The Rhythm Of The Night

Выступление и вправду было невероятное. То ли из-за того, что перед сценой все выпили по стопке текилы, то ли из-за того, что у Хани было прекрасное настроение. Впервые за столько времени ей правда хотелось играть, хотелось делиться разрывными нотами гитары, покорять публику и создавать свой собственный поток музыки, от которого дрожали стены и кричали зрители.

Прожектора мигали, искусственный дым заполнял танцпол, крики и свист смешались с мелодией, и всё превращалось в слайд-шоу. Снимок проскакивал за снимком, и Хани не заметила, как она уже сидела за столом со своей группой, друзьями Дохена и выпивала.

Неожиданно весело и хорошо на душе, хоть и последние посещения клуба казались чем-то до невозможности мучительным. Как будто сама себя заставляла, уговаривала, требовала идти и играть, целовать и трахать Дохена, смеяться и болтать с Сесиль. Но сейчас всё отошло на второй план, по большей части благодаря алкоголю и сигаретам, которые Хани курила без конца и края.

— Любимая, принесешь нам еще пару коктейлей... а лучше вообще попроси бутылку вампирского Хеннеси, окей? — пьяно улыбается Дохен и целует в лоб.

— Всё, что попросишь, — хихикает и выходит со стола, шатаясь и почти падая.

Пробиваясь сквозь толпу, пытается закурить находу, несколько раз направляя огонь мимо сигареты. Периодически кивает в ритм музыки, который с тяжелого рока сменяется на дикое техно, чтобы держать публику в тонусе. Никаких медляков или попсы – здесь подобное осуждают.

— Эй, Вик, бутылку вампирского Хеннеси! — кричит сразу же, как подходит к барной стойке и, упираясь о неё, подпрыгивает.

— Сейчас будет!

— Боже, и это – няня моего сына?

Нет. Не-е-ет. Господи, не-е-е-е-ет!

Хани медленно опускается на ноги, с той же скоростью поворачивает голову и застывает с распахнутыми глазами, практически моментально трезвея.

Уж лучше бы это был голос в её голове, а не гребанный Чон Чонгук, который, к слову, совсем не был похож ни на домашнего Чонгука в спортивном костюме, ни на делового Чонгука в пиджачке и брюках, и даже на того сумасшедшего Чонгука, в порванной майке и грязных штанах.

Перед ней был абсолютно новый и незнакомый мистер Чон, в кожанке с надписью "Harley Davidson" на груди, в черной футболке, того же цвета порванных джинсах и берцах. На ладони блестели знакомые перстни и наручные часы, а еще от него веяло тем самым одеколоном.

Наверное, она просто перепила, и у неё уже галюны, причем конкретные, из-за чего сразу же протирает глаза и проверяет, исчез ли мираж.

Чонгук ухмыляется и закатывает глаза. Нет, это не мираж.

— Ну и ну, вот так встреча! — хихикает, машет рукой и облокачивается о барную стойку локтем, пытаясь вести себя максимально обычно. — Сколько лет, сколько зим.

— Ты еще и пьяная. Класс. Интересно, чему ты там моего сына учишь, — щурится и медленно потягивает какой-то напиток со своего стакана. Затем облизывается и окидывает Хани взглядом с головы до пят. — Мило.

Наверное, он имеет ввиду футболку с жутким принтом девушки из какой-то хоррор-манги, юбку в клетку выше колена, колготки в сеточку, плотные чулки и ботильоны на крупном каблуке с толстой платформой. Конечно же, всё черного цвета, а еще несколько кожаных ремешков, железных цепей, подвесок.

Что ж, её внешний вид уж точно можно объяснить.

— Это – сценический образ, — гордо отвечает, приподняв подбородок.

— Да? А пирсинг и татуировки?

Вот же ж черт. У неё еще есть курточка, которая осталась на диванчике. И почему она её не захватила?

— Ладно, — вздыхает, признавая поражение, и неловко поправляет волосы. — Ты меня раскусил. Но я могу всё объяснить! Я ни разу не курила перед Минхо, никогда ни к чему не призывала и...

— Хани, успокойся, — он неожиданно понимающе улыбается и жмет плечами. — Я тебе не отец, отчитывать не буду.

Где-то она уже такое слышала.

— Ну... да. Но ты мой работодатель, и я не соответствую многим требованиям.

— Объявление писал Намджун, а не я, — отвечает Чонгук. — Да и... мне нравится тату. Я так понимаю, она идет до плеча, шеи...

— ...по бедру и ниже. Да-а-а. Сама всё еще поражаюсь, как решилась на такое. Ну, а... ты что тут делаешь вообще? — скрещивает руки на груди и пытается сменить тему.

— У меня тут... должна была быть встреча. Но, видимо, сегодня не выйдет, — устало трет виски и протирает лицо ладонью.

— Встреча? Ничего, что здесь как-то... громко для деловых бесед? У нас, конечно, есть VIP-комнаты, но они используются в совершенно других целях, — кривится, пытаясь придумать, как вообще стоит объяснить Чонгуку истинное предназначение элитных помещений.

— У меня должна была быть вовсе не деловая беседа, — хорошо, что он даже значения не придал вышеупомянутому. — Мой друг обожает подобные заведения. Сказал, что здесь хороший звук, акустика и музыка.

— То есть..., — Хани нервно смеется и ставит руки то в боки, то опускает, то трет ладонями. — Ты видел наше выступление?

