XIV
Лиззи застала заведующего Дойля в его кабинете. Стоило бы отметить, что на бумагах глубокоуважаемый — почти во всех научных кругах — криминалист числился главным судмедэкспертом по делу в Уайтчепеле. А то, что на деле он эти тела, считай, в глаза не видел — это были уже никому неинтересные детали. Мартен могла понять, почему в определённый момент он расхотел копаться в трупах. Вероятно, Дойл вырос из деятельности, которой посвятил всю свою жизнь. А возможно, просто неотвратимо устал от неё. Заведующий был пожилым мужчиной с узкими плечами и округлым лицом, сплошь покрытым глубокими морщинами, словно те были прорезями на коре дуба, а не на человеческой коже. Высокий лоб, аккуратная стрижка и усища с затянутыми вверх концами, очки с толстым стеклом и идеально накрахмаленные рубашки с белоснежными воротничками — весь образ главного эксперта будто нарочно говорил о его образованности и элитарном происхождении. Не так давно Дойл получил научную степень, правда, в области психологии и криминологии. А после переселился в Вайн-стрит, где, по слухам, снимал целый этаж в особняке некого зажиточного господина. Тогда-то, по мнению Лизы, он и изменился. В университетах, читая лекции, Дойл появлялся чаще, чем в бюро. Он больше писал, меньше работал руками, за исключением времени, когда те держали перо.
Пусть основная масса общества предпочитала оставаться обывателями и воспринимала судебных экспертов как мнимых умников, всё больше умов, однако, подвергались научной деформации. Сам факт, что специалисты нынче могли установить точную дату смерти, её конкретную причину или же по костям определить профессию усопшего, приводил в восторг образованный слой молодежи. И Дойл наслаждался этим, упивался своим могуществом, изменяя сознание восприимчивых учеников. Почти каждое выступление в суде заведующего непременно освещалось каким-нибудь юным и пылким колумнистом в "Манчестерских вечерних новостях", "Еврейских хрониках" и "Конфедератской лиге". Его очерки по процессуальной деятельности апелляционных судов, виктимологии и профилактики инфекционных заболеваний хранились в библиотеках почти всех университетов страны. Как бы саму Лиззи не возмущала перемена в поведении руководителя, она не могла не отметить, что старик был первоклассным специалистом. Именно он в своё время научил её всему, что Лиза знала теперь.
Тем не менее Мартен помнила Дойла совсем другим, отличным от персоны, которую знали профессорские круги лондонских учебных заведений. Стоило ему войти в эту пропахшую формалином, спиртом и гнилью контору, как он моментально впитывал здешний настрой мертвецов и становился совсем иным человеком — не таким уж интеллигентным, грубым и временами забывающимся стариком. В такие моменты начинало казаться, будто Дойл таковым и являлся на самом деле.
Заведующий, как правило, запирался в своём кабинете и начинал пить, стоило ему появиться на рабочем месте. Мартен не особо за него переживала: что-что, но пить Дойл умел. Он мог перепить любого попойку с массой превосходящей собственную в несколько раз. А преклонный возраст, казалось, его самого не смущал, стало быть, коллег — тем более. Дойл сам учил пить и Лиззи, и всех судмедэкспертов в городе, проходящих обучение через его руки. Он был глубоко убеждён — отчасти оправданно, — что алкоголь мог защитить от любого рода инфекции и прочей заразы, которую можно было с легкостью подцепить от трупов.
Каково же было удивление Лиззи, когда она узнала, что не могла более участвовать в расследовании по Уайтчепелу через случайно услышанный разговор Дойла. Он беседовал об этом с инспектором Далглишем из Скотленд-Ярда в своём кабинете. Полицейского Лиза узнала — он дежурил с констеблями во время последнего убийства в Уайтчепеле. Но ни инспектор, ни Дойл не придали никакого значения появлению Мартен. Лишь коротко кивнув, они продолжили беседу, пока Лиззи раскладывала отчёты по архивным шкафам. Тогда-то она и узнала, что её отстранили, причём достаточно давно. Но предупредить об этом, очевидно, никто не удосужился. Услышав своё имя впервые, Мартен не рискнула подать голос. Однако, поняв, в чём дело, она, вспыхнув и уперев руки в бока, всё же вмешалась в разговор.
— Прошу прощения, джентльмены.
— Мы разговариваем, Лиззи, — Дойл сразу же попытался осадить помощницу, явно возмущённый столь грубым встреванием.
— Я правильно понимаю: мне не удастся участвовать в качестве вашего помощника при суде?
Инспектор Далглиш умолк, переводя вдумчивые взгляды с Лизы на старика, предпочитая не вмешиваться. Заскорузлые пальцы его принялись скрести смуглый подбородок. Лицо заведующего немного прояснилось.
— Зачем тебе участвовать? Расследование всё равно застряло.
У Мартен гудело в ушах. Столько трудов и переживаний было затрачено впустую. Лиззи глубоко вздохнула, а затем, будто чем-то поперхнувшись, прочистила горло.
