Ипомея. Миротворец

– Сколько всего? – спросил Шторм, и Остролист ответил:

– Всего трое плюс один. – Коршун догадался о смертях первых (ещё одна гибель вестью пришла с другого конца города) и пропаже второго. – Считай, в два раза меньше, чем в прошлый раз, – продолжил Остролист, с улыбкой поглядывая на хмурого Коршуна. – Не зря нас было больше, чем обычно. Всё же количество переросло в качество, – усмехнулся он в полной тишине. Все молча смотрели, как с цепи снимали Рыбу.

Даже Крыса успокоилась, спрятавшись за спину отца. Она, растрёпанная и, как и все, с красными и всё же иначе, с заплаканными, а не сонными, глазами, больше не звала Кота. Бывшего новобранца официально признали «пропавшим без вести». Не убитым, но уже, скорее всего, и не живым в привычном понимании. Коршун невольно поправил лук на спине. «Не целься в своих», – говорили ему...

– По предварительным данным, – тяжёлый вздох Шторма, теревшего седые виски мозолистыми пальцами, протянул между всеми ток. – Нужно собрать оружие и проверить уцелевших. На укусы и заражение.

Ток обернулся глухим напряжением. Никто не двигался. Замерли и Миротворцы, возившиеся с цепью. Коршун огляделся. Взгляд сам задержался на ранах Остролиста.

– На меня не смотрите, – бросил тот, приподняв левую руку. – Эта кровь полностью моя. Порезался о цепь, да ещё лук потерял, когда помогал тому новичку... Не знал ещё, что его укусили, – закончил он с досадой.

Коршун едва сдержался, чтоб не фыркнуть. Остролист даже не знал, как его звали – Бараном, – и, судя по всему, жалел, что помог. Не о том, что убил. Или убедил убиться. Хотя как бы поступил сам Коршун?.. Он поймал беспокойный прищур Ветра, крутившего меж пальцев нож. А он? Или Цыплёнок? Смог бы кто-то из них повторить за Бараном? Или убежал бы, как Кот? Если, конечно, сохранили бы способность ясно мыслить.

Думая об укусах и их возможных последствиях, Коршун коснулся лба. Зубы точно не проникли под кожу, а он быстро выплюнул всю чужую жидкость. Он не заразился. Точно. А у Ветра, несмотря на ранее, шею прилежно прикрывал воротник. Всё хорошо. Он его послушал.

– Что это у тебя? – Коршун не среагировал, когда Остролист резко, левой рукой, коснулся его головы. Кровавая ладонь, естественно, оставила след, и на этот раз Коршун не сдержался.

– Фу!

– Умоешься потом, – брякнул Остролист, прикладываясь к трубке. – Да так, чтоб ничего не осталось.

Заскорузлая кровь не оттиралась, и Коршун злобно таращился на старшего товарища. Остролист курил, ни на кого не глядя. Его всё же осмотрели – сам Шторм, остальные не осмелились или, как Коршун, побрезговали, – и ничего не нашли. Проверка затронула всех – в том числе Крысу, сразу после Шторма. Та сначала отбивалась, в сердцах памятуя Кота и одновременно обвиняя отца, но позже всё-таки обнажила все уязвимые места – кисти, шею, голову, лицо. Она даже полностью расплела косу, подставив макушку Шторму.

– Хватит, – отмахнулся тот и перешёл к следующему.

Поиск отметин походил на взаимное вычёсывание у обезьян – Коршуну на уроках Природы Прошлого в школе однажды показывали с ними фильм. Когда хватало электричества.

– Ну хоть от этой штуки можно избавиться, – заявил подошедший Ветер и явно с облегчением освободился от воротника. С ним же к Коршуну для осмотра подтянулись и Цыплёнок с Ифигенией, занимавшиеся завалом. Рыба, всё ещё висевшая как жуткая марионетка, привязанная к косе, могла подождать.

– Что? – вскинулся Ветер на неодобрительный взор Цыплёнка, быстро снявшего воротник и надевшего. – Он нам уже не нужен. День начался. К тому же нам бы вообще лучше шлем носить, на всю голову, а не просто какой-то воротник, ещё и не факт, что эффективный...

– Тогда бы ты совсем задохнулся, – заметил без злобы Цыплёнок и, опередив Коршуна, быстро, но тщательно оглядел Ветра.

Так одинокая Ифигения досталась Коршуну.

– Кто первый? – неуверенно спросил он, на что девушка, враз повеселев, одним махом оголила шею и подставила на свет, вытянув подбородок и задрав голову.

– Ну, Снежинка, смотри внимательнее.

Он почти послушался. Приблизился, наклонился... И вытянул руку. К такой гладкой, белой, ровной, недвижимой, точно часть статуи, шее, что он не удержался и захотел – нет, не просто тронуть – прощупать пульс.

– Руки, – стукнула его Ифигения, и он чуть не подавился. Опустив глаза, Коршун кивнул и потянулся к собственному воротнику.

Там его пальцы нащупали знакомые две точки. На миг Коршун задумался, а нет ли у него таких же, но с внутренней стороны воротника – как раз появился повод узнать.

Развернув воротник, он перестал дышать – точки проходили насквозь.

