XV. After Dark
Какое-то дежавю. Они вновь на кухне, Хани вновь много говорит, Чонгук вновь слушает, и на улице ночь.
После сентиментальных объятий, старший Чон сразу же предложил сделать чай. В холодильнике лежало несколько фруктов, которые он сразу же достал для Хани, и в очередной раз извинился за отсутствие нормальной, человеческой еды в доме.
Сам не ел. Просто сидел и внимательно слушал, и с каждым словом его лицо мрачнело, челюсти сжимались, а взгляд сверкал пламенно-красным. Конечно же, ему не понравилось ничего, но он отреагировал намного вспыльчивее, чем Хани предполагала.
— Вот ублюдок! — он подскакивает так, что стул чуть не падает. — Он всё знал. Он всегда, блять, был на шаг впереди!
— Чонгук, нам надо оставаться с холодной головой.
— Какая тут холодная голова, Хани?! Он шантажирует тебя, хочет забрать тебя, хочет... хочет..., — он тяжело дышит, рычит и начинает ходить по кухне. — Подонок. Только пусть попробует хоть пальцем Минхо тронуть – я ему глотку перекушу.
— Чонгук. Хватит.
— Почему ты такая спокойная?!
— Потому что я понимаю, что от психов и криков нихера полезного не будет! — тоже подрывается, хлопает ладонями по столу и смотрит прямо на Чонгука. — Держи себя в руках! Если мы спокойно всё обдумаем, то, я уверена, мы сможем найти выход.
— Какой? М? Какой ты предлагаешь выход? Что ты собираешься делать?
— Я не знаю.
— Как ты собираешься спастись от него? Какой ты дашь ему ответ через три дня?
— Чонгук, я не знаю!
Сверкает молния, и Чонгук оглядывается на окно. Не пугается, но он явно не ожидал. Вновь смотрит на Хани, сглатывает, медленно выдыхает и пальцами сжимает переносицу.
Вдвоем садятся обратно за стол, смотрят перед собой, на свои руки. Чонгук трет костяшки, думает, цыкает и практически сходит с ума, пока Хани пытается окончательно не терять контроль и сжимает кулон с гитаркой.
— Прости, — говорит старший Чон. — Прости, я...
— Всё нормально. Я понимаю, что ты переживаешь и за Минхо, и за меня. Но, лучше скажи, когда ты последний раз нормально ел и спал?
Он тут же отводит взгляд.
— Недавно.
— Чонгук. Ты опять сам себе забастовку устроил? Я, конечно, понимаю, что у тебя сейчас депрессия из-за того, что мы зашли в тупик, да и вообще руки опускаются, но ты можешь хотя бы нормально питаться?
Он вздыхает, зачесывает волосы назад и закусывает нижнюю губу. Нервничает, трясет ногой, как будто не хочет признаваться, в очередной раз не хочет показаться слабым, хотя после того, что он увидел на тех снимках, что он узнал, то стоит похвалить за такое мужество продолжать работать и мелькать в обществе.
Чонгук и сам не понимал, что с ним. Он ведь тут один, всё время. Минхо далеко, Хани каждый раз отказывается, у Намджуна своя жизнь. Больше он ни с кем не может поделиться и обняться.
Хани чувствует всё, вообще всё, особенно сейчас, когда он на взводе.
— У меня закончилась кровь в пакетиках. Два дня назад.
— То есть, ты не ел два дня?!
Вновь отводит взгляд, как будто ему стыдно, как будто он провинившейся котик, который не хочет признавать вину, но и отрицать не будет.
— Мы сейчас не обо мне вообще говорим, а о тебе, — хмурится Чонгук. — У нас всего лишь три дня, чтобы придумать, как разоблачить Бонхвана.
— Я могу просто согласиться, — жмет плечами, понимая, что пока ничего лучше не придумала, как бы больно ей не было.
Но Чонгук не думает так просто соглашаться.
— Ты сдурела?! — он вновь подскакивает, и в этот раз бедный стульчик падает. — Ты вообще думаешь головой, когда языком своим мелишь?!
— Ты должен думать о Минхо, а не обо мне, — хмурится и смело принимает ярость Чонгука, который уперся руками о стол и будто бы готов был перескочить и задушить Хани за такую белиберду. — Я тоже отталкиваюсь от его жизни.
— Ты, видимо, не в силах поразмыслить хотя бы немного, и понять, что, если мы тебя забудем, то... что нам делать? Хани, что? Ты не помнишь, в каком мы были состоянии до тебя? Как мы будем справляться? Очередную няню искать? Нахрен, блять, мне сдались другие девушки? Зачем они мне, когда у меня есть ты?!
