2 глава «Перерождение»
Дирран
Воспоминания на время отступили, но я продолжал гореть изнутри. Боль и холод сменялись поочередно. Меня выворачивало, трясло, как при лихорадке. Казалось, что собственными ушами слышу хруст ребер, позвоночника. От боли и резких перепадов температур, я искусал все губы, но крови так и почувствовал, раны моментально затягивались. Когда обжигало грудь, и сердце переставало биться — глотал ледяные соленые слезы. Когда дыхание замирало в оцепенении, щеки опаляло жгучими слезами с примесью крови. Это последние в этой жизни слезы. Дальше только солнце и пепел. Но до этого момента надо дотянуть.
За стеной, в такт мне, слышу болезненный крик брата, ему тоже плохо. Его тело умирало, как моя душа. Медленно, мучительно. А на суициде стоял блок. Брат умоляет предков, дать ему сил и прекратить эти мучения. Он воет в голос и пытается палочкой проткнуть себе глотку, послать заклинание или просто наглотаться таблеток. Но проклятие работает. Из раза в раз.
Именно сейчас, зная, что я слышу, он предлагает своей крови. Просит наконец-то его отпустить. Говорил, что последние капли магической и жизненной энергии, не дающие ему переступить за грань загробного мира, будут отданы мне, для перерождения. Что, забрав его жизнь, освободив от страдания, я исполню обещание, данное несколько лет назад. Даже припомнил мне это:
— Ты пообещал быть все оставшееся время рядом. Говорил, что плевать на давнюю вражду и обиду.
И кто меня за язык тянул обещать ему его освободить, когда не останется терпения? Давая клятву, не думал, что получиться так. Думал, я все же найду ублюдка, его проклявшего. Но нет. Слишком мало мое влияние, даже несмотря на статус наследника древнего рода и заслуг перед отделением стражи. Все практически идеально проведенные операции по зачистке ничто, по сравнению с влиянием семьи Маэльдир.
— Дир, пожалуйста! — умолял брат.
Ему и правда осталось недолго, это я понимал, как и то, брату в разы больнее, чем мне сейчас. Его агония длится дольше. Моя всего каких-то несколько часов, а его боль, это накопленные в течение долгих лет страдания. Не отступающие, а порабощающие тело, душу, разум. На личном упрямстве, силе воли и желании закончить этот ад, съедающий его день и ночь, он пытается встать. Откидывая одеяло, поднимается. Слышу, как шуршат тапочки, как на плечи ложится теплый, махровый халата, а затем скрип кровати. Потом медленные шаги до двери. А я не могу выйти и уложить его обратно в кровать.
— Нет, — рыкнул я, — ляг на место! Рэм, береги силы, — но он меня не слышит.
Идет, едва передвигая ногами, опираясь о стену. Дыхание прерывистое, отдается хрипом и скрежетом о ребра, за которыми все еще бьется сердце. Открывается его дверь. Несколько долгих шагов и он рядом. Упрямство и эти вписанные в манеру поведения принципы, всегда меня поражали, бесили и одновременно восхищали. Я так не мог. У меня была цель, я ее добивался, но не ценой жизни, как это делал Рэм.
— Я не отступлю, — и слышу его более четко, значит, уже зашел в комнату, — я уже здесь, у тебя не будет выбора, прости меня Дир, — голос едва слышен, и воспринимается скорее как шелест листьев или ветра в кроне деревьев. Даже голос почти мертв.
Я на инстинктах забиваюсь в угол, самый темный в комнате. Между кроватью и тумбочкой есть угол, куда не попадает свет, даже при полностью открытых шторах. Брат идет к окну. Резко открывается штора, убегать мне некуда. Сейчас день в самом разгаре, путь отступления перекрыт солнечным светом. А убиться в пепел не получится, так как я еще не полностью обратился. Будет только боль, много боли и ожогов. Но не пепел вместо тела.
Брат все ближе и ближе. А я все сильнее и больнее вжимаюсь в угол тумбочки. Мои силы для сопротивления на исходе. Я уже не вижу его лица, лишь прозрачную фигуру, потоки крови переплетающиеся между собой, едва бьющееся сердце, и черные сгустки в районе солнечного сплетения — это проклятие, то самое из-за которого погибает мой брат.
