VII. Leave Me Alone.
Похмелье. Чертово похмелье.
Каждый раз Хани обещает себе, что больше не будет пить, и каждый раз забывает, что нагло врет. Даже сейчас, когда от одной мысли об обычном пиве её мутит, твердо приказывает себе никогда не брать в руки бутылку, зная, что через дня три уже сможет заливать в себя соджу.
Голова раскалывается, во рту гадкий привкус, лицо опухшее, глаза слипаются, а живот продолжает вытворять круговороты и напоминать о вчерашнем дне...
...о котором, кстати, Хани очень мало что помнит.
Лучше всего может пересказать поездку в машине, разговоры с Чонгуком, препинания с Чонгуком и... Боже, блять, она что, залезла к нему в рот своими пальцами?!
Как она вообще осталась жива после такого? Больше никогда пить не будет, ни-ко-гда.
Пытается нащупать свой телефон, чтобы проверить время, но всё приходит постепенно, как и осознание, что она еще и в кровати Чон Чонгука. Она спала в его кровати, валяется в его кровати, так еще и слюнями запачкала его подушку.
Ладонью проходится по лицу, пытаясь стереть стыд, но он не исчезает так просто, да?
На удивление, всё же, находит телефон и щурится, когда с экрана светит сотня сообщений и звонков, вместе с письмами на почте.
Боже, всё это надо читать. Вчера явно произошло что-то ужасное. Как бы Хани не пыталась, она не может вспомнить тот маленький отрезок, который был между злостью на Чонгука и туалетом Чонгука, куда её рвало и рвало, а он держал её волосы и умывал.
Господи, какой кошмар.
Залпом выпивает стакан воды, что стоял у кровати. Привстает, кряхтя, как старая бабка, и облокачивается о спинку кровати, тяжело вздыхая. Шторы не пропускали и лучика света в комнату, так что просыпаться было еще сложнее.
Заставляет себя прочитать сообщения, заранее понимая, что вчера был какой-то трэш, и этот трэш уж точно будет иметь последствия на дальнейшую жизнь Хани.
Дохен. Сесиль. Близнецы. Какие-то незнакомые номера, имейлы. Что происходит?
С каждым прочитанным сообщением она вспоминает. Вспоминает всё. То, как все напились, как Дохен пытался утащить её с друзьями в туалет, как вмешался Чонгук, что он сказал и сделал, как они ехали в машине, как она лежала у него на коленках, молола всякую хрень и...
Нет. Нет, всё это неправильно.
Да какого хрена вообще?
Садится на край кровати, жмурясь не только из-за головной боли, но и из-за злости, обиды, раздражения. Всего и сразу. Тошнота хоть и подступает, но тут же исчезает, когда Хани понимает, что же сделал Чонгук.
Слышно, что на кухне кто-то есть: посуда гремит, вода с крана течет. Сейчас только семь утра, и вряд ли это Асами или Мэй.
На самом деле, не понимает до конца, что делает, и почему вообще она это делает. Встает, надевает тапочки и быстрым шагом идет на звуки в доме. Как будто на автомате, как будто её питает тот же гнев, что и вчера.
Откуда вообще этот гнев берется?
— Какого хрена ты вчера натворил?!
Чонгук застывает с кухонным полотенцем в руках и приподнимает бровь, удивленно смотря на Хани. Он уже был одет в белую рубашку с черным галстуком, брюки с поясом и всё те же тапочки. Выглядел намного презентабельнее, чем гостья, что опиралась о стенку.
— Прости?
— Чонгук, кто позволил тебе распоряжаться моим местом в группе? — хмурится и хочет подойти, но ей всё еще неважно, и её всё еще мутит. — Нахрена ты полез не в своё дело?!
Он явно не понимает, о чем речь, но когда до него доходит, то он шокировано открывает рот и медленно кладет полотенце на столешницу. Облизывает губы, дергает бровями и пальцами касается виска.
— Ты сейчас не шутишь? Это опять какая-то сценка от тебя?
— Нет. Нет, Чонгук, ты... ты...
— Может, ты для начала успокоишься? Ты поспала всего лишь пять часов...
