По ту сторону

Мне не хотелось просыпаться, стягивать с себя эту тонкую грань между дремотой и настоящим миром. Тело капризничало от статичной неудобной позы, однако спустя порядка десяти минут пришлось таки уговорить себя поднять больную голову с подушки. В мыслях не было никакой так нужно сейчас свежести, как если бы я не спала вовсе. Подумав, что это можно хотя бы попытаться исправить душем, я спустила ноги на мягкий ковёр, прощупав каждой клеткой кожи пушистый ворс и, на мгновение прикрыв глаза, сосредоточившись на приятном ощущении, и последовала в ванную, смывать с себя вчерашние эмоции и вечер.

Не было абсолютно никакого смысла прятаться от самой себя — мне с каждым пребыванием в родном городе становилось всё более тошно, будто он специально пережевывал меня особенно тщательно, но никак не мог протолкнуть дальше, сквозь себя. Я вернулась сюда, чтобы остаться, вероятно, насовсем, но чувствовала себя чужой, не прижившейся до конца инородной к какому-то большому организму тканью. Меня отвергало всё естество — от собственного сознания, так жадно впитывающего каждый знак внимания к себе, до окружающих людей, из коих лишь единицы были мне так дороги.

Я мучилась и разрывалась изнутри от мысли, что стоило мне только увидеть Картера — как я снова, кажется, влюбилась, и гораздо сильнее, чем мне того следовало. Хотя нет, и если я выбрала путь до конца быть откровенно честной, — я и не переставала его любить. Я любила его с нашей первой, такой далекой встречи. И продолжала любить до сих пор, просто мне больше было нельзя. Не так. Он хорошо справлялся со своей новой жизнью, шагнув в неё смело и крепко, и только я оставалась балансировать на разрушающемся вместе со мной парапете в бездну. И ещё день, а, может быть, два — и меня начало бы безвозвратно затягивать туда.

Нужно было выбираться, но только как, когда единственная рука помощи в океане бесполезной нездоровой любви — это только своя?

Душ помог ровно настолько, насколько могла отвлечь приятная процедура от неприятных мыслей. Однако это заставило меня чуть крепче взять себя в руки и бодро спуститься на кухню, убедившись в том, что я встала раньше отца. За окном уже во всю занималась прохладная, почти октябрьская суббота, но дождя по прогнозу не обещали, поэтому солнце лениво, нехотя выглядывало из-за густых облаков, ослепляющими пальцами распуская их на куски, обособленно плывущие по небу. Я решилась на простецкий незамысловатый завтрак из тостов в яйце. Мне хотелось провести хоть немного времени с отцом, потому что нутром я уже чувствовала приближающееся нечто. Я всё ещё не могла никому поверить целиком и полностью, но отворачиваться от правды и дальше уже было невозможно. Нельзя вводить бегство в свои правила на постоянной основе.

— Привет, детка. Не спится в выходные? — Отец вырвал меня от сетки размышлений, и я немного скомфуженно, но искренне ему улыбнулась. Он умел одним своим присутствием разряжать обстановку, и за это стоило быть ему благодарной. Николас коротко потрепал меня по русой голове и устроила напротив за столом, неторопливо налив в большую кружку кофе молоко и положив сразу несколько ложек сахара. Мы разговаривали обо всем и ни о чем одновременно, зажевывая слова завтраком, и все бы ничего, пока он не затронул тему, на которую у меня ещё долго не спадёт эмбарго.

— Как у вас дела с Картером, Лиз? С момента приезда вы много проводите время вместе. Не подумай, что я лезу в ваши отношения и хочу сказать чего лишнее, но я просто должен знать, что между вами происходит, дочка.
— Нет никаких отношений, пап. Мы — друзья, и только. У него своя личная жизнь, а у меня рано или поздно будет своя. Мы общаемся, я безумно скучаю по нему, но на этом всё.

Стоило прекратить неловкую беседу и перенаправить ее в другое русло. Ник тактично последовал за моей мыслью и продолжать не стал, заговорив о чем-то другом, вроде дел в его лодочном парке. Отличный выбор, папа. А ты такая врушка, Лайза. Война с самообладанием безбожно проигрывалась, и я ничего не могла с этим поделать.

Мы ещё несколько часов провели за просмотром какого-то не запомнившегося мне ситкома и домашних дел, прежде чем меня отвлёк короткий рингтон телефона. На экране отчетливо светилось сообщение от Грейвса.

«Приезжай не позднее шести в бабушкин дом. Тебе больше нельзя оставаться у себя. Время пришло.»

Пришло время чего? Бояться ещё больше? Уступить чему-то новому? Или, может, это всё ещё сумасшедшая игра моего воображения?

Меня начало потряхивать от волнения. Пальцы дрожали и не слушались, ещё больше холоднели от металлической молнии рюкзака, куда я собирала сменную одежду, аптечку и прочее барахло, совсем не понимая, что из этого мне на самом деле понадобится. Сердце ухало как старая сова в ночном лесу и, казалось, даже волосы на загривке вставали дыбом от лишнего шороха. Я собралась даже быстрее обычного и, приложив максимальные усилия, чтобы моя идея поехать с друзьями на выходные отдохнуть и развеяться выглядела развёрнутой на подробности и правдоподобной, пулей вылетела из дома, бросив свой небольшой багаж на заднее сиденье машины. Легкие сжались от нарочито глубокого вздоха, когда я вставила ключ зажигания в скважину, и я милой вытолкнула из себя весь воздух вместе с нажатием педали газа.

Боже, пап, я не знаю, что со мной происходит, и от чего и куда я бегу.