— Из-за чего?
— Мы можем поговорить позже.
— Знаете, — встрял инспектор, поднявшись со своего места, — мне всё равно пора на службу. Остальные детали мы сможем обсудить позже.
Дойл заметно разозлился, сбивчиво пытаясь уговорить Далглиша остаться. Комиссар его уговорам не поддался и тут же удалился, снова кивнув на прощание Лизе. Дверь со скрипом притворилась. Тогда заведующий грозно поднялся со своего кресла, пригвождая помощницу свирепым взглядом. Однако, заметив её глаза, не уступающие в ярости, он молча уселся обратно.
— Ты вообще говорила, что хочешь правду узнать и всего-то. Сама вызывалась на это дело, — возразил Дойл.
— Да, но вы могли бы объявить, как только меня отстранили от расследования.
В ответ старик ворчливо пробубнил что-то невнятное. Глядя на безразличие наставника, Лиза почувствовала невероятную слабость. Ей казалось, что из неё пытались сделать полную дуру. Голова у неё пошла кругом.
— Хорошо, — выдала Лиззи и, устало выдохнув, провела рукой по волосам. — Я должна знать официальную причину.
Дойл на такое заявление только удивился, будто ученица несла полную чушь. Лизе пуще сделалось неуютно.
— Что? — спросила она. — Какая причина-то?
— Может, ты сама догадаешься? — возмутился заведующий. — Узнали о твоём родстве со свидетельницей.
Лиззи замерла. По поддельным документам танатолог навсегда утеряла родство со своей сестрой. Более того, они нормально-то не общались уже много лет. Лишь единицы догадывались об их родстве, и те в большинстве своём обитали в Уайтчепеле. Их Мартен, как и самого Дойла, знала очень давно, а потому доверяла им. По правде говоря, никому не было дела, что бедная еврейская сиротка хочет оборвать концы со своим мрачным прошлым — многие так поступали. Выходит, требовалось значимое и авторитетное слово, которое никто из знающих дать не мог. Кто-то достаточно властный сумел донести это до суда, чтобы её исключили из следствия. Это был Лукан.
Всё, чего захотелось Лизе в тот момент, так это просто исчезнуть. Она могла винить в наступивших последствиях лишь собственную глупость. Стыд кольнул куда-то под рёбра, и Мартен испустила рваный вздох. С самого первого дня их встречи — хотя, пожалуй, со второго уж точно, — Дюгрей умело расположил эксперта к себе. Руководствуясь лишь неоправданной наивностью, Мартен пренебрегла собственными предотвращениями и так беспечно стала играть по правилам командора. Она симпатизировала Лукану, а потому повела себя столь опрометчиво. Эта симпатия её и погубила.
"Нечего окружающим пытаться сделать из тебя дуру, когда ты и сама отлично справляешься", — пронеслось в голове.
Теперь Лиззи и её сестре угрожал не один лишь убийца с Уайтчепела. Над ними обеими нависла тень закона — сурового и беспощадного. Вся её карьера, статус и сама жизнь могли встать под удар из-за связи с Люси, из-за обмана, в конце концов. Глупо было надеяться, что правда никогда не выберется наружу.
Теперь всё, что Мартен с таким упорством складывала в единую конструкцию, рушилось. Лиззи снова почувствовала себя маленькой и напуганной девочкой с осунувшимся от голода лицом и напуганными глазами. Она снова стала Лизкой из ветхой сторожки на окраине Уайтчепела. Мартен не просто сменила имя, нет. Она превратила себя в другого человека. Начиная с самого обычно — походки и манеры говорить, заканчивая сотнями детально продуманных историй, которые всячески обрывали всякую связь с домом, семьей, сестрой. Теперь всё это прахом медленно рассыпалось.
— Сейчас все пытаются сбежать от своего прошлого. Никто не будет на этом акцентировать внимание, — отметил Дойл, но, заметив, как побледнела Лиззи, потупился. — Короче говоря, им не до тебя.
Мартен устало рухнула на стул, на котором ещё недавно сидел инспектор. Сжав кулаки, она сильно впилась ногтями в ладони. Взгляд исступлённо бегал по кабинету.
— Ты всё равно мог бы мне рассказать об этом.
— За тобой бы уже явились, если бы сочли это серьёзным. Сейчас все мы ходим с именами, которые не были даны нашими предками.
— Последствия ещё наступят.
Лиззи поднялась и, разочарованно мотнув головой, удалилась из кабинета. Блуждая по сырым и тёмным коридорам в одиночестве, она маревом слышала чужие насмешки. Вслед ей смеялись, улюлюкали и дразнились. Все попытки создать новую жизнь ни к чему не привели, потому что в душе она так и осталась глупой девчонкой.
