XIII
Что-то в жизни Лиззи менялось: поначалу украдкой, словно прелюдия перед фанфарами или же подобие первых травинок, пробивающихся сквозь снежную толщу. Перемены мелькали перед глазами незримо, но имели свойство становиться незаметно явными. Так однажды Лиза, лёжа поздней ночью в своей постели, обнаружила рядом Дюгрея. А после поняла — ей нравились такие повороты. Она с уверенностью могла сказать, что последний месяц испытывала состояние давно утерянное. Впрочем, оно являло собой лишь призрачное воплощение того покоя, которое танатолог испытывала, когда отец был жив — в далёком детстве. Она не рисковала произносить это вслух, но в голове то и дело пугающе носились мысли о том, что Лиззи почти счастлива. Ну, нечто такое: отчасти, не полностью, на раннем этапе. Но почти счастлива. Рабочая рутина перестала нагнетать, ведь теперь, пару раз в неделю, если везло, появлялась причина спешить домой. На место дождливой и унылой осени пришла пусть и холодная, но уютная зима. В конце концов, и Люси с семьёй были в относительном порядке под надзором сэра Лукана, пусть та по-прежнему и чуралась сестры.
Не хотелось Мартен сознаваться, какую значимость заимел Бледрик в её жизни. Непривыкшую ко всякой обходительности Лиззи не переставала удивлять куртуазная манера Дюгрея. Однако это не помешало ему использовать всяческие приёмы обольщения и с радостью запрыгнуть к ней в койку при первой же возможности. Что ж, она не была против.
Совместные вечера Лиззи и Дюгрей проводили, как правило, за приятными разговорами и вином — уж больно Мартен нравилась пьяной себе и, судя по всему, рыцарю-командору тоже. Бледрик не особо жаловал романтическую обстановку, а потому у него всегда имелось одно условие: любовная связь должна происходить в темноте, без света. А непринуждённое восприятие Лиззи не особо-то протестовало — детали её мало интересовали. Но изредка танатологу от головокружительных чувств казалось, что лицо Лукана во время экстаза плыло пятнами, в глазах загорался блудливый огонёк, а из-под верхней губы проглядывались острые зубы. Обычно выпившую Лиззи игры воспалённой фантазии не пугали. Да и за свою жизнь она встречала мужчин с разными предпочтениями: кто-то в конце акта плакал, кто-то принимался ругаться, как сапожник. За Бледриком оставалась привычка рычать, но Лиззи это не заботило. Главное, чтобы не кусал.
Так, лёжа в полумраке, два смертельно одиноких человека понемногу узнавали друг друга. А самое главное, узнавали себя через друг друга. Незатейливые замечания, понимающее молчание и резкий вдох там, где его быть не должно — так они раскрывались взаимно и сами себе.
Лиззи чувствовала плечо Дюгрея. Его разгорячённая кожа приятно согревала в студёную ночь. Рыцарь размеренно дышал, будто уже давно уснул. Но Мартен знала — он не спал. Об этом свидетельствовали открытые глаза, проглядывающиеся в темноте. Но даже сквозь предельную ясность, они всё равно казались эксперту стеклянными — ничего за ними нельзя было рассмотреть.
— Ты никогда не хотел сменить род деятельности? — спросила Лиза.
— Возможно, — уклончиво ответил Бледрик. — А что насчёт тебя?
— Не знаю, — выдала Мартен и задумалась. — Пожалуй, я хотела бы поменять всё. А на что поменять — не знаю.
— Прямо всё? — возмутился Лукан и привстал, облокотившись на локоть. — Неужели и в себе тоже?
— Особенно в себе.
— Нет, — протянул рыцарь, обхватив пальцами прядь вьющихся волос. — И эти прекрасные кудри? И свой странный, сбивающий с толку нрав?
Дюгрей провёл прядью по щеке Лиззи. Она засмеялась и повернулась к нему лицом.
— Да-да. Всё бы поменяла. Особенно нрав и кудри.
— Ты меня убиваешь, — Дюгрей разочарованно простонал и снова упал в постель. Кровать угрожающе скрипнула под внушительным весом. — Это действительно грустно слышать.
