Миры Уммы

Глава 3. Денис

Сквозь окно я смотрел на обычный для для пустынной местности пейзаж. Каменные глыбы, пыль, иссушенные веками горы и величественный каньон - все это виделось мне как через мутное стекло. Как-будто за ночь я потерял половину роговицы, и, проснувшись, стал видеть все очень расплывчато, все вокруг плавало в геле. 
Я вышел из машины, затекшее после сна в неудобной позе тело ныло. Я протер глаза, но гель вокруг меня не исчезал. Я прошелся метров тридцать по дорожке, вернулся к машине, размял широкими махами плечи, попрыгал. Кровь побежала по моим окоченевшим конечностям, но это никак не меняло визуальное восприятие. Вокруг было пусто и нелюдимо, как-будто выжженное и ненастоящее. Меня накрыло странное ощущение, что рассматриваешь спутниковые фото Луны через цветное бутылочное стекло.
“Странный туман, нужно просто выехать из него,” - подумал я. Сел в машину, завел двигатель и поднимая пыль с дороги, газанул в сторону ближайшего поселка, Мицпе Рамона. 
Я не смотрел на часы, но по ощущениям было около шести или семи утра. Люди в поселке только начинали суетиться: кто-то шел по тротуарам в своем направлении, свесив голову, и досматривая свой утренний сон. Мужчина на заправке придерживал шланг, облокотившись на свою машину и дремал вполглаза. Религиозный поселенец харедим в черных одеждах и белых носках быстро перебирал ногами в сторону синагоги, он тоже не поднимал головы. Все это стало казаться мне странным: почему люди не смотрят вокруг, почему они не замечают это липкого геля, который окутал их? Выглядело так, что эта мутность смущала только меня.
Я вывернул на кольцевом перекрестке по указателям “на Беер-Шеву” и оказался на трассе. Встречных автомобилей в этот час почти не было, но те редкие, что раз в 10-15 минут попадались мне, казались не менее странными, чем все окружающее. Я специально сбрасывал скорость, приближаясь к ним, и вглядывался в лица водителей - они не смотрели вперед, не смотрели по сторонам, не беседовали с пассажирами. Все, как один, встречные водители управляли машиной, опустив головы вниз, контролируя дорогу лишь тяжелым взглядом исподлобья. Они походили на людей-функции, которые всего-лишь выполняли какую-то определенную задачу в компьютерной игре и не более того. И этот чертов гель ничуть не развевался, хотя я удалился от кратера уже на  несколько километров. Еще через полчаса, когда я подъехал к городу в пустыне Беер-Шеве, я поймал себя на том, что где-то внутри меня поднимается паника. Этот странный туман не развеялся.  Солнце уже давно оторвало свое горячее брюхо от горизонта и стало уверенно ползти вверх по небу. Я всегда считал, что самая вязкая и пугающая тьма - перед рассветом, и обычно первые солнечные лучи растворяют все миражи пустыни. Но не этот.
Остатки самообладания, понимания и логики покидали пределы моего мышления. Тело начало отзываться на паническую атаку. Холодными руками я впивался в руль, сердце бешено колотилось в груди, а выдох терялся где-то за грудиной и вырывался с глухим звуком из пересохшего рта. Я продолжал ехать по знакомому мне маршруту, мимо знакомых мне ангаров, затем через жилые кварталы на окраинах города. Но гелевый туман двигался со мной, и никакого объяснения происходящему не появлявлялось. Мой пульс участился еще больше, руки на руле стало поколачивать мелкой дрожью, которая постепенно переходила на все тело. Я въехал на улицы своего района, который стал моим домом, но так и не стал мне родным. Я узнавал перекрестки, пестрые магазины и унылые здания. Это были они, но они были теперь еще более чужими. И они расплывались в геле. 
“Может, проблема со зрением”, - подумал я, - стресс может вызвать какую угодно реакцию организма. 
Сознание тщетно искало объяснения туманному явлению. Я только что чуть не убил себя. Это как-то должно на меня повлиять. У меня же был приятель у которого случился паралич лицевого нерва в день свадьбы, когда он произносил “да”, работница загса тогда не смогла сдержаться и переспросила уверен ли он, что он хочет вступить в брак по доброй воле”.
Как въехал на парковку под своим домом, я уже не помнил, но почему то напевал марсельезу. Кажется, мое сознание немного отключилось, перейдя на “автопилот”, а глаза отказывались смотреть на этот гелевый мир. Я вышел из машины, зашел в подъезд, поднялся на третий этаж, открыл ключом квартиру, захлопнул за собой дверь. И, сделав всего несколько шагов, упал на диван. Несколько минут я просто лежал и смотрел в потолок. Я искал доказательства и объяснения тому, что все вокруг - это чушь и мираж. Я смотрел на покрашенный белой краской потолок, и гель на его фоне, смотрелся даже красиво. Марсельеза не покидала мою голову, убаюкивая сознание.

Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног.
Нам враждебны златые кумиры,
Ненавистен нам царский чертог.
Мы пойдем к нашим страждущим братьям,
Мы к голодному люду пойдем,
С ним пошлем мы злодеям проклятья,
На борьбу мы его поведем.

Когда я немного совладал с собой и перестал петь, я встал. Но туманность все еще была вокруг, она заменила собой прозрачный чистый воздух, к которому мы привыкли, и на который никогда не обращали внимания. Как я хотел теперь его вернуть - этот простой незаметный воздух! 

Бляяяяять!!! - вырвался из меня рык. 

Я же изучал на бизнес тренингах тоннельное мышление во время стресса. Чего я паникую? Что происходит в период острого стресса? Наше восприятие и мышление существенно меняются. У нас скачет фокус внимания, происходит автоматическое ограничение восприятия информации, мы преувеличиваем значение негатива, нам трудно различать детали, так как усиливается поляризация мышления (черно-белое восприятие), ухудшаются определенные когнитивные навыки, сужается горизонт мышления. Когда негативная мысль приходит, наша префронтальная кора головного мозга должна с ней что-то сделать. Префронтальная кора — это инструмент, как Гугл. Ок, Гугл, почему мне плохо? Спрашиваем. И получаем сотни и тысячи возможных причин, рассмотрение которых («обращение к памяти») заставляет заново переживать негативный опыт и еще сильнее закручивает негативную спираль.
Я проговаривал в своей голове всякую умность про влияние стресса на мозг и понимал, что рационализация в этом случае очень слабое утешение. Либо я поехал кукушкой и у меня повредились мозги, зрительные анализаторы и весь этот телеприемник на моей шее, либо все мистические переживания последний ночи привели к тому, что я способен видеть, то что другим незаметно, и это теперь моя новая норма. Я оказался в фантастических рассказах Филипа Дика. В рассказе “Вера отцов наших” был Альтернативный мир, в котором Китай господствовал на всей планете. Кстати старина Дик был великим пророком. Когда товарищ Тунг Чьен, член партии, вышел на улицу, то бнаружил перед собой безногого нищего толкача на деревянной тележке-платформе. Толкач предложил Чьену купить у него успокаивающий порошок, и тот нехотя согласился. Мне бы этот порошок сейчас...
Дома перед просмотром телевизионного выступления лидера коммунистической партии Чьен принимает порошок. Внезапно у него начинаются сильные галлюцинации: на экране телевизора вместо привычного образа лидера он видит механическую конструкцию. Самое ужасное начинается, когда  в ужасе Чьен пытается выброситься из окна, а существо-вождь удерживает его щупальцем и проводит разъяснительную беседу. Когда я читал эту историю в юности, назидательная беседа чудища велась голосом директора моей физмат школы. Говорят Дик писал эту вещь под ЛСД.  
Я открыл окно и выглянул наружу. Не знаю, с чего я решил, что за то короткое время, что я находился дома, все вокруг изменилось и вернулось на круги своя. Ничего не изменилось. Люди-функции безропотно выполняли свои задачи, никак не контактируя с внешним миром, и никак не проявляя своих эмоций. И все вокруг по-прежнему было покрыто гелем. Я утешился мыслью, что гель можно игнорировать. В конце концов, это не оторванная в боях конечность. На кухне я насыпал в кружку две полные ложки традиционного израильского кофе “Шахор”, залил его кипятком и стал наблюдать, как всплывают частички молотого кофе. Я не жаловал этот кофе, в нем не было послевкусия, не было палитры или интонации. Но в нем была обычность и рутинная скука, а сейчас для меня это было сродни противоядию.
Мне не хотелось пить этот кофе. Я сейчас только окончательно признался себе, что никогда не любил вкус этого кофе. Я пил его… не знаю почему. Автоматически? Неосознанно? Потому что мне его однажды предложили и сказали, что это именно тот знаменитый восточный кофе, которые все любят? А, может, это и была моя функция - пить невкусный кофе. Зачем я его пил, если не любил? Я смотрел на кофе в кружке, не в силах сделать глоток. Произошел какой-то сбой, я почувствовал себя “багом”, ошибкой в программе. Все вокруг продолжают выполнять свои задачи, а я завис в геле?
