VIII. Wind of Change.
— ...прости.
— ...ты должна смириться.
— ...открой силу.
— ...прими.
— ...пользуйся с умом.
— ...научись.
— Ты ведьма, Хани.
...
Подрывается, резко втягивая в себя воздух и дрожа всем телом. Сглатывает, тяжело дышит, трогает ключицу, горло, голову – проверяет, чтобы всё было в порядке. Ощущает пот, жар, духоту.
Пиздец, что это было?
Осматривает ладони – чистые. Выглядывает в окно – солнце. Проверяет время – три часа дня.
Хани требуется еще минут десять, чтобы прийти в себя. Поглядывает на дверь, прислушивается, очень надеясь, что Юнги ничего не слышал и занят.
Как бы она не пыталась – ничего не может вспомнить, кроме кратких обрывок фраз. Никакой картинки, красок, ощущений – лишь голос. Чужой, незнакомый, но такой четкий и звонкий женский голос.
Кроме всего прочего, появилось желание сходить на пробы...
Но ведь может и не быть набора. Театры могут быть закрытыми, да и... у Хани не то образование, чтобы вот так просто прийти и сказать, что она хочет играть в ближайшем спектакле или музыкальной постановке. Не может. Учитель музыки не означает великий оперный певец.
Рискни.
Это глупо.
Что тебе мешает зайти в театр?
То, что у неё нет актерского опыта, что она давно уже не пела, и что в её резюме стоит один единственный клуб, который в высоких кругах не одобрят уж точно.
Попробуй.
Да, вроде как, Хани решила слушаться голоса, но он всё еще ужасно упертый. Нельзя поспорить, нельзя применить аргументы, нельзя взвесить все "за" и "против". Как будто она действительно зайдет и её действительно возьмут!
А ты хочешь?
Хочет!
Тогда иди и пробуй.
Помнишь, что говорил Чонгук?
Чонгук. О, Боже, Чонгук!
Хани совсем забыла о том, что вчера натворила не только с клубом, но и со старшим Чоном. Какой грубой она была, какой неблагодарной, резкой, жестокой, эгоистичной! Не существует подходящих эпитетов, чтобы описать скотское отношение Хани к Чонгуку, их просто нет, не придумали.
Какой же ужас.
От воспоминаний хочется заново вырвать. От каждого слова, сказанного прямо в лицо, ненавидит себя всё больше и больше, осуждает и... и вообще, нет ей прощения, только в этот раз уж точно.
Как она могла? Как... как она могла настолько ослепнуть из-за Дохена? Как она могла попасть под его чары вообще? Она ведь...
Ведьма.
Так-так-так, с каждой проблемой нужно разбираться по порядку. Сначала, надо погуглить актерские курсы, затем, надо извиниться перед Чонгуком, потом надо поговорить с тетей Сонми и уже потом сосредоточиться на новом пожизненном амплуа.
Ведьма. Нет, серьезно? Ведьма?
Хотя, это многое объясняет. Но как? Означает ли это, что и её мама была ведьмой?!
Всё по порядку.
— Ты уже проснулась?
И первым в списке оказывается Юнги, который не отпустит её, пока она не расскажет ему всё от и до.
~~~
— Мы Вас берем.
ЧТО?!
— ЧТО?!
Чхве Сонву, главный режиссер-постановщик театра, отвечающие исключительно за мюзиклы и рок-оперы, смеется и поправляет свои очки. Он был одет в обычную футболку, джинсы, хотя на вид ему около сорока или сорока пяти.
— Только не на главные роли, конечно же, — кивает и откидывается на спинку стула. — У Вас хороший голос, хоть и нужно с ним работать. Есть музыкальное образование, что приветствуется. Есть желание, рвение, блеск в глазах и, конечно же... то, с какой душой Вы только что спели мне "Рокси" из "Чикаго"! — он смеется, и его смех подхватывает Пак Ёнбин, молодой и светловолосый помощник режиссера. — Да и я люблю смелых, дерзких, людей, которые идут на риски.
— Не всегда, конечно, это заканчивается цветочками, — женщину в строгом, темно-синем костюме зовут Ли Исыль, и она – художественный руководитель. Как же хорошо, что они сидят с табличками. — Многие уходили со скандалами, а некоторые были настолько рисковыми, что подавали на нас в суд.
— Да ладно тебе. То единичные случаи, — машет рукой режиссер. — Перед нами совсем молодая и уверенная в себе девушка.
Она нихрена не уверенная. Хани вообще не понимает, где режиссер рассмотрел в ней тот самый блеск, рвение, душу (что, блин?), ведь спела она, грубо говоря, на ту же троечку, что и помогла получить диплом. То, как она двигалась – ужас. "Чикаго" просто замечательный мюзикл, но кто вообще дает на прослушивании "Рокси"?!
Тебе не хватает поддержки.
Давай не сейчас.
— Ты же знаешь, меня не подкупить улыбкой, — закатывает глаза худ-рук. — Но... я согласна. У Вас, э-э-эм... Хани, да? У Вас, Хани, есть что-то, но что именно, пока не могу разгадать. Я согласна с режиссером, что мы можем Вас взять, но учтите, что первые два месяца у Вас будет учеба, наработка, тренировка голоса, и если Вы хоть где-то налажаете, особенно на серьезных выступлениях, то...
