XVI
Однажды Мина не воротилась домой. Она ушла далеко за изгородь, а потом её похитили злые духи.
Эту историю слышал каждый ребёнок в Уайтчепеле. Детям её твердили матери, укладывая тех спать. Ею наказывали злые соседи, запугивая разгуливающих без дела ребятишек. Духом представлялся то серенький волчок, то рыжая цыганка, то ещё какая другая якобы тварь. Вариантов истории имелось множество.
Например, Альпин, кудлатый сиротка, работавший в доках, любил пугать детишек оборотнями. Откуда он взялся и куда уходил по ночам спать, никто не знал. Лиза слышала от своей матери, что его отец служил моряком, но однажды не вернулся с плавания. У сорванца больше не было никого, вот его и оставили прямо в порту. Сам Альпин любил врать, что выходил прямо в море по ночам с другими матросами, но возвращался поутру. Ловить на лжи прямо и смеяться в лицо ему никто не смел — мальчишка слыл задирой. Мог дать в нос с любой мелочи, причём даже девочке. Но если Альпину не досаждать, то он казался довольно мирным малым. Появлялся из ниоткуда, рассказывал всякие сказки, а потом исчезал. И так до следующего утра.
Так вот Альпин этот всё время якшался с другими моряками. А потому часто делился с детьми из района трёпом разного сорта. Так, к примеру, он рассказывал, что в водопроводах в западной части города нет никаких миазмов, и по трубам плавают судаки. Чуть позже он поведал о том, что дети в Новой Англии возымели новёхонькие игрушки: пастухи набивали козлиные головы соломой и надевали на палки — чем не скаковые лошадки? Выглядело зрелищно. Альпин всегда угадывал, планировалась ли непогода послезавтра. И у него, разумеется, была своя версия истории исчезновения маленькой Мины. Собирая скопом особо смелых ребятишек, да и просто всяких беспризорников, он любил рассказывать одну и ту же сказку про волков. Ему, конечно же, никто не верил, пусть и байка очень полюбилась детьми. Сама же Лиза её терпеть не могла.
Альпин объяснялся, мол, историю поведал ему Себастьян, слепой на один глаз рыбак, что вечно ошивался в Санта-Катарине и временами приглядывал за мальчишкой. Якобы он видел, как за Миной пришёл огромный косматый волк. Да и вообще старик твердил, что их в Уайтчепеле много, как лягушек на Фенском болоте. Что рыскали они в ночи, скакали по покошенным черепицам и похищали "чумазеньких" детей, то бишь всяких евреев, индусов, афганцев и прочих. Вот и Мину схватил один такой волчара: вцепился зубами ей в шиворот и унёс в неизвестном направлении. А теперь девчонка, считай, "мертва безнадёжно" — легче утопленника сыскать в море и оживить, чем найти Мину.
Альпин, конечно, эту историю знатно приукрашал. Причём, не всегда помнил, какими деталями разбавлял страшилку. Глаза оборотня горели то кровью, то позолотой. Иногда он умел говорить и лишь однажды своими речами заманил девочку в тёмный переулок. Чаще же волк просто рычал и протяжно завывал. Сами байки про ликанов уж очень пришлись по вкусу впечатлительным: по ночам дети, как оказалось, просыпались не от ударов дождевых капель о кровлю — то на самом деле носились волки Уайтчепела. Во всяком случае, эта версия оказалась интереснее неокрепшим юным умами, чем вариант с рыжей ведьмой, которая вспорола пропавшей брюхо, а саму её утопила.
Мина была не первым ребёнком, который бесследно исчез. И далеко не последним. Родителей канувших ждала невесёлая участь. Некоторые так же пропадали вслед за ними. Мама Лизы говорила, что они уезжали обратно к себе домой. Другие сходили с ума. Кто-то даже умирал от горя. Ашфари, мама Мины, стала безмолвной. Она во многом изменилась. Никогда больше не улыбалась, редко появлялась на улице, искоса глядела на других детей. Лизавета хоть и жалела безутешную мать, но всё же её пробирал до мурашек угрюмый взгляд Ашфари. Она глядела так, потому что знала. И от этого понимания Лизе становилось ещё хуже.
