XXI
Спустя неделю после встречи с сестрой Лиззи узнала о ещё одном убийстве. Снова Уайтчепел, снова умерщвлённая девушка. Не еврейка и не проститутка, соседи знали её Шаббо, одинокой и стервозной вдовой мятежника. Поговаривали, что она стояла в первых рядах, когда её мужа вздёрнули, кастрировали, а затем четвертовали, и даже нырнула в мутные воды Темзы, чтобы выволочь оттуда его голову и сжечь. Нечего уж удивляться, когда в подвале дома Шаббо нашли оружие. Стало быть, она тоже являлась частью восстания. Её, как и других жертв, задушили, высосали не только кровь, но и остатки жизни, разве что можно было ли таковую именовать столь красочно, когда последние дни свои Шаббо проводила в канавах, аккуратно складируя боеприпасы в тайниках. Ей вырезали левую почку и мочевой пузырь. Она сражалась ретивее за свою жизнь, а потому крови оказалось больше, чем в предыдущие разы. Ходили слухи, что алый цвет окрасил водостоки и кюветы, а окровавленная вода дотекла аж до Бетнал Грина. Следователи, конечно же, не нашли ничего существенного. Экспертиза показала, что нападавший не имел отношения к прошлым убийствам — на этот раз он оказался левшой, а раны были нанесены скальпелем с широким лезвием. Да и рука убийцы не казалась столь искусной в хирургии. Вышло больше грязи, крови и, возможно, криков, которые можно было услышать, если бы не шумы разрухи и агрессивного ополчения местных жителей. Объявился последователь Джека-Потрошителя? Нет, многие сошлись на мнении, что это просто месть.
В Уайтчепеле Шаббо почитали. Посему её кончина привнесла в нейборхуд не только траур, нет. Появились те, кто пожелал возмездия.
Когда с последней встречи с Люси прошло уже несколько недель, беспощадным залпом начались погромы. Но обстановка продолжала накаляться. Межнациональный конфликт, словно чума, стучался в чужие окна и зазывал невежд на верную погибель. В квартале, где жила Людмила, не осталось больше никого. И то, что её не трогали враждебно настроенные мусульмане, лишь подтверждало теорию Галахада: она имела связь с мятежниками. Все евреи поспешили или переехать в другие районы, или вовсе покинуть страну. Но и это оказалось не самым страшным.
Назревала война куда более чудовищная, чем бойня между пуштунами и евреями. Восстание выходило из русла партизанской войны: повстанцы предприняли попытку поджечь парламент, а также организовали побег нескольких приближенных Мумтаз Бахш, которых перевозили в тюрьму Уандсворт, где они должны были ожидать приговора суда. Патрули констеблей дежурили теперь не только в Уайтчепеле. Все были напуганы.
Однако мятежники проигрывали. Они терпели поражение за поражением, где беспечно сражались за сердца людей. В газетах их нарекали чудовищами, маргиналами и анархистами, что бросали тень на государственность королевства. В Ордене во всю поговаривали о связях между ними и обскурантами. Такие темы поднимались всегда, как только на горизонте начинали маячить люди Мумтаз. Однако существенных доказательств рыцари не имели, за исключением того, что и те, и другие угрожали Короне. Но кого волновали такие детали, когда члены Круглого стола лицезрели на полыхающий Лондон? Во всяком случае, так было принято считать, на том и порешали.
Война за дух общественности не считался единственной проблемой восстания. Повстанцы были раздроблены. Более того, эмиры нескольких княжеств считали Мумтаз Бахш лишь смутьянкой. О ней строчили пугающие очерки и памфлеты, осыпали клеветой и пугали ею своих детей. Среди самих афганцев на другой части света её собратья делились ужасающими историями о том, как Бахш промышляла работорговлей: похищала детей, перевозила в Лондон и продавала местным богачам. А малая война — это так, прикрытие. По их словам, у каждого английского аристократа имелся маленький чумазенький пуштун, которого держали на поводке, словно мартышку или собаку. Их привлекали к тяжёлому труду либо просто содержали для забавы. К тому же многие эмиры порицали действия Мумтаз: якобы из-за её действий против Короны ужесточались условия субсидиарных договоров там, в Туркестане и Индии. Те малочисленные группы, которые видели в бунтарях освободителей, твердили иные истории. Мол, Мумтаз запомнилась отважной и свирепой, словно львица. Она сражалась с мужчинами на равных и не боялась самой смерти.
Однако во всей этой истории Мартен огорчало, что Лукан оказался такой же жертвой пропаганды, как и большинство других. Вдобавок, Лиззи невзначай, возможно, вызвала подозрения у Дюгрея. Он сделался холодным и куда более мрачным, будто уже получил ответы на вопросы, которые не хотел задавать. Пару раз спрашивал у эксперта про Джеки, но казалось, что её подробные и ясные рассказы, которые она, распаляясь, выдумывала, дабы прогнать сомнения у офицера, не удовлетворяли его.