— Рэм, я не могу, — но он все ближе, — уйди, прошу тебя. Мне осталось вытерпеть каких-то пять часов и все, дела я передам тебе или поверенному, а потом ко мне придет капитан и покончит со мной, — на это я рассчитывал, когда звал его к себе вечером. Подгибаю под себя колени и опускаю вниз голову, обнимая руками, раскачиваюсь, — уйди, пожалуйста, уйди, — но он уже сидит около меня.
Его рука у моего лица, едва касается щеки, заправляет длинную челку за ухо и поднимает за подбородок, прося смотреть на него, в глаза. Я смотрю на него и не вижу брата, лишь тень, которая от него осталась, и смерть в глазах. Нитей жизни осталось совсем немного. Это значит, что у него и правда осталась от силы пара дней. Магии и энергии хватит лишь на эти дни. А если я выпью его крови, то этой энергии не будет и проклятие свершится.
— Дир, прими, — протягивает руку, — и освободи меня от невыносимой боли и бессилия, — на словах блеснул сталью кухонный нож. Следом порез и капли стекают по его запястью, — пойми, я так больше не могу, пусть это будешь ты, а не то, что живет внутри меня эти долгие пять лет, — поднимая взгляд, вижу его лицо.
Черные круги под потускневшими карими глазами, бледная, почти прозрачная кожа, худой, изнеможенный, от него даже магией не пахнет, а он был сильным волшебником. Сильнее меня, пусть и не намного. Его кровь пахнет смертью, сырой землей и могильным камнем. Он прав, ему осталось недолго.
— Я проживу не дольше твоего, — он кивает, улыбается, а я беру его руку, притягиваю к себе. Голова Рэма на моем плече, кончиком языка слизываю алые капли. По мне словно ток пробежал, наполняя каждую клеточку энергией. Боль отступает. Его улыбка, вымученная, мне напоследок, стала самым лучшим воспоминанием. Лишь детские были похожи на эту. Обычно брат меня награждал оскалом или ухмылкой. А тут, как ребенок, открыто и нежно, как и положено брату.
— Дир, прости меня за все, — но я не отвечаю, а погружаю клыки в вену. Брат вздрогнул, а я сделал первый глоток, потом еще два. Когда понял, что хватит, отпускаю руку брата. Меня снова как током ударило, но теперь боль прошла окончательно, туго-натянутые нити распрямились и сгладились, сущность полностью мной завладела.
Глаза, пылающие алым, стали привычного цвета — расплавленного серебра, внешность пришла в норму, как и сердце с кровью, они больше не горят и не пронзаются сотнями тонких игл. Теперь сердце не бьется вовсе, а кровь замерла на месте, став почти черной, гнилой.
— Прости... — шепчет напоследок Рэм, касаясь моей щеки холодными кончиками пальцев, — брат... — рука безвольно падает, глаза закрываются, а дыхание и сердце замирают. Но на губах, бледных и искусанных в кровь, спокойная и благодарная улыбка.
— Я давно не сержусь, брат, — отвечаю, касаясь его лица, волос, прижимая к себе остывающее тело.
Глаза жжет от боли потери, из глубины груди рвется вой, душераздирающий крик. Но не слезы. Плакать не могу. Как и выйти на солнце. Жертва и смерть брата сбила мои планы умереть от руки шефа. Задуманный последний день обратится в три. Ведь мне нужно похоронить Рэма, написать нотариусу, продать квартиру и только тогда покинуть мир живых.
Все это время, до захода солнца, я сидел в том же углу, с телом брата на руках. И как только стемнело, уложил его на кровать и вызвал стражей. Капитан принял вызов и сказал держаться. Я держался. Приехала группа через десять минут. Для меня все происходило как в тумане, в ушах гул и время, словно застыло. Кто-то пришел, о чем-то спрашивал, я отвечал, что-то показывал и все. Больше ничего не запомнил. Тело брата забрали, а капитан остался.
Я кипятил чайник, кофе и сигареты, вот что у меня осталось, вкус нежить не ощущает, но почему-то кофе и сигареты не входят в эту область. А смерть от рака легких мне не светит, я уже мертв.