— Да как я успокоюсь?! Ты понимаешь вообще, что ты натворил? — тяжело дышит, сглатывает, слышит, как хрипит и вытягивает руку с включенным телефоном. — Дохен больше видеть меня не хочет, Сесиль назвала предательницей, близнецы вообще больше не хотят находиться на одной сцене со мной, — сглатывает и медленно опускает ладонь. — Что ты наделал?
— Что я наделал? — Чонгук моментально вспыхивает, меняясь в лице. Прежнее, утреннее спокойствие исчезает, а взамен приходит саркастическая ухмылка. — Ты действительно шутишь, Хани. Какая же ты дурочка, у меня просто слов нет.
— Хватит называть меня дурочкой.
— Хани, — он складывает ладони друг к дружке и прислоняет ребром к носу, чтобы успокоиться и не поддаваться эмоциям. — Дохен хотел тебя выебать со своими дружками, — смотрит на неё, хмурится и сглатывает. — Ты наверное не до конца понимаешь, да, что могло бы произойти, если бы не я?
Хани облизывает губы, втягивает носом воздух и сжимает челюсти. То, что она слышит – она всё это... помнит, слабо, но помнит, и помнит, что готова была на всё, лишь бы не было голоса, лишь бы она не думала о Чонгуке.
— Я всё прекрасно понимаю.
— Ах, то есть, ты хотела этого, да? — фыркает и смотрит на неё взглядом полным неверия и злости. — Одна на четверых? Вау! Невероятно.
— Они были пьяные. Дохен никогда себе такого не...
— Да твой Дохен конченный еблан! Блять, как ты этого вообще не видишь?! — он стукает руками о стол, опаляя кроваво-красным, что заблестел в его глазах, но моментально успокаивается. У Хани на лице проскочил страх, который она пыталась скрыть. — Каким образом он смог настолько тебя обработать, скажи мне? Ты же умная девушка, ты же... ты даже не можешь адекватно мыслить, — он вздыхает и мотает головой. — Хани, он пользовался тобой. Там не было любви, ты понимаешь или нет?
Он прав. Ты знаешь, что он прав.
Заткнись и согласись.
— Ты ничего не знаешь.
— Опять то же самое, — он шумно дышит, отталкивается от стола и зачесывает волосы назад.
— Ты просто пришел и решил, что так будет лучше, — Хани подходит ближе, становится с другой стороны стола и тыкает в Чонгука указательным пальцем. — Это нихуя не лучше. Моя семья... то, где я была своей, где я могла... играть, быть собой, забыться, заглушить...
Осекается.
— Что заглушить? — спрашивает Чонгук, прищурившись.
Нет. Он не должен знать. Нет. Никто не должен знать.
Позорище.
— Прошлое. Заглушить прошлое, — отводит взгляд, сглатывает, сжимая ладони в кулаки. — Ты лишил меня этого, ведь ты внезапно подумал, что так будет лучше.
Но ведь так и вправду лучше!
— Хани, — он вновь упирается о стол, только в этот раз не для того, чтобы перенаправить свою злость, а чтобы быть ближе, чтобы его услышали. — У тебя не получится заглушить прошлое. Никогда. Поверь мне, — его тон меняется на более спокойный, более... понимающий, но...
— Чонгук, у тебя был весь город, чтобы справиться со смертью Лиа, а у меня был один единственный клуб, — сглатывает и смотрит в глаза Чонгуку, который вздрогнул, как только увидел то, что таится внутри Хани. — У тебя есть Минхо, у тебя есть семья, Намджун, Тэхен, компания – всё. У меня – машина и музыка. Не веди себя так, как будто знаешь, что это такое. Ты долбил, ты курил, ты делал всё, чтобы забыть не только о жене, но и о Минхо. Не считай меня исцелением, шансом на искупление – это моя жизнь, Чонгук, и у тебя нет никакого права управлять ею.
Он смотрел на неё неотрывно, будто бы изучал, пытался понять, услышать. Хани ведь и не скрывала ничего – пусть чувствует, пусть знает, что сделал, чего он лишил её. Хотелось вывалить ему в лицо всё, вообще всё, что долгие годы не давало покоя, хотелось, чтобы он понял, чтобы всё понял.
Он не прав. Нет. Он ошибается. Все ошибаются.