Лукан твердил, что верил решению суда и даже сам помогал Люси. Но что если он мог передумать касательно своего решения? Должно быть, Дюгрей считал, что сестру Лиззи оклеветали просто потому, что она имела еврейские корни. Однако теперь картинка начала рассыпаться, и командор принялся подозревать Гурвиц в причастности к восстанию.
Камера была полна трупов. Поступали регулярные оповещения об убийствах — не только из Уайтчепела, но и из других районов. Мартен оказалась завалена работой. Впрочем, и Лукан не подавал никаких признаков жизни уже больше недели. Убийством Шаббо не особо интересовались, даже в самой полиции. Полисмены скинули это на кровную месть, ещё больше раздувая пожар этнического столкновения в Уайтчепеле.
Уильям Гершель, заведующий отдела судебно-криминалистических экспертиз, сумел получить на суаре танатологов, проводимого в университете королевы Марии, черновые отчёты судмедэксперта, осматривающего тело Шаббо. И к удивлению самой Лиззи — поделился с ней. Гершель, поначалу испытывающий к Лиззи в обилии нелестные чувства, однако, смирился с её молчаливым присутствием и неустанным наблюдением. Времена ведь изменились, нынче стало неспокойно. Вот поэтому люди находили в неожиданных местах союзников. Впрочем, врагов тоже. Так или иначе, но Лиза обнаружила у себя эти отчёты на столе. Из них-то она и узнала, что у жертвы вырезали некоторые органы. Да и что нападавшим был, скорее всего, другой человек. Сам Гершель стоял на своём, глубоко убеждённый, что кто-то специально убил Шаббо, чтобы окончательно сцепить мусульман и иудеев Уайтчепела. Это была одна из самых популярных теорий.
После обеда эксперта к себе вызвал Дойл. Когда Лиззи вошла в кабинет, он тихо велел ей закрыть дверь и присесть. Лицо его отдавало тревогой, старик задумчиво сцепил руки, откинувшись на кресле. По его выражению Мартен сразу поняла: у заведующего нашлись очередные плохие новости для неё. И не ошиблась.
— Лиззи, я знаю тебя достаточно давно. Как к сотруднику у меня нет к тебе претензий. Почти нет, — начал Дойл. Уголки сморщенных тонких губ немного поднялись вверх. — Меня не интересовало твоё прошлое, пока оно не мешало работе. Но если тебе есть, что мне рассказать, то я слушаю.
Лиза непонимающе взглянула на начальника. Следом, оглядев комнату, она рассмотрела его рабочий стол, надеясь найти ответы на свои вопросы. Их там не было.
— Мне нечего вам рассказать.
— Ко мне приходили люди, Лиззи. Их привел инспектор Лестрейд из Скотленд-Ярда. Мы работали с ним раньше, — заявил Дойл. — Я уже отправил письмо комиссару Далглишу — интересно, знает ли он, что Лестрейд делает за его спиной?
— Что за люди?
— Они из Разведовательной службы королевы. Интересовались тобой.
— Что им было нужно? — Мартен спросила и сжала складки на юбке в кулаках. Она старалась изо всех сил сохранять спокойствие.
— Их не только интересовали твои документы. Речь шла о восстании, Лиззи.
— Причём тут мятежники?
— Я не знаю. Но если ты что-то скрываешь, то проблемы могут быть у всех у нас. Надеюсь, ты это понимаешь.
Лиззи откинулась на спинку кресла. Комнату окатил её куцый вздох. Крупные капли дождя нещадно били в окно, трухлявая рама заметно продрагивала. Подоконники, покрытые металлическими листами, звонко гремели. Зябкость словно проникала сквозь тени и окутывала в своих вялых объятиях беседующих. Лизавета ощущала похожую погоду внутри: где-то промеж рёбер засели свинцовые тучи и тоскливо омывали её сжимающееся сердце. Она чувствовала, что жизнь рассыпалась, как и все планы: мир с сестрой, воссоединение с семьёй, отношения с Дюгреем. Вероятнее всего, ей снова придётся бежать и начинать сначала. Только сил на это у Лизы уже не осталось.
— Мне нечего вам сказать, мистер Дойл. Если вы уже решили меня уволить, то прошу, не тяните.
— Я могу тебя уволить, — запальчиво отозвался профессор. — И уволил бы за то, что скрываешь от меня правду. Но если ты уйдёшь, то те господа подумают, что ты сбегаешь. Значит, тебе есть что скрывать.
Лиза в нетерпении закусила губу.
— Что вам нужно?
Дойл нахмурился и долго вглядывался в лицо врача. Его зрачки скакали из одного глаза подчинённой в другой, точно он норовил выловить из двух прорубей счастливую рыбку, что поведает ему правду.
— Ты никого не убивала? Не занимаешься там никаким экстремизмом? — прошептал криминалист, поддавшись вперёд.
— Что? — выпалила Лиззи, нервно рассмеявшись. — Нет конечно! Я никого не убивала.
