Перед Бурей
Горячая вода была почти болезненной. Она обжигала кожу, смывая слои грязи, пота и чего-то еще – липкого страха, въевшегося за месяцы выживания в подворотнях Марселя. Кэролайн стояла под почти кипящим душем в огромной мраморной ванной, вдыхая пар, пытаясь раствориться в нем. Зеркало быстро запотело, скрыв ее отражение – и она была благодарна за это. Видеть свое лицо, бледное, с резко очерченными скулами и синяками под глазами, с еще влажными следами недавних рыданий… Нет. Не сейчас.
Она намыливалась душистым мылом с запахом сандала и чего-то дорогого, неуловимого, терла кожу щеткой до красноты, пока не почувствовала легкую боль. Это была хорошая боль. Боль очищения. Боль, напоминавшая, что она еще жива. Она смыла с себя запах гнилого причала, страх перед Марселем, унижение собственной слабости перед Ребеккой. Но стыд… стыд за то, как она выглядела, за то, что *допустила* такое падение, за слезы на плече Майклсон – этот стыд не смывался. Он въелся глубже грязи.
Обернувшись в пушистый халат невообразимой мягкости (безупречно белый, конечно), Кэролайн вышла в спальню. На низком столике у камина, который сейчас был погашен, стоял поднос. Аромат ударил в ноздри, заставив желудок сжаться от голодного спазма, смешанного с легкой тошнотой. Там было все: сочный стейк с кровью, идеально прожаренный, тарелка с экзотическими фруктами, кусок теплого хлеба, графин с темно-красной жидкостью, которая пахла не просто кровью, а *элитной* кровью – насыщенной, чистой. И бутылка воды с ломтиком лимона.
Она съела все. Быстро, почти жадно, забыв на мгновение о манерах, о роскоши комнаты, о страхе. Голод был физическим чудовищем, заглушавшим на время все остальные эмоции. Кровь – та самая элитная – обожгла горло сладковато-металлическим теплом, разливаясь по венам живительной, почти одурманивающей силой. Она чувствовала, как слабость отступает, уступая место знакомой вампирской резвости, о которой она почти забыла. Сила возвращалась. Но вместе с ней возвращалась и острая ясность мыслей, а значит – и страх.
На кровати, поверх шелкового покрывала, кто-то аккуратно разложил одежду. Не платье для бала, как она подсознательно боялась, а простые, но безупречно сшитые черные брюки и мягкий свитер насыщенного синего цвета. Чистое белье. Носки. Даже… спортивный бюстгальтер ее размера. Ребекка не теряла времени. Или у нее на службе был кто-то с феноменальной наблюдательностью и скоростью. Кэролайн натянула одежду. Ткань была нежной на ощупь, облегала тело, как вторая кожа. Это было… комфортно. И одновременно странно. Как будто она играла роль, надевая чужой костюм.
Она подошла к окну снова. Дождь усилился, струи воды стекали по стеклу, искажая вид на безупречный сад. Сумерки окончательно рассеялись, наступил серый, промозглый день. Внутри особняка царила тишина, нарушаемая лишь отдаленным гулом города и… музыкой? Еле слышный, приглушенный звук виолончели доносился откуда-то сверху. Меланхоличный, сложный мотив. *Элайджа*. Кто еще?
Усталость накатила внезапно, как волна, едва она отошла от окна. Месяцы недосыпа, постоянный стресс, эмоциональное опустошение после срыва на причале, насыщение… Тело требовало своего. Огромная кровать манила, как пучина. Но страх… Страх был сильнее. Лечь? Расслабиться? Здесь? В самом сердце логова? Когда *он* мог войти в любую секунду? Когда Ребекка могла передумать? Когда Марсель… но о Марселе она старалась не думать. Здесь, за этими стенами, он казался чуть менее реальным, чуть менее всесильным. Пока казался.
Она погасила основной свет, оставив только маленькую лампу на прикроватной тумбочке, отбрасывающую теплый круг света. Плед цвета бордо, уже почти высохший, она снова накинула на плечи, как талисман, как напоминание о той неожиданной, яростной доброте, которая привела ее сюда. Затем Кэролайн забралась на кровать. Не под одеяло. Свернулась калачиком поверх покрывала, спиной к двери, лицом к стене, прижавшись к изголовью. Как животное в логове, готовое в любой момент вскочить и защищаться.
Тишина снова сгущалась, наполняясь звуками дома. Скрип старых половиц где-то вдалеке. Едва слышный шаг по коридору – быстрый, легкий, наверняка Ребекка. Затихшая музыка Элайджи. Шум дождя за окном. И свое собственное дыхание, которое она старалась сделать бесшумным.
Мысли путались. Образы всплывали обрывками. Лицо матери, строгое и обеспокоенное. Стефан… нет, не сейчас, не о Стефан. Грязный причал. Холодный металл кинжала в руке. Белое плечо Ребекки под ее слезами. И его глаза. *Его* глаза. Карие, как у сестры, но с совершенно иным выражением – безумные, яростные, одержимые, способные сжигать и замораживать одновременно. «*Солнечное затмение в его вечной ночи*». Что это значило *для него*? Муку? Раздражение? Или… нечто большее? «*Он бы выжег пол-Нового Орлеана*». От этих слов по спине пробежали мурашки – и не только от страха. Было в них что-то… первобытное, обладающее ужасающей притягательностью. Сила, способная смести все на своем пути ради *нее*.
