Крылья бабочки

Vuoto — пустота

📍Италия, Сицилия, Палермо
РИККАРДО ЛОМБАРДИ, 22

Я не помню, как оказался в кабинете отца, полностью покрытой кровью его людей, на мне не было чистого места, вся моя одежда, все мое тело, мои волосы, все пропиталось алой краской, кровью его чертовых псов.

Я не помню, как накинулся на него, как сжимал его шею, как его глаза чуть не вылетели из орбит от моей жесткой хватки, не помню, как меня оттянули от него, помню лишь его лицо, которое тоже было в крови от моих мощных ударов.

Если бы не Жакомо, Уго и другие люди, которые остановили меня, то я бы убил его в этот день, и я бы не жалел об этом, пожалуй, никто бы об этом не жалел.

Я хотел его смерти, я жаждал ее сейчас больше всего на свете. И вы бы знали, как сложно жить с этим мерзким чувством, с чувством ненависти к человеку, которого ты пока не можешь убить, но так хочешь.

Скорее всего, если бы я убил его, то я бы был следующим на очереди, кого бы убили сторонники отца, а пока их было много, намного больше, чем у меня. И нет, это не значит, что они любили его, но они были преданы ему, потому что боялись, потому что у Гаспаро Ломбарди всегда был туз в рукаве, он всегда знал то, что не знали другие, он умел нажимать на нужные кнопки на телах людей.

Но сейчас...

Сейчас мне было плевать на все, я хотел, чтобы он умер, я хотел этого, и я был готов убить еще и Уго за то, что он меня остановил, что он не позволил мне этого сделать.

Я не помню, как оказался на пляже, не помню, откуда появилась папироса в моих руках, и как я закурил...

Когда я курил в последний раз?
Может никогда?
Или я все таки курил?

Все соединилось воедино в моей голове, я ничего не понимал, мои мысли блуждали, путались, заставляя могу голову жутко болеть.

Мне никогда не было так больно, как сейчас.

НИКОГДА.
Черт возьми.

Мое сердце... его вырвали из моей груди, там не осталось ничего, абсолютно ничего.

Я сидел на песке, курил одну папиросу за другой, пока они не закончились, и пока солнце не начало восходить из-за горизонта.

Я не знал, как дальше жить, что делать, как существовать, мать твою.

Да, именно существовать, потому что я больше не видел жизни без своей бабочки.

Но больше всего я не знал, как жить с этим ужасным, душераздирающим чувством, что убил ее я, что умерла она из-за меня.

Если бы я не оттолкнул ее, если бы я не сломал крылья своей бабочке, то она бы была жива, жива.

Но она мертва, Риккардо. И в этом виноват только ты. Всю оставшуюся жизнь, что тебе уготована, ты будешь жить с этим чувством, ты будешь винить себя до конца своих дней, ты не сможешь больше нормально спать, нормально есть и пить, кусок пищи больше не будет лезть тебе в горло, перед твоими глазами всегда будет только она, ее лицо, ты будешь чувствовать только ее запах, она будет мерещиться тебе, ты будешь видеть ее в своих кошмарах, потому что только они будут снится тебе, если ты, конечно, сможешь уснуть, ты будешь видеть, как она умирает снова и снова, ты будешь искать ее в толпе, твоя жизнь лишится красок, вкуса, запаха. Ты станешь никем.

Жестоким ублюдком, как твой отец.
Потому что ты лишился чувств.
И он лишил тебя их.
Он сделал из тебя монстра, такого же монстра, как и он.

Ты больше никогда не увидишь света в своей жизни, Риккардо.

Ты жив снаружи, но внутри ты умер.

Я закрыла глаза, и вдохнул воздух.
Ничего.
Нет запаха морской воды, нет той свежести, нет ничего.

Я распахнул свои глаза, и все вокруг стало серым. Серое небо, море, и даже песок.

Не было больше привычных мне красок.

Я медленно встал на ноги, последний раз взглянул на море, и ушел.

Я не видел лица людей, которые проходили меня, но я знаю, что они шарахались от меня, видя человека, полностью покрытого кровью. Я до сих пор был в этой одежде, и честно говоря, мне было плевать на все.

Абсолютно на все.

Не помню, как я оказался в клубе, как я зашел в свой кабинет и сел в свое кресло, откинув голову на его спинку.

— Мы искали тебя. — и только теперь, я заметил Уго, который сидел в углу моего кабинета на диване с ноутбуком в руках. Он захлопнул его крышку, и посмотрел прямо в мои глаза, выглядел он плохо, но явно не хуже, чем я.