– Ну, всё в порядке, – заговорила совсем рядом Ифигения, отчего Коршун вздрогнул, не заметив, не ощутив (ни тенью, ни дыханием) её присутствие. – Ты чего так побледнел?

Он поднял на неё лицо. Она не отошла. Стояла, как при осмотре, на расстоянии ладони и глядела не на шею, а в глаза. Не моргая и не отворачиваясь. Коршуну стало не по себе. Он шагнул назад, прикрываясь воротником.

– Слишком туго затянул, – оправдался Коршун, вяло улыбнувшись.

Она ему не поверила. Жаль. Несмотря на тревогу, забравшую из щёк румяную кровь (на самом деле его сдавившую), ему понравилось, как она на него смотрела. Как чего-то ждала и, увы, не дождалась. Он её спугнул.

– Ну, кажется, всё, – протянул Ветер, обмахиваясь воротником. От солнца, ещё не поднявшегося до тусклых облаков, действительно потеплело. Хотя не настолько, чтобы обмахиваться импровизированным веером.

Коршун ёжился, постоянно трогая воротник и его точки. Слова Ветра, «не факт, что эффективный», проносились перед глазами не остывающими бликами. Сегодня самого Коршуна лишь оцарапали – не укусили, не прокусили, – но до этого, уже давно, этот же сегодняшний воротник висел на другой шее, у другого человека... Или больше нет?

Его вовсе ослепило, когда к опущенной цепи внезапно вывели Цветка. Капитан не сопротивлялся, но и не молчал. Он всё повторял «Подождите» и выкатывал на всех глаза. Он закричал, резанув уши, когда его поставили на колени свои же товарищи в красном.

– Командир? – обратился один из них к ошарашенному Шторму. Он всё тёр побелевшие виски, подходя к подчинённым.

Коршун и Цыплёнок с Ветром тоже не остались в стороне. Их капитан сейчас стоял на коленях, не вырываясь. Лишь вблизи Коршун заметил в его ладони порванный, чем-то пропитавшийся, как грязная половая тряпка, воротник.

– Всё не так... Шторм. – Цветок сильно побледнел. Его лысина посерела, бакенбарды почернели (от засохшей крови), и осунулось лицо. Он клацал зубами и часто вертел головой. – Всё не так, – дёргано повторил капитан.

Шторм присел на корточки. Заглянул товарищу в глаза. Они сверкнули алым, поймав солнечный луч.

– Воротник не выдержал? – спросил командир, и Цветок, явно себя пересиливая, кивнул. По Миротворцам пролетел вздох. Коршун видел, как ко рту свой нож прижал Ветер. – И... попала кровь?

На второй вопрос Цветок дёрнул головой. Он зарычал, оголив зубы. Красные, как рана.

– Нет! – выдавил он низким, плюющимся голосом. От его звука у Коршуна подогнулись колени.

– Не тай, – шепнула Ифигения и слегка, не сжимая, коснулась его кисти.

Цыплёнок, стоя к капитану ближе всех, перехватил трезубец. Ветер, истративший весь запас серебряных ножей, потянулся к карманам. Все Миротворцы, кто был рядом, вокруг, везде, взялись за оружие. Все, и даже дрогнувший Коршун.

– Не ты, – опять шёпот Ифигении его удержал.

Лук, не заряженный, вернулся за спину. У него ещё оставался кол, но слишком далеко, в дальнем кармане формы. Коршун не успел бы его достать, даже если бы захотел.

Цветок принял первую попытку вырваться. Миротворцы его удержали. Достали колья и приставили к шее. Капитан мигом успокоился. Воздел ладони, тяжело задышал. Воротник, не эффективный и лишний, упал в пыль.

– Я не заражён, – сказал Цветок уже ни разу не убедительно. Шторм сидел и не загораживал неумолимое солнце. От его косых, но низких и упрямых лучей у капитана пузырилась кожа. Он морщился, но терпел, голос его не дрожал: – Я не такой... Я не такой, как остальные!

Шторм, поднявшись, велел всем отойти – и в первую очередь новобранцам. Коршун и Ветер подчинились. Цыплёнок задержался, однако тоже, стиснув трезубец, развернулся. Одна Ифигения стояла на месте. Её Шторм не торопил.

– Ну, кто готов? – спросил командир, и вместо ответа раздался всхлип.

Коршун и не поверил бы, не увидь всё сам: Крыса, и так проплакавшая все глаза из-за Кота, снова залилась рыданиями. Шторм, будучи командиром неспособный перекинуть ответственность, поспешно кликнул снова. Никто не вызвался. Даже двое, державшие Цветка, не шевелились, крепко стискивая хрупкие, как чья-то жизнь, серебряные колья. Не двигался, не считая дым из прилипшей к нему трубки, и Остролист.

– И ничего нельзя сделать? – пробормотал Ветер и получил односложный ответ Цыплёнка.

«Нет».

То же самое думал и Коршун, притрагиваясь к воротнику там, где выделялись точки. Если вампира – пусть и не до конца обращённого – поймали, уже ничего нельзя сделать. Даже если он – особенно если он – Миротворец. Никаких исключений и чудес. Вампиры истребляли их, а они уничтожали их. Всё просто. Всё хорошо.

Но не когда умирает знакомый тебе человек.

– Стойте! – крикнул Коршун и, спотыкаясь, выбежал чуть вперёд. Он сам не знал, что хотел добиться. Что мог исправить. Как бы мог помочь. И мог ли?

