Нож под Подушкой
Кофе был крепким, почти обжигающе горьким, но Кэролайн пила его маленькими глотками, как лекарство. Каждый глоток прогонял остатки сонной одури и вгонял в сознание ледяные иглы трезвости. Нож лежал рядом на шелковой простыне – холодный, тяжелый, нелепый в этой роскоши. Его лезвие все еще сверкало там, где она его проверила. Острое. Безжалостное. *Реальное* в мире позолоченных иллюзий.
Она снова подняла газету, вчитываясь в статью о нападениях. "Жертвы обескровлены". Стандартная вампирская работа, но слишком открытая, слишком дерзкая для Марселя в последнее время. Он стал осторожнее, расчетливее. Или… это был вызов? *Ей*? Напоминание, что ее временное убежище – не крепость, а лишь передышка? Кэролайн скомкала газету и швырнула ее в угол. Тревожное беспокойство копошилось под ребрами.
Алая роза в вазочке казалась каплей крови на белоснежной скатерти подноса. Цвет *того* платья. Слишком явно, чтобы быть случайностью. Кто-то знал. Кто-то помнил. Игра ума? Или еще один тест, тонкий, как лезвие ножа? Она резко отвернулась, ее взгляд упал на дверь. Заперта. Но замок здесь казался такой же иллюзией, как и безопасность.
Ей нужно было двигаться. Сидеть в этой роскошной тюрьме, прислушиваясь к каждому шороху, было хуже пытки. Ребекка сказала не выходить. Но Ребекка не была здесь сейчас. Кэролайн встала, плед цвета бордо инстинктивно натянула на плечи. Она подошла к двери, прижала ухо к холодному дереву. Тишина. Звенящая, гулкая, но пока пустая.
Осторожно, беззвучно, она повернула ключ и приоткрыла дверь. Коридор был пуст, погружен в полумрак. Только где-то вдалеке, наверное из библиотеки, все так же лилась меланхоличная виолончель Элайджи. Музыка казалась единственной живой нитью в этом каменном гробу. Кэролайн выскользнула из комнаты, притворив дверь, но не запирая. Нож она зажала в кулаке, спрятанном в складках пледа. Холод металла успокаивал.
Она пошла на звук музыки. Не потому, что жаждала общества Элайджи – он был вежливой загадкой, которая могла быть смертельно опасной – а потому, что музыка означала присутствие *кого-то*. А в одиночестве ее паранойя расцветала пышным цветом. Шаги ее, несмотря на мягкие носки, казались ей невероятно громкими на фоне тишины. Она скользила вдоль стен, как тень, мимо закрытых дверей, за которыми могло таиться все что угодно. Портреты предков Майклсонов смотрели на нее сверху вниз темными, оценивающими глазами.
Она миновала гостиную, столовую с огромным столом, способным усадить двадцать человек. Все безупречно, стерильно, как в музее после закрытия. Ни следа жизни. Ни звука, кроме виолончели, которая становилась все отчетливее. Кэролайн свернула в короткий коридор, ведущий к массивным дубовым дверям библиотеки. Они были приоткрыты. Она замерла у щели.
Элайджа сидел спиной к двери в глубоком кресле у камина, в котором потрескивали дрова. Его поза была расслабленной, смычок водил по струнам с гипнотической плавностью. Рядом на маленьком столике стоял стакан с темно-красной жидкостью. Он не обернулся. Но его плечи слегка напряглись. Он *знал*, что она там.
Кэролайн уже хотела отступить, но ее внимание приковало нечто другое. Напротив Элайджи, у другого окна, стоял мольберт. На нем – незаконченная картина. Хаос мазков, темных, яростных, переходящих в кроваво-алый цвет где-то в центре. Но не это было главным. На полу рядом с мольбертом валялась скомканная тряпка, пропитанная масляной краской и… запахом. Запахом дорогого коньяка, древесных духов и необузданной, дикой энергии. *Его* запах. Он висел в воздухе, едва уловимый, но неоспоримый. Свежий.
Кэролайн почувствовала, как по спине пробежал холодок. Он был *здесь*. Недавно. Возможно, всего час назад. Она машинально сжала рукоять ножа так, что костяшки пальцев побелели. *Почему Ребекка сказала, что он занят? Почему не предупредила, что он так близко?*
Музыка оборвалась на полуслове. Элайджа плавно повернул голову. Его взгляд, спокойный и проницательный, встретился с ее взглядом через полутьму комнаты. В нем не было удивления. Только тихое, всепонимающее наблюдение.
"Мисс Форбс," – его голос был бархатистым и тихим, как скольжение смычка. – "Я полагаю, гостеприимство Ребекки включает в себя и свободу передвижения по особняку? Или вы ищете что-то конкретное?"
Кэролайн заставила себя сделать шаг вперед, в проем двери. Она не отпускала нож. "Я... услышала музыку. Не ожидала никого застать." Ее голос звучал хрипло. Она не могла отвести взгляд от мольберта, от свежих следов краски, от того *запаха*.
Элайджа проследил за ее взглядом. Легкая тень скользнула по его обычно бесстрастному лицу. "Ах, художественные порывы Никлауса. Минувшей ночью он был... вдохновлен." Он сделал паузу, выбирая слова. "Довольно бурно вдохновлен."