— Кофе, — протягиваю кружку, сам не замечаю, как дрожат руки, и бьет холодный пот. Видя мои терзания, шеф спрашивает:
— Ничего не хочешь мне рассказать? — кладет руку на плечо, я вздрагиваю, смотрю в глаза, — я вижу, что с тобой что-то не то, так расскажи мне. Ты не зря просил придти вечером. У тебя проблемы? Кто-то угрожает, нашел компромат? — не знаю о чем он и что за компромат, но говорить все же придется. Но не то, что он собирается услышать.
— Пообещайте не упокаивать сразу, — улыбка вышла кривая, но капитан кивнул, — вы сами ничего не замечаете? — тот пригляделся и отрицатель он покачал головой, лишь спросил:
— Ты никогда не мерзнешь, и дома всегда ходишь в легких штанах и футболках, босиком, а тут длинный рукав и даже тапочки, — показал капитан, — могу списать на нервы и траур от потери брата. Но тут явно что-то не то, — положил руку на плечо, — и ты холодный, — и тут до него дошло, — Дир, нет! — в его глазах застыл ужас и боль. Он потерял не только оперативника, но и хорошего друга. Им я был, и надеялся остаться даже в таком состоянии.
— Именно, — он потянулся за палочкой, — не стоит, я сам уйду, — он все еще держал палочку на изготовке, — я похороню брата, продам квартиру, оставлю все в сейфе на наследников, у нас богатая семья на наследников, пусть и побочная ветвь, тогда открою штору и уйду. Можете даже проверить горстку пепла, оставшуюся после меня, — снова у меня получилась лишь кривая улыбка.
— Как это произошло и когда? — палочка все еще в его руке. И скорее для успокоения, нежели для защиты.
— Вчера, — и больше я ничего ему не ответил.
— Значит, ты пригласил меня, зная, что будет? — отпивая из стакана, смотря на меня. Я все еще стоял у плиты, когда как капитан сел за стол и смотрел на меня, все еще опасаясь или просто наблюдая. В его глазах, в этом я не сомневаюсь, читалось противоречие. С одной стороны, как охотник на нежить, он должен меня упокоить прямо сейчас, с другой, как друг, дать мне три дня на завершение дел.
— Нет, я не знал, что брат...
— Ты ему помог? — снова дрожь и пронизывающий холод, — его кровь закончила процесс превращения? — я лишь кивнул, — он не оставил тебе выбора, — не вопрос, а факт, — в этом весь Рэм.
Все знали моего брата как упертого барана, считающегося лишь со своим мнением, остальное его не интересовало. Все об этом знали, и принимали его так, как он того заслуживал. Но проклятие его изменило. Сошли на нет принципы и упертость. Он сдался, принял навязанную участь. Медленно сгорая душой и телом, приближался к смерти.
— Даю тебе неделю, Дир, — сказал мне капитан, — если за это время не управишься, то приду с отрядом.
— Три дня, капитан, — он удивленно поднял брови, я пояснил, — квартира давно выставлена на продажу, завещание написано еще год назад, сейф уже связан с продажей квартиры. Мне только похоронить брата осталось. А это через три дня. Так что я все сделал заранее, — ухмыльнулся, — только не рассчитывал на смену сущности, думал просто продать квартиру, купить себе комнату или однокомнатную, мне многого не надо. А тут даже заморачиваться не стану. Продам и умру окончательно.
— Дир, мне жаль, что так получилось, — уже в дверях спросил: — парням сам расскажешь или мне?
— Они приглашены на поминки, накрою стол и все расскажу, — спросил про питание, — сигареты и кофе, три дня продержусь, — он кивнул и покинул квартиру.
А я обессилено рухнул на пол, прижимаясь спиной к двери кухонного гарнитура. Мне было не просто больно, а невыносимо, даже вымораживающе. Хотелось плакать, уткнувшись в колени, но слез нет, лишь горечь во рту и раздирающий глотку крик, больше ничего.
***
— Это все, что от тебя осталось, Рэм... — сказал, касаясь гравировки на семейной склепе, указывающей имя и дату жизни. Рэм лежит, как просил, между отцом и матерью. В пока что незакрытой усыпальнице. На его голове венок из белых лилий, в руках личная палочка. Так хоронят всех чистокровных и аристократов. Наша семья не исключение. Аристократы в энном поколении. И остался прямой потомок лишь один и то, больше не человек. Магией я владею до сих пор, но это уже не то. Я считаюсь по документам мертвым. Даже древо рода показывает мою смерть.