— Хани..., — его голос мягкий, нежный, но ничего не подействует.
— Почему ты вообще ведешь себя так, как будто ты... кем-то приходишься мне? — кривится и жмет плечами. — Ты не мой отец, ты не мой парень или муж, брат, дядя, близкий друг... да кто угодно. Ты всего лишь мой работодатель. Мы знакомы от силы полтора месяца. Какое тебе до меня дело?
— Я тебе уже говорил, — видно, что он пытается держать себя в руках, пытается говорить на пониженных тонах. — Я хочу тебе помочь.
— Помоги сначала себе, а уже потом берись за других, — дарит Чонгуку пластмассовую улыбку и кивает. — Ты считаешь себя самым умным, потому что вернулся, потому что ты знаешь, что такое жизнь, ведь ты гребанный вампир, которому триста лет, и который владеет целой компанией, — издает смешок и скрещивает руки на груди. — Но ты нихера не знаешь.
— ДА, Я ЗНАЮ, ЧТО ЭТО ТАКОЕ, ХАНИ! — он обходит стол, приближается, заставляя сделать два шага назад. Жестикулирует, повышает голос, хмурится и просто не контролирует себя. — Знаю, что такое боль, знаю, что такое заглушать боль, знаю, какого это – не понимать, что делать дальше! Я всё это знаю, и я хочу помочь, а ты, блять, не можешь хотя бы позволить мне помочь тебе!
— Боль? Чонгук, ты серьезно? — ухмыляется настолько противно, что сам Чонгук меняется в лице.
Остановись.
— Ты потерял жену, — Хани переходит на шепот и на задворках сознания понимает, что тоже не сдерживается. — Ты был в одних из самых лучших отношениях. Ты любил её. Ты был успешным, известным. У тебя было всё. Знаешь, кто ты на самом деле?
ОСТАНОВИСЬ!
— Ты – слабак, — делает шаг в сторону Чонгука, пока он отходит назад. — Ты – нытик. Ты, Чонгук, самое настоящее посмешище. Когда другие не знают, кто их родители, не знают, чем заслужить внимание родителей, ты исчезаешь на полгода, чтобы трахаться, курить, бухать и делать всё, лишь бы не взять себя в руки и не стать тем родителем, которым ты должен быть, — Хани подходит так близко, что можно почувствовать его дыхание, можно увидеть, как мягко-бордовый переливается в ало-красный, как веки дрожат, как весь Чонгук дрожит. От злости. — Не строй из себя страдальца. Ты жалок, Чонгук.
Какая же ты дура.
— Я ошибался, — говорит мертвенно-холодным голосом, выражая практически ничего, кроме разочарования. — Я так ошибался. Я не должен был так быстро доверять тебе, не должен был хотя бы предполагать, что мы с тобой друзья, — он указывает на дверь, сжимает челюсти и обдает настоящей вампирской аурой, намного страшнее той, которой Чонгук встречал Хани. — Бери свои вещи и выметайся из моего дома.
— С удовольствием.
Схватив высушенную одежду, быстро переодевается, забирает телефон и вылетает из дома, чувствуя, что ей всё еще неважно. Голова раскалывается еще больше, в желудке какой-то звиздец происходит, ноги болят, да и тело ноет.
Вернись и извинись, сейчас же!
Ну уж нет.
Ты совершила огромную ошибку.
Заткнись.
Ты пожалеешь об этом.
Твоя жизнь дерьмо без Минхо и Чонгука.
Ты нужна им.
— Нет!
Останавливается в небольшом парке, садится на скамейку и хватается руками за голову. Голос в этот раз был чертовски громким, надоедливым. Как будто кто-то стоял рядом, кто-то готов был вот-вот ухватиться за плечо Хани и развернуть её, но она не позволяла.
Тяжело дышит, кашляет, пытается нащупать в курточке сигареты, но вспоминает, что пачка уже пустая. Ругается, злится, чуть ли не до треска сжимает телефон – всё не могло быть еще хуже.
Надо позвонить Дохену, да, нужно всё объяснить.
Ты пожалеешь об этом.
Гудки в телефоне слишком долгие. Хани кусает ноготь большого пальца, думает, не знает, что говорить, как объяснить.