Дойл утвердительно кивнул и снова откликнулся в кресле. Сцепив руки, он загадочно осклабился.
— Мне этого достаточно.
— А мятежники?
— А что мятежники? Меня ничего подобного не интересует, пока никто их не приводит ко мне в бюро. Теперь ступай работать. Нечего мне тут прохлаждаться.
Лиззи поднялась. Дойл сразу надел очки и принялся изучать бумаги на столе. Простояв ещё немного, танатолог уже направилась к выходу, но, развернувшись, спросила:
— Как выглядели пришедшие проверяющие?
— А что тебе это даст? Не советую с ними шутить, — не поднимая взора, пробубнил заведующий бюро, но следом всё же снял очки и упёрся в сотрудницу испытывающим взглядом. — С усами и грозные. Они запросили отчёты о той проститутке... Как же её звали?
— Гитл. — Лиззи задумалась. — Кажется, я знаю их.
— Знаешь. Только повторюсь: это тебе ничего не даст.
— Спасибо за ответ, — Лиза развернулась и открыла дверь.
— Не вступай в конфликт с законом. Это сейчас никому не нужно, — бросил Дойл вслед.
— Хорошо.
Мартен вернулась в свой кабинет. Теперь её переполнял гнев. Снова Дюгрей дал наводку интервентам из Вестминстера? Или же они действовали за спиной начальства? Неужто кавалер не в силах защитить свою спутницу? Впрочем, кем она ему являлась? Так, удобный компаньон, что в работе поможет да в постели приютит. Это она думала о нём по ночам. А о чём мечтал Лукан перед сном? Она не знала, как и не имела малейшего представления о его грёзах, страхах и сожалениях. Кроме имени, не знала ничего. Однако в кое-чём была уверена наверняка: Бледрик ей не покровитель и не защитник. Сколько Лиззи жила до него, а ещё пережила такое, от чего бы рыцарь ужаснулся. Значит, сможет и дальше без него прожить. И сестру защитить тоже сможет сама.
Лиззи Мартен не боялась замарать руки. И речь, безусловно, шла не только о трупах — однажды она уже переступила черту. И пусть танатолог была уже не так глупа и наивна, но пребывала в готовности переступить ту снова, если потребуется. И пойти по головам, чужому горю и разбитым надеждам, чтобы защитить не себя, но близких, тоже оказалась готова. Даже по сердцу Дюгрея пройтись, если оно у него имелось, конечно.
Однако сейчас ей было некогда думать о командоре. Люси с Невилом предстояло бежать, причём как можно скорее. И Лиззи тоже. Она собиралась обождать немного, чтобы не вызывать подозрений, как ей подсказал Дойл, а потом дать дёру с семьёй отсюда подальше. Если эти гончие в плащах и погонах напали на её след, то уже никогда не оставят в покое.
А сил ведь больше не осталось. Ничего, ничего. Найдутся. Нынче времена не терпели слабых. И если Лизавете не хотелось, чтобы оно раздавило, словно зерно в жернове, то нужно было бежать. Не драться. Противостоять неминуемому — глупо.
До сестры она добралась глубоким вечером. Небо затянулось смолой — ту приволокли хмурые тучи, сквозь которые временами предвещанием сияла молния. Дождь так и не закончился, лужи в рытвинах на дороге доходили до щиколотки. Лиззи примчала на крытом экипаже до Уайтчепела. Кожу покалывало от мороза, нос и кисти рук немели от холода. Мокрые волосы липли ко лбу. Лиза уже пересекала глубь тёмной улицы, как вдруг осознала: вокруг ни души. Уайтчепел всегда был тем ещё райончиком, но за последний месяц он превратился в огромный притон сомнительных личностей для немногих тех, кто здесь остался. И далеко не все они были настроены дружелюбно. Отгоняя тревогу, Мартен посильнее натянула пальто на плечи и побежала вперёд. Большинство фонарей оказались побиты. Тёмные переулочки зловеще смотрели со всех сторон на Лиззи, перебегавшую от одного окна с горящим внутри светом к другому. Эксперту слышались шорохи, постукивания и гулкие голоса вдали. И вздрагивала она от каждого шума. Но нынче время не терпело слабых. А Лиззи неслабая.
Дойдя до дома сестры, Мартен отворила снаружи калитку и завалилась во двор. Она судорожно постучала в дверь. Внутри доносился слабый отблеск света, но никто не подходил.
— Это Лиза, — слегка прикрикнула танатолог. — И я одна.
За дверью послышалась возня. Дверь открыли — снова ровно настолько, насколько позволяла цепочка щеколды. Это был Невил. Он бросил настороженный взгляд за плечо эксперта.
— Здравствуй. — Невил закрыл дверь, отцепил цепь, а после отворил. — Проходи, а то промокла вся.
— Спасибо.
В помещении оказалось немногим теплее, чем снаружи. Потому гостья не стала снимать пальто.
— Люси, пришла твоя сестра, — крикнул хозяин в сторону кухни.