Волков в Уайтчепеле девочка не помнила. Зато до сих пор хранила в памяти, как перевернула её жизнь пропажа Мины. В тот год лето выдалось особенно жарким. Играя с сестрой босиком во дворе, маленькая Лиза старательно избегала мест, куда попадали тягучие лучи. Солнце нагрело проросшую бурьяном плитку во дворе до того сильно, что та стала обжигать кожу на пятках.
Их барак был ограждён высоким, но довольно хлипким штакетником. Покосившиеся зелёные доски образовывали внушительных размеров щели, они устало кренились вбок. Внутренний дворик был крошечным. Однако это не мешало Лизке и Людке проводить там время втайне от Тамары. Девочки умудрялись устраивать целые марафоны игр на таком-то пятачке. Сам домик был немногим больше: с металлическими листами вместо крыши, дверью, которая до конца не закрывалась, да и парочкой мутных окошек.
Казалось бы, в таком обиталище и развернуться негде. Но нет, мама малышек умудрилась развести маленький садик во дворе, где сажала зелень. И внутри дома она тоже вечно норовила сделать перестановку, чтобы освободить место: то цветы новые в дом принести, то декоративную подушку для котёнка сшить, то собрать новую кроватку, чтобы дочери наконец начали спать раздельно. Несмотря на неказистость жилища снаружи, Тома умела наводить уют внутри. Детям было просторно и тепло, за исключением особо сильных морозов. Девочек Тамара также растила бережно. Всегда вымытые, одетые, накормленные. А когда в их овчинках порой проглядывались дырочки, то мать тут же пришивала к ним красивые заплатки из обрезков одежды. Даже носочки детей штопала сразу, не позволяя дочуркам ходить с проглядывающими пальчиками ног.
Тамара помнилась коренастой женщиной с необычайно сильными руками и гриснецем на щеках. Её тонкие брови никогда не поднимались выше переносицы. Помимо колкого языка, она отличалась до жути крутым нравом. Конечно, в свою пору он помог ей выжить во время войны и миграции. Но близким от него временами было худо.
Томка была строгой матерью. Она редко ругала девочек и никогда не била. Однако применяла в воспитании малышек наказание не менее суровое. Мать на них обижалась — устраивала бойкоты. Тогда она замолкала. Молчать могла час, день, пару недель. Конечно, продолжала штопать носки и варить кашу. Вот только маленьким Люде с Лизой всё это было ненужно, когда в доме повисала столь болезненная тишина. Тома не гнушалась и обвинять детишек. Винила за порванные колготки, за своё прошлое, за ошибки других детей. Это Лизавета запомнила очень хорошо. Можно лишь вообразить, но такая мера наказания отлично срабатывала. Девочки росли покладистыми и домашними. Выполняли мамины поручения беспрекословно, чтобы её не расстроить. Вот только отклик это нашло у них по-разному. Людмила, как подросла и завела семью, стала такой же холодной и обидчивой. Она — незаметно даже для самой себя — превратилась в свою мать, пусть даже и клялась громко в юности, что ни за что такой не станет. Что касается Лизки, то всё вышло с точностью до наоборот: от недостатка ласки она приставала ко всем, кто хоть немного проявлял теплоту. Безусловно, теперь Лиззи заметно поумнела — перестала лезть уж ко всем подряд, а начала к особо симпатичным, с особо красивыми мундирами. Однако пока танатолог дошла до этой стадии, ей пришлось пережить много болезненного опыта.