Почему ты так хочешь обратно к нему?
Не слушать.
Чонгук был прав.
Не слушать!
— Нихрена себе, Хани? — удивительно бодрый голос Дохена немного обескураживает. Как он так быстро отрезвел и отрезвел ли вообще?
— Привет, эм... я... у меня мало батареи на телефоне, так что... в общем, я помню, что было вчера...
— Помнишь? И? И что с этого? — резко, грубо.
— Дохен, прошу, — хмурится, закрывает глаза и опускает голову. — Я ведь была пьяная, ты был пьяный. Мы все натворили ошибок, и я не оправдываю Чонгука.
На той стороне трубки слышится смешок.
— Как тебе вообще хватает смелости звонить мне после того, как ты уехала с ним? М?
— Дохен...
— Я подозревал, что тут что-то не так, уж больно сильно он печется об обыкновенной няне своего ребенка, как будто у вас что-то намного серьезнее, — фыркает, вздыхает, пока Хани пытается не сойти с ума от двух голосов в голове. — Признайся: ты спишь с ним?
— Нет! Да как... как ты мог вообще подумать об этом? — раскидывает руками, как будто Дохен стоит прямо перед ней, но затем чувствует пульсирующую боль в зоне виска и шипит. — Не мели ерунды.
— Хани, я знаю, что ты пошла работать к нему из-за денег. Но... ты столько раз говорила, что ненавидишь детей, а тут прямо сама желаешь как можно больше времени проводить с Минхо. Может, всё не так просто? Может, ты хочешь проводить больше времени с его папочкой?
— Я не хочу ссориться. Всё, что ты говоришь – полный бред. Между нами с Чонгуком ничего нет и не будет.
— Тогда, думаю, ты найдешь внятное объяснение, какого хрена он вчера чуть не убил меня и утащил тебя с собой, — повышает тон, говорит жестко и сердито. — М?
— Потому что он... не хотел, чтобы...
— Чтобы что?
Ты сама всё прекрасно понимаешь.
— Ты ведь хотел утащить меня. Пьяную, — хмурится, откидывается на спинку скамейки, смотрит в небо и выдыхает пар. — Вчетвером?
— Можно подумать, ты сама этого не хотела. Не строй из себя недотрогу, когда тебе это удобно, — фыркает, и слышно, как он делает затяжку. — И ведь похер, что я там хотел с тобой сделать. Это не касалось Чонгука.
Хоть он и звучал уверенно, как самый настоящий собственник, не позволяющий никому касаться хотя бы пальцем того, что принадлежит ему, что-то в его голосе было не то.
Он боится его.
— Ты боишься его, — осознает и произносит так, будто она нашла разгадку на давно мучающий её вопрос. — Ты боишься Чонгука.
— Н-нет. С чего ты вообще взяла? — смеется и наверняка мотает головой.
— Вы не хотите, чтобы я к вам возвращалась, потому что... о, Боже, потому что вы знаете, что если Чонгук придет еще раз, то он вас убьет.
Тишина. И в трубке, и в голове.
Внезапно ощущает что-то странное, нечто, что позволяет ей расслабленно выдохнуть. Действительно, она как будто откопала сундучок, до которого сутками добиралась, выискивала среди остальной кучи песка, что маячил перед глазами.
— Не из-за этого.
— Тогда в чем причина? Вы не можете простить мне один вечер, не можете забыть об этом и просто принять меня обратно.
— Потому что... эй!
— Приветик, Хани, — мягкий, певчий голосок Сесиль совсем сбивает с толку, заставляя потерять нить разговора. — Я решила, что Дохен ничегошеньки не может нормально решить и сказать тебе. Поэтому, я решила взять инициативу.
— Сесиль, какого хрена? Ты не можешь всё объяснить ему?
Надежда, что Сесиль всё поймет, всё же, есть. Они ведь подружки, вдвоем ни вампиры, ни оборотни – обыкновенные люди, так что она должна встать на сторону Хани. К тому же, она сама недавно говорила, что у Чонгука вышла невероятной красоты фотосессия в журнале.
— М-м-м... а что конкретно надо ему объяснять? То, что ты охмурила богатенького вампирчика и теперь пользуешься им, чтобы всё было так, как захочешь ты?