Над ней часто смеялись. Особенно в детстве. У маленькой Елизаветы Гурвиц были сухие, как солома, волосы, кривые ножки и грустные глаза. Она всегда была болезненно бледна и худощава. Родившись раньше срока, Гурвиц, казалось, болела чем только могла. В глубоком детстве заимела пагубную привычку привязываться к каждому, кто относился к ней хотя бы с крупицей доброты. Будь то Юра Павловна, питерская тётка, которая укрывала их семью во время очередных погромов, устроенных местными греками, или же соседский мальчишка Сашка, что однажды заступился за неё перед уличными беспризорниками.
Однако окружающего зла всё равно оставалось в достатке, а потому маленькая Лиза навсегда запомнила напутствие отца, когда тот учил её не упоминать лишний раз на улице, что она — еврейка. Её мама была иного мнения. Коренастая, смуглая, с бычьей, узловатой шеей и набрякшим лицом Тамара никогда не скрывала своего происхождения, и не обходилось ни одного застолья, где женщина не упомянула бы о том, как гордится своей кровью. Этим она заметно отличалась от высокого и тихого Сергея, в которого и пошла Лиза. А вот Людка, очевидно, стала походить на мать — с таким же крутым нравом.
Оставшийся день Лиззи проработала в лаборатории — в полной тишине. Прозекторы с санитарами замечали её особливую молчаливость, но предпочли не вмешиваться. Помимо самого факта, что все её труды подставились под удар, эксперта крайне смущало, что вечером её должен был встретить Лукан.
Как следовало встречать его? Возможно, стоило рассказать правду, хоть Мартен и не видела в этом смысла — он её и так, безусловно, знал. Пусть танатолог и оказалась виноватой в откровенной глупости, но Дюгрей предал её. Она не верила в заставшую их врасплох любовь со второго взгляда, но ей казалось, что все эти месяцы Бледрик был с ней искренен. Лиззи вспоминала их долгие и многочисленные разговоры, его ясные и печальные глаза. Рыцарь казался для неё загадкой, которую Мартен так отчаянно пыталась разгадать. Книгой, за красивой обложкой и резным переплётом которой, скрывался материал для топки. Да, Лиззи непременно захотелось сжечь Дюгрея. Он это заслужил.
Лаборатория представляла из себя крошечную коморку с тёмными стенами, без окон. Лишь лампы накаливания, расположенные вдоль карниза, наполняли комнату мерцающим светом. Около всегда открытой двери, ведущей в кабинет танатолога, расположились столы с ретортами, а напротив них находилась арка с застиранными занавесками. Через неё судмедэксперты попадали в камеру, где хранились трупы. В той самой камере у основания потолка висело несколько широких вентиляционных труб, чтобы избавляться от трупного зловонья и делать в комнате воздух прохладнее — окон-то не было. Там же на каталках лежали тела. А после экспертизы катафалком их перевозили в ближайшее кладбище или сжигали, если обнаруживали, что мертвец сражён какой проказой.
Несмотря на удивительно молчаливую атмосферу в лаборатории, Лиза всё равно любила поддерживать на своём месте порядок. Возможно, дело обстояло в том, что она была единственной женщиной, когда-либо здесь работавшей, но постепенно после её обустройства коллеги начали обнаруживать у себя чистые рабочие столы, в коридорах стали появляться цветочные горшки, а папки с документами оказались разложены в алфавитной последовательности. Лиззи любила порядок в окружающей обстановке. А ещё она любила их в окружающих её людях. Будь они чистоплотные, порядочные и ответственные, то Мартен непременно ладила с ними. Таким казался ей и Дюгрей. Лиза снова устало вздохнула. Все мысли то и дело возвращались к рыцарю, он явно умел производить впечатление на окружающих. И эксперт не стала исключением в этой обманке, где Лукан предстал благородным и честным человеком.
Им удавалось видеться в лучшем случае пару раз в неделю. Но до недавних пор этого Лиззи вполне хватало. Теперь же ей не хотелось видеть командора вовсе. Не сегодня уж точно. Направившись к заведующему, Мартен стремительно накинула пальто и повязала шарф. Она вошла в его кабинет без стука. Дойл, явно сконфуженный столь невежливым поступком, поспешно спрятал стакан в выдвижную полку в столе.
— Чтоб тебя, Мартен. Неужели ты со страху позабыла обо всех манерах?
— Я хочу уйти домой пораньше.
— Слишком рано, — выдал Дойл, покачав головой.
— Осталось чуть больше часа. Уже темно на дворе, так что вовсе не рано, — обиженно ответила Лиззи.
Старик упёрся локтями о стол. Облокотившись подбородком на кисти рук, он задумался. Мартен поняла: сдалось ему, будто этот побег был связан как с сегодняшними новостями, так и с мужчиной, который периодически забирал её с работы. Впрочем, Лизе хотелось оповестить сестру о сложившихся обстоятельствах при удобном случае.
— Ты расскажешь мне, куда так торопишься?
— Нет, не расскажу.
Дойл прищурился. Лоб его, испещрённый морщинами, сложился роялем, напоминая сморчок. Глубоко посаженные глаза хмуро взирали сквозь кустистые брови. Наконец он заговорил:
— Ладно, чёрт с тобой, иди. Только не вляпайся ни во что.