До сегодняшнего дня, она даже не задумывалась над тем, хочет ли она, чтобы Чонгук услышал её игру на гитаре. Да она и представить себе не могла, чтобы такой, как Чонгук, пришел бы в такое место, как их клуб. Он ведь не особо-то и популярный, скорее, аутентичный, известный только в узких кругах.

Но почему-то она ужас, как нервничает, что же скажет ей Чонгук. Ведь... что-то копошится внутри, что-то, что вовсе не похоже на голос, а на желание доказать, что она может лучше, что всё то, что он видел – это не она.

А кто, блин, тогда?!

— Мне понравилось, — кивает Чонгук и очень странно улыбается. Как будто он что-то не договаривает. — У тебя очень хорошо получается зацикливать на себе внимание. Да и видно, что ты уже очень давно играешь.

— А еще скучнее ты не мог ничего сказать? — фыркает, но чувствует облегчение. — Да ладно тебе, не притворяйся стариком. Знаю, что ты старик, но скажи честно. Я не обижусь, обещаю.

Вампир вздыхает, тяжко так, и с него моментально спадает маска вежливого и внимательного парня. Видно, что ему тоже было лишь слегка неловко, и что он вовсе не ожидал встретить тут Хани. Хоть у них и отношения, вроде как, на нейтральном уровне, можно даже сказать, дружеском, но факт того, что она няня его ребенка, а он ей платит, не позволяет говорить на чистоту всё, что в голове.

— Я не любитель подобного... да и... разве тебе тут нравится? — смотрит прямо в глаза, ничуть не издевается, а серьезно спрашивает. — Разве тебе в кайф играть вот это? Быть где-то сзади, незаметной? Хоть мы и мало знакомы, но мне всегда казалось, что ты больше любишь что-то вроде 10сс или Steve Miller Band. То есть, классический, арт-рок, а не... хм... та я даже Rammstein не могу поставить в сравнение, у них, всё же, есть свои приколы и особенности. Без обид, но я не видел в тебе того же восторга, как, например... когда ты банально подъезжаешь к нашему дому и слушаешь радио в машине. Просто слушаешь.

Чонгук действительно в этот раз включил настоящего себя, но вот только Хани не знала, как отвечать.

Совершенно.

Растерялась, и даже не сразу отреагировала, когда бармен наконец-то принес бутылку Хеннеси. Видимо, она совсем не ожидала, что Чонгук угадает хотя бы часть её плейлиста, что он обратит внимание на такие мелкие и обыкновенные вещи, как чертово радио в машине.

— Не знала, что ты еще и психолог, — слишком холодно отвечает Хани.

— Те пообещала не обижаться, помнишь? Да и ты попросила сказать правду. Я сказал, — говорит так же резко и твердо, как будто режет ножом, — может, я не прав, но... ох, я явно об этом пожалею, — он вздыхает, поудобнее усаживается, делает несколько глотков, как будто для храбрости, а затем кивает в сторону столика группы. — Тот вампир, вокалист, он твой... парень?

Пора закурить. Она ведь так и не закурила.

Ставит бутылку на барную стойку, поджигает сигарету и выпускает дым. То, что Чонгук наконец-то видит, как она курит, не скрывая, ни капельки не волнует. Волнует другое.

— Как ты, блин, понял вообще?

Чонгук совершенно спокойно жмет плечами, как будто здесь нет ничего удивительного.

— У меня было достаточно времени, чтобы понаблюдать за вами всеми.

— Ты в курсе, как крипово это звучит? — хмурится и делает одну из самых глубоких затяжек за сегодняшний вечер.

Почему она так нервничает?

— Да ладно тебе, — вновь закатывает глаза и локтями облокачивается о барную стойку, частично упираясь спиной. — Что мне еще надо было делать? Я уверен, что ты бы точно так же следила и за мной.

— Мне было бы достаточно открыть интернет.

Чонгук цыкает – не может найти аргумента.

— В любом случае... ты разве не чувствуешь ничего... такого, когда рядом с ним? — жестикулирует и смотрит в сторону Дохена.

— О чем ты вообще?

Хани не нравилось, к чему ведет Чонгук. Ей вообще не нравился разговор, её окутывал дискомфорт, жар, желание прекратить или заткнуть. Сигарета не помогала от слова совсем, и даже алкоголь, что кувыркался внутри, ничуть не облегчал ситуацию. Возможно наоборот – делал хуже.

Чонгук поворачивается к ней всем корпусом, смотрит прямо в глаза, уверенно, непробиваемо, как будто он и не боится, что скажет что-то не то, словно он знает, что говорит правильные вещи.

— Мы, вампиры, бываем теми еще ублюдками, и твой парень один из них.

Воу. Воу-воу-воу, что, черт возьми?

— Эм..., — хмурится и тушит бычок о ближайшую пепельницу, пытаясь понять, правильно ли она услышала то, что услышала. — Я, конечно, понимаю, что ты, типа, мой начальник и всё-такое, но давай ты не будешь лезть туда, куда не надо? — сталкивается с теплым бордовым, но сейчас он почему-то больше всего напоминает раздражающее пятно от вина на блузке.

— Да-а-а... знаешь, кто еще начинает беситься, настолько беситься, что не следит за своим языком? — выгибает бровь и почему-то не выглядит удивленным. — Человеческие девушки или парни, над которыми имеют власть вампиры.

Пора уже прекращать этот бред, но Хани не может.

Что, правда глаза мозолит?

Может, ты хоть его послушаешь?