Что за...?
Нет. Всё это, должно быть, чья-то очень плохая шутка. Всё это не может быть правдой.
Почему они так с ней разговаривают? Почему они ведут себя так, как будто Хани их предала? Как будто она плохая, а они хорошие? Почему?
Всё ведь совсем наоборот.
— Сесиль, ты ведь не серьезно...
— Я очень серьезно, — спокойно отвечает и вздыхает так, будто их беседа приносит ей сплошные мучения. — Мы все уже устали от того, что подстраиваемся под тебя, но случай с Чонгуком был последней каплей. Сколько раз ты выбирала какого-то сопляка, а не нас? Сколько раз ты лажала на сцене? Сколько раз ты придумывала отговорки, а? Ты даже ни разу не пыталась найти менеджера или инвесторов, не пыталась продвинуть нас в лейлбы. Знаешь, кто всем этим занимался?
Какое-то сраное дежавю. Очень неприятное дежавю.
Пытается глубже дышать, ведь голова болит всё больше и больше. Холодный, утренний воздух ничем не помогает.
— Я работала всегда для нас, для нашей группы.
— Мы так не считаем. Потому что вместо того, чтобы быть всегда с нами, ты была с этим малолетним сироткой. Да-да... как там его зовут? Минхо? Ты посвящала всю себя какому-то богатенькому отпрыску, у которого и так есть отец, есть дом и всё, что он пожелает, — Сесиль смеется, противно, не скрывает злорадства. — Как ты вообще могла выбирать его?
— Во-первых, перестань так называть его. Он не сиротка, и не отпрыск. Он маленький мальчик, у которого в жизни происходит какой-то пиздец.
— Теперь ты его защищаешь, — Сесиль хихикает, а затем тяжело вздыхает. — Хани-Хани, ты такая лицемерная.
— Я тебе уже говорила, да я вам сто раз говорила, что, да, Минхо тяжело, и я выбираю его, потому что я ему намного нужнее.
Осекается, хмурится и смотрит в одну точку перед собой. На высокий дуб, голый, с опавшими листьями.
Что только что она сказала?
— Не строй из себя жертву. Это твой выбор. Ты всегда выбираешь его! — обиженно, злобно, громко кричит Сесиль в трубку. — Мы провалили столько прослушиваний из-за тебя!
— Сесиль, тише, — на фоне слышится Дохен, но ему явно не позволяют забрать телефон обратно.
— Ты выбираешь долбанного молокососа, который ничего не приносит тебе, кроме денег! Ты выбираешь его папашу, богатого, успешного, который дарит тебе машины и следит, чтобы его нянечка, не дай Бог, не оказалась в дурных руках! — она сглатывает, и Хани могла бы остановить её, но она застыла. Она просто сидела и слушала. — Я уверена, что вы втроем только и делаете, что ноете о своих мертвых родственниках. Особенно, наверное, пацан подходит тебе прямо идеально. Нет мамочки ни у того, ни у другой.
— Заткнись, — внезапно шипит сквозь зубы и подрывается со скамейки, тяжело дыша. — Не смей так говорить.
— Я еще как посмею. Этот гаденышь забрал у нас тебя, и ничто не помешает мне ненавидеть его.
— Закрой свой рот, Сесиль, иначе я закрою его тебе таким образом, о котором ты даже не догадываешься.
Ветер поднялся. Мимо пролетело несколько выброшенных стаканчиков из-под кофе с верхушки мусорки. Волосы развивались, мешая, но Хани словно ничего не видела перед собой, кроме густого гнева.
Каждой клеточкой своего тела она будто бы пропускала через себя то, что хочет сделать с Сесиль прямо сейчас.
— А-а-а. Ты настолько привязалась к нему, да? — очередной смешок, только в этот раз она как будто издевается, как будто ей действительно смешно. — И чем же он так тебя к себе притянул, Хани?
— Ты не общалась с ним, ты его не знаешь, ты просто не представляешь, через что он проходит каждый день, так что лучше заткнись.
Она хочет тебя разозлить.
Она хочет сделать тебе больно.
