Ипомея. Миротворец

– Что? – у Коршуна округлились глаза. Он не поверил – не пожелал верить – в то, что сейчас услышал. – Ты хочешь, чтобы я пролил свою кровь?

Ифигения закусила губу.

– Немного, – не успокоила она.

Они покинули Собор, никого не встретив, и сейчас медленно шли по дороге, совсем не обращая внимания на то, что вокруг. Пока что они нарушали все указания: были в паре и вовсе никого не искали.

– Всего несколько капель, – уточнила Ифигения, – как если бы ты поцарапался или сильно вдавил в кожу ногти.

Она со значением глянула на его пальцы поверх своей ладони – ни один ноготь не выступал. Они до сих пор держались за руки, и Коршун не горел желанием расцепляться. Тем более когда его тепло передалось и бледной ладони Ифигении. Казалось, весь её холод на время собрался лишь наверху – в волосах и обеспокоенном лице. Она всё ещё между словами жевала губу, когда рассказала весь план:

– Кот помнит твою кровь. – От этого заявления Коршун невольно поморщился. Как будто речь о звере, по запаху выслеживающем добычу, а не... Ну да, и не о человеке тоже. Теперь нет.

– Он придёт, если почует, – подтвердила Ифигения его догадки. – Голод заставит его выйти, несмотря на солнце.

Она сощурилась, вздёрнув голову – но и всё. Ни одного волдыря или шелушения, как у недавно обращённого Цветка.

– Без... подпитки он очень ослаб. Да, какое-то время Кот ещё будет сопротивляться, но не в том случае, если вновь ощутит уже знакомую... знакомый вкус. – Ифигения слабо улыбнулась. Коршун не ответил.

– Мы его встретим, – дёрнула она его за руку. – Тебе нужно лишь оставить след и дождаться. Вместе, – Ифигения остановилась, заглянув Коршуну в глаза, – мы его... остановим. Раз и навсегда.

Всё время, пока она говорила, Коршун неотрывно следил за её губами. Те быстро заживали, стоило Ифигении перестать нервно их жевать. На её зубах оставались бурые пятна, и она их слизывала, смущённо улыбаясь. Коршуну не нравилось, когда она себе вредила. И Коршуну не хотелось вредить себе... Однако не настолько сильно, чтобы не попробовать. Он согласился, и Ифигения выдохнула. Как будто от его решения зависело буквально всё, а не жизнь Кота. Даже не их двоих – вместе вооружённый Коршун и Ифигения легко справятся с одиноким и голодным вампиром; им ничего не угрожало.

И если с первым эпитетом он угадал, то в последнем неожиданно ошибся.

Для простоты они выбрали то же место, где Коршун столкнулся с Котом в прошлый раз – нежилой дом на севере. Ифигения, воодушевлённая свободным посещением здания, быстро обшарила подъезды – никого. Коршун, стоя уже у прогалины между домов, где, к его ужасу, виднелись засохшие пятна крови, дождался, пока Ифигения займет позицию – как ей удобнее, на крыше. Она влезла по дальней – безоконной – стене. Вскарабкалась, точно паук. Коршун наблюдал за ней, разинув рот.

Наверху она махнула, и Коршун, хлопнув челюстью, достал из колчана стрелу. Лук при этом остался за спиной. Коршун стиснул зубы, проткнув наконечником ладонь. Кровь просочилась сквозь пальцы. Он сжал собственный кулак, как губку. Капли разбились об асфальт. Образовали лужу.

Ничего не произошло.

Коршун глянул на Ифигению. Та, зажав рукой нос, другой покрутила пальцем. Коршун с вытянутым трясущимся кулаком заходил кругом в поле её зрения. Ифигения дёрнулась и показала дрожащий большой палец. Коршун опустил руку. Он начертил прерывистый круг. Хватит. Он вытер ладонь о форму. Брезгливо огляделся. Ничего и никого.

– Кажется, не рабо...

Его оборвал сдавленный крик. Коршун вздёрнул подбородок и увидел трясущуюся Ифигению – с болтавшимися ногами в пустоте. Белые волосы сдвинулись, и Коршун рассмотрел рыжую макушку и бледное, гладкое, чистое лицо.

Кот одной рукой схватил Ифигению за шею. Коршун успел снять лук – всего лишь снять, – прежде чем бывший Миротворец бросил Ифигению вниз. Как куклу – головой вперёд. Листва незначительно приглушила хруст. Белые волосы рассыпались по вывернутой шее. Ифигения, не моргая, двигала скошенной челюстью.