— Миссис Ли, может, не стоит запугивать? — спрашивает помощник режиссера, и видно, что он боится её. Возможно, потому что она оборотень, а он – обычный человек.
— Девочка должна быть готова ко всему.
— Я согласен с вами двумя, но давайте остановимся на том, что до Нового Года у Вас, Хани, всё равно серьезных выступлений не будет, — он улыбайся с некой печалью и хлопает глазками. — После Нового Года первое, куда я хочу Вас добавить – "Богема" Джонатана Ларсона, в сопровождающий главных актеров хор. Вы знакомы с "Богемой"?
— Я смотрела только видеозапись 2019 года, но знакома с творчеством Джонатана Ларсона.
— Отлично! Думаю, Вы хорошо впишитесь, например, в сцену с кафе в конце первого акта, — рассуждает режиссер и прищуривается, представляя Хани в мюзикле.
— Вообще, Вы бы хорошо смотрелись в роли Морин Джонсон, — кивает худ-рук, практически один в один повторяя выражение лица Чхве Сонву.
Морин Джонсон – брюнетка, которая катается на байке и является лесбиянкой. Хани плохо помнит "Богему", но точно может сказать, что, возможно, она смогла бы поцеловаться с другой девушкой-актрисой прямо на сцене.
— Мы как раз планируем начинать на следующей неделе репетиции, а уже через три-четыре месяца представим на сцене, — было такое ощущение, что режиссер улыбается всем и всегда. Хотя, возможно, на тех же репетициях он будет намного страшнее, чем миссис Ли. Вампиры все такие. — Вас устраивает?
— Да! Да, конечно! — слишком громко, нужно держать себя в руках. — Я согласна на любую плату, согласна играть дерево, замок, заднюю часть лошади, даже копыто!
— Ну, таких ролей, к сожалению, у нас нет, — ухмыляется миссис Ли. — Я бы очень хотела отправлять непослушных или слишком наглых артистов на унизительные роли, конечно, но...
— Так, попридержи коней, — щелкает пальцами режиссер, а затем смеется собственному каламбуру. — Ничего такого у нас нет. Мы даем дорогу перспективным лицам. Может быть, труппой поедите на гастроли в Японию или Китай, а, может, куда-то в Европу – у нас и такое есть!
— Но надо начать пока что с хора, — худ-рук смотрит на своего разбушевавшегося коллегу укоризненным взглядом, но тому все равно. — Хани, знакомство с хором и другими актерами будет на следующей неделе – все уже ушли, а заведующий труппы весь на взводе. У нас скоро будет "Иисус Христос Супер-звезда", так что его лучше не трогать.
Нужно держать себя в руках!!!
— В общем, более нудную часть мы оставим на финансовый и юридический отдел, куда Ёнбин тебя проведет, — кивает режиссер, складывает все документы Хани в папку и протягивает. — Ах, да, ты еще на гитаре играешь? Мы обязательно учтем и послушаем, если ты вышлешь нам какие-нибудь примеры. Может, опять-таки, где-то станешь в "Богеме".
— Д-да.
Всё, что было после, превратилось в смазанные странницы, которые вроде бы прочитаны, вроде бы глаза пробежались по каждой буковке и слову, но в конечном итоге ничего не запомнилось. Единственное, о чем Хани думала, пока её оформляли, общались, вводили в курс дела и знакомили с правилами – то, что её взяли.
Её взяли.
Её, мать его, взяли!
Чему ты удивляешься?
Ты забыла, кто ты?
Дай порадоваться!
Не хочешь никому сообщить об этом?
Минхо! Нужно написать Минхо! Да! И плевать на всё!
Как только она выходит из театра, трясущимися руками достает телефон и быстро находит номер Минхо. Они периодически переписывались краткими фразами, отправляли друг другу разные фотографии, но большую часть, всё-таки, общались вживую.
На улице очень темно и холодно, но на всё абсолютно плевать, потому что нужно написать Минхо!
Хани
Твоя крутая няня только что получила роль в крутом мюзикле 😎
И неважно что я всего лишь буду где-то на задворках незаметного хора
я всё авно буду выступать в театре минхооОо!!!!
Он, наверное, всё еще у бабушки с дедушкой, может и не прочитать, но Хани всё равно смеется и верит в происходящее только тогда, когда видит ответ.
Малый Минхо
Поздравляю!!!!
Я помню, что ты говорила про пение. Что тебе нравится петь.
Я очень рад!
Очень!!!
Хор это классно. Я уверен ты будешь классной и у тебя всё получится!
На секунду зависает, перечитывает сообщения, и почему-то вспоминает, как крепко Минхо обнял её. Сколько эмоций он подарил ей, сколько благодарности, света, и даже сейчас Хани ничего не может с собой сделать. Она читает и читает, она улыбается еще шире, наконец-то чувствует радость из-за таких кардинальных изменений в жизни.
Поддержка.
Да. Поддержка Минхо почему-то очень весомая, важная, необходимая.
Хани
Спасибо Минхо!!!
я так радааааа ты прежставтиь не можешь
я уволилась с клуба я больше не буду там вообще играть я буду играть в театре!
Малый Минхо
Я так за тебя рад, правда-правда-правда!
Сейчас же расскажу папе!!!
О. Нет.
О. Нет!
Такого исхода событий она предвидеть не могла.