Мартен на это лишь кивнула и умчала, забыв закрыть за собой дверь. Обессиленное тело не одолело бы длинный путь до дома, а потому она воспользовалась экипажем. Город поглотила мгла. Озябшие улочки томились под органзой ниспадающих хлопьев снега. Хмарные тучи угрозой нависали над магистралями, до того низко, что, казалось бы, задевали острые пики муниципальных учреждений. Добравшись наконец до своей квартиры, Лиззи переоделась и устало рухнула в постель, пообещав себе встретиться с сестрой завтра.
Во всём случившимся не было более виноватых, чем она сама. И эта мысль убивала её. Простонав, Мартен накрыла руками лицо. Тревожащие мысли перескакивали с головы ниже, бушуя в груди и скручивая желудок в узел. Миновал час, когда в дверь раздался стук, но Лиззи знала заведомо — кто это. Она не стала зажигать лампы ни в какой комнате и лежала в кровати в кромешной темноте, надеясь, что отсутствие света убедит Дюгрея, будто дома никого нет. Это должно было сработать. Он же не думал, что у неё нет никакой жизни, кроме работы?
В дверь снова постучали. Лиза медленно поднялась с постели, опустив ноги на пол. Осторожно встав, она прислонила руку к стене и, двигаясь вдоль той, направилась на кухню. Танатолог достала из ящика коробок спичек и зажгла одну. В дверь стучали всё настырнее.
— О Боже, почему он не отстанет? — пробубнила хозяйка.
— Я тебя слышу.
Лиззи замерла, широко раскрыв глаза. Зажмурившись и закусив губу, она выругалась про себя. Затем, подойдя к двери на цыпочках, прислушалась. Даже если Бледрик и слышал всё — это вовсе не делало её обязанной впускать рыцаря внутрь. Половицы предательски скрипнули у самой двери, когда Лизавета переминалась с ноги на ногу.
— Я всё ещё слышу. Впусти меня.
— Можно быть и повежливее, когда напрашиваешься в гости, — проворчала хозяйка.
В ответ ничего не последовало. Лиззи хотела побыть наедине, а Дюгрей был последним, кого она желала бы видеть.
— Пожалуйста, впусти меня.
— Уходи.
— Не будь ребенком, — проворчал Бледрик. — Скажи мне в лицо, почему не хочешь меня видеть.
— Я ничего не обязана тебе объяснять и доказывать.
— Тогда сжалься и прекрати делать из меня идиота, что разговаривает с дверью.
Лиза довольная отстранилась от двери. Выглядеть идиотом — наименьшее, что заслужил Дюгрей.
— Я не уйду отсюда, пока ты не откроешь дверь.
— В таком случае доброй ночи. Не замёрзни там.
В ответ вновь раздалось молчание. Мартен очень надеялась, что хотя бы немного ей удалось осадить Бледрика. Сейчас она уже не находила его внимательным джентельменом — сэр Лукан казался последним сукиным сыном. Лиззи направилась прочь от двери обратно к себе в спальню. Потушив догорающую спичку, она улеглась в кровать и натянула одеяло до горла. Усталость прошла, теперь в женщине по-настоящему бушевал гнев.
С улицы доносился шум — единственное напоминание о том, что вечер был ещё ранний. Город пенился сумеречной жизнью: люди по-прежнему спешили домой, кутилы уже бросились прожигать заработок в пабах, а кто-то просто прогуливался. Ржание коней, шум колёс и гул от разговоров не давали Лизе уснуть. Да и час был слишком ранний для сна. Впрочем, едва ли клокочущее внутри негодование позволило бы эксперту сомкнуть глаза. Несмотря на то, что за её окном раскинулся тёмный и пустой двор, который ограждал от шумной улицы и дороги, бульварный гвалт всё равно разносился по всей квартире. Мартен зажмурилась. Неожиданно в окно что-то прилетело.
— О, нет.
Поднявшись, Лизавета вгляделась в окно, затем решилась подойти. В него снова что-то попало. Сомнений не оставалось: то были камешки или какие-то обломанные щепки. Открыв створки, Мартен высунулась в тот самый момент, когда Лукан замахнулся рукой. Пытаясь спрятаться от удара, хозяйка потянулась назад и больно ударилась затылком о раму. Дюгрей успел вовремя остановиться, опустив руку. Зашипев от боли, Лиззи потёрла затылок.
— Какого чёрта! А если ты стекло мне пробьёшь? — взорвалась Мартен. — Сколько тебе лет, чтобы камнями кидаться в окна? Ты слишком старый для такого.
Бледрик замер. Маленькие камешек выпал у него из рук. Пусть на дворе и было темно, но всё же Лиззи смогла различить изумленное выражение лица рыцаря. Не сразу поняв, в чём дело, она замолчала.
— Я не старый, — обиженно бросил командор.
— Прекрати вести себя, как ребенок.
— Я не обязан тебе ничего объяснять и доказывать, — с заметной усмешкой ответил Лукан. Однако, заметив разгневанное лицо Лизы, он осёкся. — Давай поговорим.