— М-м. Раньше ты так не говорила. Скажи, а Чонгук тебе доплачивает за то, что ты ему отсасываешь по ночам? Ему наверное очень приятно трахать няню своего ребенка и представлять на твоем месте свою жену.
На какую-то долю секунды, Хани подумала, что время остановилось. Происходящее больше всего напоминало сон, нет... кошмар. Ужасающий, вечный, замкнутый, откуда нет выхода, как бы сильно она себя не щипала. Больше всего она ощущала тьму, неизвестную, туманную, но очень сильную и могучую, которая будто бы проникала в неё.
— Сесиль, — незнакомым, низким голосом говорит Хани, чувствуя на кончиках пальцев слабое покалывание. — Вы будете страдать без меня. Вам будет очень тяжело. Вы будете умолять звезды сжалиться над вами. Ваша жизнь превратится в ад.
— Х-Хани?
— Вам никто не поможет, к кому бы вы не обратились. Вас ждет наказание за всё, что вы сделали. Все. Вся ваша группа. Вы пожалеете о том, что родились на свет.
— Что происхо...?
Кладет трубку, не сразу замечая, что с её руками что-то не так. Тяжело дышит, хмурится, чувствует боль во всем теле и присаживается, чтобы прийти в себя. Закрывает глаза, облокачивается о спинку скамейки и прислушивается к звукам, что окружают её.
Шум ветра больше напоминает успокаивающие ноты, как будто он с ней разговаривает, поёт, касается кожи и легких, очищая. Гудки машин в городе, лай собаки, летающий шмель и... гром?
Как по щелчку пальца, Хани приходит в себя, резко втягивая в себя воздух, как будто её вытащили из воды, где она тонула. Кладет ладонь на грудь, где растекалась внезапная боль, словно она не могла удержать что-то, что хотело вырваться.
Нужно успокоиться, нужно всё проанализировать, нужно...
А это что за хрень?!
Поднимает перед собой руки, растопыривая пальцы, замечая, что от кончиков ногтей и до самой выпирающей косточки на кистях всё покрыто черной, густой краской. И чем дольше она смотрит, тем больше она начинает дрожать, а затем резко прячет ладони, прижимая курткой.
Нет. Всё это и вправду сон. Невозможно, невозможно!
Возможно.
— Нет-нет, это... нет, — мотает головой, а затем вздрагивает, ощущая несколько капель, что упали на нос и волосы. — Блять.
Бежит, куда глаза глядят, но не от дождя, а от самой себя.
Всё это бред. Всё это нереально. Всё не может оказаться правдой! Она просто очень разозлилась, она просто, наверное, вчера перепила, перекурила. Не выспалась! Похмелье всё еще ведь мучает, да и как это вообще возможно, черт возьми?!
Тяжело дышит, не хочет останавливаться, но ей приходится, потому что ноги болят, а легкие чуть ли не выпрыгивают из грудной клетки вместе с сердцем. Заходит в ближайшую арку, которая ведет во внутренний дворик, но решает остаться под навесом и просто привести дыхание в порядок. Упирается ладонями о коленки, но моментально прячет их обратно – черный не стерся.
Так. Так. Какой шанс того, что всё это ей просто кажется? Какой шанс того, что у неё просто разыгралось воображение?
И сигаретки рядом нет. Просто блеск, а не начало дня.
А заканчивался ли он вообще?
Глубокий вдох, глубокий выдох. Запах дождя, поздней осени, мокрых дорог, машин. Должно было светать, но из-за пасмурного неба не было видно практически ничего. Люди шли с зонтиками, некоторые бегали, прикрывшись газетой или сумкой.
На сегодня вообще передавали дождь?
— Мяу.
Оборачивается на звук. Из дворика к ней подходят трое котов: черный, рыжий и серый в полоску, как в рекламе. Они медленно принюхиваются к Хане, а затем начинают тереться о её ноги и... мурчать?
Она по-любому сходит с ума.
— Ладно-ладно, поглажу тебя, — вздыхает, присаживается на корточки и ладонью проходится между ушек рыжего, который довольно закрывает глаза и подставляется.
Удивительно, но кожа на руках начинает светлеть. Черный исчезает, словно смывается водой. Сама Хани тоже успокаивается, чувствует, как гнев и слабая паника исчезают, головная боль проходит, внутри всё возвращается в привычный ритм, и даже воздух начинает проникать под куртку и напоминать, что сейчас не тропическое лето.