“Просто схожу с ума”, - одернул я себя с кофейных мыслей. Поставил нетронутую кружку в раковину, и отправился в спальню. Моя маленькая съемная квартира была не полноценной квартирой, а лишь ее частью. Хозяева, чтобы получить побольше денег с аренды, разделили стандартную четырехкомнатную квартиру на две двухкомнатные. Мое жилье вдруг показалось мне каким-то апофеозом жадности и неуважения к человеку, который я безропотно соглашался терпеть. Мне досталась малюсенькая спальня, небольшая гостиная объединенная с кухней и туалет объединенный с душем. Теперь я смотрел на этот “апофегей” рационального использования квадратных метров жилплощади, и не мог понять, почему я согласился жить в таких условиях. Как можно было добровольно загнать себя в условия, где пахнет безысходностью, где сама идея существования как-будто сжимает тебя, вместо того, чтобы давать тебе возможность расправить крылья и лететь. 
“Функциям не нужны крылья, функциям нужно ровно столько, чтобы выполнять возложенную на них задачу,” - была моя последняя мысль в кровати. А потом я крепко уснул. 
Во сне я летал под Марсельезу. Я даже пытался сменить мотив на “Жили у бабуси биполярны гуси”, но революционный мотив не отпускал мое слабое сознание.
Проснулся я только вечером. Солнце уже ползло к горизонту, длинные тени растянулись в геле по стенам и полу моей квартиры. Мое сознание медленно возвращалось из забытья: попытка самоубийства, змея, ночь, гель, кофе, функции. Я осознал, что это все настоящее, это происходит со мной, и теперь никуда не денется. Я заставлял себя в очередной раз смирился с реальностью. Стал вспоминать, какой сегодня день недели, надо ли мне на работу, если надо, то когда. Спросил себя, голоден ли я, и надо ли мне теперь вообще принимать пищу. Я прислушался к звукам за окном - это был обычный шум городской дороги. Каким бы странным ни казался мне теперь этот мир, он продолжал существовать.
Это был вечер среды - об этом сообщил мне ноутбук, когда я включил его и подключился к рабочей сети. Я так и не смог вспомнить, когда я “соскочил” с привычной жизни, но судя по накопившейся работе и количеству сообщений в нашем общем рабочем чате, я потерялся на пару суток. Я с удовольствием погрузился в цифровой мир, мне хотелось уйти подальше от геля, перестать думать о нем, перестать искать логичное объяснение. Я снова не выпил свой кофе, чего отныне еще не случалось. Совершил ритуал заваривания, и сбился.
У меня получилось: я умышленно погряз в будничной рутине рядового программиста, несколько дней - я точно не знаю сколько - с утра до позднего вечера я строчил код, как когда-то слесарь на заводе у станка вырезал день за днем детали. Я выходил из дома только чтобы купить продукты. Я отвечал на звонки друзей, которые, похоже, составили график и звонили мне в строгом порядке каждый день. Они интересовались моими делами, предлагали куда-то выбраться, что-то привезти. Я тактично отказывался от встреч и помощи, ссылаясь на большой и срочный проект на работе. Мои дни смешались в одну густую однородную гелевую массу и медленно текли один за другим. Неделя сменяла другую, март незаметно перешел в апрель. Кажется, мы с друзьями и их семьями встречались на пикнике, или это мне приснилось, или мы только обсуждали это, но настолько детально, что мне казалось, будто мы уже повидались. Гелиевый воздух вокруг меня никуда не делся, я просто перестал обращать на него внимание, я привык к нему, как привыкают к домашним тапочкам. Я даже подумал,что мне приоткрылась скрытая реальность у которой есть свои обитатели, но человеческие глаза не способны их разглядеть. Может, в геле живут тролли и милые дракончики, а, может, прекрасные демонические женщины с янтарными глазами. Ведь видел же я чьи-то глаза в ночи в пустыне.
Когда в начале мая в Беер-Шеву пришла настоящая жара, я вспомнил вдруг о море. Горячий воздух тяжелой волной ложился на плечи и раскаленные стены строений. Я не помню, почему, но я спросил себя: а изменилось ли море в моем мире после попытки самоубийства? Ведь вода - это колыбель эволюции, она изначальная, древняя, до гелиевая. Стала ли морская вода тоже гелем? Чем больше я об этом думал, тем любопытнее мне становилось. И тогда я решил поехать к морю.