— Расскажи мне все. — твердо заявил я ему, и мой голос не был похож на мой. Он был безжизненным, немного хриплым, и слишком грубым.

— Я же тебе уже...

— Расскажи мне. Еще раз. — в последний раз, предупреждающее, повторил я.

— Я зашел в клуб, и уже спустился в подвал, как один из наших людей, сообщил мне о стрельбе возле твоего клуба. Я тут же ринулся на улицу, и увидел... — и он сглотнул, боясь смотреть мне в глаза. — Увидел ужасную картину. Твоя... — и голос Уго задрожал, увидев мой убийственный взгляд. — Дафна, и ее подруга, они лежали на земле, Джехона была сверху, видимо, она упала прямо на... ну ты понял. В их телах были пули, они обе были покрыты собственной кровью. — он сделал паузу, тяжело вздохнув. — Какой-то парень тут же оказался возле них, я не знаю, кто он, но он был взволнован, в его глазах была сплошная боль, такое ощущение, что он следил за ними до этого, иначе никак не объяснишь, откуда он так быстро появился там. Когда я подбежал, чтобы помочь, он запретил мне даже близко к ним подойти... — и я стал тяжело дышать, мне было так больно это слушать. — Он кричал на меня, как сумасшедший, вскоре, подъехали скорые, полиция, и еще какой-то мужчина средних лет, я не знаю, кто он. У полиции нет никаких претензий к нам, или к клубу, если ты...

— Мне плевать на полицию. И тем более, мне плевать на клуб. — и я отвернулся от него. — Кто тот парень, о котором ты говорил?

— Не знаю. Но у меня есть предположения, что он являлся родственником Джехоны, у них есть схожие черты лица... скорее всего, он ее брат. — и тогда, это многое объясняло, в первую очередь, его поведение, и то, что он следил за ними.

— Что было дальше? — я знал, что было дальше, но я хотел услышать это еще раз.

— Я узнал, куда увезли их. Это частная клиника, не принадлежащая твоему отцу. — и это было странно. — Я поехал туда, но меня не пустили, все вокруг было перекрыто, а сама больница была закрыта. — и это тоже странно.

— С помощью моих связей мне удалось связаться с одним из врачей это клиники. Он сказал мне, что обе девушки мертвы. — и снова эта боль. Такая тупая боль в груди. — Я несколько раз уточнил, не ошибся ли он, но он сказал, что нет, и что они обе погибли.

— Дальше. — я закрыл глаза, крепко сжав свои руки в кулаки.

— Я посмотрел наши камеры видеонаблюдения, но в тот момент работала лишь одна, самая дальняя. Там четко видно, как в Дафну попадают пули, как она падает замертво на землю, ударяясь головой, ну и дальше ты все знаешь... — и он резко замолчал.

— Она не могла умереть. — и я распахнул глаза. — Не могла.

— Она мертва, Риккардо. Я узнал, сегодня будут похороны на кладбище Santa Maria Dei Rotoli's Cemetery...

— Закрой свой гребаный рот, и проваливай отсюда, пока я не убил и тебя. — прорычал я, затем услышал, как Уго встал, и ушел, оставив меня одного.

Я резко встал со своего стула, и заметил, что Уго оставил свой ноутбук, на нем была та самая запись, которую я посмотрел уже более двадцати раз...

Я подошел к ноутбуку, взял его, нажал на кнопку, и снова начал смотреть, как моя бабочка падает на асфальт замертво, как Джехона бежит за ней, и закрывает ее от последних трех пуль, но тоже умирает.

Я сглатываю, затем со всей мощи беру, и кидаю ноутбук в стену, который тут же ломается, разлетаясь по частям.  Я начинаю крушить все вокруг, опрокидываю стол, стул, диван, разбивая стеллажи с выпивкой и книгами, ломая все, что попадается мне под руку, когда я успокаиваюсь, то вокруг уже нет ничего целого, я разрушил весь кабинет.

Дверь распахивается, и я вижу взволнованные лица Рико и Уго, они смотрят на весь этот ужас, что я устроил, а потом на меня, до сих покрытого уже засохшей кровью.

— Приберитесь здесь. — говорю я им, тяжело дыша.  — И закройте клуб.

— Закрыть? На сегодня? — спрашивает у меня Уго.

— Навсегда, черт возьми. — рычу я, и прохожу мимо них.

Рико бежит за мной, и останавливает меня, хватая за руку.

— Ты решил умереть, черт возьми? — закричал я на него, развернувшись, и он замер.

