Глава VIII. Шея
– КО-О-О-ОТ! – рев Крысы заглушил треск костра, крики Ифигении, Ветра и Цыплёнка.
Коршун, выпустив мокрый воротник, удержав ещё тёплую зажигалку мёртвой хваткой, свободной рукой дотянулся туда, откуда торчала рукоять. Он сумел развернуться – увидеть растрёпанную, замахнувшуюся следующим ножом Крысу, – и вовремя рухнул, избежав повторного попадания. Клинок чиркнул об асфальт, и Коршун ударился головой.
– Убью! – прорезался сквозь алый туман рык Ифигении, и Коршун закашлялся, пытаясь её позвать. Белые волосы взметнулись. Сквозь них проступили зубы.
Их скрыл подоспевший к Коршуну Ветер. Цыплёнок, крикнув что-то про «нож», кинулся к Крысе.
– Он убил Кота-а-а-а! – орала та, не истратив весь запас метательных ножей. Её перекрыли два выстрела в воздух.
– Стоять! – громыхнул Шторм, но Коршун его уже не слышал.
Рядом, совсем близко, над ним навис ещё один нож – железный, не опасный для вампира и всё равно направленный на одного из них. Коршун скосил глаза. На одну.
Ветер, сидя у Коршуна, взирал на Ифигению, чьи ноздри часто раздувались и голова страшно дёргалась при виде крови, растекавшейся по асфальту.
– Ты... – Ветер пошатнулся. Ифигения сжала кулаки. – Ты...
Она нагнулась. Крепко зажмурилась и сжала губы. Когда вновь открыла глаза, из них исчезла пугающая краснота, крайне яркая в отсветах костра.
– Не подходи к нему! – Ветер махнул лезвием, не достав. Ифигения отшатнулась и выставила голые руки.
Коршун опять закашлялся – по подбородку потекла струя и быстро, спустившись по шее, слилась с формой Миротворца.
– Я могу спасти его, – произнесла Ифигения так тихо, что Коршун решил, что Ветер её не услышал.
Его ладонь – без ножа – мягко легла ему на плечо – раненое, как и шея, и Коршун закатил глаза. Синие волосы медленно опустились. Рука на плече затряслась. Ветер глубоко втянул носом воздух.
– Тогда спаси, – попросил он, и Коршун моргнул от его дыхания. Ветер – до боли, случайно, так, что из Коршуна вырвался хрип, – сдавил плечо. – Спаси! – вскинул он голову и оскалился. – Спаси его!
И Ветер, разжав ладони, откинулся назад. Белые волосы, коснувшись лица Коршуна, вместе с ним устремились в небо. К луне. К двух серым лунам, рано появившимся на свет. Ифигения аккуратно взяла Коршуна на руки.
Его голова беспомощно свесилась с чужого предплечья, когда Ифигения развернулась в сторону Собора. Коршун, моргнув, увидел стоявшего Ветра. Моргнув второй раз, он увидел его уже в движении – с обычным железным ножом в правой руке. Бежал он не к ним. Он бежал от них. К Крысе, загороженной Штормом.
– Ты! – засвистел метательный нож. Его заглушил куда более близкий крик.
– Гортензия! – Ифигения оглянулась, тряхнув Коршуна. – Гортензия!
В небо улетел очередной выстрел. Нож это не остановило. Нож бросился на пистолеты.
«Не надо», – силился выдавить Коршун, способный лишь моргать.
Миг, – двери Собора открылись, Мадам-мэр пригласила Ифигению внутрь. Миг, – створки входа начали закрываться. Два пистолета направились вниз, опережая нож сверху. Миг, – два одинаковых выстрела хлопнули одновременно с дверьми, отделившими Коршуна от пронзительного, как настоящий ветер завывающего визга снаружи.
Миг – и Коршуна унесло дальше. Наверх.
«Не стреляйте!» – донёсся приглушённый хор Остролиста и Цыплёнка, почему-то размножившийся, повторившийся и застучавший в висках протяжённым эхом. Оно вдобавок заблестело – разными цветами, не равномерно, – доводя окружение до рассыпающегося на образы калейдоскопа, проникавшего буквально, напрямую в череп, минуя веки и зрачки.
Ифигения, ненадолго скрыв мерцавшие ослепительные блики бледной копной волос, положила его на скрипнувшую под весом кровать. Коршун моргнул и наконец узнал включённые под потолком гирлянды.
– Не засыпай, – прошептала она, когда Коршун вновь прикрыл глаза. – Открой!
Он подчинился, хотя сейчас реснички, потяжелевшие и обжигавшие, сами тянули веки вниз. Коршун старался даже не моргать. Что-то холодило сведённые судорогой пальцы, и он не сразу сообразил, что до сих пор сжимает зажигалку. В ней уже закончилось всё тепло. Остыло. Как и в нём...
Ифигения встряхнула его за плечи.
– Коршун, – серьёзно сказала она, заглянув в глаза. – Я спасу тебя.
Он попытался мотнуть головой, но нож, рукоятью уткнувшийся в подушку, пригвоздил его к месту, как кол. Коршун попытался разлепить губы.
«Нет», – силился выдавить он, наблюдая за Ифигенией.
– Пожалуйста, – прочиталось по её губам.
Глаза застила расплывчатая дымка, и он моргнул.
Ифигения убрала волосы, она встала над ним, у головы, и прикусила собственную губу. До крови. Коршун снова открыл рот, не в силах двигаться, и Ифигения, вдохнув, накрыла его своим.
Он не мог дышать. Он не смог кричать. Единственное, что Коршун сделал – округлил глаза и ещё сильнее – казалось невозможным – стиснул зажигалку. Ифигения укусила его за губу. Она не ушла. Прижалась к нему губами, держала, вдыхала жизнь и её же выдыхала. Он медленно, ощущая лишь холод, расслабил пальцы. Ифигения медленно, не отрываясь, неощутимо, коснулась его шеи. Коршун всё ещё видел её белые, как снег, волосы, когда из шеи с приглушённым металлическим грохотом ушла вся тяжесть. Вся кровь.
Всё тепло.
Он не моргнул – оставил глаза открытыми – и всё равно под внезапно проявившийся внутри пульс погрузился во тьму. Холодную, одинокую, мёртвую. Без гирлянд. Без Ифигении. Без всего и всё равно не пустую. Пульсирующую. Давящую, сужающуюся с каждым последующим стуком в груди, становившимся всё тише. Меркнувшим, как затухающая гирлянда. Навсегда. Всегда.
Коршун, не чувствуяболи, не издавая ни звука, не видя ничего, провалился в сон и умер...