После похорон, ко мне приходят напарники. Просят держаться и не сдаваться, а продолжать искать говнюка, проклявшего брата. На мою кривую улыбку и слова, что поздно, что уже нет следов и доказательств, а без этого расправа будет самосудом, парни обещал помочь и сделать все, что в их силах. Но я, поблагодарив, отказался.
— Не сейчас, когда пройдет время...
Сказали мне в спину. Но я не слушал. Был не в том состоянии. Да и жить мне осталось до рассвета. Попросив у парней прощения, сказав, что я не могу никого видеть, пошел к себе в комнату. Меня поняли, не держали и пообещали все за собой убрать, и даже мусор забрать. Был благодарен. А зайдя в комнату, закрыв шторы, лег под одеяло, и когда голова коснулась подушки, провалился в темноту.
ника. От боли и резких перепадов температур, я искусал все губы, но крови так и почувствовал, раны моментально затягивались. Когда обжигало грудь, и сердце переставало биться - глотал ледяные соленые слезы. Когда дыхание замирало в оцепенении, щеки опаляло жгучими слезами с примесью крови. Это последние в этой жизни слезы. Дальше только солнце и пепел. Но до этого момента надо дотянуть.
За стеной, в такт мне, слышу болезненный крик брата, ему тоже плохо. Его тело умирало, как моя душа. Медленно, мучительно. А на суициде стоял блок. Брат умоляет предков, дать ему сил и прекратить эти мучения. Он воет в голос и пытается палочкой проткнуть себе глотку, послать заклинание или просто наглотаться таблеток. Но проклятие работает. Из раза в раз.
Именно сейчас, зная, что я слышу, он предлагает своей крови. Просит наконец-то его отпустить. Говорил, что последние капли магической и жизненной энергии, не дающие ему переступить за грань загробного мира, будут отданы мне, для перерождения. Что, забрав его жизнь, освободив от страдания, я исполню обещание, данное несколько лет назад. Даже припомнил мне это:
- Ты пообещал быть все оставшееся время рядом. Говорил, что плевать на давнюю вражду и обиду.
И кто меня за язык тянул обещать ему его освободить, когда не останется терпения? Давая клятву, не думал, что получиться так. Думал, я все же найду ублюдка, его проклявшего. Но нет. Слишком мало мое влияние, даже несмотря на статус наследника древнего рода и заслуг перед отделением стражи. Все практически идеально проведенные операции по зачистке ничто, по сравнению с влиянием семьи Маэльдир.
- Дир, пожалуйста! – умолял брат.
Ему и правда осталось недолго, это я понимал, как и то, брату в разы больнее, чем мне сейчас. Его агония длится дольше. Моя всего каких-то несколько часов, а его боль, это накопленные в течение долгих лет страдания. Не отступающие, а порабощающие тело, душу, разум. На личном упрямстве, силе воли и желании закончить этот ад, съедающий его день и ночь, он пытается встать. Откидывая одеяло, поднимается. Слышу, как шуршат тапочки, как на плечи ложится теплый, махровый халата, а затем скрип кровати. Потом медленные шаги до двери. А я не могу выйти и уложить его обратно в кровать.
- Нет, - рыкнул я, - ляг на место! Рэм, береги силы, – но он меня не слышит.
Идет, едва передвигая ногами, опираясь о стену. Дыхание прерывистое, отдается хрипом и скрежетом о ребра, за которыми все еще бьется сердце. Открывается его дверь. Несколько долгих шагов и он рядом. Упрямство и эти вписанные в манеру поведения принципы, всегда меня поражали, бесили и одновременно восхищали. Я так не мог. У меня была цель, я ее добивался, но не ценой жизни, как это делал Рэм.
- Я не отступлю, - и слышу его более четко, значит, уже зашел в комнату, - я уже здесь, у тебя не будет выбора, прости меня Дир, - голос едва слышен, и воспринимается скорее как шелест листьев или ветра в кроне деревьев. Даже голос почти мертв.
Я на инстинктах забиваюсь в угол, самый темный в комнате. Между кроватью и тумбочкой есть угол, куда не попадает свет, даже при полностью открытых шторах. Брат идет к окну. Резко открывается штора, убегать мне некуда. Сейчас день в самом разгаре, путь отступления перекрыт солнечным светом. А убиться в пепел не получится, так как я еще не полностью обратился. Будет только боль, много боли и ожогов. Но не пепел вместо тела.