— Ставлю сотку, что он обкусал тебя всю и на тебе места живого нет, — ухмыляется, но совсем не так, как нужно было бы. — Чем больше вампир кусает, тем больше привыкает к крови, соответственно, тем больше знает, как управлять человеком так, чтобы он слушался, — в нем всё еще горы уверенности, но во взгляде читается сожаление и почему-то вина. Он следит за реакцией Хани и готов к тому, что она может послать его.

И она бы послала, но язык не поворачивается. Наверное, он видит, что она злится, видит, как прежние беззаботность и веселье сменились злостью и напряженностью. Всё, что она пока что может сделать – взять бутылку с Хеннеси за горлышко и сдержать себя, чтобы не разбить её о голову Чонгука.

— Пожалуйста, Хани, — он внезапно встает с барного стула и подходит к ней достаточно близко, чтобы можно было увидеть белоснежность его выпирающих клыков. — Послушай меня, — аккуратно берет её за руку, понимая и наверняка чувствуя враждебность со стороны няни. — Я бы не говорил всего этого просто так. Я всё это знаю и... и, как я и говорил, я хочу тебе помочь.

Хани не понимает, что чувствует, но что-то противное и липкое. Смотрит на ладонь Чонгука, чувствуя привычный, вампирский холод, который должен был бы её остудить, но всё происходит совсем не так, как нужно.

Вырывается и понимает, что вот теперь алкоголь начал действовать, ведь никотин очень быстро заполнил легкие и поступил в кровь. Да, она злилась, да, ей было до невозможности обидно слушать Чонгука, понимать, что он, возможно, прав. Хани одолела странная, неприятная волна обиды.

Но ведь ты и так это не отрицала. Что же случилось?

— Хватит строить из себя супер хорошего и доброго вампира, — практически шипит через стиснутые зубы и делает шаг назад. — Ты вообще не хотел видеть меня в своем доме, чуть не убил при первой встрече! А теперь, внезапно, начинаешь учить меня жизни?

— Хани...

— Нет. Чонгук, вернись, пожалуйста, в то время, когда наше общение сводилось до "здравствуйте" и "до свидания". Тогда было намного лучше.

Что ты делаешь?!

Хани разворачивается, не дожидавшись ответа, и как можно быстрее пробивается сквозь толпу, находу открывая бутылку. Человеческий алкоголь не действует ни на оборотня, ни на вампира, но вот их напитки достаточно крепки, чтобы людей унесло с трех глотков.

Вернись! Остановись! Нет!

Глотает и глотает, заглушает, уничтожает, заливает. Как можно больше, как можно крепче, чтобы больше никто не смел лезть в её жизнь, никто. Только Хани знает, что делает, только она может правильно выбрать, как поступить, как исправить всё.

Чонгук ничего не знает о её прошлом. Он просто не представляет, что это такое – не иметь и не знать собственных родителей, жить на попечении у чужой женщины-вампирши, большую часть ощущать поддержку разве что от голоса внутри. Он не знает, что это такое, когда кто-то проявляет настоящую любовь, когда кто-то показывает тебе, что можно жить по-другому, что можно быть нормальной в обычном кругу, что можно... можно столько всего, и не нужен никто, кроме самой Хани.

— Тише-тише, милая, ты чего так вцепилась? — смеется Дохен и забирает бутылку, но затем сам же делает добрых четыре глотка и мычит от удовольствия. — Лучше быть не может просто.

Вернись!

Хани хмурится. Перед глазами всё шатается, внутри всё горит, словно она проглотила жидкую лаву. Пальцы тянутся за сигаретами, она всё еще злится, всё еще испытывает гадкое чувство, больше всего напоминающее проигрыш. Музыка делает только хуже, сердце будто бы пытается биться в ритм, и снимки, ранее напоминающее слайд-шоу, теперь превращаются в кадры из низкокачественного кино.

— ...столько выпить...

— ...давай с рота в рот...

— ...с Сесиль. Давай...

— ...держи сигаретку, крошка...

— ...я не хочу...

— ...с моими друзьями в випке...

— ...тебе понравится...

— ...

— Она. Никуда. Не пойдет.

Один единственный голос заставляет Хани опомнится и прийти в себя. Несмотря на громкость музыки, разговоров, смеха и её собственных мыслей, голос Чонгука звучит, как щебетание птиц в раннее утро, что мягко и плавно пробуждает.

— Что ты... ты, что... ты Чон Чонгук?!

— Да, представь себе, утырок. Я – Чон Чонгук, а ты – идиот, который позорит вампиров, — он дергает Хани за руку, заводит себе за спину, но у неё слишком сильно плывет перед глазами, а ноги заплетаются, поэтому приходится облокотиться о самого Чонгука.

— Что за хрень? — слышится Дохен, который встает напротив и скрещивает руки на груди. Он смотрится немного ниже и меньше Чонгука, и Хани не видит, но... ощущает страх. Она чувствует ужасный страх от Дохена и всех его дружков. — Я знаю, что она, типа, сидит с твоим пацаном и всё такое... ну и что ты – это ты, но... она моя девушка.

— Я не позволю тебе так обращаться с ней. Если она твоя девушка, то какого хуя ты решил поделить её на троих? — злость Чонгука схожа с той, что и в первый день их знакомства.

Почему Хани улыбается? Так смешно почему-то и так... приятно облокачиваться о широкую спину, холодную и восхитительно пахнущую. На неё, наверное, совсем никто внимания не обращает.