Чонгук, видимо, настолько сильно в гневе, что совсем не понимает, что говорит. Не видит здесь подтекста, не понимает, что дает раскрытые подсказки, по которым легко можно догадаться, как же он привязался к Хани.
От этого совсем чуть-чуть меняется сердцебиение, и он слышит, поэтому сглатывает и выпрямляется, отталкиваясь от стола. Прочищает горло, поправляет пиджак и медленно поднимает стул.
— Всё высрал?
Он меняется в лице. Чонгук открывает рот, распахивает глаза и выглядит так, будто его кухня превратилась в трансформера и начала разговаривать голосом Хани. Максимально абсурдно и глупо.
— Ты... ты...
— Чонгук, — она вздыхает, лениво завязывает волосы в хвост и, сложив руки замком на столе, смотрит на старшего Чона. — Ты не в себе из-за голодовки и плохого режима сна. Ты должен нормально поесть, и тогда мы с тобой подумаем, что нам делать, хорошо? Ни ты, ни я не в состоянии. Я вообще не уверена, что могу нормально соображать. Мне страшно, понимаешь? Мне страшно не только за себя. Думаешь, я хочу вот так просто отказаться от всего, что мы с тобой прошли? От Минхо? Вот так просто? — сглатывает, понимая, что ей было необходимо высказаться, и Чонгук, конечно же, молча слушал, но в его глазах постепенно появлялось всё больше сожаления и нежности. — Я хочу найти хороший, оптимальный вариант, ведь я верю, что мы можем его прихлопнуть. Та женщина, что впихнула мне записку – ведьма, и я уверена, что у неё очень похожая история. Откуда мы знаем, сколько у него заложников, сколько на него работают? Может, это он и приказал той ведьме сначала убить Лиа, а потом сам же с ней расправился, чтобы не было доказатель...
Хани замолкает. Чонгук тоже застыл. Они смотрели друг на друга, но мыслями явно были далеко. Они прокручивали схемку, все полученные документы, сидели, как будто их поставили на паузу, а затем синхронно подскочили.
Ощущение, будто Хани нашла ключ, который был прямо под ковриком, хотя она перерыла весь двор, перевернула все горшки с цветами, а он был... прямо под носом.
— А эксперта по ведьмам он убил, потому что тот хотел выпустить официальный отчет про убийцу грузовика, — говорит Чонгук.
— Оцепил территорию, чтобы ведьме никто не мешал отследить вас.
— Но мы все равно не знаем, кто дал зелье Лиа.
— Как они узнали, когда вы будете там, на том перекрестке..., — Хани хмурится, стукает пальцем по столу, пытается связать остатки, но не получается.
Недостаточно. Нужно больше. Нужны ответы, но где их, черт возьми, взять?! Как успеть за три дня, как отыскать доказательства? Что делать?
Отвратительное чувство. Они почти победили, почти раскусили, но Бонхван всё равно на шаг впереди. Всегда. Как бы они не старались перегнать, словить, связать – он не позволит даже приблизиться к нему.
— Блять, — рычит Хани, отталкивается от стола и мотает головой. — Как же бесит. Я курить.
— В дождь?
— Да плевать на дождь! Захочу, остановлю его. Захочу, направлю молнию себе на сигарету, чтобы та зажглась. Плевать!
Держи себя в руках.
Да как она может?! Чонгуку можно срываться с катушек, а ей нет? Она ведь такая сильная, такая мощная, так почему она ничего не может сделать?!
Чонгук хватает её за руку в тот момент, как она уже открывает дверь во внутренний дворик. В зубах сигарета, в ладони зажигалка, а в глазах – ярость, которую старший Чон смог пропустить сквозь себя. Может, он и не боится её, но моментами не может сдержать то ли восторга, то ли шока, то ли...
— Хани. Ты ведь сама сказала, что надо оставаться с холодной головой, — слабо ухмыляется, но выходит следом и закрывает дверь.
— Знаю. Просто... мы столько уже с этим возимся, столько всего сделали, а Бонхван при первой же встрече отправил нас в нокаут, — поджигает табак, втягивает никотин и выпускает клубы дыма. Достает пачку и молча предлагает Чонгуку, который решает составить компанию, закуривая. — И я не знаю, как... как себя контролировать. Ты видишь, что происходит? — она проводит ладонью в воздухе, указывая на небо, где продолжался ливень и грозы. — Почему я способна на такое? Почему я не могу выделить время, чтобы потренироваться? Разве есть учитель, который поможет мне? Если бы я всё сделала раньше, то я бы этого Бонхвана прямо там и убила.