«Жива!» – испытал облегчение Коршун, смутившись от выбранного слова. У Ифигении была сломана шея, а она по-прежнему жива... Ну и что?

Кот не дал к ней подойти. Он спрыгнул – тенью, в свете солнца – и загородил Ифигению, медленно заживавшую. Размяв шею – не иначе издеваясь, – Кот с улыбкой шагнул навстречу Коршуну.

– Коршун, – приветствовал вампир, хлопнув в ладоши. – Так и знал, что это будешь ты.

Улыбка расширилась – в просвете мелькнула краснота. Не белые зубы – алые. Как форма Миротворца или кровь. Коршун приладил уже окровавленную стрелу к тетиве.

– О, – Кот приподнял брови, – ты наконец-то готов меня застрелить? – Он развёл руками, выпрямил грудь. – Ну тогда не промахнись.

Их разделяли метры – метры, не целая крыша, улица, высота. Они стояли на одном уровне, достаточно близко и... Коршун не попал. В него. Стрела пронеслась мимо Кота, в последний момент увернувшегося одним корпусом. Он не развернулся обратно – позволил Коршуну разглядеть итоговую цель лука.

Ифигения не вскрикнула – с губ слетел лишь хриплый стон, когда наконечник вонзился ей в ногу. Кот мерзко усмехнулся.

– Что ж, засчитано...

Коршун спустил вторую стрелу. В этот раз Кот не увернулся – успел выставить руку. Его кожу – всего лишь на ладони – наконец покрыли волдыри. Серебро обожгло вместо солнца.

– Ух. – Кот обломал древко, пальцами – тоже зашелушившимся – вцепился в наконечник и выковырял жгучий метал. Останки стрелы плюхнулись на асфальт, прямо в кровь, оставленную Коршуном. – Знаешь, – Кот, отряхнув руки, широко раскрыл ладонь – дыра в ней медленно затягивалась, кожа зарастала, разглаживалась прямо на глазах, – поначалу я всерьёз думал, что лучше умереть.

Он улыбнулся – через светлую чёрточку в своей ладони. Коршун так и замер с не натянутой третьей стрелой. Кот с ним игрался. Кот его дразнил. Не Коршун его – своей кровью, а он – вампир своей силой. Особенно омерзительно яркой на солнце.

– Но потом, – Кот опустил руку и облизнул верхнюю губу, – я ощутил новый вкус. – Он демонстративно вытер покрасневший рот большим пальцем. – И никогда ещё так не наедался.

Раздался треск. Кот оглянулся, и Коршун подавил порыв ринуться к стене. Ифигения, одной рукой державшаяся за шею, другой сломала древко и принялась ковыряться в собственном бедре, отчего Коршун не сдержал вздоха – слишком громкого. Стрела засела глубоко. Кот обернулся с поднятой бровью.

– А, вижу, вы тоже поладили.

Коршун нахмурился. «Тоже?»

– Вампир и Миротворец, – протянул Кот, поворачиваясь к Коршуну спиной. Рыжий затылок предстал целью. – Две противоположности, нашедшие друг друга. Разве не иронично? Или, – Кот с улыбкой оглянулся через плечо, размывая мишень, – романтично? – Он рассмеялся и зашагал к раненой Ифигении.

Коршун остался на месте. Их с Котом всё ещё разделяли метры. И теперь его спина закрывала Ифигению. Коршун почти с теплотой приладил холодный серебряный кончик к тетиве.

– Ты, Коршун, – говорил вампир на ходу голосом, в миг утратившим следы улыбки, низким и тихим, – целовался с моей девушкой, а я, – в лучах блеснуло серебро, – ну, убью твою. Даром что вампир...

Стрела угодила в икру. Кот с шипением сел на одно колено. В его глазах вспыхнул огонь.

– Или нет, – произнёс он и вместо того, чтобы увернуться от нового залпа, атаковал.

Коршуна ослепила серая вспышка. Нож – серебряный, как у всякого Миротворца, – выскочил из кармана Кота и в то же мгновение вонзился в плечо Коршуна. От боли и неожиданности тот выронил лук. Где-то – в считанных метрах – надломилось древко.

– Подарок от Крысы, – рыкнул Кот и закрыл собой свет. Он прижал Коршуна в асфальт. Втоптал в его же кровь. Забрызгал собственной слюной.

Эффект насыщения проходил. Сколько бы Крыса (ну кто же ещё) ни отдала Коту жизненной силы, этого всё равно недостаточно. Не сейчас. Когда слишком много ран, слишком много крови, слишком далеко до ночи... Кот от безумия вцепился зубами в воротник. Коршун, почти как в прошлый раз, дотянулся до кармана. И, не как в прошлый раз, вытащил кол.