Лизка с Людой росли в нетипичной семье тружеников. Мать некоторое время состояла в профсоюзе ткачей. Она верила в то, что можно ощутить, потрогать. Тамара, зацикленная на благах материальных, однако, не пренебрегала богатствами —вероятно — душевными. И в воспитании девочек она руководствовалась тем же принципом. Новые варежки, по её мнению, непременно должны были загладить любые грубые слова, адресованные дочерям и само собой решить все детские проблемы. Отец ругал бездушный механизм устоявшегося рабочего класса, что убивал в нём поэта. Но и вульгарные тенденции буржуа он также активно принимался критиковать. В полную противоположность матери, Сергей осуждал и тех, и других за то, что они следовали только вещным идеям, напрочь игнорируя духовную ценность каждого человека по отдельности и общества в целом.
Людмиле, естественно, пришлось по нраву мамино видение жизни. Но только поначалу. Она стала такой же труженицей, имеющей обязательный список вещей, которыми должна обладать каждая семья. Большее её не интересовало. Лизавета же пошла по стопам отца, однако тоже лишь сперва. Теперь же одна свято верила в идеи равенства и силу человеческой самоотверженности, а другая оказалась не готова выйти на работу в выходные просто потому, что кого-то там убили. До встречи с командором, который пробудил в ней веру в неощутимое, но имеющее больший вес, чем что-либо, а также тоску по некогда умершему отцу.
Между сёстрами во всем читались сплошные отличия. Люда родилась первой, на два года раньше Лизаветы. Однако она всегда казалась мельче младшей сестры, стоило той немного подрасти. Младшенькая же с детства отличалась непропорционально угловатыми плечами и самую малость вывернутыми коленками. Люда имела смуглую кожу и непослушные чёрные волосы, как у матери. Круглое лицо с заметно проступающими скулами и ямочками всегда имело озорное выражение. Маленький носик был щедро усыпан веснушками. Лиза же была бледной, с острым прямым носом и болезненно впалыми глазами. В противоположность сестре — она очень походила на отца.
Сергей когда-то был поэтом. И глядя на него, окружающие сразу понимали: перед ними человек иного сорта. Одним словом, интеллигент. Высокий, с мягкими руками и меланхоличным взглядом. Днём Сергей работал на ткацком заводе — шил мешковину для зерновых продуктов. А по ночам сочинял и выступал со стихами на поэтических вечерах. Он любил водить девочек в театры, сажать на колени и читать им стихи Баратынского. Занятие им это, конечно же, не нравилось. До определённой поры.
Когда-то отец учил Лизу и Люду мечтать. Любить тоже учил — рассказывал, как вкладывать эту самую любовь в мысли и слова, песни и танцы. Наказывал сопереживать молчанием, а радость показывать через улыбки. Учил, как делиться счастьем сквозь крепкие объятия и незатейливые поцелуи в висок.
А потом он умер от холеры. Дочери не смогли с ним попрощаться — его сожгли в трупной яме с остальными.
Так вот, в тот злополучный день, предшествующий исчезновению Мины, девочки незатейливо прыгали по отмеченным плиткам, выкрикивая считалочки. Люда юрко скакала по квадратам, то и дело обгоняя сестру. Лизе, конечно, это не нравилось. Она хныкала и хватала Люду за руку, чтобы та, погодя, поддалась ей. Та всегда поддавалась.
Мамы дома не было — работала. Она строго наказала Люде следить сестрой, а также доверила повесить бельё на верёвки во дворе. Девочки, конечно же, про бельё напрочь забыли. Оно лежало в тазу неподалеку от них уже который час, исторгая из себя сивый, густой пар.
— Ты слишком долго стоишь на одной ноге, Лизя. Прыгай скорее с одной на другую, чтобы равновесие не потерять, — скомандовала сестра и стала прыгать на месте, показывая, как было удобнее устоять на одной ноге.
— У меня не получается, — захныкала Лизка.
— Ты просто не стараешься.
Внезапно в доме послышался шум. От глухого удара слегка задрожал пол. Скрипнули доски. Девочки замерли и заглянули через открытую входную дверь вглубь тёмной комнаты. Лизавета забежала внутрь дома. Прыгнув на колени, она припала к половицам и прижалась к ним ухом.