Брат все ближе и ближе. А я все сильнее и больнее вжимаюсь в угол тумбочки. Мои силы для сопротивления на исходе. Я уже не вижу его лица, лишь прозрачную фигуру, потоки крови переплетающиеся между собой, едва бьющееся сердце, и черные сгустки в районе солнечного сплетения - это проклятие, то самое из-за которого погибает мой брат.
- Рэм, я не могу, - но он все ближе, - уйди, прошу тебя. Мне осталось вытерпеть каких-то пять часов и все, дела я передам тебе или поверенному, а потом ко мне придет капитан и покончит со мной, - на это я рассчитывал, когда звал его к себе вечером. Подгибаю под себя колени и опускаю вниз голову, обнимая руками, раскачиваюсь, - уйди, пожалуйста, уйди, - но он уже сидит около меня.
Его рука у моего лица, едва касается щеки, заправляет длинную челку за ухо и поднимает за подбородок, прося смотреть на него, в глаза. Я смотрю на него и не вижу брата, лишь тень, которая от него осталась, и смерть в глазах. Нитей жизни осталось совсем немного. Это значит, что у него и правда осталась от силы пара дней. Магии и энергии хватит лишь на эти дни. А если я выпью его крови, то этой энергии не будет и проклятие свершится.
- Дир, прими, - протягивает руку, - и освободи меня от невыносимой боли и бессилия, - на словах блеснул сталью кухонный нож. Следом порез и капли стекают по его запястью, - пойми, я так больше не могу, пусть это будешь ты, а не то, что живет внутри меня эти долгие пять лет, - поднимая взгляд, вижу его лицо.
Черные круги под потускневшими карими глазами, бледная, почти прозрачная кожа, худой, изнеможенный, от него даже магией не пахнет, а он был сильным волшебником. Сильнее меня, пусть и не намного. Его кровь пахнет смертью, сырой землей и могильным камнем. Он прав, ему осталось недолго.
- Я проживу не дольше твоего, - он кивает, улыбается, а я беру его руку, притягиваю к себе. Голова Рэма на моем плече, кончиком языка слизываю алые капли. По мне словно ток пробежал, наполняя каждую клеточку энергией. Боль отступает. Его улыбка, вымученная, мне напоследок, стала самым лучшим воспоминанием. Лишь детские были похожи на эту. Обычно брат меня награждал оскалом или ухмылкой. А тут, как ребенок, открыто и нежно, как и положено брату.
- Дир, прости меня за все, - но я не отвечаю, а погружаю клыки в вену. Брат вздрогнул, а я сделал первый глоток, потом еще два. Когда понял, что хватит, отпускаю руку брата. Меня снова как током ударило, но теперь боль прошла окончательно, туго-натянутые нити распрямились и сгладились, сущность полностью мной завладела.
Глаза, пылающие алым, стали привычного цвета - расплавленного серебра, внешность пришла в норму, как и сердце с кровью, они больше не горят и не пронзаются сотнями тонких игл. Теперь сердце не бьется вовсе, а кровь замерла на месте, став почти черной, гнилой.
- Прости... - шепчет напоследок Рэм, касаясь моей щеки холодными кончиками пальцев, - брат... - рука безвольно падает, глаза закрываются, а дыхание и сердце замирают. Но на губах, бледных и искусанных в кровь, спокойная и благодарная улыбка.
- Я давно не сержусь, брат, - отвечаю, касаясь его лица, волос, прижимая к себе остывающее тело.
Глаза жжет от боли потери, из глубины груди рвется вой, душераздирающий крик. Но не слезы. Плакать не могу. Как и выйти на солнце. Жертва и смерть брата сбила мои планы умереть от руки шефа. Задуманный последний день обратится в три. Ведь мне нужно похоронить Рэма, написать нотариусу, продать квартиру и только тогда покинуть мир живых.
Все это время, до захода солнца, я сидел в том же углу, с телом брата на руках. И как только стемнело, уложил его на кровать и вызвал стражей. Капитан принял вызов и сказал держаться. Я держался. Приехала группа через десять минут. Для меня все происходило как в тумане, в ушах гул и время, словно застыло. Кто-то пришел, о чем-то спрашивал, я отвечал, что-то показывал и все. Больше ничего не запомнил. Тело брата забрали, а капитан остался.