— Джеки спит? — спросила Лиззи.
— Нет. Я сейчас приведу его. Ты пока присаживайся.
Мартен послушно опустилась на кушетку. Сестра гремела на кухне и, судя по всему, не спешила выходить в гостиную к эксперту. Как обычно.
Невил вынырнул из спальни с Джеки на руках. Мальчуган имел пару озорных глаз и ещё пару удивительно сутулых плеч. Чёрные волосы беспорядочной копной лежали на лбу и прикрывали глаза, два ряда мелких зубиков делали улыбку ребёнка забавной и беззаботной. Говорил он, растягивая слова, да и движения его обладали характерной медлительностью, как у всякого малыша, столкнувшегося с тягостями жизни в заточении. Во всяком случае, именно отсутствие социальной жизни и подвижности стали следствием престранных манер Джеки. В этом Лиззи была уверена. Малыш сонно потёр глазки и зевнул, но заметно оживился, как только увидел тётю. Задрыгав ножками и приземлившись на пол, он рванул к Лизе и прыгнул к ней на колени.
— Привет, Лиза!
— Зови её Лиззи, сынок, — строго вмешался супруг Гурвиц.
— Всё в порядке, Невил. — Мартен улыбнулась и схватила пальцами щёки мальчишки. — Привет, Джеки! Как ты у нас подрос. А что это у тебя? Модная стрижка?
Лиза разворошила густую чёлку Джеки. Его смуглое лицо озарилось, на губах заиграла улыбка. Он прильнул к эксперту.
— Каким красивым ты у нас растёшь, а, Джеки! Должно быть, у тебя поклонницы на каждом шагу? — Лиззи принялась щекотать тощие бока мальчика, а тот в ответ начал заливисто смеяться.
— Хватит галдеть! — послышался знакомый голос.
Из кухни вышла Люси. Она перевела грозный взгляд с сынишки на сестру и обратно.
— Привет, — сухо отозвалась Лиза.
Люси в ответ лишь кивнула.
— Опять пришла уговаривать меня съехать?
— Ко мне на работу объявлялись, — без промедлений выдала танатолог. — Интересовались моими документами, спрашивали про повстанцев.
— Так-то тебя, а не меня. Меня никто не трогал.
— Вот именно! — опустив малыша, Лиззи сжала кулаки и вскочила с кушетки. — Тебя никто не трогал.
Гурвиц тяжело вздохнула и снова отошла на кухню. Рассерженная сестра двинулась за ней:
— Всё это может закончиться плохо. Раз они заявились уже ко мне на работу, значит...
— Они не могут выйти на меня. Моё досье изъяли из их архивов. Если у них и были какие зацепки, то всё пропало. Поэтому они ведут поиски с другого конца — с тебя.
— Откуда ты знаешь?
— Я сама попросила об этом Дюгрея, — заявила хозяйка, а после поникла головой и уставилась на буфет. — Нигде почти не числюсь. Неужели он тебе не рассказывал?
— Нет. — Лиза озадаченно потёрла лоб. — Разве это не вызовет ещё больше подозрений?
— Даже если вызовет. У них ничего нет на меня. Не к чему придраться. Но я не думала, что они доберутся до тебя.
Грудь эксперта снова опалил гнев. Вечно Лукан действовал за спиной Лизы. Он даже не удосужился поставить её в курс дела!
— Это не повод оставаться тут, — Лиззи снова нарушила тишину.
— Я не могу уехать. Не сейчас.
— Сдался тебе этот дом! — Мартен вскрикнула и с силой хлопнула ладонью по столешнице. Боль горячей волной прокатилась до плеча, загудев где-то в локте. — Мамы нет, никого нет. Чего ты прицепилась так к прошлому!
Лицо Люси снова стало недвижным. Она оттолкнулась от тумбы и подошла к сестре. Невил тихонько закрыл перед ними кухонную дверь. Такой разговор не предназначался для детских ушей.
— Родители Джеки должны вот-вот вернуться, — шикнула сестра. — Я не могу забрать его
— Да брось! — Лиза равнодушно махнула рукой. — Они не вернутся. Никто не возвращался.
— Ты просто эгоистка. Всегда была такой и ничуть не изменилась, — разочарованно отчеканила Люси и отстранилась от сестры.
Лиззи затихла. Люси, будто замёрзнув, беспокойно потирала предплечья и смотрела куда-то в никуда. Что бы сказала мама, увидев, в кого они превратились? Безусловно, она обязательно приняла бы сторону старшей сестры. У них в крови было жертвовать собой ради других. Ну, а отец? Он помнился излишне добросердечным: наверняка бы лишь огорчённо зацокал языком и сочувствующе мотал головой. Только сочувствие и самопожертвование не помогут выжить.