— Неужели ты полностью доволен собой?
— Вовсе нет. Но я не беспощадно-очаровательная леди, которая разбивает моё сердце.
— О как ты заговорил, — Лизавета поддразнила любовника.
Бледрик повернулся набок. Мартен почувствовала пронзительный взгляд на себе. Казалось, что рыцарь рассматривал её так внимательно, будто ясно видел в темноте. Щёки Лизы обдало жаром, и она отвернулась.
— Время беспощадно. Не успеваешь исправить помарку, обещая себе, что займёшься этим на предстоящих выходных, а потом внезапно осознаёшь, что исправлять уже нечего, — с горечью поделилась Лиззи. — От помарки остались лишь годы, в которых ты каждый день был несчастен.
— Много ли у тебя таких годов? — голос Бледрика сделался хриплым.
— Достаточно. Жили бы мы дольше, не старея. Столько возможностей. Столько шансов.
— Те же годы просто превратятся в века.
Лизавета вновь взглянула на Дюгрея. Заявление это прозвучало сухо, безжизненно, будто он знал, о чём говорил. Танатолог, ухмыльнувшись, попыталась разглядеть его лицо в темноте. Не вышло.
— Почему улыбаешься?
— У тебя очень мрачный настрой, — заметила Лиззи.
— Нет, я просто живу дольше тебя.
— И сколько же тебе лет?
— Больше, чем ты думаешь.
Мартен улыбнулась. Лукан никогда не говорил о себе прямо, при этом делал это так по-изящному просто, что сразу и в глаза не бросалось. Но Лиза уже достаточно провела с ним время, чтобы приловчиться замечать такие детали. Она поняла, что перед ней был достаточно взрослый мужчина. Слишком взрослый, чтобы начать скрывать число прожитых лет. Поменяем "взрослый" на "зрелый". Да, так лучше.
— Ну, а ты? Не хотел бы поменять жизнь? Завести семью?
Дюгрей промолчал. Даже дыхание его исчезло в вязкой тишине. Тело сделалось недвижным. Мартен поняла, что задела какую-то давно зарытую в памяти тему. Её принялось разрывать и любопытство, и сожаление. Однако в воздухе порохом уже разлилось напряжение.
— У меня была жена, — шепнул Бледрик, сев на кровати и опустив ноги на пол. — Мэрион.
Мартен, не ожидая столь прямого и честного ответа, приподнялась на локтях.
— Что произошло?
Силуэт чеканного профиля Лукана, слепленного на аристократический манер, было отчётливо видно на фоне окна, через которое пробивался лунный свет и проблеск от соседнего фонаря. Лиза видела, что он хмурился. Дюгрей молчал, пока не встал и не начал собираться. И пусть он никогда не оставался на ночь у судмедэксперта, для его ухода всё равно было слишком рано. Лиззи встала с постели, прикрываясь простынёй.
— Мне пора, — подытожил Бледрик.
Мартен услышала, как шелестят полы мундира, как туго продевались пуговицы через атласные петельки на лацканах. Рыцарь принялся натягивать сапоги.
— Останься.
Брякнула пряжка пояса. Лукан одевался вслепую. Лиззи догадывалась, что эти мозолистые пальцы знали каждую заплатку и неровный стежок на сорочке и брюках.
— Я не могу. Ты знаешь, — сухо бросил Дюгрей.
— Я имею в виду, останься до утра.
Фигура рыцаря замерла в тусклом свете. Лиза опустилась на колени. Она не могла разглядеть выражение лица своего любовника, но предполагала, что тот размышлял над её предложением. Взгляд с беспокойством носился по мужскому силуэту — в попытках разгадать намерения Лукана.
— Я знаю, что мы довольно редко можем наслаждаться друг другом. Да даже с собой-то мы не можем. — Лизавета услышала, как командор тяжело вздохнул. — Впереди очередной день, который не сулит нам ничего хорошего. Давай хотя бы сейчас позабудем обо всем немного дольше.