Все обернулись – и Шторм, и Крыса, и Ифигения, – и даже сам Цветок кровавыми глазами устремился к Коршуну. На мгновение – не дольше вдоха – в них, как и у Коршуна, но не так ясно, мелькнуло узнавание. Полушёпот-полурычание сорвалось с алых губ последней волей, разделившей жизнь и смерть:

– Я не такой, как твой отец...

Три лезвия, все посеребрённые, вонзились в грудь и надавили, выгнув тело и отпугнув Миротворцев. Цветок качнулся, его голова завалилась, изо рта прыснул фонтан, и капитан, удержавшись, прильнул обратно, окропив древко трезубца, ставшее опорой для бездыханного, но ещё тёкшего единственной краской трупа. Раскрытые глаза так и смотрели перед собой, когда с подбородка вытекла последняя капля. С нею вышла вся кровь, и с нею же ушёл Цветок. Капитан. Полностью и бесповоротно. Без жизни, её невидимого движения-пульса, внутри все люди – лишь оболочки, пригодные для растопки. Ничего в них нет. Только кровь – от заката и до рассвета. От рассвета до заката. От жизни и до смерти.

Цветка унесли – как и наконец освобождённую Рыбу, – его ждало сожжение, вместе со всеми останками ночных вампиров. Всеми, кого нашли. Бросив последний взгляд на занимавшееся зарево костра, Коршун повернулся к Цыплёнку.

– Кто-то должен был это сделать, – пожал он плечами в ответ на немой вопрос.

Коршун промолчал. Хотя мысленно и отчасти согласился: «Да, кто-то... Но не ты же».

А кто?

Возвращаясь домой (их, по-прежнему новобранцев-рядовых, несмотря на пережитое, отпустили отсыпаться, причём до следующего дня и с оружием, перед этим обещавшего относительно спокойную ночь), Коршун всё время в уме обращался к своему воротнику. Мысли о двух точках, ощутимых с обеих сторон, неожиданно натолкнули его на Кота. Судя по всему, он тоже, как Цветок, заразился, но, не так же, как капитан, сумел удрать. Или – такой ход мысли уже внушал лукавую радость – всё то же самое, только без заражения. Кот элементарно струсил и сбежал, дезертировал с поля боя. Сиганул с крыши посреди сражения и помчался вглубь города, к безопасному Собору... Хотя так его всё равно могли нагнать прорвавшиеся вампиры. Коршун сам видел краем глаза, как пара теней перелазили или протискивались через этажи. Одна такая вполне могла и не дать кому-то спастись. Даже – он с силой оттянул воротник – кому-то в подготовленной для встречи с вампиром форме.

– Можешь снять, чего ты, – заметил его терзания Ветер. Они решили не разделяться – всё равно жили в одном доме, – да и никому не хотелось оставаться одному, в том числе Цыплёнку. – Ночь закончилась, – напомнил Ветер совсем без облегчения.

– А Кот нет, – серьёзно вставил Цыплёнок, даже без трезубца, покрытый кровью, грязный, с почерневшим лицом, из-за копоти лишившимся веснушек, выглядящий внушительно. Если не пугающе. – Надо оставаться начеку, – резюмировал он, оглядываясь, и резко – так, что посмотрели все, – уставился наверх.

Коршун от изумления, смешавшегося с радостью, не сдержал нервного смеха.

– Это верно, – согласилась Ифигения, шагавшая по крыше. – Правда, если ты имел в виду оставаться начеку из-за вампиров, то глядеть в оба следует не внизу, а наверху, ведь ваши главные враги очень проворны и могут лазить по стенам. – И в своеобразное доказательство (может и она, могут и они) ловкая Ифигения спустилась с двухэтажного дома, цепляясь за решётки на окнах.

– Алле-оп! – воскликнула она, вставая на носки и одновременно кланяясь.

Ветер, заткнув за ухо нож, зашёлся в аплодисментах. Коршун, перестав безумно хохотать, сдержанно улыбнулся, а Цыплёнок, хмурившийся сильнее неба, угрюмо сложил на груди руки.

– Могут, но не захотят, – возразил тот, не обращая внимание на выкрутасы, и закатил глаза. – Чем выше, тем сильнее жарит солнце. А вампирам оно не нравится, поэтому Кот скорее всего в заброшенном здании или в тени проулка, – предположил Цыплёнок, и Коршун, искренне любуясь Ифигенией и её акробатическими навыками, не смог не согласиться.

Он хорошо помнил, как лопалась кожа обращавшегося Цветка. Пускай сейчас солнце поднялось достаточно высоко, чтобы более привычно загородиться щадящими вампиров облаками, больше похожими на тучи, тем не менее день есть день. Вампиры слабеют от любого света – будь то зарево огня, рассвета или, как вариант, краткой вспышки автомата.

И даже Ифигения удержалась от спора.

– Как скажешь, здоровяк, – улыбнулась она и сощурилась, посмотрев на небо. – Не нравится, значит, не нравится.