Случалось, иноземцы и даже сами англичане, несогласные с политикой королевства, брали детишек мятежников. Таков был негласный закон улиц. Их оставляли родители на временное попечение прежде, чем записывались в партизаны. Только вот Лиззи не могла вспомнить, кто хоть раз возвращался за своим чадом. Как связаться с теми, с кем связь была давно утеряна? Быть может, родители Джеки уже который год гнили в земле. Что уж теперь, Гурвиц намеревалась остаться в Уайтчепеле, чтобы её нашли, даже если сам район с землёй сравняют?
— Это так глупо, — в отчаянии прошептала Лиза.
В ответ ничего не последовало. Отвернувшись, Люси так и стояла, обнимая себя за плечи. Должно быть, вновь вспоминала о том, как однажды уже потеряла своего сына.
Он всегда был худым и болезненным, прямо как Лизка в детстве. Невил опекал и окружал сынишку любовью и лаской, а Мила следила, как когда-то Тамара, чтобы он всегда оставался сытым. Только Джеки не выжил. Умер глупо — в одну из особо морозных зим несколько лет назад. Сперва перестал смеяться — кашлял, потом улыбаться тоже перестал — всё кашлял. Наконец, Джеки слёг и умер во сне. И Лизавета не смогла утешить сестру, утверждая, что малец хотя бы не мучился. Он страдал. Долго страдал.
А теперь Гурвиц ждала, когда придут родители Джеки, — этого Джеки, живого, — и заберут его. Она никому не сказала о смерти кровного сына. Просто взяла чужого мальчишку. Сперва прятала под чужими документами мёртвого сына, а после — под своим сердцем.
Люси нервно покусывала обветренные губы, с трудом сдерживая слёзы. Плечи её сокрушались от натуги. Глядя на неё, Мартен чувствовала, как её собственные глаза заволокло влажной пеленой. Она всхлипнула. Люси покосилась на сестру. Впервые за долгое время взглянула не с порицанием и ненавистью. Лиззи закрыла глаза. Так они и стояли напротив друг друга и тихо плакали.
Мартен покинула сестринский дом абсолютно разбитой. С трудом волоча ноги по пустынным и тёмным переулкам, она уже не вздрагивала от каждого шороха. Дорога впереди плыла из-за слёз. Лизавета вдруг нестерпимо затосковала по отцу. Мир, к которому он готовил своих девочек, разительно отличался от мира, в котором сёстры оказались. Откуда в нём хранилось столько любви и мягкосердечности? Сергей был несчастным и умер в муках. Быть может, эта реальность не заслужила его доброты. Лиззи не представляла, как тут не озлобиться, когда все вокруг норовят покусать.
Танатолог добралась до дома нескоро — шла пешком. Всё равно дождь закончился. Неожиданно у лестницы, ведущей в парадную, она обнаружила Дюгрея. Давно прошли времена, когда он так же удивлял, неловко признаваясь, что хотел просто увидеть эксперта. Проблем, казалось, тогда было меньше, а интереса друг к другу — больше. Теперь же тусклый свет фонаря отбрасывал на суровое лицо Лукана зловещую тень.
— Откуда ты так поздно? — холодно спросил офицер.
Лиза устало вздохнула и прошла мимо командора, доставая ключи из кармана пальто.
— Тебе больше заняться нечем? Сколько же ты тут проторчал? — огрызнулась она.
— Ты не ответила на мой вопрос, — парировал Бледрик, последовав за ней.
— Откуда я ещё могу идти? — Мартен резко остановилась и развернулась, отчего Дюгрей чуть не налетел на неё. — Я или на работе, или у сестры.
Рыцарь замолчал и пуще нахмурился. Казалось, он только сейчас заметил покрасневшие и опухшие глаза спутницы.
— И как всё прошло?
— Может, лучше ты расскажешь, как у тебя всё прошло? Появляешься здесь, когда тебе вздумается. Исчезаешь на неделю, не оставив даже весточки, — устало топая по лестнице, бормотала Лиззи.
— Я...
— Работа-работа, понимаю. Можешь не продолжать.
Мартен открыла дверь, вошла, но, остановившись в коридоре, перегородила путь Дюгрею. Тот входить не спешил, но боевой настрой подруги явно сбивал его с толку.
— Я просто хочу узнать, зачем ты пришёл, — равнодушно заявила Лиза. — Аргумента "я просто хотел тебя увидеть" уже недостаточно. Нужна койка с девкой какой, так иди в бордель. А если по душам поговорить, то найди лужу. С ней и поговоришь.
— Снова не впустишь меня?
— А ты снова будешь бросаться камнями в окно?
Лукан фыркнул и отвёл взгляд в сторону. В его глазах читалось что угодно, но только не раскаяние.
— Чего ты хочешь? — спросил командор.
— Это ты ко мне заявился. Ты и скажи.
— Я был занят. Нашёл свободное время и пришёл. Вообще-то я чуть с ума не сошёл, ждать тебя столько, — возмутился рыцарь.
— Мой дом тебе не кабак, чтобы ты забегал в свободную минутку.
Дюгрей нахмурился. Скрестив руки на груди и поджав губы, он оглядел эксперта с вызовом. Лиззи рассеянно пожала плечами.