Лукан уверенным шагом приблизился к эксперту и поцеловал. Обхватив пальцами тонкую шею Лиззи, он навис над ней, заслоняя свет, исходящий от окна. Дрожащие руки выронили простынь, когда женское тело обмякло. Бледрик продолжал целовать, пока вдруг с силой не оторвался. Оба тяжело дышали.
Мартен боялась, что командор уйдёт, но тот лишь легонько толкнул её в сторону постели. Расстегнув сюртук — намного быстрее и изворотливее, чем застёгивал, — и швырнув в сторону, Дюгрей взял руку танатолога и принялся покрывать поцелуями изуродованные ладони. Горячее дыхание щекотало шрамы на коже. Но рыцарь ласкал руки Лизы так нежно, словно держал самую хрупкую и прекрасную вещь на свете. Та ночь была довольно долгой и по-особенному тёплой. После всего Мартен, уложив свою голову на плечо командора, крепко уснула. Но когда проснулась, его уже не было.
Что-то подобия разочарования кололо её каждое утро при обнаружении второй половины кровати пустой. Но с чего бы? Лиззи ни за что не хотела бы сознаваться себе в том, что начала влюбляться в Лукана. И на то имелись существенные причины.
Помимо того, что Дюгрей был по-своему привлекательным как мужчина, сердце судмедэксперта согревалось от его отношения. Пылкий и местами даже неистовый по ночам, он казался одновременно ласковым и даже внимательным. Однако, к сожалению, рыцарь ясно давал понять, что их двоих впереди не ждало ничего хорошего, ничего общего. Не ждало вообще ничего. И очередным — если не последним — гвоздём в этом гробу являлся факт о супруге Бледрика.
Мэрион. Лизе не нужна была ясность самого солнечного дня, чтобы понять: рана Дюгрея от потери ещё не зажила. И вряд ли когда-нибудь затянется. Уж Мартен душевные увечья, подобные этой, чувствовала сразу, а потому знала их свойство не залечиваться. После таких шрамов обыватели наверняка смотрели на Дюгрея и задавались вопросом: что произошло, что сделало его таким? К примеру, ярким и обаятельным, трепетным и нежным, остервенелым и холодным. Что сделало взгляд сэра Лукана таким неестественно стеклянным? Кто велел идти по пути скорби и нести бремя, смысл которого известен лишь ему одному?
Возможно, Мэрион?
Лиза размышляла о таинственном призраке из прошлого, добираясь до работы. Только утро наступило, а мокрый снег уже насквозь промочил прохудившиеся сапожки. Рыхлые сугробы выстроились в ровные ряды вдоль дороги. Сквозь плотный туман и тучи солнце толком не проглядывалось. Прохожие впереди выплывали из морока, сонные и невесомые, а после также исчезали где-то позади. Обнимая себя за плечи, танатолог жаждала хотя бы крупицу того зноя, который бушевал между ней и рыцарем прошедшей ночью. Там была совсем другая Лиззи: раскованная, смеющаяся. Лиззи, которая не боялась выглядеть уязвимой. С Дюгреем она не боялась. А что насчёт него? Едва ли он испытывал где-то в груди хоть какое-то чувство теплоты.
Мартен хотелось узнать Лукана. Того Лукана, который когда-то тоже умел радоваться и сиять. Она даже не могла представить, как звучал его смех. А те столь редкие проблески улыбки едва ли были искренними.
Что-то кольнуло эксперта в затылке, расплываясь мурашками по всей голове и спине. Внезапная тревога поднимала волоски дыбом, обдувая кожу морозом. Лизавета вдруг почувствовала себя некомфортно, будто кто-то за ней следил. Она принялась озираться по сторонам. Тёмные силуэты спешно пересекали улицы по другую сторону дороги, у кирпичных зданий поблизости никого не значилось. Да и следовало Лиззи чего-либо бояться? Ведь уже наступило утро, кругом сновали люди. Мартен вновь обернулась, но никого рядом не обнаружила. Так и топталась на месте, вглядываясь в повороты, проносящиеся мимо экипажи и лица людей. Наконец она боковым зрением уловила движение.