Коршун задумался над словами Цыплёнка. «Кот скорее всего в заброшенном здании». Последних, без жильцов, а значит, и без охраны терявших силу пустых порогов, на самом деле хватало – особенно на окраине, но там бы его искали в первую очередь, о чём бывший Миротворец, если сохранил рассудок, прекрасно знал, так что, на взгляд Коршуна, он всё же мог быть где угодно, даже и на крышах, хорошо просматриваемых с Собора. И именно поэтому – лучше поскорее убраться с улиц. Их отправили отсыпаться – всех новичков, не сдавших оружие (всё равно без ограниченного серебра по большому счёту бесполезное), – и Коршун, памятуя свой странный смех, поспешил повиноваться. Невзирая на неизбежную встречу с беспокойной Золой, которую он думал смягчить, сославшись на вполне оправданную усталость.

К его удивлению, с ним же (и Ветром – Цыплёнок, неохотно для подстраховки взявший кол Коршуна, повернул в другую сторону и пошёл к себе, проигнорировав возможность повидаться с Золой), с двумя соседями отправилась Ифигения. По её взглядам, бросаемым на башни Собора, Коршун догадался, что непринятие Геродота будет куда суровее тревог Золы. Хотя, по правде говоря, насчёт последнего он не питал уверенности. Коршун увидел Золу ещё на подходе к дому. Она не возвращалась в квартиру с водой-едой или канистрами для печки. Старшая сестра, судя по растрёпанному виду, уже какое-то время – хоть бы не всю ночь – простояла в подъезде.

– Коршун! – налетела она на него, не замечая Ветра и Ифигению. – Ты?.. Что с тобой?! – Она подошла ближе и хорошо разглядела кровавую грязь.

Впопыхах отскребая лоб, Коршун в сердцах обозвал Остролиста – из-за него он выглядел ещё хуже! Будто ему голову проломили! Хотя там всего лишь царапины... От зубов, почти невидные от слоя запёкшейся крови.

– Всё хорошо, – поспешил заверить он сестру. – Я в порядке. Нас отправили защищать город и...

Он не стал рассказывать всё. Из-за того, как Зола на него смотрела, как сияли её глаза (и от слёз, и от облегчения), Коршун умолчал о себе и больше говорил о других. Зря. От упоминания Цветка из взгляда Золы пропал любой блеск. Он потух, как солнце ночью.

– Капитан погиб?.. – не поверила она, поднеся ладонь ко рту.

– Ты его знала? – спросил Ветер, и Зола моргнула, возвращая слабое сияние, полное влаги.

– Папа о нём рассказывал, – поделилась она, дрогнув полуулыбкой от нахлынувших горько-сладких воспоминаний.

«Папа». Отец. «Я не такой, как твой отец», – успел сказать Цветок, а Коршун услышать. Он непроизвольно потянулся к воротнику. Всего две точки. Он не порванный, как у бывшего капитана, и всё равно...

– Пойдёмте скорее в дом, – оживилась Зола и поманила Коршуна.

Он успел отскочить, юркнув к молчавшей Ифигении. Коршун представил её, и Зола, тоже, как и он ранее, не признавшая беловолосую девушку, хоть и жившую в Соборе, но там не появлявшуюся вместе со всеми, озадаченно прищурилась.

– Что это за имя такое? – грубо спросила она, прежде чем Коршун её остановил. Ифигения, впрочем, весело усмехнулась.

– Древнегреческое, – сказала она, покосившись на Коршуна. – Я выбрала его сама. Нам ведь никто этого не запрещает. Ни книжки читать, ни имена оттуда брать, – закончила девушка, убрав за спину руки.

– Да? А как тебя тогда раньше звали? – не отстала Зола, и Коршун прервал её расспросы, наигранно пожаловавшись на усталость и холод. Ветер его поддержал, и вот они уже ступали в подъезд.

Зола сразу отправила соседа наверх и пошла следом, а Коршун немного задержался из-за Ифигении. Та встала недалеко от порога и посматривала на высоченные башни Собора. Их витражи редко переливались радугой, ловя особо настырные лучи, пробивавшие цементную пелену.

– Тебя, наверное, ждёт отец? – Коршун прислонился к проёму.

– Наверное, – скрипуче отозвалась Ифигения и скорбно улыбнулась. Было видно, что она разрывалась между желанием и долгом. Как бы Геродот к ней ни относился, но они всё же родственники. Близкие люди, живущие вместе.

– Тогда, наверное, ты не хочешь заходить? – подсказал Коршун совсем неуверенно, чтобы скрыть собственное нежелание расставаться. Не потому, что переживал, как Геродот примет непослушную дочь, а потому что ему нравилась её компания, её белые волосы, улыбка и то, как она лазает по стенам.

– Почему же не хочу? – перевела она взгляд, и Коршун облизнул губы.

Он открыл рот, уже отходя, пропуская гостью, как с лестницы слетел оклик Золы:

– Ну где вы там? Давайте заходите!

Не успел Коршун обернуться, сбоку, почти коснувшись его носа, промчались белые волосы. Ифигения метнулась наверх, и он, так и не сомкнув челюсть, нагнал её у входа в квартиру. От его внимания не укрылось, как Ифигения стиснула за спиной руки – так крепко, что они ещё пуще побелели. Он поспешил придержать ей дверь.

– Заходи, – кинул Коршун, прижимаясь к проёму.

– Джентльмен, – хмыкнула она, ткнув его плечом. Закрывая (не запирая) дверь, Коршун ненадолго прижал ладонь туда, куда ткнули – чуть выше ключицы.