— Мы так и будем говорить на пороге твоего дома?
— Если хочешь, можем закончить.
Лиза уже начала закрывать дверь, но Бледрик схватился за косяк. Деревянный угол больно ударился о его пальцы, но рыцарь, казалось, не придал этому значение. Облицованное лицо оставалось непроницаемым.
— Я отвечу на вопросы. На все вопросы, которые ты задашь.
Лиззи приоткрыла дверь и удивлённо уставилась на Лукана. Ей показалось, что тот насмехался над ней. Глаза его ничего не выражали.
Мартен впустила командора и зажгла ближайшую лампу.
— Только правду, — процедила она, провожая грозным взглядом гостя.
— Хорошо. Только у меня есть условие.
— Ты не в том положении, чтобы ставить условия.
— Но я уже внутри. — Лукан раскинул руки и слегка улыбнулся. — У меня тоже есть к тебе парочку вопросов, знаешь ли.
— Я на них отвечу.
Лиза не обещала ни себе, ни Бледрику отвечать честно, а посему её такой поворот совсем не смутил. Где вышло бы обойтись без обмана, там она намеревалась ответить искренне. Но ставить под удар себя или сестру не планировала.
— Присаживайся. — Лиззи указала на кресло и села напротив.
Она явно не планировала угощать гостя чаем, как делала обычно. Лукан слегка нахмурился, словно ребёнок, которого оставили без сладкого после ужина, но быстро отвлёкся, принявшись поправлять бахрому на подушках. Лиззи медленно закивала.
— Было бы неплохо, если ты покажешься врачу.
— Но ты и есть врач, — совершенно невозмутимо ответил Дюгрей, выравнивая петельки на кайме.
— Судмедэксперт.
— Да. Конечно, — холодно бросил командор. — Это же другое. Лучше задавай свои вопросы.
— Что ты можешь рассказать о себе?
Рыцарь в недоумении взглянул на танатолога. На щеке его заиграла озорная ямочка. Сложив руки на коленях, он начал:
— Я попробую. Так. Меня зовут Дюгрей Бледрик. Живу в Лондоне. Люблю марципановые конфеты. В свободное время навещаю красивых дам...
— Значит, дам.
— Даму, — Лукан осёкся. — Одну даму.
— Дам. — утвердительно кивнула Лизавета и встала. — Ты продолжай.
Дюгрей насупился. Голос его тотчас сделался надтреснутым, тон — раздражённым.
— Могу оборачиваться в косматую тварь и выть на луну. Может, ты конкретные вопросы задашь?
— Где ты работаешь?
Лукан вконец помрачнел. Оставшееся озорство исчезло в блёклых глазах. Он внимательно следил, как хозяйка беспокойно бродила по комнате. Лиззи явно искала, чем занять руки — всегда так делала, когда нервничала.
— В Вестминстере. Орден при короне, — сухо заявил Дюгрей. — Это организация призвана поддерживать не только безопасность в стране, но и защищать Корону от всевозможных угроз. Под "Короной" я подразумеваю не только Викторию.
Теперь эксперту стало понятно, почему он так ненавидел мятежников и в особенности Мумтаз Бахш. Издержки профессии. Впрочем, ей было нечему удивляться.
— Значит, Дойл не врал, называя вас рыцарями. В любом случае не слышала о таком.
— Да, потому что Орден — секретная служба, — ответил Лукан, пристально вглядываясь в лицо собеседницы. — Вообще, наше общество очень старое. Мы получаем титулы рыцарей, которые служили ещё при Круглом столе. Во всяком случае, так говорят легенды.
— Что-то я не припомню сэра Лукана при Круглом столе.
— Ну, в каждых легендах есть Иуда, о котором не принято складывать песни, — рыцарь горько усмехнулся, и Лиза приняла это заявление за шутку. — Наш Орден подотчётен лорду-канцлеру и королеве.
— Я думала, лорд-канцлер занимается исключительно судебными делами.
Бледрик на это ничего не ответил. Поднявшись с кресла, он встал напротив Лиззи и с ожиданием сложил руки на груди.
— Ещё вопросы?
Лиззи закусила нижнюю губу и подняла взор к потолку, будто перебирала в голове целый ворох вопросов. Она зловеще прищурилась.
— Ты женат?
— Что? Нет, — Лукан возмущенно фыркнул. — С чего ты взяла?
— Твои отлучки. Вдруг это не работа.
— Я не женат, — утвердительно отрезал рыцарь.
— Сколько тебе лет?
— А сколько ты бы мне дала? — кураж снова вспыхнул в глазах Дюгрея, но хозяйку огорчало, что он находил их разговор забавным.
— Пять раз по голове и один раз — в regio inguinalis.
— Как пошло с твоей стороны!
— Говори, сколько тебе лет. Неужели ты настолько старый?
— Зависит от того, с какой поры у тебя начинается глубокая старость, — задумчиво ответил Бледрик.