— Тебе еще раз сказать? Она – моя девушка. Что хочу, то и делаю, — хихикает в своей любимой манере. Слышно, что его подхватывают дружки, стоят рядом и показывают, что Чонгук, вообще-то, один, а их четверо.

Интересно, куда пропали Сесиль и близнецы? Да и никому не интересно, вообще. Может, стоит кого-то позвать?

Сиди тихо и не высовывайся.

Ладно-ладно, как скажете.

— Да? — ухмыляется Чонгук и делает шаг вперед, из-за чего Хани чуть не падает, но в последний момент успевает ухватиться за края кожанки и налететь носом в его же спину – как будто со столбом столкнулась, ну честно слово. Больно, вообще-то. — Ты уверен, что ты можешь делать всё, что захочешь?

Может, ей показалось, или голос Чонгука стал на несколько тонов ниже и приобрел как будто бы эхо? Может, это всё акустика, о которой он говорил? Музыка? Люди? Алкоголь?

Дохен и дружки затихли, а их страх усилился настолько, что у Хани по спине пошли мурашки, такие, что ей стало не по себе.

Не сдержав любопытства, она выглядывает, замечая, что Дохен побледнел еще сильнее, а его друзья-вампиры практически слились в одно белое пятно, настолько они испугались. Всё было чертовски забавным для Хани, поэтому она захихикала, но случайно посмотрела в зеркальные стены за спиной у ребят.

У Чонгука были кроваво-красные глаза.

Лучше спрятаться от этого взгляда. Возможно, место у него же за спиной не очень-то и надежное, но так хотя бы не видно ни глаз, ни Дохена с его невероятно смешным выражением лица, а также... здесь очень приятно и она бы правда уснула стоя, просто облокотившись о Чонгука.

— Мы... я...

— Мы уходим.

— Куда?! — кричит Хани, когда её хватают за руку. — Блин, ну... ну Чонгук! Куда ты меня тащишь?!

— Подальше отсюда. И чтобы больше ты сюда не приходила, ясно? — резко разворачивается, но в этот раз Хани успела остановиться, чему улыбнулась и гордо подняла подбородок, сбивая с толку Чонгука. — Ты... настолько пьяная?

— Я просто ахринеть, какая бухая, — смеется и хлопает свободной рукой культурно шокированного вампира по плечу. — Только... только Минхо не рассказывай.

Он закатывает глаза, но затем начинает хихикать.

— Ну, да. А Намджуну?

— И Намджуну.

— Тете Сонми?

— Не желательно... я думаю, да. Да она же убьет меня, если узнает, что я напилась прямо перед лицом её... то есть, своего... то есть нашего начальника, — мотает головой, показывая, что Чонгук предлагает плохие идеи. — Вот тебе бы понравилось, если бы я напилась?

Чонгук прыскает куда-то в сторону, хохочет, и теперь можно хотя бы увидеть, а не только услышать, как он смеется, по-настоящему смеется. Так мило и красиво, он буквально превращается в ребенка на пару секунд.

Чувствуешь?

— Хани... ты и так пьяная, — он всё еще смеется, а Хани всё еще пялится.

— Хм... ты очень похож на этого, как его..., — она пытается щелкнуть пальцами, но у неё очень плохо получается. — На кролика! Да! Когда смеешься.

— Да? — он ухмыляется и выгибает бровь. — Ты не первая, кто так говорит.

— Я и не удивлена, — ухмыляется и гордо выпрямляется. Конечно! Она ведь, в отличие от многих других, очень умная и чувствительная.

Причем здесь вообще чувствительная?

— Странно, что ты мало смеешься. Ты не похожа на грустную девочку, — говорит Чонгук и параллельно продолжает путь дальше.

— Жизнь у меня такая... грустная. И ты не достоин видеть меня веселую. Всё! Я буду серьезной, — кивает и натягивает практически каменное выражение лица, и Чонгук, даже не обернувшись и не посмотрев, всё равно смеется и прикрывается ладонью. Для приличия, мог бы хотя бы оценить актерские таланты Хани!

— Да-да-да, — он берет её за ладонь так, как обычно она берет за ручку Минхо, и ведет в сторону выхода. — Я уже вызвал одного из своих водителей.

— Та я сама могу вести! Ты, что, думаешь, что я не могу?!

— Ну уж нет, — они останавливаются уже на улице, и он угрожает ей указательным пальцем, как и своему сыну. — Ты не будешь водить пьяной. И не говори мне, что у тебя уже бывал такой опыт.

— Не помню, — широко улыбается и смеется. Чонгук такой смешной, когда становится серьёзным. — Наверное... нет? Но я водила пару раз, когда Дохен высасывал из меня просто дохренище крови. Изи.

Чонгук вздыхает, сжимает пальцами переносицу и хмурится. Такое ощущение, что Хани приносит ему одни лишь проблемы. Ну так мог бы и не забирать её с клуба тогда.

В чем его проблема вообще?

В чем твоя проблема?

Да заткнись ты, не с тобой разговаривают.

— Как ты... как... ладно, уже неважно, — на его лице невообразимая усталость, легкая растерянность и щепотка злости. Когда Хани закрывает глаза, она видит то, что вырывается из Чонгука, и может распознать каждую эмоцию, которая выворачивается, светит или же меняется в размерах. — Садись, — он открывает заднюю дверь знакомой Ауди и залазит следом. — Ко мне домой, — говорит водителю, который просто кивает и выруливает на дорогу. У него в ушах были наушники, и он даже не посмотрел на нового пассажира через стекло заднего вида, а ведь Чонгук мог привести и какую-то проститутку.