— Мда, — ухмыляется, когда чешет подбородок черненького котика. — Везет вам. Живете, ни о чем не думаете, все вас любят.
— Мяу.
— Не надо соблазнять меня. Тетя Сонми уж точно не потерпит еще одно животное в своей квартире. Угадайте, кто первое, — смеется с собственной шутки, смотря на котиков, которые забавно наклоняют голову, будто бы пытаются понять. — Ладно-ладно. Подождите здесь, пойду куплю вам поесть.
Все трое послушно садятся, не следуют за Хани, пока та заходит в ближайший магазинчик, где кроме корма берет еще бутылочку воды и сигареты с зажигалкой. Высыпает каждому по порции у стеночки, закидывает пакетики в мусорный контейнер, который принадлежал местному дворику, и, закурив, наблюдает за тем, как животные радуются обеду.
Слишком много совпадений. Такого не бывает. Один раз, может, случайность, но вот два или три – закономерность. Не может ведь быть такое, что...
...самолет отменили из-за Хани.
Нет. Нет, всё это бред. Она не может быть ведьмой. Тетя Сонми бы точно ей сказала. Сказала же?
И почему внезапно так тихо в голове? Кажется, сейчас как раз тот момент, когда ей всё должны объяснить, но ничего не происходит. Как будто там все онемели резко.
А как же яркий луч с неба и надпись "Ты избранная!"? Разве так не бывает в жизни? Как вообще ведьма понимает, что она – ведьма? Она проходит инициацию? Посвящение?
Нет-нет, хватит на сегодня. У Хани было достаточно приключений, достаточно тем для рассуждения, и меньше всего она хочет признавать, что она может быть... ведьмой.
Докуривает, тушит бычок и не ленится заново пройтись к мусорному контейнеру, чтобы выкинуть окурок. Выпивает всю воду залпом, только сейчас ощущая, какая же жажда мучила её, и избавляется от пустой бутылки тем же способом. Затем, возвращается к котикам, которые уже довольно облизывались и вымывались после сытного завтрака.
Хани не замечает, как улыбается, наблюдая за ними, как дождь понемногу утихал вместе с молниями, как ветер перестал сносить всё на своём пути и вернулся в прежний, осенний ритм.
И куда ей теперь идти? Она натворила столько... ошибок.
Чонгук был прав. Чонгук хотел, как лучше, а она просто была дурой, слепой, тупой и вредной дурой, которой просто нужно было послушать, немного подумать и согласиться.
На ошибках учатся.
В душе всё еще гадко, как будто остались пятна, которые исчезнут лишь со временем. Говорить с тетей Сонми в таком состоянии не стоит – Хани всё еще на нервах, и она очень боится саму себя, ведь теперь у неё в руках есть необъяснимая сила. Насколько она опасна? Как её контролировать?
Сходи в мастерскую.
О, очнулся. Почему только сейчас?
Поговори с Юнги.
Зачем ей вообще Юнги?
Мастерская – единственное место, где ты можешь прийти в себя.
Тоже верно. Клуб отныне отпадает навсегда, дом Чонгука, скорее всего, тоже, а собственная комната Хани чревата наличием тети Сонми и кучей вопросов. Так что, стоит послушать голос. Может быть, теперь нужно чаще обращать на него внимание, не затыкать его и просто дать волю.
Всему своё время.
Пока едет в автобусе, вспоминает, какого это было – быть наедине с голосом. Куда он направлял её? Зачем? Почему? Он ведь сразу сказал, что Дохен – плохая идея, но Хани не слушалась, потому что ей хотелось свободы, хотелось, чтобы никто не указывал, чтобы в голове было тихо, чтобы она принимала решения, а не... кто-то или что-то.
Может, поэтому Чонгук так и разозлил её – он очень напоминал голос в её голове.
Автомастерская еще закрыта, но Юнги живет буквально этажом выше. Сейчас уже девять утра, он должен был проснуться, позавтракать. Скорее всего, у него есть планы, но Хани, которая стоит на пороге и думает, постучать или позвонить в дверь, точно их испортит.