– Только тихо, – услышал он Золу. – Воробей спит. Мы недавно из Собора вернулись. Всю ночь как на иголках, – бросила она на него укоризненный взгляд.

Коршун, Зола и гости расположились на кухне. Ветер, чувствовавший себя привольно, уже заварил чай и помешивал что-то в кастрюле. На вопрос «Откуда вода и топливо?» Коршун получил краткий, но внятный ответ: «Раздали в Соборе», причём Золе, как матери, чуть больше.

Вскоре, прежде чем разойтись и улечься (Золе бы, судя по раскрасневшимся щекам и глазам, тоже не помешало поспать), все пресно, да сытно поели – кашицей, приготовленной из остатков картошки и мясных обрезков, унесённых из Собора. Все, кроме Ифигении, сославшейся, что пообедает дома. Зола опять прищурилась, но ничего не сказала. Сберегла запасы.

После, разбуженный запахом еды, на кухню вышел чесавший глаза Воробей.

– Коршун! – воскликнул племянник, мигом взбодрившийся. – Ты вернулся!

Он сел за стол – Ифигения освободила место, – и, косясь на незнакомку, начал расспрашивать дядю, несмотря на одёргивания мамы:

– Это правда, ты бился с вампирами? Это правда, что они могут летать?

– И да, и нет, – ответил за Коршуна Ветер, крутивший на потеху мальчика нож. – Хотя двигаются они быстро. Но не так, как я метаю ножи. – Уловив строгий настрой Золы, едва повеселевший сосед утих.

А Воробей продолжил, без аппетита ковыряясь в тарелке.

– А это правда, что они превращаются в летучих мышей?

Ветер и Коршун дружно помотали головами. Если бы превращались, всем бы сделалось легче. Наверное.

– А в дым?

Нет, и это уже точно хорошо. Как бороться с чем-то бесплотным? Что не проткнуть, не порезать, не прострелить...

– Если только в виде пепла, – вставила Ифигения и заслужила шик от Золы. Воробей, ничуть не смущённый, восторженно округлил глаза. Она назвалась, снова не смутив благодарного слушателя, и тот набросился уже на неё:

– А правда, что они боятся крестов?

Коршун и Ветер переглянулись. О таком они не слышали.

– Правда, – неожиданно ответила Ифигения, и Зола, тоже заинтересованная, её не перебила. – Но мы их не используем. Какой толк всего лишь вампиров отгонять?

Ветер понимающе кивнул. Как и чеснок, солнце, как и заранее разведённый огонь, некий крест – всего лишь препятствие, задерживающее, но не навсегда останавливающее.

– Если только эти кресты не из серебра. И не заострённые, – заметил Ветер, поглаживая лезвие ножа.

«Да, – подумал Коршун, – остроконечный крест мог бы заменить кол». Хотя и менее удобный.

Коршун дотронулся до кармана формы, где раньше лежал кол. Теперь из оружия у него лишь лук да поредевшие стрелы (зато посеребрённые, которые надлежало сдать) и, пожалуй, чеснок, который стоило бы кинуть в кашицу – для вкуса. Хоть какого-то.

– Когда-то они висели на соборе, – задумчиво протянула Ифигения, глядя в окно. – Ну, на других соборах. Кресты. Очень давно.

Зола недоверчиво цокнула.

– Угу, в Древней Греции.

Ифигения лишь слабо улыбнулась. За окном потемнело, грянул противный дождь, и все, не сговариваясь, разошлись. Ветер позвал Коршуна к себе, и тот, пользуясь возможностью уйти (но не приглашением зайти, о чём он не предупредил), проводил Ифигению. Они встали на узком проходе, Ветер зашёл в квартиру, оставив дверь открытой, и от сквозняка внутрь залетели капли. Ифигения с усмешкой шагнула, подставив лицо под дождь, и Коршун, не сдержавшись, вышел за ней. Её волосы быстро промокли. Они облепили впалые щёки, накрыли острые скулы, припорошили чуть посиневшие от холода губы. Коршун, повинуясь порыву, потянулся к ней и вместо того, чтобы пригладить запутавшиеся пряди, накрыл руками собственное лицо. Размывшись, остатки прилипчивой, так и не смытой даже перед едой, грязи потекли в глаза. Он проморгался и, когда опустил ладони, забыл, как дышать. Ифигения, стоя вплотную, не сводила глаз с его шеи. Неожиданно – доводя Коршуна чуть ли не до шока, – девушка коснулась его щеки. Её взгляд медленно поднялся. Пальцы – холодные, как лёд, – погладили по коже.

– Хрупкая снежинка... – прошептала она и отняла руку.

Прикрыв ею губы, она резко отстранилась. Глаза Ифигении сверкнули одновременно с молнией. Первые – красным, второе – белым. Под цвет её формы и под цвет её же волос.

– Вернись в дом, – рыкнула Ифигения вместе с громом и убежала.

Коршун, продрогший и всё равно вспотевший, споткнулся о порог. Он развернулся и, не глядя на открытую дверь Ветра, пустился наверх, домой. Там его ждала кровать. Там его окутало тепло.

И там же его до дрожи пробрали воспоминания. Не об отце. О Баране, о Цветке. Оба заразились – у обоих порвался воротник, – обоих погубили, сожгли, а от Снега остались две точки... Только форма. Никакого тела. Как и у Кота.