Так. Стоп. Куда он сказал они едут?

— Погоди-ка. Почему мы едем к тебе домой?

— Ты видела, в каком ты состоянии вообще? — фыркает и указывает ладошкой на Хани. — Ты еле на ногах стоишь, дурочка.

— Ой, та у меня выходной завтра, имею право... хоть туалет обрыгаю! И я не дурочка! — скрещивает руки на груди и закидывает ногу на ногу. — От дурака слышу, — лезет в карман куртки (когда она вообще успела её надеть?) за сигаретами, но Чонгук хватает за кисть и мотает головой.

— У меня в салоне не курить.

— У меня в салоне не кулить.

— Ты только что меня перекривляла? — он щурится, внимательно смотрит на Хани, которая опять смеется.

— Ты бы видел своё лицо. И почему Минхо тебя боится?

Чонгук хмурится, отпускает руку Хани и выпрямляется, внимательно смотря на неё. Он зависает, как будто она сказала что-то невероятно шокирующее, но сейчас ей не особо важно, что там чувствует Чонгук – она наконец-то может закурить.

Ха, только вот пачка пустая. Ну что за невезение?

— В смысле боится?

— Ну.... Блин, Чонгук, прикинь, к тебе такой приходит высокий вампир, твой, кстати, отец и такой: "ТЫ ДОЛЖЕН ТО, ТО, ТО!" — она с удивительной точностью пародирует Чонгука, даже под его голос подстраивается, и тыкает в него указательным пальцем, но он почему-то не смеется с её сценки. — И ты такой: "Блин, я ничтожество. Мой папа очень страшный". Блин, да Минхо там наверное успел трижды побледнеть, когда ты напал на меня. Ну ты вообще помнишь это? Бильбо Беггинс из Властелина Колец!

Чонгук внезапно выглядит очень печальным, подавленным. Хани уже видела это выражение лица – вина, огромная вина, которая служит тяжелым грузом, что давит не только на плечи, но и на всё тело, душу. Он сглатывает, облизывает губы, хмурится и отворачивается к окну, наблюдая за мелькающими огнями.

Блин, наверное, не надо было рассказывать ему. Лучше бы просто молча сидела.

Хорошо, что ты это понимаешь.

И что теперь делать?

Помоги ему.

Ты нужна ему.

Да нет, бред какой-то. Как она ему вообще поможет? Хани не психолог, Хани чертовски пьяная, накуренная, её начинает тошнить, а еще ей до ужаса хочется пить. И вот как?

Поговори с ним.

Хоть она и не считает, что это лучшая идея, но всё равно решает лечь на Чонгука, который моментально застывает и не двигается. Поудобнее устраивается у того на коленках, чувствуя затылком, что его ноги не такие уж и твердые, как кажется с первого взгляда – очень приятные, мягкие, вполне себе сойдет за подушку.

— Ты что вообще творишь...?

— Знаешь, Минхо очень любит тебя, и я уже тебе это говорила, так что хватит строить из себя вот это вот, что ты строишь, — кривится и скрещивает руки на груди. — Вот я понимаю, что ты просто... ну... боишься его разбаловать, да? Можешь не отвечать – я и так всё знаю. Так вот! После того вечера, ну... когда ты с нами фильмец глянул, то он прямо... ну... мне кажется, он стал как-то больше улыбаться, что ли?

Чонгук смотрит на неё, подперев голову рукой, и ухмыляется. Прежняя напряженность спадает, в машине исчезает то, что начинало давить не только на старшего Чона, но и на саму Хани. Всё-таки, да... она уж очень хорошо чувствует его и знает откуда-то, как сделать так, чтобы ему полегчало.

— И ты еще спрашиваешь, почему я хочу помочь тебе?

— Э-э-э.... Это не то, к чему я вела. Давай сначала, — Хани прочищает горло и поднимает руки, жестикулируя. — Минхо очень любит тебя, и я уже тебе это гово...

— Я понял-понял, — он смеется и берет её за ладошки, чтобы опустить – ему явно не приносили удовольствия мельтешащие конечности перед глазами. — Ты не поняла, почему я это сказал.

Хани хмурится, чуть ли не гипнотизирует Чонгука, пытаясь узнать ответ, но он опять улыбается и хохочет.

— Да-а-а... очень смешно.

— Но ты ведь смешная.

— Я не смешная!

— А еще, ты очень хорошо меня сыграла, — ухмыляется и взгляда не может оторвать от Хани, которая довольно улыбается, словно котик, которого погладили по голове.

— Да-да, я и не такое умею, — в ответ очередной смешок.

— И что же ты еще умеешь, м?

— Ты любишь мюзиклы?

Чонгук хмурится, не понимая, к чему вопрос, но медленно кивает.

— И какие мюзиклы тебе нравятся? — он наклоняет голову, с интересом спрашивая.

— "Бриолин", "Чикаго", "Лак для волос", "Плакса"...

— "Бриолин" я раз десять пересматривал, — щелкает пальцами Чонгук, но Хани дарит ему полный недовольства взгляд.

— Не перебивай.

— Да-да-да, продолжай, — усмехается и кивает.