— Я же сказал – мы не обслуживаем Чон Чонг... Хани?
Юнги был в темно-зеленом, длинном халате, и выглядел ни то мило, ни то смешно. Наверное, впервые Хани видит его в настолько домашнем наряде.
— Привет, босс, — она неловко улыбается, пока он рассматривает её, вообще не скрывая шока, что странно – Юнги обычно предпочитал не показывать эмоций. — Я знаю-знаю, что неожиданно и... в общем, что у Вас очень много вопросов.
— Это еще мягко сказано. Заходи, — он пропускает внутрь и закрывает дверь. — Выглядишь хреново, Хани.
— Да-да-да, — разувается, снимает куртку, которая была вся мокрой. — Я... ненадолго.
— Расскажешь или нет?
— Нет. Пока что, нет.
— Ладно, — тяжело вздыхает, поправляет халат и ведет в одну из комнат. — Места мало, но ты можешь поспать, отдохнуть.
— Большое-большое спасибо.
— Сколько тебе надо? День? Два?
— Всего лишь отоспаться, собраться с мыслями и... никому не звонить и не говорить, что я у Вас, — с мольбой в глазах смотрит на Юнги, который был недоволен общим состоянием Хани, но который пообещал, что расспрашивать пока не будет.
— Хорошо.
Ребята с мастерской часто рассказывали, что если у кого-то приключалась невероятной тяжести беда в жизни, то Юнги всегда готов был принять, но при условии, что им правда больше некуда идти. Однажды, Хёрим ограбили посреди улицы, и она пришла сюда, заплаканная, расстроенная, испуганная, потому что она знала, что босс ей уж точно поможет, чем сможет.
Но у Хани с Юнги были особенные отношения, учитывая, что он с ней возился, почти как родной старший брат, обучал всему, что знает, так еще и подарил свою старую машину. Они никогда не переходили черту, всегда держались на расстоянии начальник-работница, и никогда даже в голову не приходило, что у них может что-то быть, нет-нет-нет. Недопустимо и запрещено.
Поэтому он не потребовал объяснений, поэтому он просто принес чашку чая, кусочек пирога и оставил полотенце с халатом на стуле. Юнги похлопал Хани по плечу, пока та сидела на краю кровати, впервые ощущая умиротворение за долгое время.
— Я сегодня дома. Если что – буду на кухне.
— Спасибо большое, босс.
Комнатка очень маленькая – здесь с трудом поместятся трое, но есть кровать, есть окно, тумбочка, несколько фотографий с молодым Юнги и шкаф, где хранится всякая старая всячина.
Хани никогда тут не бывала, но наслышана от других, что здесь не одна душа нашла островок временного отдыха.
Скинув с себя одежду, выжимает её через окно, встряхивает и оставляет сушиться на стуле. Халат женский, наверное, какая-то дама часто тут бывает. Интересно, а она не против, что в её вещах ходит какая-то работница из мастерской?
Откопав в тумбочке зарядное для телефона, вставляет кабель и проверяет сообщения. Не удивляется Дохену, Сесиль, чату группы, но ничего не читает, а просто удаляется отовсюду и блокирует номера.
Палец зависает над перепиской с Чонгуком.
Ты должна извиниться.
Знает.
Ты должна написать ему.
И это тоже знает.
Ты должна поговорить с ним.
Не сегодня. Нет. Она еще не готова, ей надо отдохнуть. Хотя бы часиков шесть поспать. Чонгук подождет. Тем более, он явно не горит желанием писать ей или вообще интересоваться, жива ли она.
Хани понимает. Прекрасно его понимает, но разбираться с ним будет немного позже.
Ты нужна им.
Да, теперь она начинает вспоминать, почему же заткнула этот голос. Уж слишком назойливый и бесячий, несмотря на то, что даёт дельные советы.
______
Не забываем про плейлист в спотифае: https://open.spotify.com/playlist/3jeCp2LDScEHTsx8v7YyAk?si=a9c796dd9c974eef
ТГ-канал с визуализацией чатов/героев и новостями: https://t.me/+5yVVDxya0Pw4ZDAy
Если вы хотите прочитать главу на неделю раньше – подписывайтесь на мой патреон: https://www.patreon.com/teapurple