пацану почти до щиколоток), однако насчёт именно этого мальчугана у него даже и не возникло сомнений. Взъерошенные и очень грязные волосы, соломой торчащие во все стороны, но не опускающиеся ниже мочек ушей, вздёрнутый раскрасневшийся нос, озорной огонь в глазах – такой бывает только когда планируешь надёргать перьев у петуха из хвоста. Руки мальчуган упёр в бока, засунув большие пальцы под ремень, стягивающий рубаху на груди и являющийся по сути широкой лентой жёсткой ткани, завязанной на грудине бантиком. Гордо взирая на некроманта снизу, мальчуган покачивался взад-вперёд, перекатываясь ступнями в грязнющих ботинках с пятки на носок.

И никаких сомнений не вызывало для некроманта происхождение этого ребёнка. Ребёнок совершенно спокойно взирал на последствия кровавой бойни, и словно бы вовсе не чувствовал зловещего присутствия тёмных сил на поляне. Глаза, хоть озорные и весёлые, были впалыми, словно вдавленными в череп, вокруг них расплывались дурные тёмно-жёлтые синяки. Под носом виднелись засохшие бордовые бороздки, и некромант был уверен, что оставили их не сопли. Хоть под огромной висящей мешком рубахой и не было заметно осунувшегося тела, по запястьям и ключицам некромант с первого взгляда определил, что ребёнок сильно истощён. Последним фрагментом мозаики стали сама рубаха, перевязанная лентой под мышками (вторую, опоясывающую, юнец, видимо, где-то потерял). Такую одежду по всей округе перестали носить уже почти век тому назад, перейдя на более удобную шнуровку, кожаные завязки или пуговицы.

– Вы бы шли отсюдова, дяденька, – вежливо посоветовал ребёнок, умудряясь глядеть на некроманта свысока, будучи ростом ему только лишь до пояса, – А то тут злыдни мёртвые ходят, трупы жорют.

Фарус слегка удивлённо приподнял бровь:

– Что они с ними делают?

–Жорют, – развёл руками мальчик, звонко засмеявшись. – Ну вот так, зубьями, ам, ам!

Процесс жоренья мальчик изобразил, схватив перед собой руками невидимый кусок мяса. Он впился в него зубами и принялся ожесточенно разжёвывать. Некромант почувствовал, как у него холодеет в районе желудка – настолько жутко выглядела эта демонстрация от восьмилетнего мертвеца.

– И куда смотрит ваш Хозяин, что они так запросто выходят с кладбища и жрут местных? – ровным голосом спросил Фарус, обводя чуть приоткрытой ладонью устроенное упырями побоище.

– А при чём тут я? – тут же перестал кривляться мальчик, спрятав руки за спиной и нахмурив нос. – Моё дело – за теми, кто на кладбище присматривать. А эти жорилки со стороны пришли. Ничего о них не ведаю, и делать ничего не буду. Вот.

Мальчик замолчал, вновь начав раскачиваться на носках, а некромант молча переваривал услышанное. Получается, местные похоронили преступников не на своём кладбище? Впрочем, это не так уж и удивительно – видимо решили не поганить в какой-то мере сакральное место. Даже в умах таких деревенщин всё же есть место для трепета перед смертью и жречеством повелителя мёртвых. Больше некроманта зацепило другое – получается, мальчик и есть хозяин кладбища? Вот это было совсем немыслимым.

– Не смотри на меня так, некромант, – мрачно пробурчал хозяин, словно прочитав мысли своего собеседника, – Я сам на это пошёл. Были причины...

Несмотря на то, что у Фаруса оставалось ещё куча вопросов, он, хмыкнув, сказал традиционную фразу:

– Ну, что же, хозяин, раз ты знаешь, кто я, тогда будь добр, прояви гостеприимство. Покажи свои хоромы.

Мальчуган мрачно посмотрел на некроманта, словно тот только что отказал бедняге в покупке сладкого леденца в разгар ярмарки, однако пожал плечами и, развернувшись, пошёл куда-то в сторону холмов, махнув магу рукой, чтобы тот шёл следом.

– У меня тут всё в порядке, хозяйство содержу как следовает, – делился по дороге пацан, то срываясь на прыжки с камушка на камушек, то, словно запнувшись, еле шагая по увядающей траве, – Могилки не зарастают, покойники смирно лежат. Никого не пускаю гулять, всё делаю как должно. Людей иногда пускаю, своих навестить. Чего ты ко мне-то пришёл? У меня всё хорошо. Это деревенские дурни всё портят. Я Лакору сразу сказал – сами кашу заварили, пусть сами её и лопают, потому что заварили они овсянку, а я о ней даже думать не могу, сразу противно становится! Тьфу, гадость, тьфу-тьфу!