— "Лалаленд", "Тик, Тик... Бум!", "Мамамия". Ну, в общем, ты меня понял. Так вот! Моя мечта – прорваться на большую сцену, знаешь, типа... ну... учавствовать в подобных проектах, петь на сцене, играть на сцене и... блин! Я всегда хотела быть Марией Магдалиной из рок-оперы "Иисус Христос супер-звезда". Что? Я опять смешная, да? — вздыхает и скрещивает руки на груди, только сейчас замечая, что Чонгук так и не убрал своей ладони с её. — Я тебе тут... блин... я тебе мечту свою рассказываю, а ты...

— Нет-нет-нет! Ты не смешная, ты... забавная, — он улыбался, мотал головой и посмотрел в окно так, словно пытался найти там что-то, что поможет ему успокоиться, но он всё равно вернул взгляд к Хани. — Я не знал, что ты настолько любишь музыку.

— Шутишь?! — она аж встает, но машина поворачивает, и её ведет в сторону, из-за чего она ударяется головой о спинку водительского сидения. — Ауч. Неприятно...

— Осторожнее, Боже. Да за тобой надо присматривать еще больше, чем за Минхо, — Чонгук тяжело вздыхает, кладет ладонь прямо на место удара и укладывает Хани обратно к себе на колени. — Сильно больно?

— Шишка, наверное, будет, — хмурится, кривится и касается пальцами холодной руки Чонгука. — Блин, вам вампирам хорошо. Всё ваше тело – один сплошной компресс.

Он фыркает и начинает аккуратно массажировать место ушиба. Голова слегка кружилась из-за удара, но у Хани перед глазами и до этого всё плыло и качалось, словно она плывет на корабле.

— И почему тогда ты играла в клубе, раз у тебя настолько... отличается цель от обыкновенного выступления с гитарой в какой-то там рок-группе?

Пришел черед Хани тяжело и глубоко вздыхать. Сейчас не очень-то и хочется думать над ответом, да и вообще возвращаться мыслями туда, в клуб. В ушах звенит вовсе не игра на гитаре, а слова Чонгука...

— Ты думаешь, мне правда не стоит там выступать? — не смотрит в тепло-бордовые глаза, но наблюдает за огнями ночного города, что мелькают за окном машины.

— Я уверен. У тебя там нет будущего, тебя там никто не любит, ты им нужна только для..., — Чонгук сжимает челюсти, закусывает щеку и возвращает взгляд обратно на мелькающие пейзажи. — Просто не возвращайся туда.

Он хмурится, злится, и не убирает ладони из-под головы Хани. Он всё еще охлаждает место удара, периодически сжимая спутанные волосы, и даже не подозревает, что посылает уйму энергии, такой энергии, которую она прежде не ощущала.

Чонгук даже не подозревает, что источает не только гнев, но и боль, вину, горе, печаль и сожаление. Да, его сердце не бьется, но почему тогда слышно, что происходит внутри него? Внутри его души?

Чувствуешь?

Хани отводит взгляд, замечает знакомые улицы.

Чувствует. Чувствует теплоту, уют. Чувствует, что не хочет вставать с мягких коленок Чонгука, что не хочет лишаться его прохладных прикосновений, чувствует, что никогда еще ей не было так хорошо с кем-то.

Чувствует связь. Связь, название которой не придумаешь, но... ни сексуального влечения, ни желания поцеловать или впасть в объятия, желание просто... быть рядом с Чонгуком. Будто они насыщаются друг другом.

Такое облегчение, когда признаешься себе в очевидном.

Они почти уже приехали, и Хани понимает, что тошнота понемногу начинает подступать, прежняя беззаботность сменяется невероятными мучениями, перед глазами всё еще вращается не в ту сторону, в какую надо бы, да и...

— Эй, не спать.

— Чонгук, — стонет и поднимает наверняка не очень добрый взгляд на вампира, который моментально понимает, что что-то не так. — Меня сейчас вырвет.

— Только не на меня, не в машине, не на газоне, не на дорожке... потерпи до туалета.

— Но мне так...

— Терпи, Хани.

Он помогает ей выйти, хочет взять на руки, но Хани тут же мотает головой: еще больше будет тошнить, поэтому он просто приобнимает её за талию и ведет в дом. Вообще, всё опять превратилось в быстротечное кино из смазанных кадров.

Чонгук помогает Хани снять обувь. Он ведет её в ближайшую ванную, говоря что-то о терпении. Держит ей волосы, пока она бесстыдно блюет, кашляет, краснеет и задыхается из-за рвоты. Помогает умыться, акцентируя своё внимание на том, как же от Хани воняет. Усаживает спиной к ванне, чтобы помыть волосы, периодически массажируя голову и всё еще ругаясь, что от Хани чертовски сильно воняет. Он вытирает её полотенцем, затем пихает в руки какую-то одежду и требует переодеться, но только осторожно, потому что он выйдет на пять минут, и только пусть попробует разбить себе голову о раковину. Он заходит обратно и, заметив, что Хани застряла в футболке, очень громко вздыхает. Так громко, что его пьяный гость начинает хихикать.

— Ты даже одеться не можешь нормально, что вы там вообще пили?

— Хеннеси, — гогочет, словно гиена, а затем смотрит на очень светлого Чонгука после той тьмы, в которой она была, казалось, вечность. — Вампирский.

— Уф..., — он кривится и машет перед собой ладонью. — Воняет от тебя знатно. На, почисть зубы. Пожалуйста, только нормально почисть.