— Ну-ка, тихо! — нарочито отчитала малышка и для пущей серьёзности пригрозила пальчиком в пустоту.
— Иди сюда, Лизя, — потребовала сестра. — И закрой дверь за собой.
Елизавета снова побежала к сестре и послушно закрыла за собой дверь. Однако, к своей печали, обнаружила, что у Люды очевидно пропало настроение играться. Та угрюмо присела на корточки и, взяв лежащую неподалеку веточку, стала ковырять ею землю. Лиза к ней подсела и принялась внимательно разглядывать сестру. Она сильно испугалась, что могла натворить что-то неправильное. Уже в столь малом возрасте в Люде проявляся характер мамы. За считанные секунду из весёлого и даже кажущегося беззаботным ребёнка девочка превращалась в замкнутого и обиженного взрослого. Так она поступала со всеми. Даже с Тамарой, которая ненароком и привила дочери столь пагубную привычку. Но Люда никогда так не поступала с сестрой. Заметив опаску в глазах Лизы, она толкнула её в плечо и улыбнулась. От неожиданности младшая плюхнулась на попу.
— Эй! Зачем ты так?
— Я случайно, прости, — призналась Люда и тотчас помогла сестре подняться, во всю смеясь.
Увидев, что непреднамеренно рассмешила Людку, Лизавета тоже захихикала в ответ. Сестры стали заливисто смеяться, сидя на земле.
Неожиданно вдали послышался мальчишеский крик. Заранее бы стоило отметить, что местная детвора частенько играла в "повстанчики и легиончики". Про эту игру, конечно же, поведал дворовым ребятишкам Альпин. Она представляла из себя нечто среднее между салками и прятками. "Повстанцам" предстояло спрятаться за двадцать секунд, а "легионерам" соответственно их искать. Однако первая группа имела зелёную зону — "домик", до которого они должны были добежать в случае, если их расположение раскрывали "легиончики". Когда у кого-то не получалось спастись, то тот сидел "в заточении" до следующего раунда. Изначально "повстанчики" должны были действовать более изобретательно: общаться жестами, рисовать углями опознавательные знаки и помогать друг другу добегать до "убежища". А "легиончики", стало быть, проявляли изворотливость. Но со временем всё скатилось до того, что обе группы при догонялках устраивали дуэли палками и грязными тряпками. Вот группка ребят и пробежала мимо двора Лизы и Люды. Они вопили во всё горло, пока не унеслись прочь.
— Легионеры! — один из мальчишек крикнул в открытую калитку и ринулся прочь.
— Почему мы не можем один раз поиграть с ними? — обидчиво начала причитать Лиза.
— Ты забыла, что мама запретила нам играть в эту игру? Все мамы запрещают. В неё играют только хулиганы.
— Но я бы очень хотела один раз попробовать.
— Во-первых, ты медленно бегаешь. Во-вторых, хочешь, чтобы тебя забили обмоченной тряпкой? — Людмила хихикнула, когда увидела, как сестрёнка поморщила носик. — Видел бы отец, во что его принцесса хочет поиграть.
— Эй...
— Прошу прощения?
Позади девочек раздался незнакомый голос.
Испуганные сёстры повернулись в сторону ворот. У всё той же открытой калитки над ними возвышался мужчина. Он выглядел довольно взрослым. Даже очень взрослым. На лбу, пусть и слабо, но виднелись полоски морщин, как и между бровями. Гладко выбритое лицо обрамляли приглаженные медные волосы. Пусть незнакомец и выглядел чистым и опрятным, но от него доносился едва уловимый запах дыма. Был ли он от сигарет или пороха, угадать детям наверняка не удалось. Гость был широкоплечим — вицмундир туго облегал крепкую мужскую фигуру. Поза его была фрунтовая, даже если выражение лица оставалось добродушным. Всё это говорило лишь об одном.