На утро, беспокойно ворочаясь почти ничем не примечательные спокойные сутки (Зола, судя по шуму сквозь сон, вставшая ещё в ночи, к нему не заходила), Коршун проснулся жутко голодным. Но куда сильнее ощущалось нетерпение. Он с силой затолкал ту же кашицу, что и вчера (если есть быстро, не так грустно), и, убедив Золу в своём возвращении (или, как минимум, в предупреждении об обратном), спустился на первый этаж. Как ни странно, дверь Ветра оказалась заперта, и Коршун долго стучался, пока не решил, что сосед, не славившийся пунктуальностью, уже ушёл. Стоило повернуться к выходу, как скрипнул замок. Ветер вышел в грязной форме и с ножом.

Ни сказав ни слова, тот покинул подъезд. Коршун, закусив губу, осмотрел собственную одежду – в отличие от формы одинокого соседа, вычищенную перед сном заботливой старшей сестрой. Он нагнал Ветра на улице.

– Знаешь, ты мог бы занести форму нам... – начал Коршун и осёкся.

Ветер, сам на себя не похожий, повыше натянул воротник. До площади они прошли в молчании. Как и вчера, на ней собирались рядовые новобранцы – без трибун и старших товарищей. Почти. К своему разочарованию Коршун приметил как всегда курившего Остролиста в компании незыблемого Шторма. Неприятное чувство возросло от известия о назначении первого их новым капитаном.

Цыплёнок, стоявший в первой шеренге, подозвал обоих соседей, однако Ветер, задев Коршуна плечом, протиснулся во второй ряд, молча меняясь местами с Ифигенией. Поначалу Коршун в недоумении косился назад, но белые волосы, вновь подсвеченные тихой улыбкой, не обнажавшей зубы, куда дольше удерживали его взгляд. До ушей только доносились расспросы Крысы, приткнувшейся к хмурому Ветру.

– Ты был с нами на крыше, – шептала она, пока подтягивались опаздывающие. – Ты заметил, что его нет, да? Пришёл помочь? Ты видел, как исчез Кот?..

Как Коршун не напрягал слух, ответа Ветра не расслышал. А скоро стало так громко, что всё внимание обратилось вперёд – на выступившего Шторма.

Он громогласно представил не нуждавшегося в этом Остролиста. К удивлению Коршуна, новое назначение приняли одобрительным ревом. Вероятно, те, кто видели курящего Миротворца в деле (по его же словам, «установившего рекорд»), прониклись к нему уважением. Коршун же, видевший Остролиста рядом с трупом Барана, испытывал лишь отвращение. Удушливое, если вдыхать дым от трубки.

Выйдя вперёд, Остролист озвучил то, что должны были сказать ещё вчера – устами Цветка. Посвящённым новобранцам приказали патрулировать улицы. Обычно группы делились на пары или тройки, и Коршун, всё же думая о Ветре, повернулся к... Мог бы – теперь – сказать, что к другу, но Ветер, на него и не взглянув, присоединился к вызвавшему его Остролисту (как нарочно, в приказном тоне забравшему и Ифигению). Потеряв из виду Ветра, Коршун случайно наткнулся на Крысу, и девушка, фыркнув, ушла к отцу. В итоге Коршун остался с Цыплёнком – неплохо, учитывая его за прошедшие 24 часа улучшившееся настроение. Чистый, умытый, сын Мадам-мэр почти не напоминал о вчерашнем жестоком кошмаре. Без своего трезубца (в этот раз Цыплёнок у телег выбрал более традиционное копьё; три тщательно отполированных лезвия одиноко торчали у стены) он выглядел менее воинственно. Даже напротив – на время превратив копьё в походный посох, Цыплёнок вовсе сделался самим собой, строгим, но не суровым. Ненадолго.

Едва они вышли на улицы – им поручили участок на севере, менее всего населённом, – Цыплёнок перехватил оружие и сузил брови, внимательно оглядывая каждое серое окно, мрачный угол, опавшее дерево и голую крышу. Никто – включая невозможную из-за своего другого расположения (но всё равно желанную) Ифигению, – им не попадался. Коршун, и не надеясь разговорить обычно первого вступавшего в диалог Цыплёнка, очень быстро заскучал. По идее, им нельзя терять бдительность – доподлинно неизвестно, сколько вампиров могло прорваться. Сейчас, днём, они слабы и прячутся, но и ночью до этого вряд ли проявлялись. После свежего нападения жители, пускай и не в Соборе, особенно настороже, несмотря на послабления ночью. Тем более Миротворцы – и всё равно Коршун со скуки принялся пинать листву.

Каково же было его удивление, когда под шик вскинувшего копьё Цыплёнка он откинул последний листок и под ним оказался ещё один... Придавленный к асфальту запёкшейся кровью. Наклонившись, Коршун прижал ко рту локоть.

– Здесь ещё один, – послышался настороженный голос Цыплёнка, присевшего рядом. Коршун проследил за его рукой. Рядом, на тротуаре, виднелось второе ржавое пятно. Оно не высохло, не смылось.

То есть пролилось недавно.