В те минуты я особенно остро чувствовала, что несмотря на присутствие отца, брата и друга никто из по настоящему не мог понять меня и помочь.

Держись, девочка. Дальше только вперёд.

Слишком быстро, как мне показалось, доехав до места назначения /или заточения?/, я ещё долго, без точного определения времени, просидела в автомобиле на опушке, где кончалась какая-либо видимая дорога, и смотрела на маленький с виду дом, где горели тёплым светом окна на первом этаже. Наконец выйдя из своей зоны комфорта и машины по совместительству, ступив во влажную, въевшуюся в мою подошву землю, я боязливо прошла к крыльцу, оглядевшись вокруг. Место казалось настолько закрытым от людских глаз и других жизней, коим и вправду являлось, что мне, теоретически, не нужно было бояться какого-либо обнаружения, если сегодня действительно что-то случится. Я доверяла выбору Картера и его компании /стаи, вернее, но язык категорически отказывался проворачивать на себе эти непривычные для него буквы/ касательно приватности и скрытности, но маленький противный червь беспокойства никак не унимался в моей часто вздымавшейся груди.

Он, видимо, почувствовал меня раньше, чем я ступила на порог и занесла руку в едва слышном стуке. Картер открыл дверь и решительно, но мягко потянул меня за собой, на мгновение закрыв от всего остального мира в своих объятиях. Я радушно поступила так же в ответ и, наконец отстранившись, вопросительно на него посмотрела. Думаю, он знал, сколь много я вкладываю в этот невербальный вопрос, но просто не мог иначе. Взяв меня за руку, он потянул за собой к погребём помещениям, по ступенькам вниз, и остановился прежде, чем мы спустились окончательно.

— Я буду с тобой. Всегда. Знай это, прошу тебя. Я так сильно боюсь за тебя, что просто не прощу себе, если что-то случится.

Его слова оставили на моем сердце полощатую огромную рану, словно разрубив его пополам на до и после. Мне так сильно хотелось зарыться в его плечо и горько зарыдать, но я не успела даже позволить подумать себе об этом больше секунды, как снизу донёсся голос, а затем показалась и сама Руби.

— Нет, малыш, она должна справиться с этим сама. Я видела это, и всё пройдёт нормально. Всегда проходит. И не забудь о том, что Миста сегодня тоже должна быть под наблюдением.
— Я сам решу, с кем оставить Лайзу, а за Мистой последит Оуэн. Ясно?

Картер резко обозначил все границы, и грубая и бесцеремонная прежде Руби не нашлась с ответом — или не захотела ему перечить. Пройдя мимо нас наверх, она задержалась на мне взглядом, кивнув, будто пожелав этим жестом доброго пути, и скрылась в недрах дома.

— Будет тяжелая ночь, — последнее, что я от неё слышала.

Мы спустились, и в обитом камнем коридоре нас встретили Ингрем, Миста и близнецы. Я поздоровалась с каждым из них, лишь подольше задержавшим в контакте с Оуэном. Что меня заставило удивиться больше всего остального на то момент, так это то, что он тихо и без какой-либо ярко выраженной интонации попросил Картера и остальных на минуту оставив нас наедине. Грейвс заметно напрягся, но я заверила его, что всё будет хорошо, и они отступили на достаточное расстояние, чтобы обеспечить нас двоих личным пространством.

С столь близким присутствием Оуэна мне стало ещё тяжелее дышать.

Он, словно решая, стоила ли игра свеч, аккуратно и медленно приблизился ко мне, погладив по щеке костяшками пальцев, будто бы невзначай заправив непослушный локон за ухо и наклонился прям к нему, обжигая меня своим дыханием.

— Прости меня, ещё раз. И удачи. Я буду ждать утра.

И прежде, чем я успела предпринять что-то в ответ, он оставил на моей макушке невесомый поцелуй, грустно улыбнулся, вернув меня в общество Картера. Тот будто бы не видел, что произошло, но я почувствовала, как он неприязненно скорчился, но очень старался держать эту эмоцию в себе.

Мы зашли в тёплый, но тёмный подвал, где единственным источником света было зарешеченное окно в полметра высотой, расположенное под самым потолком, и я, только привыкнув к освещению, наконец обратила внимание на цепи, практически вваренные в стены, ведро с водой и тряпки с одеялами на полу.

— Что происходит, Картер?..
— Меры безопасности. Скорее для самих себя, нежели для других. Я всё покажу и объясню, только дай мне время.

Он ласково, но не терпя возражений усадил меня на одеяло, убедившись, что мне хотя бы мало-мальски удобно, и надел на мои запястья металлические браслеты, завернув их в причудливые замки. Я видела, как ему было неудобно причинять мне такое, и понимала, как с каждой секундой мне всё больше становится страшно. Паника захлестывала меня, и я еле сдерживалась, чтобы не начать вырываться. Тело начало сводить больной судорогой, и я с ужасом посмотрела на своего лучшего друга, словно ожидая от него мистического спасения от этого всего.
Он не мог найтись с ответом, и чтобы сбежать от моих глаз, посмотрел на свои на свои наручные часы, явно недовольным тем, что увидел.

— Почти началось. Но прежде, чем это произойдёт, я хотел тебе сказать...

Но Картер не успел произнести ничего дальше, потому что в один пронёсшийся словно молния миг меня вытянуло на полу струной, а потом изогнуло в одном огромном переломе.

Последнее, что я помнила от самой себя — это истошный крик человека, внезапно оказавшегося в своём самом страшном страхе и грехе.