Лизавета скрестила руки на груди в ответ и оценивающим взглядом принялась изучать рыцаря-командора. Ему уж точно не полагалось больше тридцати семи, но столь же верно и не меньше тридцати трёх. Он был прытким и шустрым, в хорошей физической форме. Едва заметные морщины на лбу свидетельствовали скорее о привычке их носителя постоянно хмуриться. А такое Мартен действительно замечала за спутником повсеместно. В основном же Лукан выглядел молодым человеком, пышущим силой.
— Что стало с Мэрион? — вдруг спросила она.
Лукан насупился. Опустив безвольно руки вдоль тела, он отстранился, а затем отвёл взгляд в сторону.
— Это не должно тебя касаться.
Мартен не стала упираться. Меньше всего ей хотелось скандала. Выражение лица Бледрика сделалось абсолютно холодным и беспристрастным — он снова нацепил на себя дурацкую маску.
— Мой черёд задавать вопросы, — грозно начал командор. — Почему вы в ссоре с сестрой?
В последнюю очередь Лиззи ожидала услышать именно этот вопрос. А как же мятежники, туманное прошлое и поддельные документы? Куда подевались вопросы про Джеки? Мартен вновь увидела перед глазами лицо сестры: заплаканные глаза, убитый горем взгляд. Рождённая, чтобы нести службу, за которую никто не поблагодарит. А отверженные дети из Уайтчепела — они появились на свет уже несчастными. Такими же детьми когда-то были и они с Люси. Настал черёд достать скелет из шкафа.
— Я была стукачкой, — голос Лизы задрожал.
Дюгрей поначалу ухмыльнулся, не приняв её слова всерьёз. Однако, увидев вновь намокшие глаза, он встревожился.
— Что ты сделала?
— Мне было семнадцать. Жили мы бедно, едва сводили концы с концами. Устав от холода и тотального контроля сестры, я сбежала из дома. — Мартен вновь присела.
Яркие воспоминания, словно обожжённые страницы, всплывали в голове. Сперва появлялись осуждающие взгляды и закрытые двери, которые уже никогда не откроются.
— Я была слабой и избалованной дурой. Кроме сестры никому оказалась не нужна, да и делать ничего не умела, — всхлипнув, Лиза сжала кулаки, пытаясь совладать с эмоциями. — А потом появился Тони.
— Кто такой Тони? — тихо спросил Лукан и подсел рядом.
— Он был инспектором в Уайтчепеле. Ублюдок такой, каких в самых жутких притонах не сыщешь. Поманил меня монетой и едой, вот я и легла под него, — Лиза осеклась.
Голос настолько трепетал, что она была не в силах продолжить говорить. Тот зазвенел, почти неслышно, гулко раздаваясь в груди литаврами, но затихая у самой глотки. Тяжёлая рука опустилась Лиззи на спину и принялась медленно поглаживать. Это словно послужило сигналом, и слёзы полились с большей силой. Она прикрыла ладонями лицо.
— Можешь не продолжать, если это причиняет такую боль, — нежный голос Дюгрея донёсся сбоку.
— Нет. Ты должен знать, — судорожно выпалила Лиза. — А там, если решишь уйти, то пусть так и будет.
— Я не уйду. Обещаю.
Лицо Лукана расплывалось в глазах. Его большие ясные глаза глядели будто куда-то мимо собеседницы. Тогда Мартен опустила потупилась на свои руки.
— Тони постоянно рассказывал про свою работу. Как он расчищает притоны от всякой, как он говорил, "швали". А когда узнал, что я из Уайтчепела, принялся вынюхивать всё про соседей.
— Ты была слишком юной, чтобы понимать его намерения.
— Я сдавала их, Дюг! — Лиззи оттолкнула руку Лукана от себя. — Сдавала всех за ночлег и кусок хлеба. Целые семьи! Он говорил, что придаст их суду, а потом их имена я находила в некрологах или узнавала от других об их смерти.
Рваный крик вырвался из горла Мартен. Она скатилась со стула и бросилась на колени. Все эти годы. Долгие годы. И ровные ряды шкафов, скелеты в которых она так отчаянно пыталась сжечь. Лица, глаза, пальцы, тычущие на неё, словно на ведьму. Нет, не ведьма. Чумной жнец, что бродил по улицам, на которых вырос, и отмечал дома, возле которых игрался в детстве. Жнец, по чьему указанию выжигали не всегда виновных. И сейчас этот жнец горько плакал. В последний раз Лиза так ревела, когда сестра прогнала её из дома, прознав, что та натворила. Она молила ту на коленях, а Люси глядела на свою маленькую сестрёнку и приходила в ужас.
Лукан тоже опустился на колени и попытался обнять эксперта. Она плакала так горько, навзрыд, что Дюгрей не на шутку испугался, как бы танатолог не задохнулась. Мартен отталкивала его руки. Прижавшись лицом к коленям, оплакивала всех почивших по её вине. Омывала своими слезами их застывшие лица, детские тоже. Хоронила их право на счастье, как однажды схоронила такое же право двух рано осиротевших сестёр. Чертила кресты кровью на их дверях, что больше никогда не откроются. Такой же крест однажды начертила у себя на груди.