— Нет. Тогда бы было слишком много подозрений на всех, кто там находился. И ты сама сказала, что у него защита, — рассуждает Чонгук, делая затяжку.
— Если бы я была сильнее, я бы и защиту сломала, — уверенно говорит, верит, знает, что действительно способна на многое, не думая, как же это жутко.
Чонгук вздыхает. Он ведет себя удивительно спокойно. Под вспышками молний красный цвет заметен еще больше, а бледность кожи только лишь становится ярче. Синяки под глазами ужасные. После сегодняшней встречи, после того, что он услышал, ему словно стало еще хуже, словно он катастрофически устал, и Хани впервые понимает, что Чонгуку ужасно сложно быть настоящим вампиром.
В нем слишком много человеческого.
— Каким ты был раньше?
— Что? В смысле? — Чонгук хмурится, смотрит вопросительно.
— До того, как тебя обернули. Я не верю Википедии, слухам, хочу услышать от тебя, — Хани говорит спокойно, не резко. Почему-то ей хочется узнать прямо сейчас.
Чонгук тупит взгляд. Он часто моргает, будто забывает о сигарете и смотрит прямо в глаза. На секунду, кровавый становится всё тем же бордовым, но потом заново густеет. Отводит взгляд обратно на дождь, на дворик, стряхивает пепел и облизывает губы.
— Таким же. Я был очень... эмоциональным, открытым, любопытным. Мои родители были обыкновенными фермерами, занимались скотом, продавали молоко, мясо, яйца, — хмурится, словно ему сложно вспомнить. — Мне хотелось всегда большего. Тогда, к вампирам и оборотням было намного меньше дружелюбия, чего я не понимал. Читал о них, пытался познакомиться хоть с кем-то, но родители запрещали, потому что боялись за мою жизнь, — фыркает, мотает головой и делает затяжку. — Я хотел стать кем-то значимым, чтобы... помочь. Мне хотелось, чтобы мои родители выбрались из бедноты, чтобы они увидели мир, ведь он огромный, интересный, в нем столько всего. Хотел стать лекарем, строителем, учителем... кем-то, кто будет обучать и показывать, что не стоит ничего бояться, что всё будет в порядке, что всегда будет тот, кто поможет, — прочищает горло, сглатывает. Он словно говорит сам с собой, а не с Хани, которая напрочь забыла о сигарете. Она смотрела на Чонгука большими глазами, и чувствовала, как сердцебиение учащается, а желание встретить старшего Чона до превращения увеличивается так же резво, как и стрелка на спидометре Рэд. — Потом, я познакомился с тем, кто превратил меня. Чарльз, но я звал его Чарли. Забавно, что имя означает "человек", — смеется, смотрит в небо и глубоко вдыхает ночной воздух. — Он увидел во мне что-то и спросил, хочу ли я стать таким же, как он? Хочу ли я жить вечно? Хочу ли я, чтобы мне всегда было 20? Конечно же, я согласился. Потом, меня познакомили с Намджуном, и с тех пор... мы вместе. Он помог мне, очень сильно, всегда видел во мне что-то, чего не видел в других вампирах, и я до сих пор не могу понять, что.
Чонгук тушит сигарету, растирая потухший табак о каменную дорожку, затем смотрит на Хани с очень странной улыбкой. Он уже больше не выглядел нервным, напуганным, злым или уставшим. Аура перестала излучать искры, и сейчас была больше всего похожа на те же мягкие капли, что касались земли.
Хани заметила, что слишком мало дышит. Настолько заслушалась, что совсем перестала функционировать, а когда ощутила, что сердце бьется в невероятно чутком ритме, то тут же отвела взгляд, заметив, что сигарета потухла.
— Что? Не можешь сдержать чувств ко мне?
— Не могу.
Чонгук вздрагивает. Ухмылка с лица исчезает, и когда Хани смотрит на него с непоколебимой уверенностью; с четким осознанием, что она не собирается прятать любовь; с желанием показать, что она серьезна, – взгляд Чонгука темнеет.
Дождь не прекращался, но молнии исчезли. Шум ливня казался недостижимым, будто он где-то далеко, ведь в душе у Хани всё намного громче.
Так сложно, трудно. Иногда кажется, что она просто взорвется, если хотя бы один раз не скажет прямо, что любит Чонгука. Если она может вызывать грозы, может заставлять других выплескивать эмоции, может запугивать и вызывать тьму, то... на что она способна, если перестанет сдерживать чувства к старшему Чону?