— Тебе нужно переодеться. Ты не можешь ходить в этом по городу. — твердо заявил мне он, стараясь сохранять хладнокровие.

— Найди мне черную одежду. — он быстро кивнул, а я направился к бару, чтобы выпить. Залив в себя несколько стопок виски, я переоделся в черные брюки, и такую же черную рубашку.

У меня был траур.
На всю оставшуюся жизнь.
Я потерял свою любовь, и своего друга.

Найдя ключи от машины, я направился на парковку клуба, к своей машине, но Рико остановил меня, перекрыв мне путь.

— Ты никуда не поедешь в таком состоянии. — сказал мне он, и моя рука тут же оказалась на его шее.

— Я поеду. — и я стал сильнее ее сжимать, пока он не стал хлопать меня по руке.

— Я тоже потерял друга. — прошептал он, и я отпустил его, понимая, что начал сходить с ума. — Я поведу машину. Дай ключи. — прокашлявшись, заявил Рико. И я сделал так, как он попросил. Когда мы сели а машину, то он спросил. — Куда мы едем?

— Кладбище.

Спустя тридцать минут мы уже были там, я медленно вышел из машины, и направился ко входу, Рико последовал за мной, не отставая от меня ни на шаг.

Я подошел к смотрителю кладбища, который был старым мужчиной с седеющей головой.

— Тут хоронят двух...

— Туда. — и он сразу же понял, о ком шла речь. И показал на самую дальнюю часть кладбища, где стояли всего лишь двое людей в черном, оба мужчины. — Возле того большого дуба. — и я направился прямо туда.

Остановившись в нескольких метрах, я заметил две могилки...

Две.
Возле которых и стояли те мужчины. Это были самые обычные могилы, с двумя крестами, и без каких-либо имен или подписей. Здесь ничего не было. И это было странно... в Италии не распространены кресты, здесь используют могильные плиты, склепы, и даже колумбарий. И всегда есть подписи, иногда даже фотографии на этих плитах.

Они не были итальянцами?
Дафна... это древнегреческое имя, но оно используется в Италии, а Джехона... оно явно не было итальянским.

Тут что-то было не так, и я не мог понять что.

Как вдруг, парень обернулся.
Увидев меня, его глаза стали бешеными, он ринулся ко мне, приподнимая пиджак, за которым была кобура с пистолетом.

Интересно.

Он тут же поднял оружие и направил его на меня, но я даже не шелохнулся, мне было плевать, даже если меня убьет какой-то сумасшедший незнакомец.

Мужчина, который был с ним, ринулся за парнем, его глаза в шоке смотрели то на меня, то на парня, то на глок в его руке.

А Рико, который был рядом, молниеносно оказался передо мной, закрыв своим телом, и направив его пистолет на того мудака.

Я оттолкнул Рико в сторону, закрыв собой.

— Не лезь. — зарычал я на него. И тот сумасшедший ублюдок, в глазах которого было слишком много ненависти, остановился в паре метров от меня, продолжая крепко сжимать в своей ладони глок. Он тяжело дышал, и кажется, был готов разорвать меня на кусочки.

По виду, этому смуглому парню было не больше двадцати пяти, хоть темная борода и придавала ему возраста, но тем не менее, его глаза все еще были молодыми.

— Арджан! — крикнул на него мужчина сзади, и с легкостью выбил пистолет из его рук лишь одним ударом руки. Тому мужчине было лет пятьдесят, около того, и он тоже имел черную бороду, как и парень помоложе. Но также достал свой пистолет, и направил на меня.

— Что ты тут делаешь, Ломбарди? — выплюнул мне тот, что постарше, в лицо. То есть, они знали, кем был я, но я не знал их, все интереснее и интереснее.

— Черт! — воскликнул тот парень, которого назвали Арджаном, его глаза стали шире, когда он начал, видимо, что-то осознавать в своей голове. — Башким, он... он тот, к кому сбегала Дафна по ночам. — заявил твердо молодой мудак, встретившись взглядом с тем мужчиной, и их лица стали бледными.

Башким? Дядя... дядя Дафны, который учил ее водить? И я напрягся.

— Не может быть. — оружие выпало из рук мужчины, он закрыл глаза и чуть пошатнулся назад. Арджан оказался рядом с ним, и подхватил его под локоть, но тот отпрянул, распахнул глаза и посмотрел прямо на меня. Он сделал два шага вперед, и встал прямо передо мной. — Забудь о ней. Навсегда. — прошептал мне он, и я начал тяжело дышать.