Кажется, Кот не сразу осознал, что произошло. Он ещё грыз красную ткань, когда Коршун, согнув локти, просунул между ними кол. Кот так тянулся к его закрытой шее, что сам же, кряхтя и вскакивая, нанизался на острое серебро. Его хватка ослабла. Тело, страшно захрустев, обмякло. Металл треснул и просел. Рот от воротника переместился к уху.

На щёку Коршуна капнул дождь.

– Спасибо, – шепнул с последним вздохом Кот и замер, обратив дождь в маленькое болото.

После этого солнце действительно заволокли тучи. Будто небо, заранее нахмурившись, знало, что ждёт грязную землю под ним позже. Коршун не дышал, пока Ифигения не убрала труп. Она, держась за бедро, аккуратно села.

– Ты жив, – выдохнула она, не отпуская его плечо.

Рана в нём горела, но не так, как пылали глаза. Коршун плакал – беззвучно (не считая выдавленное Ифигении «Прости»), – и слёзы мгновенно терялись в хлынувшем дожде. Ифигения, восстановившись, помогла ему встать.

– Тебе надо к врачу, – сообщила она, и Коршун повернулся к Коту.

– Ему тоже, – неопределённо буркнул он, с остервенением вынимая кол, и попросил Ифигению понести мёртвого вампира.

Убитого Миротворца. Его всё равно бы пришлось тащить. Не Ифигении, так другим Миротворцам, очищающим улицы. Выполняющим свои приказы.

Как Коршун.

Он вернулся на площадь с закрытой задачей. Туда же стеклись и остальные. Всего трупов насчиталось семь – немного, учитывая, сколько их набирается ночью. Коршун стоял, пока другие собирали костёр, с ладонью на плече и высматривал Шторма с Крысой. Ифигения при этом безуспешно убеждала его пойти к врачу. Её поддержал заметивший их Цыплёнок, избавившийся от лохмотьев, раньше бывших вампиром. А приволокший на площадь целых два тела Ветер («Повезло», – хмыкнул Цыплёнок), не говоря ни слова, уже собирался было схватить Коршуна за руку и отвести в медпункт насильно.

Ему помешал Остролист – снова в форме, начищенной, сияющей и быстро пачкающейся под не унимавшимся дождём.

– Пусть останется, – бросил он, мрачно взглянув сверху вниз, и внезапно протянул Коршуну свою бесценную зажигалку. – И доделает дело.

Капитан поручил бывшему новобранцу зажечь костёр. На нём, из досок и картона, кучей, невпопад, частично рассыпавшись, валялись трупы. Коршун, подойдя ближе, застонав из-за плеча и опять подступивших слёз, узнал ровно один – с пожухлой, как листик, рыжей макушкой.

Он поднёс зажигалку с оглушительным щелчком. Пламя, среагировавшее на разлитое масло, обожгло пальцы и раздуло дым.

Чёрная пелена сливалась с дождливым небом. Казалось, между ними не было границ. Не было разницы. Огонь превращался в черноту и растворялся в пустоте.

Или – Коршун зажмурился и до белизны в костяшках сжал зажигалку – возвращался на землю белёсыми катышками, напоминавшими снежинки.

Но не снег. С неба падал пепел.

И их так легко было перепутать...

Коршун сорвал воротник. Душно. Больно. Неприятно. «Неужели так всегда?» Горло саднило от гари. Веки щипало от слёз. И никуда от них не деться.

Открыв глаза, он увидел Ифигению – белую даже сейчас, в дыму. И такую холодную, несмотря на огонь. Ему хотелось прижаться к ней и остудиться, пока всё не пройдёт.

Так хотелось вернуть всё, как было. Всех, кто был. Папу, маму, Цветка, Рыбу, Барана, даже Кота... И женщину на лестничной клетке. Неважно, как. Неважно, когда. Главное, чтобы все вернулись. Снова распустились, как ночной цветок... Чтобы жили. Были. И никого – даже кусачих бывших Миротворцев – не приходилось убивать. Это слишком тяжело – как труп с колом в сердце, навалившийся всем весом в последний раз.

Вспомнив о цветах ипомея, Коршун задрал голову на мрачный, застланный дымом Собор. Лианы, лозы молчали, но уже скоро зацветут. Оживут.

И добавят красок к этой бездушной копоти от костра, легко принимаемой за грязь.

«Хочу снег, а не пепел»,– подумал Коршун, теребя две точки на воротнике, и тогда второй серебряный нож попал ему в шею.