"Он знает?" – сорвалось у Кэролайн. Она не уточняла *что*. Но Элайджа понял. Всегда понимал.
Старый вампир отложил виолончель и поднялся. Он подошел к камину, взял щипцы, поправил полено. Пламя вспыхнуло ярче, осветив его профиль. "Ребекка обладает редким талантом к стратегическому умолчанию," – сказал он наконец, не глядя на нее. – "Особенно когда дело касается эмоций Никлауса. Она считает, что контролирует ситуацию, давая вам время прийти в себя." Он повернулся, его взгляд стал тяжелым. "Но запахи, мисс Форбс... Запахи в этом доме рассказывают истории гораздо откровеннее слов. Особенно запах свежей крови, страха и... невыносимого стыда. Даже сквозь закрытые двери."
Кэролайн похолодела. *Он знал.* С самого начала? Чувствовал ее страх, ее слабость, ее *стыд*? Как дичь в западне? Ее ногти впились в ладонь, обжимая рукоять ножа.
"Его реакция..." – начала она, но голос предательски дрогнул.
"...непредсказуема," – закончил за нее Элайджа. – "Как восход солнца после тысячелетней ночи. Он может ослепить. Или сжечь дотла. Ребекка надеется на первое. Я... готовлюсь ко второму." Он сделал глоток из стакана. "Он не приходил к вашей двери, мисс Форбс, не потому что не знает. А потому что сдерживается. И для Никлауса сдержанность – это всегда предвестник урагана."
Внезапно из глубины дома донесся грохот. Звук разбитого стекла, за которым последовало приглушенное рычание – низкое, яростное, полное первобытной ярости. Словно разъяренный зверь сорвался с цепи. Мурашки побежали по коже Кэролайн. Она *узнала* этот звук.
Элайджа закрыл глаза на мгновение, как будто молясь о терпении. "Видите ли?" – прошептал он почти с сожалением. – "Вдохновение вернулось. И, похоже, оно требует новой жертвы. Вероятно, фарфора XVIII века." Он поставил стакан. "Я бы рекомендовал вам вернуться в свою комнату, мисс Форбс. И запереть дверь. Плотнее, чем в прошлый раз."
Еще один грохот, ближе. Или ей так показалось? Рычание сменилось неразборчивым, но невероятно гневным бормотанием. Шаги. Тяжелые, быстрые, не скрывающие ярости. Они приближались. Не к библиотеке. К *ее* коридору.
Страх, острый и животный, сдавил горло Кэролайн. Она отшатнулась от двери библиотеки, инстинктивно прижимая плед и спрятанный в нем нож к груди. Элайджа не стал ее задерживать. Он лишь смотрел ей вслед, его лицо в свете огня было печальным и предрекающим беду.
Кэролайн бросилась назад по коридору. Ее ноги, налитые вампирской силой, несли ее почти бесшумно, но сердце колотилось так, что, казалось, эхо разнесется по всему дому. Она слышала грохот и ругань где-то справа, за поворотом. Он был *здесь*. В нескольких десятках метров. И его ярость была осязаемой, как запах коньяка и краски.
Она влетела в свою комнату, захлопнула дверь и щелкнула замком. Потом, не раздумывая, подтащила тяжелое кресло и уперла его спинкой под ручку. Жалкая преграда для него. Но для нее – последний барьер.
Кэролайн прислонилась спиной к двери, задыхаясь, хотя дышать ей не нужно было. Она прислушивалась. Грохот и ругань продолжались, но... они не приближались. Казалось, он крушил что-то в одной из дальних комнат. Может, кабинет? Может, свою мастерскую? Ее воображение рисовало картины: летящую мебель, разорванные холсты, брызги краски, похожей на кровь.
Постепенно шум стих. Сменился гробовым молчанием. Еще более зловещим, чем раньше. Кэролайн не смела пошевелиться. Она ждала. Ждала, что вот-вот тяжелые шаги загремят в ее коридоре. Что кулак ударит в дверь. Что знакомый, безумный от ярости голос потребует ее выйти.
Но шаги не раздались. Вместо них, спустя мучительные минуты, до нее донеслось нечто иное. Музыка. Та же мелодия виолончели, что играл Элайджа, но... искаженная. Играемая на другом инструменте. Скрипка? Звук был резким, нервным, пронзительным. В нем не было меланхолии Элайджи. В нем была боль. Ярость. Невысказанная тоска, вырывающаяся наружу визгом струн. Играл не Элайджа. Играл *он*. И эта музыка была криком. Криком в ночи, адресованным ей.
Кэролайн медленно сползла по двери на пол, все еще сжимая нож. Она прижала лоб к холодному дереву. За дверью, в нескольких метрах или в нескольких комнатах, бушевал шторм. Шторм по имени Никлаус Майклсон. И он знал. Он *знал* она здесь. Его молчание было страшнее любых слов. Его музыка была предвестником.
Она закрыла глаза, слушая этот визгливый, прекрасный и ужасающий плач скрипки. Следующий шаг был за ним. Передышка закончилась. Буря началась. И все, что ей оставалось – ждать за хлипкой преградой из дерева и страха, сжимая холодную сталь ножа – жалкую попытку защиты от солнечного затмения, которое вот-вот поглотит ее снова. **Он знал.** Эти два слова бились в такт безумной музыке, заглушая все остальные мысли. **Он знал.**