— У вас есть последний шанс, чтобы уйти отсюда живыми. И я делаю это только ради нее, потому что я знаю, что она дорожила вами. — заявил я ему, еле сдерживая свой гнев, рвущийся наружу.

— Не приходи сюда. Больше никогда. — снова сказал мне этот Башким, совершенно не боясь меня, затем развернулся, забрал свой пистолет, схватил того молодого мудака за локоть, и увел.

— Риккардо, они... они похожи на альбанцев. — и тут меня осенило. Албанцы.

У них не приняты могильные плиты, они не оставляют свои имена на них, если... если это кто-то важный, кто-то из мафии.

И их имена, черт возьми.
Как моя бабочка была связана с албанцами? Нет, не просто с албанцами, а с албанской мафией, черт возьми?

— Проверь их. — твердо заявил я Рико, он сглотнул, кивнул головой, и тут же скрылся где-то на кладбище.

Я подошел к могилам.
Здесь не было других могил, только две кучки земли возле дуба, в которых были воткнуты каменные кресты.

Я даже не знал, в какой из них была она.

Я закрыл глаза, и стоял там, так долго, так долго, пока не пошел проливной дождь, ливень полностью сделал меня мокрым, но мне было плевать.

— Прости меня, моя бабочка. — сказал я в пустоту, и ушел с кладбища, когда уже стемнело.

Только браслет на моей руке был единственным напоминанием о ней, единственной вещью, что у меня осталась от Дафны.

Первую неделю после ее кончины я не мог работать, мой мозг отказывался воспринимать какую-либо другую информацию, я закрылся в своей комнате с бутылками различного алкоголя, и пил. Много пил.

Я понимал, что это был не самый хороший выход, но мне нужно было облегчить свою боль, хоть как-то.

Никто не мог вытянуть меня из этого состояния, ни Лучиано, который каждый день приезжал в мой особняк, и пытался достучаться до меня, он не понимал, что со мной случилось, потому что брат не знал о Дафне, но кажется, он догадывался. Джульетта думала, что я так сильно переживал смерть Орсо, и это была правда, но лишь частичная. Я скорбел не только по своей бабочке, но и по другу.

Рико, который все время был в особняке, так и не смог со мной поговорить, ведь каждый раз, когда он начинал, то я посылал его к черту.

Но я понимал, что так больше продолжаться не может, я понимал, что мне нужно отомстить отцу, ведь не было сомнений, что это его люди стреляли в мою Дафну.

И все изменилось, когда Уго нашел этих ублюдков, которых я пытал на протяжении следующей недели, пытки было настолько ужасными, и изощренными, что даже мой друг не смог смотреть на это. Закончив с этими ублюдками, точнее с тем, что от них осталось, Сесто скормил их остатки своим собакам.

Все изменилось, когда Рико подтвердил, что те мужчины на кладбище были из албанской мафии, но кем же тогда была Дафна... я так и не мог найти ответа на этот вопрос.

Шли недели.
Моя жизнь превратилась в ежедневную рутину, я ушел с головой в работу, не подпуская к себе никого кроме Уго, Рико и Сесто. Я отдалился от брата и сестры, потому что я не хотел, чтобы они видели меня в таком состоянии, я не хотел быть грубым с ними, как был с остальными в последнее время.

Моя одежда стала исключительно черной, или серой, я больше не носил более светлые, или яркие цвета. Больше не было смысла в них.

Я не жил, я существовал, и только работа спасала меня от того, чтобы я не сошел с ума окончательно.

Спустя какое-то время я открыл итальянский ресторанчик, который назвал в честь нее.

«Дафна»

Я знал, как сильно она любила готовить, знал, как она мечтала о своем заведении, где бы она сделала все так, как она хотела, но я сделала это за нее, посвятив его полностью ей.

Мне бы хотелось видеть ее реакцию на этот ресторанчик около моря, который сейчас активно процветал.

Я перестал контактировать с отцом, как бы он не пытался выйти со мной на связь, я отказывался иметь с ним хоть какие-либо дела, если я увижу его в следующий раз... то я убью его. Я не смогу больше сдержаться.

Недели превратились в месяцы.

Мне пришлось многое пережить за это время, несостоявшийся брак моей сестры со стариком Рензо Сальвини, ее похищение, и тогда я слетел с катушек.

Я стал самым вспыльчивым и сумасшедшим ублюдком, которого вы только могли знать. Я убивал всех на своем пути, чтобы найти сестру.