— Надо было говорить до того, как придал огласке то, что у меня есть сестра!
Рыцарь снова смутился. Нахмурившись, он помотал головой. Теперь очередь Мартен была корчить обиженные рожицы, что ей, кстати, отлично удавалось.
— Не понимаю, о чём ты, — ответил Дюгрей. Подняв руку, он знаком остановил Мартен, закрывающую ставни. — Но я готов всё выслушать и обсудить. Не здесь. Внутри.
Лукан пальцем указал на соседние окна. Лиза ненадолго прикусила язык.
— Не желаю тебя видеть.
— Тебе придётся. От того, что ты дуешься — как ребёнок, ничего не решится.
Лиззи устало вздохнула.
— Хорошо, поднимайся.
Лиззи заглянула внутрь дома. Она подошла к комоду и зажгла масляную лампу, направившись к входной двери. У порога уже стоял гость.
— Никогда так больше не делай. — Дюгрей пригрозил пальцем, входя в квартиру.
Лиззи ничего не ответила. Подойдя к креслу, она накинула на плечи шаль и прошла дальше в кухню. Зажёгши свет, молча уселась на стул. Чаем угощать гостя Мартен, очевидно, не собиралась. Лукан последовал за ней. Садиться не стал, замерев посреди комнаты.
— Теперь расскажешь, в чём дело?
— Сегодня я узнала, что меня отстранили от дальнейшего расследования, причем давно. Мой начальник даже не удосужился уведомить меня, когда я выполняла его или, вероятно, чью-то ещё работу, — начала Лиззи. — Но более того: кто-то проболтался о том, что свидетельницей по делу является моя сестра.
— И у тебя есть все основания полагать, что это я, — заметил Лукан.
Рыцарь по-прежнему не садился, лишь тенью нависал над хозяйкой квартиры. Именно это и не понравилось Лиззи. Это был её дом. Это она оказалась пострадавшей, а командор был виновником. Так почему Бледрик позволял себе смотреть врача с неприкрытым недовольством, будто виноватой перед ним была именно она, а не наоборот? Очередные манипуляции.
— Прекрати, — Лиззи нахмурилась и поднялась со стула.
— Это был не я.
— Хватит, Дюгрей. Да и как ты вообще узнал, где живёт моя сестра, да и вообще кто она?
На это Лукан лишь нахмурился и, скрестив руки на груди, задумчиво уставился на пол. Лиза приняла это за очередной спектакль.
— Я не стал бы рассказывать о таком. Это ставит тебя под удар.
— Да что ты! — Мартен всплеснула руками.
— Пожалуйста, поверь мне. Я не делал этого, — подтвердил Бледрик. — Но я непременно узнаю, кто сделал.
Что-то в его словах задело Лизу. Она прожгла гостя удивлённым взглядом, широко распахнув глаза. Под столь открыто осуждающим вниманием Лукану явно стало не по себе.
— Да, конечно же. У вас ведь это так делается.
— О чём ты?
— Говоришь, что ни при чём, но обязательно найдёшь и покараешь виновных. А потом после такого заявления какой-нибудь невиновный бедолага окажется в тюрьме Миллбанка, и больше его никто не увидит.
Стеклянные глаза Лукана не выражали ничего. Лиззи пришла в ещё больший ужас. Значило ли его молчание, что она права?
Вздохнув, рыцарь склонил голову. Он казался сражённым, только эксперт не придала этому значение. Лиззи больше не верила в искренность своего любовника.
— Как я могу убедить тебя, что правда не совершал такого?
— Никак.
— Зачем мне было это делать?
— Ты ведь работаешь в какой-нибудь службе безопасности Короны или генеральном штабе вооружённых сил. Если, конечно, это всё не маскарад. — Мартен провела рукой вдоль парадного мундира Лукана. — А значит, твоя работа — устранять любые угрозы. Особенно в лице всяких евреев, индусов, китайцев и ещё кого бы там ни было.
— Если бы я видел в тебе угрозу или в твоей сестре, то поступил бы иначе. Ты это знаешь.
— Откуда? Я уже ни в чём не уверена.
— Мне правда очень жаль, что всё так сложилось.
— В любом случае, — Мартен усмехнулась, — я больше не веду это дело, даже как помощник. Так что, можешь со спокойной совестью уходить и больше не появляться.
— К чему ты клонишь?
— К тому, что я более тебе не полезна. Хватит с меня всего этого вранья.
К крайнему изумлению Лиззи, Лукан лишь фыркнул. Уязвленная до глубины души, она сжала кулаки.
— В таком случае ты переоцениваешь свою полезность, раз считаешь, что я общаюсь с тобой только из-за этого.
После всего случившегося Дюгрей умудрялся вести себя столь нахально. Лиззи ахнула. Не стоило впускать этого негодяя в свою квартиру. Нужно было оставить его снаружи. Поигрался бы немного, а потом ушёл, как только стал пробирать мороз.