Тут и Коршун иначе взялся за лук – приложив стрелу, но не натянув. Вместе с Цыплёнком он двинулся по следу. Как догадывались оба – молча, чтоб не вспугнуть, – кровь привела их к проулку – удобной для укрытия (или засады) тёмной прогалине между зданиями, утыкавшейся в бетонную стену ещё одного. Коршун опасливо обернулся – оба дома были нежилыми.

– Давай за мной, – прошептал Цыплёнок и, дождавшись, пока Коршун заранее прицелится, пригнувшись, завернул за угол.

Вдохнув, Коршун шагнул следом. Цыплёнок выпрямился. Стрела опустилась. Кроме листвы, сбившейся в кучу, они ничего не заметили. Ни тени, ни клыков, ни даже формы Миротворца. Цыплёнок почесал голову.

– Странно, следы вели сюда, – пробормотал он, глядя наверх. – По стене, что ли, ушёл, изворотливый вампир, но где тогда разводы, раз он ранен. Кто бы на его месте кровь пропустил...

Его размышления прервала ожившая листва. Куча съехала, Коршун среагировал и в последний момент отвёл лук в сторону. Стрела звякнула о стену и плюхнулась на листья. Это спугнуло того, кто прятался в тени.

Того, кто сам был как тень – такого же чёрного, только объёмнее и мягче.

Коршун и Цыплёнок, не испуганные, но ошарашенные, нашли... кота. С маленькой буквы. Ну, или кошку. Животное, сошедшее точно с учебников, с лапами, хвостом, ушами и жёлтыми глазами – в общем, удивительное старое создание вжалось в угол, громко зашипев. Коршун убрал лук, и Цыплёнок последовал его примеру, занеся копьё за спину.

– Я думал, они вымерли, – тихо сказал тот, аккуратно шагнув.

Шипение не прекратилось, но притихло. Коршун потянулся следом.

– Может, один остался, – предположил он, завороженно глядя на кота. Такого маленького и всё равно гиганта – в сравнении с картинками в книгах. – Как долго тающий сугроб весной.

Цыплёнок, подойдя первым, переложил копьё Коршуну. Присев, он мягко подозвал кота. Сначала раздавалось одно шипение. Чёрный кот – ничем не похожий на сугроб, – открывал усатый рот и почти не шевелился, напрягая облезлый хвост.

– Лапа разодрана, – заметил Цыплёнок. Дождавшись относительного затишья – любопытство, а может, усталость пересилили кошачий страх, – он схватил вырывавшуюся тушку.

Когти почти не оставляли следов на форме. Цыплёнок, задирая шею, держал кота крепко.

– И правда сугроб, – усмехнулся он, оглядывая добычу. – Холодный и колючий, если хватать без перчаток.

Чёрная шёрстка окрасилась свежими чужими алыми чернилами. Цыплёнок, впрочем, царапины проигнорировал.

– Нужно что-то делать, – задумался Коршун. Раньше он с котами дело не имел. Если только с рыжими и не шипевшими, но всё равно царапавшими – словами. Да и то с котами не по сути, а лишь по данному имени.

– Надо ему помочь, – рассудил Цыплёнок и приподнял животное до уровня глаз. – Ну, Сугроб, пойдёшь со мной?

Ответом послужило шипение – совсем слабое, если сравнивать с предыдущими. Цыплёнок расценил это как согласие.

– Я тогда пойду вперёд, Коршун, а ты спеши на площадь, сдай моё копьё и домой. – Он со вздохом оглянулся на пустой дом. – Вряд ли мы уже кого-то тут найдём. Водись тут вампиры – и под листвой лежал бы труп. Без единой капли крови.

Цыплёнок проговорил это так просто, что Коршун невольно вспомнил Цветка. Если бы капитан сбежал, он мог бы действительно выпить кота и тогда бы не нападал на людей... Какое-то время. Коршун машинально погладил воротник.

Цыплёнок удалился. Всё ещё не убирая руки, Коршун медленно зашагал вдоль дома. Пальцы на воротнике то и дело упирались в точки.

«А что если котов было больше?»

Мысль пронзила и парализовала. В воротнике стало душно. Что если бы их было больше? «Что если кто-то и раньше натыкался на выживших животных?.. Откуда они?»

Зимой сугробов очень много. А весной всего один... Куда-то же деваются остальные? Куда-то же девается снег?..

Тёмный провал подъезда выпустил охапку листьев. «А откуда они?» Озадаченный – их занесло и вынесло сквозняком? – Коршун направился в дом. «Вчера шёл дождь, а кот прятался снаружи». От чего? От кого?..

Две точки прожигали голые пальцы, точно снег. Коршун переступил порог. Под лестницей валялись мешки мусора, на полу разметались листья и... На первой ступеньке бледнел мокрый отпечаток подошвы.

Едва он к нему приблизился, мешок под лестницей вспыхнул глазами. Над ними – красными, как сама кровь, – алели такие же кровавые волосы.

– Коршун, – сказал мешок и выгнулся, отлипнув от стены. Мусор слетел, обнажив дырявую форму Миротворца. – Так и знал, что ты меня найдешь.

Кот – с большой буквы – присел, ударив прикладом автомата о пол.

– Не бойся, – хмыкнул он, когда Коршун вскинул копьё – острым, серебряным концом вперёд. – Разряжен. – И в подтверждение своих слов Кот подёргал спусковым крючком. – Спустил все магазины, отбиваясь, а толку...