Повернувшись, танатолог уставилась на мрачный узкий проход между двумя домами. Высокий дощатый штакетник с парочкой упавших досок отделял извилистую тропку от главной дороги. Впереди виднелась лишь свалка, но ранним утром немногое можно было разглядеть в тёмной подворотне, куда совсем не проникал свет от ещё непотушенных фонарей. Лиззи видела тень, в этом она могла поклясться. Видела марево в закоулке, полном тёмных красок. Кто-то там двигался. Или что-то. И это что-то явно не хотело, чтобы Мартен его заметила. Рот её скривился в испуге:
— Эй?
Лиза знала, что ей никто не ответит. Но будь то обычный бродяга или пьяница, стал бы он прятаться? Вряд ли. Танатолог продолжала стоять на месте. За последние несколько месяцев произошло достаточно, чтобы она начала прислушиваться к каждому шороху и пугаться каждой тени. Впрочем, началось это намного раньше последних убийств в Уайтчепеле — когда Мартен только стала судмедэкспертом. Недолго думая, она выскочила на обочину.
— Извините, сэр. — Лиззи остановила проходящего мимо мужчину средних лет с белесой бородкой и раскрасневшимися на морозе щеками. Вокруг его глаз тянулись весьма заметные лучики морщин.
Незнакомец недоуменно взглянул на эксперта, словно не сразу уловил, откуда его окликнули.
— Мне кажется, там кому-то нужна помощь, — солгала Лиза и кивнула в сторону закоулка. — Вы не могли бы пойти со мной и убедиться?
Прохожий недоверчиво посмотрел на врача, а затем медленно перевёл взгляд на мрачный тупик. Ему эта идея явно не понравилась. Мужчина замешкался, и Лиззи поняла, что он придумывал причину, чтобы улизнуть. Она крепко обхватила его руку.
— Пожалуйста, сэр.
— Это могут быть обычные школяры, — отмахнулся незнакомец.
— Нет, был девичий плач, — не унималась Лиза. — Ребёнок, там ребёнок.
— Что только хулиганы не придумают, чтобы заманить глупцов.
Мартен не находила причин, почему ей следовало соваться в сомнительную авантюру. Возможно, необходимо было убедиться, что то являлось лишь её собственным наваждением.
— Давайте просто заглянем за забор. Входить не будем.
Мужчина раздражённо отнял руку и шумно выдохнул. Нахмурившись, он медленно подошёл к подворотне. Встав около забора, ударил разок ногой по хлипким доскам. Заметив беспокойный взгляд Мартен, прохожий хмыкнул.
— Вдруг собаки.
— Я отчётливо слышала детский плач.
Лиза, вероятно, была патологической лгуньей. В детстве она врала, чтобы получить желаемое. Затем начала лгать, пытаясь избежать наказания. Иногда она лукавила от скуки. Но Мартен всегда осознавала: когда-нибудь ложь её погубит. Вот только осознавать это начала уже после того, как попадала в очередные неприятности.
Путники заглянули через забор. Пустота. Никого. Лизавета не очень-то хотела вглядываться в темноту. В ней мог прятаться кто угодно. Но там, куда попадали крохи рассветного солнца, абсолютно никого не было. Мартен дрогнула, когда мужчина неожиданно юркнул обратно через забор к дороге.
— Я ведь говорил, что бандиты. Пойдёмте отсюда скорее, пока целы, — выпалил незнакомец.
— Извините, что потревожила вас.
— Не ведитесь на всё, что слышите, — посоветовал прохожий. Он выставил через забор руку и куда-то указал. — Детский плач явно не мог принадлежать ему.
Лиззи опустила взгляд. На снегу у самой щели забора, через которую она заметила тень, виднелись свежие следы сапог внушительного размера. Они ни в коем случае не могли принадлежать ребёнку. Как эксперт, Мартен даже обратила внимание на тяжёлую поступь — след был глубоко запечатлён на примёрзшем за ночь снеге. Ни ребенок, ни женщина. Мужчина, который не хотел, чтобы его заметили. Вереница следов удалялась в темноту.