— Уходи, — на выдохе отрезала Лиза.
Лицо Дюгрея налилось краской, и угрозой блеснул гнев в зелёных глазах. Двумя широкими шагами он пересёк комнату, схватил танатолога за предплечье и дёрнул на себя. Лиза невольно поднялась с кресла.
— Если бы я хотел избавиться от тебя просто потому, что ты еврейка, то не стал бы придавать огласке твоё родство с Гурвиц. К чему мне лишние действия? — воспротивился Лукан. — И спроси свою сестру, что я сделал.
Лиза побледнела.
— Ты разговаривал с моей сестрой?
— Она ведь привлекалась уже к делу, — отмахнулся Дюгрей. — Думаешь, с ней бы возились служащие из Скотленд-Ярда?
— К какому ещё делу? О чём ты вообще говоришь?
Бледрик замолк. Печать недоверия легла на облицованный профиль. Однако испуганный и полный непонимания вид Лиззи сильнее сбил его с толку. Дюгрей мотнул головой.
— Твоя сестра, возможно, помогала мятежникам. В Уайтчепеле итак назревает конфликт между этническими группами. А тут всё указывает на — по меньшей мере — опосредованную лояльность Гурвиц к пуштунам, некоторые из которых могут быть настроены вполне враждебно к евреям. Так считают в Скотленд-Ярде, — подытожил командор. — Ко всему прочему, она была и единственной свидетельницей.
— Когда ты с ней говорил?
— Думаю, не тебе рассказывать, насколько предвзято может относиться система правосудия к некоторым группам, — уклончиво заявил Лукан, проигнорировав вопрос. — Еврейка, готовая за два гроша пойти на что угодно. Даже на убийство. Кто знает, может, повстанцы ей хорошо платили за укрывательство. Такие версии существуют.
— Повстанцы, которыми руководит Бахш? Они никогда не скрывались в Уайтчепеле.
На это Дюгрей поморщился. Лиза возражать не стала: он явно в этом деле был более осведомлённым, чем она.
— Твоя сестра пошла бы не как свидетельница, а как подозреваемая. Особенно учитывая, что никаких других нет. Спроси у неё, почему она сейчас дома с детьми, а не в каталажке. Некоторые в этот раз точно не упустили бы возможности засадить её.
У Лиззи закружилась голова, и невольно подкосились ноги. Столько вопросов вертелось в голове. Теперь уж Мартен совсем растерялась и не понимала, чему стоило верить. Она тихо опустилась в кресло. Казалось, хуже день стать просто не мог. Гнев Лукана поутих. Он уже больше ничего не говорил, а лишь опечаленно смотрел на Лизу. Присев на колено рядом, он положил руку ей на бедро.
— Я понимаю, что на тебя очень многое навалилось, — смиренно прошептал Лукан. — И требуется время, чтобы всё осознать.
— Всё, что ты сказал — это правда?
— Да. Можешь у неё спросить.
— Когда ты встречался с Люси?
— В первый раз, как только ты рассказала про свидетельницу. Я общался с ней тет-а-тет. Без полицейских. Без протокола. Мне нужно было узнать правду.
— Удивительно, что она согласилась, — усмехнулась Лиззи.
— У неё не было выбора. Мне пришлось объяснить твоей сестре, что следовало говорить констеблям, — добавил Лукан, опустив голову. — Да и многое пришлось перебрать в деле, в том числе и следователей из Скотленд-Ярда, чтобы они не допустили глупость и не повесили на твою сестру это дело.
— В каком смысле "перебрать"?
— Успокойся. Просто настоял о назначении доверенного комиссара и всего-то, — заверил рыцарь, сжав пальцами женское бедро. — Но твоё прошлое я не трогал.
— Как я могу тебе верить?
— Сказал же, спроси у сестры.
Лиза прищурилась и резким порывом сбросила с себя руку Дюгрея.
— Как умно! Как хитро! Ты знаешь, что я с ней не разговариваю! — Мартен вскочила с кресла.
Свирепый Дюгрей поднялся следом.
— Значит, тебе придётся! — отчеканил командор. — Или можешь дальше дуться, пока твоя сестра в опасности.
— Опять твои манипуляции? За живое берёшь?
Лукан притих. Брови его надвинулись на переносицу, нижняя челюсть выползла вперёд. Он недовольно бросил:
— Можешь мне не верить. Я ведь ничего не требую в ответ. Просто подожди, и я докажу, что не виноват. И найду виновника.
Запал Лиззи слегка приутих. Она сокрушённо уселась и уронила голову на руки. Тело её ломило, плечи не держали шею.
— Удивительно, что мы с ней оказались замешаны в этих убийствах, — сдавленно пролепетала она.
— Это точно, — согласился Бледрик, коротко кивнув. — Кто же мог тобой заинтересоваться? Кому ты мешаешь в расследовании?