"Легионер". Это же подтвердил и висящий сбоку палаш, который Люда заметила только под конец. Девочка побледнела, когда испуганная Лиза прижалась сзади. Старшая сестра инстинктивно схватила её за руку и крепко сжала. Их обеих заметно трясло, однако малышки не понимали — то ли дрожь передавалась друг от друга, то ли их самих потряхивало. У Лизки болезненно сжалось сердце. Мысленно она уже попрощалась с сестрой, с мамой. Ещё раз попрощалась с отцом. Она представила, как будет горевать Тамара, когда воротится домой и не обнаружит дочерей дома. Как будет горевать Мина с Ашфари.
Служивый заметил испуг девочек. Выражение его лица смягчилось. Брови добродушно поползли вниз, морщины на лбу разгладились, а уголки губ приподнялись. Он подошёл ближе и присел на корточки возле девочек.
— Меня не нужно бояться. Я из Совета констеблей
— Никого дома нет, — тихо прошептала Люда.
На эти слова незнакомец прищурился и попытался заглянуть в мутное окно. Казалось, он медленно огибал взглядом каждый предмет обстановки.
— Почему же? Есть ведь, — отшутился наконец "легионер". Девочки в ужасе распахнули глаза. — Вот вы. Вы разве не тут живёте?
Паника немного ослабила хватку. Однако расслабляться было рано. Офицер повернул голову и начал копаться в кармане брюк. Лиза снова мысленно попрощалась с мамой и сестрой. Представила, как Тамара будет откапывать маленькие могилки. Молча — разговаривать с ними она не станет, потому как наверняка обидится. Но неожиданно офицер повернулся к детям и протянул кулак. Люда стояла ближе, из-за чего от страха чуть отпрыгнула назад, наступив сестре на ногу. Гость раскрыл ладонь. В нём лежали два марципана, судя по витиеватой подписи на обёртке. Конфеты были упакованы в праздничную бумагу. Девочки непонимающе взглянули на незваного гостя.
— Я очень люблю эти конфеты. Попробуйте. Вы тоже их полюбите, — дружелюбно выдал "легионер".
Лиза забыла, как представляла маму с лопатой и на кладбище. Всё, что она видела — так это сладости, лежащие на белой перчатке. Живот нарочно заурчал. Сглотнув, она потянулась к марципанам, но сестра тут же перехватила её ручку.
— Мама не разрешает нам брать у чужих, — строго отчеканила старшая.
— Кстати, а где она — ваша мама?
— На работе.
— Вот как. — Офицер медленно кивнул. — А когда она вернётся домой?
— Мы не знаем.
Сзади раздался топот мужских сапог. Вдруг из ниоткуда рядовые юнцы, запыхавшись, вылепились у изгороди. Внутрь заходить не стали. Один, краснощёкий и более упитанный, совсем выдохся. Второй, что был пониже, заметил офицера и отдал ему честь.
— Сэр, прикажете обыскать этот дом?
Офицер обернулся. Следом он снова посмотрел на девочек, затем бегло пробежался по двору. Прищурившись, незнакомец заглянул окно. Опять. Люда до боли сжимала пальцы Лизы. У обеих девочек уже намокли глаза.
— Нет. Их мамы нет дома, а нам требуется разрешение взрослых на обыск, — сообщил служивый и обернулся на малышек, улыбнувшись. — А теперь прошу меня простить, маленькие леди.
Рядовые солдаты прошли вперёд. Офицер направился к выходу. Остановившись у калитки, он нагнулся и бросил в таз с всё ещё мокрым бельём шесть марципанов.
— На завтрашнее чаепитие тоже: вам и маме. И повесьте белье, пока она не вернулась с работы.
На этом он удалился. Девочки ещё долго стояли, обнявшись, и смотрели на открытую калитку. После того случая они всегда запирали её. Маленькой Лизе стало интересно — оставил ли незнакомец больше конфет, потому что догадывался: мама — не единственная в доме, кого следовало угостить?