— Когда до меня дошло, что я натворила, то побежала к сестре, — Лиззи всхлипнула. — Она всегда прикрывала меня, решала мои проблемы. Но на этот раз было нечего решать.
— Долго ты жила с Тони?
— Ты хотел спросить, скольких я заложила? — горько рассмеялась Лиза.
— Нет.
— Меньше года. После того, как Люси прогнала меня, я попыталась утопиться в Темзе, — Лизавета, вытерев слёзы, заявила об этом так спокойно, словно то было делом самым обычным. — Но меня чудом вынесло обратно на берег. Как там говорят? Дерьмо не тонет, да?
— Не говори так.
— Тогда я и сбежала из Уайтчепела, и начала новую жизнь. Начала врать — себе, чтобы меньше думать об этом: их ведь сгубила Лизка Гурвиц из Уайтчепела, а не Лиззи Мартен. Ненавижу, — голос её стал низким и утробным, руки она стиснула, возвела к верху, а затем начала бить по голове. — Ненавижу себя! Ненавижу!
Дюгрей схватил её руки и развёл в стороны. Лиза решилась посмотреть на него. Он глядел на неё в ответ с сожалением, даже со скорбью. В мрачном подрагивающем свете ламп вместо глаз зияли тёмные червоточины, губы были сжаты, а руки сжаты в тугих кулаках, словно Бледрик хоронил эксперта. Отчасти так оно и было, ведь хоронил он некогда счастливую и полную надежд маленькую Лизу, с которой ему, увы, не довелось знаваться. Из-под бровной тени блеснул огонек светлой радужки. Лукан потянулся и обнял Мартен. Обнял её рыцарь крепко-крепко, приподняв с колен. Ей показалось, что истерика прошла, но слёзы вновь потекли, намочив мундир командора. Мартен оставалось только жить с этим бременем. Те призраки, пустые взгляды и ненависть к себе никуда не делись. С ними она и отправится в мир иной.
— Я знаю, каково это — жить с ненавистью к себе, — шепнул Бледрик.
Лиза обняла его за шею в ответ и тихо всхлипнула. Она не знала, какую ненависть испытывал к себе Дюгрей, но её собственная ноша с каждым годом делала узел на шее всё туже. Лукан отпустил эксперта, но взял в ладони её лицо. Слёзы вытирать он не стал.
— Если ты считаешь нужным — плачь. Плачь, пока внутри всё не высохнет. Пока не отпустит хотя бы на время, — сказал рыцарь и снова обнял её. — Я рядом и никуда не уйду.
Дюгрей аккуратно уложил голову Лизы себе на плечо. В ту ночь они больше не проронили ни слова. Лишь редкие всхлипы эксперта и учащённое дыхание обоих нарушали гробовую тишину. Каждый горевал над своим поражением и оплакивал чужие потери. Им было стыдно заглядывать в собственное отражение, но в глазах друг друга они не находили осуждения. Было ли этого достаточно? На момент единственной ночи, может, да. Однако на деле правда оказывалась куда более горькой, даже слишком горькой, чтобы принять её. Кутавшись в пургу вечной скорби и безнадежности где-то там, в закутках совести, правда подспудно шептала, что Лизу в тот злополучный день так и не вынесли на берег речные волны. Темза приняла её хладно и беспощадно, как обол Харона, чтобы упокоить четырнадцать взрослых и троих детей, сгинувших по воле её глупого языка.
Маленькая Лиза знала: прощания мёртвых ей не видать. Но, быть может, сестринская милость дарует спасение? Людмила ей грехов не отпустит и бремя вины с неё не снимет. Но что если после снисхождения Люси Мартен перестанет видеть среди множества лиц, распухших от ненависти и отвращения, хотя бы своё?
А в ту ночь так жарко и крепко обнимал пустую оболочку человека, некогда умеющего мечтать, рыцарь, на руках которого была кровь единственного, кого он любил настоящим. Убийца, ренегат, отверженный, чью жалкую сущность, вероятно, не приняла бы даже сточная канава. Таких, как он, не хоронили и не сжигали. О нём не складывали легенды, как о других рыцарях Круглого стола. Его прошлое — гнить на площади со сломанной шеей, на радость собравшимся зевакам и клюющим воронам плоть ещё живого. Его будущее — нестись по лесам и болотам, пока братья не загонят в волчью яму, где ему и самому место.
В ту ночь больше не было проронено ни слова. Изгои, мертвецы, любовники — всё вместе, горевали по прощению тех, кто никогда им этого не даст. Лиззи плакала долго, пока всё внутри не иссохло. Дюгрей не плакал — должно быть, иссох он ещё давно.
В ту ночь лишь учащённое дыхание свидетельствовало о том, что сидящие — ещё живы. Не было проронено больше ни слова, однако услышано было многое.