Она сжала плед. Он пах теперь чистотой, сандалом и едва уловимым, чужим, дорогим ароматом духов Ребекки. Запах мира Майклсонов. Мира, в который она вторглась, сломленная и потерянная. Что она скажет ему? «*Прости, я сбежала от собственной жизни и угодила прямиком в лапы твоего заклятого врага, а теперь приползла к тебе за помощью?*» Он рассмеется. Или придет в ярость. Или… посмотрит на нее тем взглядом, от которого у нее перехватывало дыхание еще в Мистик Фоллс, смесью одержимости, досады и чего-то такого, что она боялась назвать.
Усталость брала верх. Веки налились свинцом. Сознание затуманивалось, несмотря на все усилия сохранять бдительность. Шум дождя превращался в монотонный гул, убаюкивающий. Тело, накормленное, чистое, в тепле и относительной безопасности, наконец начало требовать свое. Дыхание выровнялось. Мышцы медленно, неохотно расслабились. Она погружалась в сон, все еще свернувшись калачиком, все еще сжимая край пледа, все еще прислушиваясь сквозь сонную дымку к звукам огромного, молчаливого, опасного дома. Последней мыслью перед тем, как провалиться в забытье, было: *Он здесь. Где-то рядом. И он еще не знает…*
Сон был беспокойным, наполненным обрывками кошмаров: погони по темным улицам, лицо Марселя, искаженное злобой, холодная вода заливала легкие… И глаза. Все время эти карие глаза, горящие в темноте, наблюдающие. Она металась во сне, бормотала что-то несвязное, цепляясь за плед как за якорь.
Ее резко разбудил звук. Негромкий, но отчетливый. *Щелчок* дверной ручки.
Кэролайн вскочила на кровати, мгновенно проснувшаяся, сердце бешено колотилось где-то в горле. Взгляд метнулся к двери. Она была закрыта. Но… она *слышала*! Или ей приснилось? Адреналин лихорадочно пульсировал в висках. Она замерла, вслушиваясь в тишину, каждый нерв натянут как струна.
За дверью послышался легкий скрежет – будто что-то тяжелое поставили на пол. Потом – отдаляющиеся, почти бесшумные шаги. Не Ребекка. Ребекка шагала уверенно. Не Элайджа – он двигался бы бесшумно как тень. Это были осторожные, служительские шаги.
Кэролайн подождала, пока шаги не затихли вдалеке. Затем, медленно, как в замедленной съемке, она соскользнула с кровати и подошла к двери. Приложила ухо. Ничего. Только биение собственного сердца. Осторожно, беззвучно повернула ручку и приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы выглянуть.
В полумраке коридора, прямо у порога, стоял еще один поднос. На нем – серебряный кофейник, источающий божественный аромат свежесваренного кофе, кружка, маленькая вазочка с идеальной розой алого цвета и… сложенная аккуратным квадратом газета. Утренний выпуск.
Но не это привлекло ее внимание. Рядом с подносом на дорогом ковре лежал небольшой предмет. Кэролайн наклонилась и подняла его. Это был… нож. Не кинжал вампирского охотника, не ритуальный клинок. Обычный, но очень острый складной нож с удобной рукоятью. Подарок? Или тест?
Она сжала холодную рукоять в ладони. Оружие. Даже такое простое. Оно давало ложное, но такое необходимое чувство контроля. Хотя бы видимость защиты в этом золоченом зверинце.
Кэролайн забрала поднос и нож, быстро заперла дверь изнутри. Поставила кофе на тумбочку. Запах был бодрящим, соблазнительным. Она развернула газету. Первая полоса. Крупный заголовк: "Тайна Доков: Третье нападение за неделю. Жертвы обескровлены." Подзаголовок: "Полиция в тупике, жители в панике". И фотография – знакомый, грязный причал, оцепленный лентой.
Марсель. Его работа. Или его людей. Предупреждение? Напоминание? Или Ребекка просто давала ей понять, что происходит в городе, пока она отсиживается за высокими стенами?
Кэролайн отбросила газету. Она налила себе кофе. Рука дрожала. Она поднесла кружку к лицу, вдыхая горьковато-бодрящий аромат. За окном лил дождь, омывая город, но не смывая его грехи. Внутри особняка было тихо и безопасно. Но безопасность эта была иллюзорной. Хрупкой. Как тонкий фарфор на подносе.
Она смотрела на алую розу в вазочке. Такой же цвет был у платья, в котором она когда-то танцевала с ним. Намеренно? Она взяла нож, лежащий рядом на тумбочке. Лезвие блеснуло в свете лампы, когда она его открыла одним резким движением. Острое. Опасное. Как и все в этом доме. Как и чувства, которые она принесла с собой.
Кэролайн отпила глоток горячего кофе. Горечь разлилась по языку, прогоняя остатки сна. Передышка подходила к концу. Затишье было обманчивым. Буря – в лице Никлауса Майклсона – приближалась. И она должна была быть готова. С ножом в руке и огнем страха – и чего-то еще, опасного и неистребимого – в сердце, она смотрела в окно на залитый дождем Новый Орлеан, ожидая неизбежного. Следующий щелчок ручки может быть уже не слугой. И тогда иллюзия безопасности рухнет. Оставалось только ждать. И слушать тишину, звонкую, как натянутая струна, в предрассветные часы перед ураганом.