Они роняют окурки. По телу проходится разряд, и в голове моментально пустеет. Хани видит много красок, видит, что у Чонгука дергаются пальцы. Никакого барьера нет, и если они сделают хотя бы одно движение...
Чонгук сдается первым, и сдается слишком быстро. Он подскакивает к Хани, обхватывает её лицо ладонями, притягивает и целует. Глубоко, настырно, мокро, царапая клыками и обдавая холодом. Целует так, что у Хани кружится голова, и она хватается за пиджак старшего Чона, чтобы не упасть.
Как же... сладко. Знала, что не хватает контакта, знала, что если он поцелует еще раз, то всё пропало, то не сможет себя остановить, как бы не старалась.
Сердце разрывается. Выбивается из груди так, что Чонгук может почувствовать физически, как в чужой груди бахают барабаны.
Хани обнимает его, притягивает еще ближе, ладонями гладит открытую шею, подушечками ощущая вздутые из-за нехватки крови вены. Лезет к влажным, спутанными волосам, чтобы крепче ухватиться, чтобы встать на носочки и ответить на поцелуй так, как всегда мечтала.
Чонгук рычит, вслепую открывает дверь, чтобы они зашли внутрь. Толкает Хани, не может оторваться, причмокивает и тяжело дышит. Каждый раз, когда отрывается, чтобы дать возможность втянуть кислород, не позволяет протянуть дольше секунды, чтобы заново припасть. Глаза закрыты, он полностью отдал себя собственным чувствам, которые вырываются так же, как и у Хани, которые будто бы усиливаются, сверкают, заполняют пространство, покрывая, словно вьющиеся стебли.
Хани спотыкается о быльцу дивана, падает, но Чонгук приземляется прямо сверху. То краткое мгновение, когда она смогла увидеть его, навсегда отпечатается в памяти.
Опущенные веки, острые клыки, сведенные к переносице черные брови, неоновый красный, который горит в конце темной улицы, заманивая. Локоны, что спадают на лицо, выпирающие вены, кадык. Он слишком быстро стягивает с себя пиджак, оставляя черную рубашку, и может показаться, что он готовится к нападению, что он и правда может перекусить глотку, но у Хани всё тело покрывается мурашками, а между ног невозможно мокро, когда она понимает, что...
Вот, как выглядит Чонгук, когда хочет.
Он вновь целует, рычит, упирается о диван, чтобы не упасть. Не позволяет Хани прийти в себя, будто сам высасывает из неё душу, будто хочет сожрать. Вздрагивает, ведет лопатками, когда она проходится ноготками по шее, когда цепляет уши и обхватывает лицо. Дергается, когда она поднимает колено, упираясь в невозможно твердый стояк.
Боже. Это стояк. У Чонгука, блять, стояк, и Хани настолько поглощена, что не может понять, что конкретно чувствует, но ей очень нравится. Хочет еще и еще, как можно больше, хочет стать едой Чонгука.
Поцелуями, он переходит к шее. Хани откидывает голову, чтобы ему было удобнее. Потолок перед глазами плывет, бьющиеся капли о стекло словно сливаются с ритмом сердцебиения, а во рту ужасно сухо. Ладонями гладит волосы Чонгука, чувствует, как он проходится языком по открытой шее, слышит, как он рычит, как сходит с ума.
Резко.
Кусает.
Он кусает её, впивается клыками настолько глубоко, что у Хани закатываются глаза, что она вскрикивает, стонет, не понимая, как вообще можно испытывать настолько сильное возбуждение. Укус настолько отличается от тех, которые делал Дохен, что тело само реагирует.
Дрожит, потеет. Жарко. Хани так жарко. Она так хочет Чонгука, что готова убить, что готова на всё, лишь бы он продолжал, лишь бы он насытился ею, лишь бы он испил столько, сколько ему нужно.
Чонгук пьет. Пьет и пьет. Не может оторваться. Грубо рычит, тяжело дышит, стонет, пальцами впивается в диван, оставляя дырки. Ладонью, он ухватился за волосы Хани, чтобы она еще больше отодвинула голову. Тянет так, что становится больно, что... должно быть больно, но всё тело словно теряет любые нервные окончания и получает исключительное удовольствие.
Чонгук пьет её кровь. Ведьменскую кровь. Насыщается, никак не может оторваться.