Значит, он, всё-таки, уже вернулся от бабушки с дедушкой. Вот блин.
Нет, не блин! Нужно всё решить! Сегодня удачный день, Хани чувствует, она прямо ощущает прилив сил, как сегодня всё получается, значит, и с Чонгуком всё получится! Нужно поехать и извиниться!
Хани
Не надо.
Я сама скажу.
Минхо не читает. Скорее всего, узнает ужасающую правду о своей крутой няне от своего папки, который, наверное, выглядит очень злым и недовольным. Возможно, он даже заблокирует её номер в телефоне своего сына, а, может, натравит на неё всех своих подопечных, и тогда Хани уж точно не жилец.
Прежде, чем направиться к дому Чонов, объезжает всевозможные магазины игрушек в поисках одной единственной машинки, но в каждом слышит, что то, что она хочет – это коллекционное издание, которое нужно искать через интернет, а может и вообще выкупать на аукционах. Однако, в маленьких шопах, предназначенных по большей части для гиков, находит то, что ей нужно, прямо перед закрытием.
Что она вообще делает? Тратит деньги, бензин и время на обычную модельку, чтобы попросить прощения. У кого? У Чонгука?
Пробиваясь сквозь пробки, пытается доехать быстрее, чем её вычеркнут из списка желанных... да и нежеланных гостей. Каждые десять минут проверяет время и только у ворот понимает, что за целый день не взяла ни одной сигареты в рот.
Останавливается, выключает двигатель, вылетает из машины, громко хлопая дверью. Бежевые брюки, белая блузка и вязанная жилетка успели помяться, а курточка так вообще не подходила под цельный образ. Волосы были завязаны в низкий хвост, некоторые локоны вылезли из-за постоянной беготни от машины к магазину и обратно. Но Хани ни на что не обращала внимания.
Всё-таки, режиссер был прав. Она уверенная девушка. Она сейчас всё объяснит, извиниться, она всё исправит.
Она будет няней для Минхо.
Подходит к двери, вдыхает, выдыхает, заносит кулак и...
— ...закрой дверь и никому не открывай!
— Хани!!!
Чонгук застывает и, ухватившись за ручку двери, смотрит на Хани.
Они стоят и просто пялятся друг на друга.
Он куда-то торопился. Пальто было надето наполовину, рубашка кое-как застегнута и не поглажена, ремень на брюках сидел криво, но зато туфли были чистые. На лице у вампира смесь удивления, легкого волнения и воодушевления. Ощущался порыв, резкий, непредсказуемый.
— Хани?
— Чонгук.
— Что ты... что ты здесь делаешь? — он прочищает горло, выпрямляется и хмурится. Никакой враждебности, что очень странно, но напряжение всё равно моментально опускается на плечи.
— Я... послушай, Чонгук, я... я приехала, чтобы извиниться и... выслушаешь?
Он щурится с подозрением, облизывает губы, а затем оглядывается и кивает Минхо, чтобы он ушел и оставил их наедине. Младший Чон удаляется, но наверняка остается где-то за углом.
— Я слушаю.
— Я была неправа. Я была... отвратительная, — сглатывает, поджимает губы, но не чувствует никаких препятствий. Абсолютная свобода. — То, что я сказала – всё это неправда. Я говорила, потому что хотела тебя обидеть и... мне очень стыдно, я чувствую себя самым жалким человечешкой во всей Вселенной за то, что наговорила, — глубоко вздыхает, хоть и замечает ухмылку на лице Чонгука. — Ты не жалок, ты не нытик, ты не слабак, и последнее я могу подтвердить вырванной дверью своей машины.
— Пожалуй, мы на этом попрощаемся...
— Нет-нет! — Хани хватается за дверь, которую Чонгук уже закрывал, но он не особо-то и сопротивлялся. — Нет, я... да, я всё перевожу в шутку. Да, я... не слушаю никого, ведь я всегда думаю, что никто, кроме меня самой, лучше не сделает. Да, я дурочка, да, я вонючка, да, я... я просто..., — начинает задыхаться, потому что говорит слишком быстро. — Я не хочу покидать Минхо, я хочу быть няней, я хочу... помочь ему, хочу, чтобы... чтобы у него всё было хорошо. И я рада, что мы с тобой так быстро подружились, правда. Не потому что ты начальник SSS, не потому что у тебя весь гараж в очень крутых тачках, на которых ты, Господи прости, даже не ездишь, — сглатывает, чувствуя ужасное желание выпить стакан воды, но продолжает, несмотря на осуждение в глазах напротив. — Ты правда очень хороший, и я понимаю, что тебе больно, что ты пытался прийти в себя удобными и действенными способами. Я тоже так делала и делаю. Да и... если бы я знала своих родителей, если бы они умерли у меня на глазах – я бы тоже творила всякую дичь. В общем... я... я очень виновата, я чертовски сильно виновата, и я... прошу прощения, Чонгук. Прости меня.
Фух. Если честно, сама в шоке, что смогла без запинок выговорить всё, что набралось, всё, что нужно было, что считает нужным. Тем не менее, всё равно боится, что где-то оступилась.
Чонгук смотрит на неё, неотрывно, всё еще осуждающе, всё еще обиженно. Он внимательно слушал, хоть и не отпускал дверь, как будто мог в любой момент хлопнуть ею прямо перед носом у Хани. Он поджимал, кривил губы, думал, и затем настолько глубоко и измучено вздохнул, что на какое-то мгновение Хани подумала, что он действительно не простит её.