Лукан умолк, а следом прошёлся до ближайшей стены. Облокотившись плечом о штукатурку, он тут же отпрянул и принялся поправлять рукав мундира. Наступившая тишина, словно влажный и промёрзлый морок, разъедала лёгкие, колола кожу и помутнила разум. Мартен нервно сжимала пальцы ног, глядя в по-прежнему открытое окно. Дюгрей, приблизившись, поднял с пола уголок шали и аккуратно сложил его на ноги эксперту.
— Зачем ты помогаешь мне? — спросила Лиззи.
— Я общаюсь с тобой не из-за того, что ты можешь оказаться полезной, — холодно ответил Лукан.
— В таком случае я всё же поговорю с сестрой.
— Как будет угодно. Я найду того, кто роется в твоём прошлом.
Теперь же Лиззи чувствовала себя просто разбитой. Она подозревала, что Люси жила своей жизнью. Но танатолог и подумать не могла, что её сестра могла быть замешана в столь серьёзных делах. Через что Люси пришлось пройти? Вероятно, существовали моменты, когда Гурвиц была в отчаянии, но даже и не думала обратиться за помощью к сестрёнке. Это больно кольнуло Лизу.
Как позже ей поведал Дюгрей, Люси привлекалась к делу за укрывательство мятежников. Но за неимением доказательств её отпустили. Мартен верила, что то было обычной клеветой. Однако через что сестре пришлось пройти, пока суд устанавливал её причастность к восставшим? У Лиззи засосало под ложечкой от страха за сестру.
— Ты думаешь, ей могут причинить вред?
— Могут. Но я сделаю всё, чтобы этого не допустить.
Мартен с опаской взглянула на Бледрика, но он не придал этому значение. Лицо его умело прятало за спокойствием мрак — лишь глаза угрюмо застелила дымка. Должно быть, он не понимал, какие противоречивые чувства вызывал у эксперта. Взяв за ручку масляную лампу, командор убрал светильник со стола — из-за опасной близости к локтю хозяйки и краю поверхности.
— Можешь мне не верить. Но время всё расставит по своим местам, Лиззи.
— Я просто очень беспокоюсь за сестру.
— Я понимаю твои чувства. У меня тоже есть сестрёнка.
Лиззи наконец оторвала лицо от ладоней.
— Ты не рассказывал, — смутилась она, и голос её тотчас дрогнул от горечи. — А, ну да. Ты ничего не рассказывал. Никогда.
— Она совсем юная, — Лукан осёкся. — Старше тебя, конечно, но всё же. Горячая кровь. Видит только чёрное и белое.
— Как её зовут?
— Тереза, — просиял Дюгрей и улыбнулся как-то по-особенному.
Лиззи ещё не видела подобное выражение лица у рыцаря — даже в минимальном спектре эмоций, которые Бледрик умел проявлять. Она догадалась, что командор был очень близок с сестрой. Намного ближе, чем Мартен со своей.
— Она служит в моём подчинении. И я сейчас про работу, а не про наши с ней отношения, — усмехнулся Лукан. — Как бы я не старался уберечь, но она вечно лезет во всякие сомнительные авантюры, одержимая идеями максимализма и правильности.
— Опасная работа, да?
— Да.
Лиззи выразительно взглянула на гостя: неужели командор наконец-таки решил что-то рассказать о себе? Дюгрей вздохнул и вновь слабо улыбнулся. А затем тяжело опустился на рядом стоявший стул. Мартен же, напротив, встала и направилась к буфету. Она сипло бросила:
— Нужно выпить.
О льняную скатерть глухо ударилось дно бутылки. Рядом лёг нож, угрозой сияя в тусклом свете. Лукан нахмурился.
— Ты не обязана через силу быть учтивой потому, что я помогаю твоей сестре, — заметил рыцарь.
— Причём здесь ты? — Лиззи ловко воткнула лезвие в пробку и принялась тянуть. Когда Дюгрея потянулся к бутылке, она отняла руки. — Я хочу выпить.
— А раньше ты пыталась выглядеть более целомудренной.
— Ну, раз уж мы сейчас раскрываем карты, — парировала Лиззи и провела рукой по столу.
— Относишься к тем, кто не прочь выпить после работы?
— Ну что ты. Моя работа вынуждает меня это делать, для профилактики, — ответила Лиззи, делая глоток — прямо через горлышко. — А ещё да — просто люблю выпивать. Жаль, что я выкинула все свои цигарки, когда бросила курить. Табаку охота.
Улыбка Лукана сделалась шире. Наконец, спустя несколько месяцев знакомства, Лиза обнаружила, что суровое лицо рыцаря-командора украшала обворожительная ямочка, но только на правой щеке. Ему определённо стоило улыбаться чаще. Лиза пристально глядела на ямочку, пока та не угасла. Дюгрей потянулся к напитку.
— Можно?
— Нет. — Лиза прижала бутылку к груди. — Тебя с трудом захмелил целый штоф виски. От пары глотков ты не опьянешь. Нечего переводить мои запасы.
— Это-то запасы?
— Простите, сэр Лукан, не все могут позволить себе дорогую выпивку.