— Воняет-воняет, можно подумать, от тебя пахнет цветочками, — бурчит себе под нос, но, всё же, прикладывает новую, зубную щетку уже с горошинкой пасты к своим зубам и начинает лениво водить, смотря на себя в зеркало.

Нихера не может разобрать. Что на ней надето? Что у неё на голове? Что там Чонгук делает на заднем плане? Убирает, что ли? Стирку ставит?

— Ты первый раз в жизни зубы чистишь? — вздыхает и ставит руки в боки, с раздражением наблюдая за Хани через отражение.

В ответ бурчит возмущения с полным ртом зубной пасты, на что Чонгук смеется и мотает головой.

— Говорю, что... это... не впервые, конечно.

— Я так и понял. Вся твоя одежда в стирке. Как раз всё черное, — ухмыляется и выходит из ванной вместе с чистой Хани. — Я тебе подготовил водичку, таблетки и...

— Боже, Чонгук, — хмурится, схватившись рукой за голову – всё еще болела, как и живот, который выворачивало. — Откуда ты всё это знаешь? У вампиров же нет... похмелья, счастливые вы сукины дети.

— Лиа иногда любила выпить, так что... эй-эй-эй! Ты чего? — он подскакивает к Хани и придерживает за плечи, помогая устоять на ногах.

— Да что-то... ох, так что-то неважно...

— В следующий раз никакого вампирского алкоголя, поняла? — сурово смотрит в глаза, так, словно она не выглядит, как ужасно пьяная, обкуренная и только что рыгающая девушка. — У тебя вообще тормозов нет.

— Вообще-то... есть, — гордо поднимает подбородок, на что Чонгук цыкает и даже рычит. — Ой, можно подумать, у тебя есть тормоза. Тебе напомнить, как...

— Идем. Тебе надо выпить таблетки и лечь, поспать, — тут же прерывает, прекрасно зная продолжение.

— Блин, стой! — она резко останавливается и хватает Чонгука за футболку, на что он округляет глаза и в ступоре пялится на испуганную Хани. — А Минхо ведь может услышать, — шепчет и смотрит в сторону лестницы. — Надо быть тише.

— Он у бабушки с дедушкой, — вздыхает Чонгук и аккуратно берет Хани за ладони, чтобы убрать со своих плеч. — Мы одни дома.

— Мы одни дома...

— Не начинай, я тебя умоляю, — практически стонет из-за того, как Хани внезапно прищурилась и с подозрением посмотрела на Чонгука. — Я тебя не трону. Всё? Идем, выпьешь водички, таблеточку и ляжешь спать.

— А с чего ты вообще взял, что я подумала... ну... об этом?

— Водичка и таблеточка.

— Извращенец.

Он закрывает глаза, явно считает до десяти, и потом молча тащит Хани на кухню, где указывает на подготовленное лекарство. Затем залазит в холодильник, берет пакетик с кровью и куда-то уходит, оставляя её наедине.

Уже и пошутить нельзя. Зануда.

Садится на стульчик, где обычно сидит, если они с Минхо вместе обедают, и быстренько выпивает предоставленную пилюлю. Вода настолько вкусная и сладкая, что хочется еще, поэтому она медленно, аккуратно, чтобы не грохнуться и не разбить нос о дорогую плитку, подходит к фильтру и открывает краник, чтобы налить себе еще.

По телу пробегает холод – скорее всего, её начинает морозить. Осматривает себя, только сейчас различая мужскую футболку, которая явно принадлежала Чонгуку, какие-то штаны, тоже мужские, и тапочки с пушистыми пандами. Странно. Вроде, до этого она ходила просто в белых.

Голова начинает кружиться еще больше, поэтому Хани решает вернуться на свой стульчик и вообще не двигаться. Опирается лбом о ладонь, глубоко вздыхает и смотрит за окно, где была глубокая ночь, периодически делая маленькие глотки.

Хм. То есть, они действительно одни дома, но Чонгук ведет себя так, как будто перед ним вовсе не пьяная в зюзю девушка, так еще и няня его сына. Он ведет себя, как...

— Всё выпила?

Появляется в почти такой же черной футболке, какая висела и на Хани, в домашних штанах и носках. Пальцы пустые: никаких перстней или колец, даже часы снял. Татуировки не так сильно бросаются в глаза, как пушистые волосы или заботливый взгляд.

— Да.

— Я поставлю возле кровати воду и тазик, на всякий случай. Я не хочу потом чистить свою кровать от твоей блевотины.

— Стоп, — очень сложно соображать, а Чонгук говорит так быстро (не быстро), что Хани попросту не поспевает. — А ты где будешь спать?

— Ты забыла, что я вампир, да? — ухмыляется и берет за руку, чтобы помочь дойти до спальни. — Я могу и не спать.

— Да кому ты пиздишь, посмотри на свои синяки под глазами.

— Это всё освещение.

— А еще работа, которая не позволяет тебе отдохнуть, — хмурится и хочет скрестить руки на груди, но её так шатает, что она решает просто идти рядом с Чонгуком.

— У меня нет выбора, — он тяжело вздыхает и трет пальцами глаза. — У меня сейчас важные совещания, нужно всё решить, и... в общем, у меня очень много дел, и я не могу их бросить просто из-за того, что устал.

— Из-за Минхо тоже не можешь?

Он не отвечает, сжимает челюсти и просто идет дальше.

Хани видела спальню Чонгука, но лишь издалека. Внутри никогда не была, ведь Минхо особо не любил сюда заходить, да и не хотелось производить впечатление чересчур любопытной и назойливой няни.