— И это всё?
Чт...? Нет, серьезно?!
Что ему еще надо?!
Он имеет право.
Да, он имеет право, но что Хани еще может сделать?
Ладно, пора применить свой самый страшный козырь.
— Нет, — твердо говорит, вызывая у Чонгука интерес, а затем и шок, когда падает на колени и начинает кричать: — О, ВЕЛИКИЙ ЧОН ЧОНГУК, ДА ПРОСТИ ЖЕ ТЫ МЕНЯ И ДЕРЖИ ЭТИ ДАРЫ В КАЧЕСТВЕ ИЗВИНЕ...
— Ты сдурела?!
— Я КАЮСЬ И ЦЕЛУЮ ВАШИ НОГИ!
— Хани, встань!
— О, ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО, ВЫ НЕ СМЕЕТЕ КАСАТЬСЯ МЕНЯ И ПАЛЬЦЕМ, ВЕДЬ Я ПРОГНИВШЕЕ СУЩЕСТВО!
— Хани, хватит!
— НЕТ МНЕ ПРОЩЕНИЯ, ПОЖАЛУЙСТА, РАЗРЕШИТЕ БЫТЬ ДЛЯ ВАС ХОТЯ БЫ КОВРИКОМ!
— Хани! — Чонгук не выдерживает и начинает смеяться. — Я прощаю тебя, прощаю, только встань уже!
Чонгук теряет холод, теряет всё то, чем Хани его наградила. Гнев исчезает, любое отвращение и нежелание видеть грубиянку испаряется. Он ломается, позволяет проникнуть, возможно, не самому удачному юмору, смеется и прикрывает ладонью глаза.
— Примерно так я и уговорила взять меня в театр, да... Но об этом позже! Держи, — она протягивает подарок в качестве дополнительных извинений, который Чонгук не сразу взял из-за очередного перформанса.
Ему всё еще сложно что-то сказать, он просто не знает, как реагировать. Вряд ли он мог предположить, что Хани явится к нему домой и будет орать, как ума лишенная на всю округу, так еще и действительно преподнесет настоящий дар!
— О, Боже, где ты её откопала?!
— Это хоть и не настоящий ДеЛориан, но я обещаю, что когда-нибудь договорюсь с Юнги, и мы соберем с ним тот самый ДеЛориан, — ухмыляется и, если бы у неё были очки, она бы точно их пафосно поправила. — Первое, что я сделаю – отправлюсь в прошлое и, всё-таки, попаду на легендарный концерт Queen.
— Я... Хани, ты... Я просто...
Чонгук рассматривает модельку от Hot Wheels так, словно он держит в руках редкостный волшебный камень, который достать практически невозможно. Было странно наблюдать за трехсотлетним вампиром, что наслаждался обыкновенной, детской машинкой. Он же ведь правда может сам таких штук двести купить и стать самым крупным владельцем моделек ДеЛориана.
— Ты правда меня прощаешь?
Тепло-бордовый вновь согревает, даже не намекая на то, что может окрашиваться в смертельно-кровавый. Такое ощущение, что они не ругались, что ничего между ними не было, что всё было... просто сном?
— Хани, ты сможешь остаться на ужин? Я... я хотел поговорить и... да, Минхо сказал, что ты получила роль! — он улыбается, широко и так ярко, что хочется зажмуриться. — В театре!
— Да! Я такая! — очков у неё нет, но она, всё же, имитирует тот самый донельзя кричащий жест и проходится пальцами по переносице. — Я буду петь в хоре, и вы обязательно придете на моё выступление.
— Еще бы, — ухмыляется Чонгук и даже не пугается Минхо, который внезапно появился на пороге.
— Хани! Я так рад! Можно же будет прийти?
— Попрошу для вас лучшие места, и про Намджуна не забуду, конечно же, — Хани гордо приподнимает подбородок, скалится и взлохмачивает волосы Минхо. — Но я же написала, что я сама твоему папке всё скажу.
— Я не удержался, прости. И папа как только узнал, он сразу...
— Так, молодой человек, хватит на сегодня, — с упреком перебивает Чонгук и кивает в сторону кухни. — Накрой на стол, пока я схожу в погреб за вином. Не бойся, у меня есть и для людей, — обращается к Хани и выставляет ладонь так, как будто она уже готова была возмущаться, хотя вот вообще и не думала. — Ты же не против немного отпраздновать?
Соглашайся.
Может, надо было подождать хотя бы момента, когда Чонгук закончить говорить, и потом гудеть? Она и так планировала согласиться! Ужин втроем, с Чонгуком и Минхо. Если Намджун узнает, он в обморок упадет от счастья, а еще зависти, что его не позвали.
— Не против, конечно.
...
— Спасибо за ужин, всё было очень-очень вкусно! И спасибо, что решил провести до машины, — улыбается, поправляет курточку и достает сигареты с кармана, а потом вопросительно смотрит на Чонгука. — Ты же... не против?
— Успокойся. Кури, сколько хочешь, — он ухмыляется, жмет плечами и засовывает руки в карманы штанов.
Вампиры никогда не мерзнут, но сложно смотреть на парня в обыкновенной, тоненькой футболке с домашними тапочками на ногах, и при этом не вздрагивать.