В какой-то момент, он упирается коленом между её ног, поднимая юбку, и Хани вздрагивает. Не контролируемо трется, тяжело дышит, не может сдержаться, думая, что прямо сейчас кончит. Хочет ощутить его прикосновения, хочет, чтобы он ласкал её, чтобы он делился чувствами, чтобы впитывал её любовь, чтобы он опустился ниже, намного ниже и...
Чонгук с трудом отрывается и нависает, тяжело дыша. Грудь вздымается, он словно в трансе. Весь рот в крови, зрачки сужены, вены исчезают, а синяки под глазами заполняются бледностью. Он хмурится, смотрит в глаза Хани, которая одним лишь взглядом просит. Жалобно просит.
Чувствует, как на её шее остались раны, как две тонкие, красные дорожки стекают вниз, к дивану, как теперь на её теле заметны вздутые, синие ветви, как она вздрагивает, и как, черт возьми, ей хочется поцеловать Чонгука.
Сама притягивает его, не сдерживаясь. Сама целует, чувствуя вкус собственной крови. Чистый, металический, с привкусом... чего-то сладкого, как будто... роза?
Чонгук не позволяет даже думать. Он вновь поглощает, срывается еще больше. Хани чувствует, как с её рта стекают слюни, как чужой язык давит, как он пропитан кровью, как клыки стали намного больше, острее.
Стонет, когда он вновь давит коленом, из-за чего Чонгук обрывисто вздыхает, ведет головой и отрывается. Утыкается лбом о её, ухмыляется так, что у Хани, кажется, отказывают легкие, и давит коленом еще раз.
Он просто сошел с ума. У них нет никакого контроля, совершенно.
— Что ты делаешь? — шепчет ему в приоткрытые губы, и затем он трется еще, и еще... — Перестань. Чонгук, я вся... мокрая.
— Я знаю. И я очень хочу испить тебя везде, где только можно.
Голос ниже, намного ниже, намного соблазнительнее, цепляет так, что не хочется освобождаться.
— Чонгук...
— Хани.
Как же, блять, ахуенно звучит. Всё немеет, и единственное, что она хочет слышать – своё имя с уст сумасшедшего Чонгука.
Он слизывает остатки крови с шеи, закрывает глаза от блаженного вкуса, стонет, хочет укусить еще раз, но в какой-то момент он дергается, будто его кто-то останавливает.
Чонгук застывает. Он сглатывает, хмурится, медленно привстает и смотрит в глаза Хани, которая не может прийти в себя. Готова сделать всё, что он попросит и замечает, что ему это не нравится.
— Что такое? — шепчет, не понимая, и Чонгук сразу же мотает головой.
Он подскакивает, как ошпаренный. Осматривает шею, осматривает свои руки, Хани, он вновь мотает головой, как будто не хочет верить в то, что видит перед собой. Выглядит отчасти напуганным, удивленным и сбитым с толку.
— Нет.
— Нет?
— Нет, прости, я..., — голос охрипший, севший. Он встает, сглатывает, затем садится на пол, облокачивается спиной о диван и вновь находится в прострации. — Не могу.
Постепенно, Хани тоже успокаивается, и понимает, как вела себя, что делала и... о чем думала.
Хочется дать себе пощечину. Отвратительное чувство, будто она воспользовалась кем-то. У Чонгука тоже такие мысли?
Сползает к вампиру, садится рядом, но не касается, понимая, что он напряжен, что у него внутренние дебаты. Он хмурится, то сжимает, то разжимает ладонь в кулак, покусывает губы и, внезапно, напоминает того самого, закрытого Чонгука, как и в начале, который мог подарить Хани разве что плевок в лицо.
Сердце всё еще слишком громко стучит. Сложно вот так сразу перейти в обыкновенный режим "друзей", особенно после того, как они почти что переспали. Почти.
В Чонгуке еще слишком много запретов, и главный из них не может оставить его в покое, наверное, никогда.
— Я тоже виновата. Я не подумала, что... мы же пообещали друг другу.
— Нет, дело не...
— Дело в Лиа, — Хани обрывисто вздыхает и смотрит на Чонгука, который отвернулся.
Стыдно признавать. Он думает, что сделает Хани больно, но он не представляет, как ранит обыкновенным молчанием. Они слишком много прошли, пережили, у них было слишком много разговоров, взглядов, касаний, и... она настолько его любит, что ей неважно, из-за чего Чонгук остановился, но важно, что ему плохо.
Так почему бы не сделать ему лучше?
— Хочешь... хочешь, я свяжу тебя с ней? Прямо здесь и сейчас?