И когда я нашел ее, то понял, что она была другой. Первое, что мне пришло в голову, когда я увидел, в каком именно состоянии она была, то это то, что ее изнасиловали.

У нее были синяки на шее, на руках, как будто, кто-то душил ее, глаза всегда были на мокром месте, она была разбита... разбита, как девушка после изнасилования.

И тогда, я поклялся самому себе, что отомщу за Джульетту, отомщу тому человеку, кто сделал это с ней.

Вы бы знали, как разрывалась моя душа, разрывалось мое сердце, когда я каждый день, на протяжении трех месяцев после ее возвращения домой из плена, видел, как она судорожно ревела, как ее трясло и било. Я не мог на это смотреть.

Больше не было прежних нас.
Отец убил все хорошее, что было во мне, когда убил Дафну, он сломал Джульетту, когда решил выдать ее замуж на жестокого старика Рензо, он также сломал Лучиано, когда перерезал ему горло и лишил его голоса.

Он издевался над нами.
Он убивал своих детей постепенно.

Но когда Джульетта призналась мне в том, что беременна от своего похитителя, в том, что собирается выйти замуж за Фредо Руффо.

Это ошарашило меня.

Самое ужасное, что она скрывала от меня это... самое отталкивающее, что она даже не посоветовалась со мной, а сама приняла это решение, сама решила стать женой Фредо, который был еще тем противным ублюдком.

Наши отношения с сестрой стали крайне холодными, Лучиано тоже стал вести себя как-то странно, хотя он был более открыт со мной, чем, пожалуй, с Джульеттой, и я не знаю, с чем именно это было связано.

В день ее свадьбы с Руффо, я принял не самое простое для меня решение, но я решил не прийти на это торжество, потому что я ненавидел праздники, потому что я не мог праздновать, когда у меня на душе все еще был траур.

Лучиано понимал меня, потому что не так давно я рассказал ему про Дафну, и он знал почти все. Он понимал, как мне было тяжело быть там, где люди танцевали, веселились, ели и пили.

В тот день я поехал на кладбище...
Спустя столько времени, я вновь был тут.

И это было самой большой ошибкой тогда, на свадьбе произошла перестрелка, и Лучи, мой брат, он пострадал. Я винил тогда себя в этом, так долго винил. После этого, наши отношения с сестрой стали еще хуже, ведь она меня обвинила в этом, она сказала, что это все было из-за меня, что если бы я пришел... и пожалуй, она была права, я мог спасти брата, если бы был там.

Лучиано выжил, его состояние нормализовалось, и вскоре, его выписали из больницы, но мне не стало от этого легче. В тайне от брата, я приставил приглядывать за ним Рико, который был моей тенью, но теперь, тенью моего брата. Я не мог оставить его более без присмотра. И именно тогда, я узнал, что у Лучиано кто-то появился... и я знал эту девушку, более чем хорошо.

Что касается моей сестры, то наши отношения были похожи на американские горки, я безмерно сильно ее любил, и хотел для нее лучшего, чем этот кусок дерьма по имени Фредо, но она продолжала быть с ним. Пока он не оттолкнул ее, что привело к кровотечению, и она чуть не потеряла ребенка.

Я убил Фредо.
И я был рад этому.

А потом, когда Джульетта родила ребенка, своего первенца, наш отец забрал его, где-то спрятав, но мы не знали где.

Это сломало мою сестру окончательно.
Это сломало всех нас, и меня в том числе.

Хоть я и не был особо рад ребенку от насильника, однако, этот мальчик все еще был моим племянником.

И тогда в моей жизни появился новый смысл.

Мой племянник, точнее, его поиски. Я занимался ими днями, и ночами, я не спал, я пролетел полмира, чтобы найти его, но все было пусто. Я не знал, где был малыш Джульетты, не знал. И мои люди, огромная команда, которая занимался этими поисками, тоже ничего не могли найти.

И тогда, мне пришлось заключить с отцом сделку.

Свадьба.

Он хотел, чтобы я женился на внучке Дона Рима, честно, я не знал, о ком шла речь, и мне было абсолютно плевать, в данной ситуации, меня волновали лишь мой племянник, и моя сестра.

И я пошел на этот брак ради Джульетты.
Гаспаро обещал вернуть ей сына после моей свадьбы, такой был уговор.

Но это свадьба стала лишь началом моего конца.

Это свадьба пробудила во мне все те чувства, о которых я забыл за эти два года.

Два года, черт возьми.
Два чертовых года я страдал, убивался, существовал.

А потом, я увидел ее.
Свою бабочку.
И она не была моей женой.

Ей была ее сестра.