— Думаю, Минхо догадывается, что у его крутой няни есть грешок, — с облегчением втягивает дым и выдыхает, смотря на ночное небо и несколько светильников во внутреннем дворе.
— Он умный мальчик, знает, что курить плохо, — говорит Чонгук и облокачивается спиной о машину Хани. — Ты вообще не пила. Интересно, почему...
— Я за рулем, так что не надейся. Больше рыгать тебе в унитаз я не буду.
— Уж больно надо, — фыркает и наблюдает за затяжкой. — Уже так поздно, ты точно хочешь поехать домой?
— Да. Я еще не говорила тете Сонми про театр, — облизывает губы и стряхивает пепел. — Интересно, как она отреагирует?
— А может быть против?
— Ну-у-у... у меня с ней очень натянутые отношения, особенно последние года три, — жмет плечами и тоже облокачивается о свою машину. — Не знаю, хочется исправить всё, поговорить нормально. Может, она расскажет, что случилось с моими родителями...
...потому что Хани видела неоднозначные сны, слышала чужой голос и проявила как минимум два признака настоящей ведьмы. Но Чонгуку пока рано знать об этом, слишком рано.
— Слушай, я... я так нормально и не извинился, — он смотрит куда-то вдаль, задумчиво, но затем вздыхает и поворачивает сверкающие глаза на Хани. — Я тоже был не прав. Я тоже наговорил лишнего.
— Ты, что, шутишь, Чонгук? Благодаря тебе я пошла на пробы, благодаря тебе я поняла, что со мной творил Дохен, и благодаря тебе я вообще выжила в тот вечер и не потеряла остатки гордости.
— Даже когда рыгала в мой унитаз?
— Даже когда рыгала в твой унитаз!
Он смеется, мотает головой, из-за чего его пышные волосы слабо пружинят.
Чонгук был расслабленным, можно сказать отдохнувшим, но прежние синяки под глазами никуда не исчезли. За ужином он был абсолютно спокойным и позволял Минхо завалить Хани новостями и своими приключениями у бабушки с дедушкой, где его накормили вкусной выпечкой, сводили в парк аттракционов и отвели в цирк на умопомрачительное представление. Он говорил и говорил, а Хани слушала и слушала, пока Чонгук просто наблюдал, иногда вставлял пару фраз и смачивал рот вампирским вином, смешанным с кровью.
Странно всё это. Слишком... хорошо.
— Ты сказала, что ты являешься для меня шансом на искупление, что в тебе я вижу возможность оправдать себя, очистить, — внезапно заговорил Чонгук и вновь перевел взгляд в небо. — Ты была права.
Хани выпускает дым, насыщает легкие никотином и внимательно смотрит на старшего Чона. Если честно, она не знает, что ответить, ведь вчера она говорила всё на эмоциях, не думала, хотела сделать больно.
— У меня с Лиа были сложные отношения, не те, что выставляли на обозрение всему миру, — горько ухмыляется, закусывает губу и выдыхает. — Она много пила, часто закрывалась в своей оранжерее. Мы много ругались, ведь я хотел, чтобы она стала вампиром, чтобы она была в безопасности и смогла себя защитить, но она упорно продолжала утверждать, что хочет остаться человеком, — Чонгуку сложно вспоминать, ему сложно произносить вслух имя своей покойной жены, и это видно невооруженным глазом. — Однажды, я... сделал то, что Дохен сделал с тобой. Я зачаровал, пустил свою тьму в неё при укусе, тем самым заставив слушаться меня.
— Чонгук, если... если ты не хочешь, то лучше не рассказывай. Я же вижу, что тебе не по себе.
— Нет, я хочу, — он смотрит на неё с мягкой улыбкой, с улыбкой смирения, принятия, возможно, не полного, но хотя бы частичного. — Я видел, что с тобой происходило в клубе, я услышал тебя в машине, и я хочу, чтобы ты... в общем, дослушай, хорошо?
— Да. Да, только... я еще возьму сигаретку, — закуривает, ведь не может просто слушать исповедь самого Чон Чонгука. — Продолжай.
Он ухмыляется, наблюдая, как Хани делает несколько затяжек, а затем подходит ближе, без разрешения берет сигарету, зажигалку, закуривает на шокированных глазах няни и выдыхает дым.
— Я за компанию.
— Но ведь... в чем смысл вампиру курить человеческие сигареты?
— Чтобы ты не считала себя хулиганкой рядом со мной, — ухмыляется и делает глубокую затяжку.
— Я не считаю себя хулиганкой.
— Ты будешь слушать дальше или нет?
— Но ведь ты..., — вздыхает, закатывает глаза, переняв привычку от Чонгука, и отдаленно понимает, что он просто подкалывает её. — Ладно, прости. Продолжай. Ты говорил про то, что Дохен со мной сделал. Но как это происходит?
— У нас, у вампиров, есть способность управлять людьми благодаря особенному укусу. Ты когда трогала мои клыки, сказала, что у меня есть и нижние.
— О, Боже, я не хочу это вспоминать.
— Так вот нижние отвечают за это, — Чонгук совсем не выглядел смущенно – он абсолютно спокойно вспоминал про не очень трезвый поступок Хани. — Дохен кусал тебя, я знаю, я видел некоторые укусы на тебе, и он впрыскивал в тебя ту самую тьму.