Здесь было так же пусто, как и во всем доме. Двуспальная кровать, белый бол, светло-бежевая мебель и черные шторы. Комната была впечатляющих размеров, как для одного вампира, но Хани перестала удивляться подобной роскоши давным-давно.

— Спишь здесь, и никаких возражений, — практически приказывает Чонгук и усаживает на кровать. — Завтра я рано ухожу, ключи у тебя есть, так что можешь уехать тогда, когда тебе удобно.

— Угу.

— Что такое? Тебе опять плохо? Тазик? — он тут же пододвигает ногой красное ведро, но Хани мотает головой, а затем трет ладонью лоб.

— Твоё чудо-лекарство не помогает.

— А ты что хотела? — ухмыляется и ставит руки в боки. — Веселиться, бухать, курить, а потом прийти в себя с помощью одной единственной таблетки?

— А так можно было?

Чонгук издает слабый смешок и закатывает глаза. Хоть он и был уставший, но ему словно приносило удовольствие общение с пьяной Хани. Может, не только с пьяной.

— Намджун говорил, что ты ему очень напоминаешь меня самого. Теперь я понимаю почему.

— Ты тоже рыгал, как не в себя?

— Нет, дурочка, — фыркает и закрывает шторы как можно плотнее.

— Тогда... м-м... Боже, как сложно думать.

— А ты не думай, — он подходит и просто дает щелбан в лоб, который отдает чуть ли не звоном церковных колоколов в голове.

— Ау!!!

— Ложись давай, неугомонное, — на его лице всё еще призрачная улыбка, когда он помогает улечься.

Он укрывает её, проверяет, чтобы с подушкой всё было в порядке, чтобы Хани не разбила себе вдруг голову об угол тумбочки.

С такого расстояния можно было рассмотреть Чонгука намного ближе. Никогда особо не засматривалась на него. Зачем? Да, он красивый, да, он вампир, да, от него всегда приятно пахнет, кроме того самого раза, но что-то останавливало.

У него очень густые волосы, есть шрам на щеке, несколько родинок и...

— У тебя такие клыки длинные, — не стесняется и начинает лезть большими пальцами в рот к, мягко сказать, ахуевшему Чонгуку, который застыл, нахмурился и смотрел на Хани, которая управляла его челюстями так, будто была местным дантистом. — И такие белые! И острые. Ого, у тебя даже есть нижние...

Пальцы намокли из-за чужих слюней, но Хани было абсолютно все равно. Почему-то зубы Чонгука вызывали куда больше интереса и внимания, чем сам Чонгук, который всё еще двинуться не мог и подставлялся, а ведь мог просто взять и откусить ей руку.

— Перестань, — он хватает её за ладони и убирает от своего лица. — Я голодный, Хани.

— Ну так покушай.

Интересно, как часто он вот так глубоко вздыхает? Наверное, чаще всего, когда они вдвоем видятся.

— Я вампир. Ты забыла?

— Не забыла, конечно.

— Ну так что вампиры кушают? Не тупи...

Ах, так вот он о чем.

— У меня в крови просто куча вредных веществ, и она не такая питательная, как ты думаешь, — жмет плечами, как ни в чем не бывало, пока Чонгук начинает понемногу сходить с ума из-за пьяной гостьи.

— Успокойся и спи, — он отпускает её, еще раз проверяет одеяло, пытается сделать так, чтобы Хани было максимально уютно и тепло, пока она ловит себя за тем, что по-настоящему любуется Чонгуком.

— А ты?

— Я буду на диване, чтобы ты меня случайно ночью не обрыгала, — он довольно ухмыляется, а затем и вовсе как-то по-маньячески улыбается, показывая клыки, что вызывает лишь легкий ужас. — Угадай, чем я буду тебя теперь подкалывать. М? Вонючка?

— Я не вонючка, — стонет из-за обиды и вселенской несправедливости. — Ну всё это нечестно.

— Да-да-да, — Чонгук настолько в восторге, что начинает смеяться, наблюдая за мучениями на лице у Хани. — А знаешь что? Я еще это и Минхо расскажу.

— Не-е-е-е-е-т!

— Спокойной ночи, Хани, — он хихикает и заново дает щелбан, но в этот раз намного легче и нежнее, а затем и вовсе исчезает из комнаты, закрывая дверь.

Да уж. Веселуха. Противный он, всё-таки, хоть и отчасти милый.

На самом деле, она очень удивлена, что он не бросил её в клубе или не отвез домой, а полностью взял на себя ответственность, так еще и возился с ней, как...

Хани глубоко вздыхает, ощущая запах Чонгука на подушках и простынях. Шампунь? Одеколон? Успокаивает. Тошнота и головная боль понемногу уходят.

Смотрит в потолок, сглатывает, облизывает губы и закусывает нижнюю.

Отец. Чонгук ведет себя, как отец, и Хани не знает, что конкретно она думает об этом, что чувствует и что хотелось бы чувствовать. Он ведет себя, как отец, потому что он им и является. Всё это... странно, но так приятно.

Сердце бьется в совершенно незнакомом ритме с самого клуба, и причиной может быть только Чонгук.

Уютный, близкий, заботливый Чонгук, который никогда не бросит. Не потому что, он ведет себя, как отец, а потому что между ними есть странная связь, которую никак не прощупать.

Чувствуешь?

Да. Хани чувствует.

И засыпает с ощущением призрачных объятий, которых в реальности, к сожалению, нет.