Он с остервенеем почесал шею. Без воротника. И всё равно с точками – горевшими даже в полумраке. Кот напрягся, стиснув зубы, и подался вперёд. Коршун направил копьё.

– Ай, – сморщился Кот, бросив автомат и подняв руки. – Сдаюсь. Ты меня поймал. Хотя как поймал, – губы треснули, открыв клыки. – Свалился на мою голову, как... Как настоящий коршун слетается на падаль.

Он рассмеялся и в тени мёртвого подъезда, лишённого жильцов, способных принимать гостей, скрипучий хохот звучал гулко, не живо и не до конца убито. Вымученно и всё же звуча.

– Да, – прохрипел Кот, вскидывая голову и растирая шею. – Я всё равно что падаль, гнию и не умираю. Жду, когда добьют.

Он руками вжался в грудь. Исподлобья – огнями, заменившими зрачки, – уставился на Коршуна с копьём.

– Давай, – произнёс Кот так тихо, что Коршун невольно приблизился, чтобы расслышать. – Сделай работу Миротворца, не посрами честь отца...

Отца. Снега. Не такой, как отец. Кот не такой, как Цветок. А копьё – не трезубец. Не лук. При свете дня вампиры слабы, потому что очень хорошо видны. Это не тени, сливающиеся с ночью. Это люди, осквернённые смертью, которая не наступила.

Коршун замешкался. Он видел Кота – но не так, как раньше, как даже на крыше, со спины. Бывший Миротворец сидел к нему лицом. Он ждал, когда его убьют. Ждал и сам об этом просил. А Коршун вспоминал кота – настоящего, живого, чёрного. Почему можно помочь ему – животному, – и нельзя спасти человека?

– Падальщик.

Бывшего человека. Навсегда вампира. Коршун взметнул копьё. Вампирские глаза блеснули, отразив серебро, и почти осветились белой улыбкой, быстро сменившейся гримасой боли.

Но не от удара.

– Пить! – рявкнул Кот, и Коршун отшатнулся. – Я так хочу пить!

Древко копья переломилось в длинных пальцах вскочившего Кота. Другая его рука стиснула отцовский воротник. Коршун забился как птица. Хищник и жертва поменялись местами. Кот зубами вцепился в рукав – к счастью, не зацепил кисть, – и Коршун, не доставая до пола ногами, попытался разжать холодную хватку. Вампирские клыки оцарапали кожу. Кот ртом вывернул его запястье. Коршун закричал. Кровь хлынула в рукав и на подбородок Кота. Пальцы вампира сильнее сдавили горло.

Ладонь Коршуна сама нашарила в первом кармашке формы связку чеснока.

Он рассыпался, и Коршун, удерживая остатки, просунул их в уголки мокрых губ. Кровь пролилась на пол. Кот зашипел и отпустил воротник, прижав когтистые лапы к лицу. В его горле заклокотало. Коршун, стоя на коленях, слабо зажал укус. Кровь хлестала не переставая.

– Что ты... Что ты... – силился выговорить Кот, медленно оседая. Он приложил одну руку к полу. Выгнулся, и его вырвало красно-белыми ошмётками.

Коршун, отпустив изодранную кисть, медленно поднялся, опираясь о дверной косяк. Он вышел на улицу и зашагал, шатаясь, сдавливая рукав. Мир вокруг тускнел. Листья чернели, сливаясь с так же темневшим асфальтом.

– Коршун! – утробно донеслось из подъезда, и Коршун ускорился, как мог. Свернул, пошатнувшись, в проулок, где нашли кота. Настоящего. Там он, Коршун, тоже раненый («лапа изодрана»), лбом приложился к тупиковой стене.

Кровавый слепок тут же растёкся, лишь убрал он ладонь. Коршун развернулся, прижавшись к дому спиной. Медленно съехал и локтем задел стрелу. Непослушной, скользкой рукой он ухватился за древко.

Серебро наконечника сверкнуло, загородив выросшую в прогалине тень. Она утёрла рот и жадно облизнулась. Кровавые губы сливались с такими же волосами. Коршун направил стрелу наконечником к себе. Из последних сил он замахнулся, целясь в грудь, слева, и промахнулся, проткнув чужую кисть.

– Не глупи, – сказал сверху знакомый голос и скрылся за белыми, как снег, как сугроб, волосами. Они взметнулись, когда она, морщась, развернулась, отряхивая руку, точно от грязи.

Стрела переломилась пополам. Волосы померкли, отдалились. Тень впереди оскалилась в крови.

– Он мой! – проревело чудище, и девушка-Миротворец размяла шею.

– Да? – усомнилась она, живо пожимая плечами. – Тебе понравилось? Ну, тогда придётся меня обойти.

Она не отошла. Монстр с ревом бросился на Миротворца – Миротворца с одним наконечником в руке. Этого хватило: руки, наконечника, её. Она отбросила вампира, но не убила. Кот перевернулся, закрывшись локтями, и тут же вскочил, безумно раззявив пасть. От крови губы растеклись по подбородку. От крови у Коршуна помутилось в глазах. От крови его повалило в листву.

Она пожухла, утонув, и Коршун, прошептав одно имя, удержав колышущиеся белые волосы на месте, слишком рано – до заката, до рассвета, – погрузился в сон.