— Как змея?
— Хорошее сравнение, — ухмыляется и стряхивает пепел. — Да, как змеи. Для людей это яд, для нас – возможность управлять вами.
— И человек никак не может понять, что его околдовали?
— Только если его не будут кусать каждые дня три-четыре. Вы разве не проходили это в школе? — он смотрит на Хани так, будто сомневается в её интеллекте.
— Может быть... что-то такое припоминаю.
— Тем более, человек не понимает, не слушает никого, кто пытается ему рассказать об этом. Как, например, я тебе, — он делает особый удар на последние два слова и с упреком смотрит на Хани, которая лишь закатывает глаза. — Ты ведь помнишь, да? Ты меня не слушала, ты не хотела слушать, ты отвечала стандартными фразами. "Ты ничего не понимаешь" и "Это не твоё дело".
— Так, мы, вообще-то, говорили о тебе, — хмурится и делает глубокую затяжку. Ей не очень нравится слушать о собственных ошибках, таких глупых ошибках! — Ты сказал, что сделал то же с Лиа.
— Да, — легкая игривость, которая лишь на секунду проснулась в Чонгуке, тут же затихла. — Я заставил слушаться меня, ведь Лиа всегда была ярым борцом за справедливость, — он улыбается, почти смеется, но все его положительные эмоции как будто имеют срок в пару секунд, и затем их время существования подходит к концу. — В том мире, криминальном мире, в мире нелегальных клубов и товаров такое нельзя делать. Она закрыла очень много притонов, она спасла очень много людей, но также наживала врагов и не слушала меня. Поэтому я так поступил. Я хотел, чтобы она остановилась, ведь она всего лишь человек, — Чонгук делает затяжку, совсем не смотрит на Хани, которая застыла и слушала, неотрывно и внимательно. — Видимо, я так сильно любил её, что не решился полностью взять под свой контроль. Не мог. Она поняла, что происходит. Мы поссорились, настолько сильно, что мы думали разводиться, но... Минхо, — Чонгук вздыхает, сглатывает, стряхивает пепел и мотает головой. — Минхо много что сделал, и даже не подозревает, что именно он заставил нас серьезно обсудить сложившуюся ситуацию. И я... на экранах мы были лучшей парой, но в жизни... у нас было очень сложно последние года три-четыре. Ссоры, скандалы, алкоголь, работа. И сейчас, когда она просто... исчезла, когда её нет больше полугода, я понимаю, что был дураком, — Чонгук забывает о сигарете, он смотрит в одну точку перед собой, говорит неотрывно, переодически хрипло вдыхая и сглатывая, жестикулируя руками и дергая бровями. — Я виню себя, потому что был ужасным мужем, потому что я не смог нормально с ней поговорить, не смог убедить, чтобы она остановилась. Я не смог её защитить.
— Чонгук...
— Может, поэтому я подумал, что ты... ты мой шанс на искупление, — он впервые за весь свой долгий монолог поднимает на неё взгляд, и от этого непроглядного мрака, от этих глубоко засевших страданий не может скрыться даже сам Чонгук. — Когда ты это сказала, я особо не вдумывался, ведь я был злым, просто до невозможности злым, но позже, я понял, что каждое твое слово – это правда. Я полез не туда, куда надо, я подумал, что так будет лучше, я просто хотел защитить хоть кого-то, и...
— Чонгук! — Хани сегодня слишком много рискует, поэтому хватает старшего Чона за руку, чтобы он остановился и обратил на неё внимание.
Чувствуешь?
Она чувствует. Она видит то, что раньше не видела.
Их соприкосновение служило своеобразным мостиком, проводником, что позволял лицезреть настоящего Чонгука, того, который плачет; того, который не может спать, потому что видит во сне слишком много крови, слишком много боли, потому что слышит её крики; того, который всё еще втягивает дорожку во время пятиминутного перерыва у себя в кабинете, чтобы хоть как-то продержаться; того, который всё еще ненавидит себя, который всё еще хочет сдохнуть, который остается в живых только из-за своего сына.
Ему нужна поддержка.
Ему нужен кто-то.
Ему нужна помощь.
Всё произошло за какую-то долю секунды. Хани получила информацию, словно она была флешкой, на которую перекинули целую папку с секретными документы в два клика. Но как она это сделала?
Чонгук хмурится, будто бы видит её впервые. Щурится, моргает, затем смотрит на сигарету, кидает под ноги и тушит, раздавливая бедным тапочком. Ладонью протирает лицо, выглядит уставшим, но затем ухмыляется и мотает головой.
— Я... слишком тебя загрузил, да?
— Н-нет, я..., — Хани сглатывает, облизывает губы, не зная, что сказать, а затем с ужасом замечает, что её ладони начали покрываться черной краской.
Что за хрень?!
Чонгук уже начинает разворачиваться к ней, чтобы что-то еще сказать, и Хани не придумывает ничего лучше, кроме как порывисто подскочить и крепко-крепко обнять, скрывая руки у того за спиной. Может, у неё также потемнели и глаза, но она не может посмотреть на своё отражение.
Тем временем, Чонгук зависает. Он, от неожиданности, делает шаг назад, разводит руки и не двигается, пока к нему прижимаются. Он в шоке, он не знает, как реагировать, но он не отталкивает. Совершенно.