— Уж поверь, я выпивал много чего похуже. В этом городе ты не найдёшь ни одного самого захудалого паба, в котором бы я не пил.
Бледрки испустил куцый смешок. Мартен прищурилась.
— Ни у какого другого мужчины не видела таких зубов: белых, крепких и здоровых. Сейчас, когда у каждого третьего — цинга. Да и к тому же... — Лиза замолчала и многозначительно окинула командора взглядом.
— Что?
— Белый воротничок, ты непохож на того, кто любит выпить в сомнительной компании.
— Ты меня совсем не знаешь, — отмахнулся Бледрик.
Рыцарь пытался ровно поставить пробку — прямо в сердцевину вышитой мулине розочки на скатерти. Деревянный колышек несколько раз укатывался в сторону, но он всякий раз ловил его и ставил на место. Лиззи внимательно наблюдала за столь забавным зрелищем.
— Ты прав. Но что-то подглядеть я всё-таки сумела.
— Что же?
Мартен заметила, как Дюгрей едва заметно насторожился.
— Может, это какая-то форма невроза, но у тебя патологическая потребность в контроле. Возможно, периодически появляются определённые обсессии, — заметила Лиззи. — Мысли, что не дают тебе покоя.
Лукан нахмурился, но продолжал внимательно слушать врача. Он не встревал и не пытался оправдаться, даже, казалось, не принял слова Лизаветы за чушь. Поэтому она решила, что в её словах есть доля истины.
— Что за обсессии? — поинтересовался рыцарь.
— Этого я не знаю, — ответила танатолог. — Я тоже люблю порядок, но у меня не дёргается скула, если на рабочем столе немного съехали папки с бумагами. Или если, например, я помну юбку на сидении.
— Придумываешь.
— Я врач!
— Ты судмедэксперт! Когда я умру, то с удовольствием послушаю, что расскажешь обо мне.
— Ты раз двадцать поправляешь мундир под собой, когда сидишь. То и дело двигаешь свой бокал так, чтобы он стоял ровно симметрично моему всякий раз, когда я его переставляю.
Лиззи и раньше обращала на подобное поведение внимание. Временами Дюгрей напоминал ей куклу — похожую до чёртиков на человека, но куклу. Его стеклянные глаза казались неживыми, как и слова, и каждое движение. Они выглядели отточенными, заученными до механичности.
Бледрик мог долгими минутами раскладывать окружающие предметы по определённому, понятному лишь ему порядку. Его форма всегда была идеально чистой и выглаженной. Периодически он говорил медленно, будто тщательно подбирал слова, но замирал и начинал сначала. Лукан умел совладать с собой и не кидаться поправлять чужие вещи. Но Лиззи замечала, как он то и дело косился на любой беспорядок, асимметрию или что-то, непопадающее под его правила.
— Я просто люблю порядок. В этом нет ничего такого.
Мартен вздохнула и накрыла его руку своей. Она допускала мысль, что ошибалась. Но даже если Лиза была права, то не собиралась осуждать его.
— Возможно. А возможно, у тебя какой-нибудь травматический невроз.
— Я считал себя твоим любовником, а не пациентом.
— Дюгрей, я просто хочу понять тебя. Иногда ты кажешься мне таким далеким и непонятным. Вот я и предположила, что у тебя есть какие-нибудь навязчивые мысли. Может, воспоминания, — невесело произнесла Лиззи. — В попытках от них избавиться ты предпочитаешь прибегнуть к тотальному контролю.
Мартен тяжело вздохнула и откинулась на спинку стула. Взгляд её сделался отстранённым и задумчивым.
— Хотела бы я знать, что за воспоминания.
Раскатное небо оттеняло огромное кострище, которое некогда было чьим-то домом. Вокруг пахло гарью. А ещё смердело гнилью от трупов вокруг. Они лежали везде, накрывая друг друга от каркающих в небе воронов. Были и люди, и обскуранты. То там, то тут виднелись оторванные головы и конечности. Кто-то, всё ещё живой, тихонько постанывал, сдавленный мёртвыми телами.
Мэрион лежала на окроплённой смертью земле. Её брюхо оказалось неестественно вздуто. Из него вытекала кровь — рдело повсюду. Она настойчиво выбиралась из ран на лице, руках и ногах. Из влагалища. Левая нога неестественно кривилась в сторону. По гниющим ранам ползали личинки. Хриплый звук доносился из полураскрытого рта — она захлёбывалась собственной кровью. Долгие, мучительные часы Мэрион находилась в агонии, полумёртвая и разбитая. Периодически она опускала взгляд на свой живот. Там ничего не было: ни новой жизни, ни надежд, ни любви. Лишь имя, которым она нарекла теперь уже мёртвый плод. Голова её с трудом держалась, чтобы в последний раз взгляд встретил Дюгрея. Губы её шептали, но звук изо рта едва ли доносился. Он услышал только:
— Лукан...
Дюгрей оглядел её сверху. Наконец, крепче сжав эфес меча, он занёс его над головой.