Ему нужно это.
Да. Да, она знает! Знает, ведь... она бы и так обняла его. Он просил, не говоря вслух.
И объятия действуют.
Чонгук обвивает шею Хани, он дрожит, словно ему холодно, словно он чувствует температуру. Одна ладонь путается в длинных, черных волосах, вторая касается куртки в районе лопатки и сжимается в кулак. Чонгук притягивает как можно ближе к себе, глубоко вдыхает и начинает... плакать.
Он плачет куда-то себе в локоть, в спутанные волосы, он вздрагивает при каждом вдохе, всхлипывает, сглатывает, не может успокоиться. У него нет сердца, у него ничего не стучит внутри, но всё равно ощущается боль, что отдает глухими ударами; горе, что рвется наружу; бесконечные мучения и самокопание, что пустили липкие корни. Чонгук будто бы всё время находился под чужой маской, под искусственным образом дружелюбного и веселого, серьезного и победившего все несчастья и невзгоды Чонгука.
Хани не замечает, как по её щекам текут слезы. Нет, не плачет, но слезы сами льются, и льются, и льются. Она будто впитывает его боль, она будто переживает её вместе с ним, дрожит точно так же, ощущает то же самое. Плач, который раздается у неё над ухом, схожий с криком о помощи, на который Хани идет.
Неизвестно, сколько они так простояли, но они не отпускали друг друга ни на секунду.
Как только Чонгук начал успокаиваться, Хани проверила руки. Чистые. Но, на самом деле, сейчас ей было плевать, заметит Чонгук или нет – важно было совершенно другое.
Она гладит его по спине, он всё еще прячет лицо чужих волосах, рукой сжимает курточку, но уже не так яростно. Вдыхает, выдыхает, шумит носом, втягивая сопли, сглатывает, кашляет, и когда окончательно приходит в себя, то очень медленно перемещает ладони на плечи Хани, и та делает слабый шаг назад.
— Я... я... я не знаю...
— Всё хорошо, — совершенно спокойно отвечает и пытается посмотреть Чонгуку в лицо, но он словно всё еще не понимает, что происходит. — Всё хорошо, Чонгук.
— Прости, я не знаю, что на меня нашло.
— Тебе легче?
— Я..., — он прочищает горло, но всё равно продолжает хрипеть. Шмыгает носом, поднимает заплаканное лицо и слегка опухшие глаза, сглатывает и облизывает губы. — Да. Да, мне... мне легче. Боже, что это вообще было? Я... эм... мне немного не по себе, что ты видела меня в таком состоянии, — он отпускает Хани, протирает ладонями лицо и глубоко вдыхает ночной воздух. — Пиздец какой-то, если честно.
— Мг. Скажи это моей куртке, которая теперь вся в твоих соплях. И моим волосам.
— Я же... я не хотел, — он выглядит виноватым, но всё равно улыбается, издает слабый, хриплый смешок, наблюдая, как Хани кривится и проводит руками по влажным локонам.
— Ужас. Мне птица когда-то голову обосрала и...
Не успевает договорить, как раздается звонкий смех Чонгука. Он сгибается пополам, хохочет, а затем выгибается обратно, закидывая голову назад, и... выглядит как эмоционально нестабильный человек. Но, понятное дело, что ему просто полегчало, ему очень полегчало, Хани чувствует, и не может не радоваться.
— Подожди, то есть, ты сравниваешь мои сопли с птичьим дерьмом?
— Не я это сказала, — ухмыляется, открывает машину и залазит в бардачок, чтобы достать сухие и влажные салфетки. — Держи. Не думаю, что ты хочешь, чтобы Минхо увидел тебя в таком состоянии.
— Я прошу прощения, — берет салфетку, отворачивается и очень громко высмаркивается, пока Хани вытирает ладони, ухо, плечо и немного волосы влажной. Чонгук кашляет, всё еще шмыгает носом, а затем берет еще одну.
— У меня еще есть водичка. Вроде, вампиры нормально её воспринимают...
— Только если немного, — хрипит и кивает, когда ему протягивают полупустую бутылочку. — Спасибо.
После того, как Чонгук привел в себя в более-менее надлежащий вид, а Хани спрятала всё обратно в машину, настала неловкая тишина, которая длилась меньше минуты.
— Если хочешь, я вообще никогда не буду об этом говорить, даже шутить не буду.
— Нет, всё нормально, — кивает Чонгук, взлохмачивая волосы. Он всё еще выглядел уставшим, измотанным, глаза всё еще были напухшими, да и голос опустился на несколько тонов ниже. — Я... м-м... извини, если тебе было не по себе.
— Не смей извиняться. Я всё понимаю и надеюсь, что тебе хотя бы чуть-чуть полегчало, — Хани дружески хлопает его по плечу, улыбается, на что сам Чонгук всё еще не знает, чем ответить. — Тебе же полегчало?
— Да. Только теперь мне ужасно хочется спать... и голова болит, — он прикладывает ладонь к виску и мучительно выдыхает. — Не понимаю, почему у вампиров вообще что-то болит? У нас же ни пульса, ни давления...
— Вы тоже заслуживаете страдать, — ухмыляется и скрещивает руки на груди. — А если серьезно, то тебе точно стоит пойти и поспать. Желательно всю ночь напролет и не вставать по будильнику.
Чонгук послушно кивает, всё еще хмурится из-за боли, а затем смотрит Хани прямо в глаза и, выдержав недолгую паузу, мягко улыбается.
— Спасибо.
— Не за что. Всегда готова быть твоей жилеткой, — подмигивает, ухмыляется и проверяет время. — Мне уже пора.
— Ты точно не хочешь остаться?
В Чонгуке хоть и просматривалась легкая надежда на то, что Хани согласиться переночевать, но, видимо, он просто не знал, как еще отплатить ей за то, что она позволила ему сломаться и быть собой на несколько минут, не осуждая и не издеваясь. Но даже если бы она и хотела, то всё равно бы не смогла.
— Точно-точно, — улыбается, обходит машину, чтобы сесть за водительское. Чонгук идет следом. — Ты точно в порядке?
— Да, — он кивает, наклоняется слегка вперед, чтобы быть на одном уровне с Хани, которая уже пристегивается и заводит мотор. — Сможешь написать дома и рассказать, как всё прошло с тетей Сонми?
— А тебе интересно?
— Вдруг она расскажет тебе про родителей, а у меня просто обыкновенный интерес, что же с ними произошло. Столько тайны и всю твою жизнь.
— Да-да, я знакома с этим, — ухмыляется и тяжело вздыхает. — Я напишу тебе.
— Спасибо тебе еще раз, Хани. Я не знаю, что на меня нашло, но... видимо, я просто очень устал и то, что было вчера, очень повлияло. К тому же...
— Чонгук, — Хани тянется ладонью, чтобы вновь коснуться Чонгука, но останавливается и опускает её на дверь. — Не оправдывайся. Я знаю, что тебе было необходимо выплакаться, высказаться, выпустить пар, да и... всё хорошо. Мы ведь теперь точно друзья? Уж после такого, что ты тут устроил, мы обязаны стать не просто друзьями, а подружками.
Чонгук издает смешок, закатывает глаза и кивает, а затем протягивает руку. Хани очень долго на неё смотрела, понимая, что нужно протянуть в ответ, нужно закрепить их абсолютно новые отношения рукопожатием, но стоит пока ограничить физический контакт. Не только с Чонгуком.
— Что? Тебе противно?
— М-м... давай в другой раз, когда у тебя там не будет сотни микробов.
— Ты невыносима, — он тяжело вздыхает, но закусывает щеку, чтобы не улыбаться. — Вали уже отсюда.
— М-м, ну ясно. Поматросили и бросили. Типичный девиз Чонгука.
— Пока, Хани! — он смеется, наблюдая, как няня сдает задом, всё еще возмущаясь и бурча недовольства.
Как только она выезжает на главную дорогу, то облегченно вздыхает и утыкается лбом о руль, впервые в жизни радуясь вечерней пробке.
А теперь еще раз.
Какого хрена вообще это было?
Почему она увидела столько всего? Почему объятия так сильно подействовали на Чонгука? Почему он так сильно плакал? Почему он вообще доверился ей, буквально раскрыл собственную душу? Да каким вообще образом Хани смогла сделать то, что она сделала?!
Тебе нужен контроль.
О, доброе утро. И почему же в голове было так тихо, пока с Хани происходила какая-то хрень?
Тебе нужно полностью раскрыть себя.
Это нихрена не ответ на все её вопросы.
Расскажи тете Сонми.
Но стоит ли вообще кому-то об этом рассказывать? Сейчас очень скептически относятся к ведьмам, можно даже сказать, ведут на них охоту, так что доверять нельзя даже тете Сонми. Вообще никому. Ни Юнги, Ни Хёрим, ни Чонгуку, ни Минхо.
Спроси у тети Сонми за родителей.
Для начала, она просто с ней помирится и попытается наладить отношения, да.
Но беда в том, что дома никого. Дома опять пусто. Скорее всего, тетя Сонми опять занята, и не только работой, но и встречей со своими друзьями или же мужчинами. Она вообще редко бывает дома, как и Хани, а если и бывает, то они пытаются не пересекаться.
Даже грустно.
Падает на кровать, слегка пружиня, достает телефон и набирает номер тети Сонми. Сбрасывает. Значит, действительно занята. Затем, заходит в мессенджер, в чат с Чонгуком и долго думает, что бы ему написать. Наверное, он уже уснул.
Со Хани
Я дома но тети Сонми нет(
так что сегодня без истории на ночь
Да, он уснул. Он не читал минут десять, так что можно было пока отложить телефон.
Если честно, Хани тоже устала. Не настолько эмоционально выжата, как Чонгук, но всё равно такое ощущение, что она потратила уйму энергии на то, чтобы увидеть всё, чтобы прочувствовать и понять.
И, всё же... то состояние Чонгука, в котором ей пришлось бродить, которое она впитывала – вызывало одну лишь боль. Он всё еще не отошел, он всё еще не может смириться со смертью Лиа, винит себя, но пытается исправиться, и это хорошо. Почему-то Хани кажется, что после сегодняшнего он будет меньше мучиться и больше стараться не только для Минхо, но и для себя.
Что, если всё наоборот? Что, если Чонгук является шансом на искупление для Хани?
Не замечает, как засыпает в глубоких раздумьях и с мыслями лишь о том, что сегодня был поистине невероятный день.