Я кипятил чайник, кофе и сигареты, вот что у меня осталось, вкус нежить не ощущает, но почему-то кофе и сигареты не входят в эту область. А смерть от рака легких мне не светит, я уже мертв.
- Кофе, - протягиваю кружку, сам не замечаю, как дрожат руки, и бьет холодный пот. Видя мои терзания, шеф спрашивает:
- Ничего не хочешь мне рассказать? – кладет руку на плечо, я вздрагиваю, смотрю в глаза, - я вижу, что с тобой что-то не то, так расскажи мне. Ты не зря просил придти вечером. У тебя проблемы? Кто-то угрожает, нашел компромат? – не знаю о чем он и что за компромат, но говорить все же придется. Но не то, что он собирается услышать.
- Пообещайте не упокаивать сразу, - улыбка вышла кривая, но капитан кивнул, - вы сами ничего не замечаете? – тот пригляделся и отрицатель он покачал головой, лишь спросил:
- Ты никогда не мерзнешь, и дома всегда ходишь в легких штанах и футболках, босиком, а тут длинный рукав и даже тапочки, - показал капитан, - могу списать на нервы и траур от потери брата. Но тут явно что-то не то, - положил руку на плечо, - и ты холодный, - и тут до него дошло, - Дир, нет! – в его глазах застыл ужас и боль. Он потерял не только оперативника, но и хорошего друга. Им я был, и надеялся остаться даже в таком состоянии.
- Именно, - он потянулся за палочкой, - не стоит, я сам уйду, - он все еще держал палочку на изготовке, - я похороню брата, продам квартиру, оставлю все в сейфе на наследников, у нас богатая семья на наследников, пусть и побочная ветвь, тогда открою штору и уйду. Можете даже проверить горстку пепла, оставшуюся после меня, - снова у меня получилась лишь кривая улыбка.
- Как это произошло и когда? – палочка все еще в его руке. И скорее для успокоения, нежели для защиты.
- Вчера, - и больше я ничего ему не ответил.
- Значит, ты пригласил меня, зная, что будет? – отпивая из стакана, смотря на меня. Я все еще стоял у плиты, когда как капитан сел за стол и смотрел на меня, все еще опасаясь или просто наблюдая. В его глазах, в этом я не сомневаюсь, читалось противоречие. С одной стороны, как охотник на нежить, он должен меня упокоить прямо сейчас, с другой, как друг, дать мне три дня на завершение дел.
- Нет, я не знал, что брат...
- Ты ему помог? – снова дрожь и пронизывающий холод, - его кровь закончила процесс превращения? – я лишь кивнул, - он не оставил тебе выбора, - не вопрос, а факт, - в этом весь Рэм.
Все знали моего брата как упертого барана, считающегося лишь со своим мнением, остальное его не интересовало. Все об этом знали, и принимали его так, как он того заслуживал. Но проклятие его изменило. Сошли на нет принципы и упертость. Он сдался, принял навязанную участь. Медленно сгорая душой и телом, приближался к смерти.
- Даю тебе неделю, Дир, - сказал мне капитан, - если за это время не управишься, то приду с отрядом.
- Три дня, капитан, - он удивленно поднял брови, я пояснил, - квартира давно выставлена на продажу, завещание написано еще год назад, сейф уже связан с продажей квартиры. Мне только похоронить брата осталось. А это через три дня. Так что я все сделал заранее, - ухмыльнулся, - только не рассчитывал на смену сущности, думал просто продать квартиру, купить себе комнату или однокомнатную, мне многого не надо. А тут даже заморачиваться не стану. Продам и умру окончательно.
- Дир, мне жаль, что так получилось, - уже в дверях спросил: - парням сам расскажешь или мне?
- Они приглашены на поминки, накрою стол и все расскажу, - спросил про питание, - сигареты и кофе, три дня продержусь, - он кивнул и покинул квартиру.
А я обессилено рухнул на пол, прижимаясь спиной к двери кухонного гарнитура. Мне было не просто больно, а невыносимо, даже вымораживающе. Хотелось плакать, уткнувшись в колени, но слез нет, лишь горечь во рту и раздирающий глотку крик, больше ничего.
***
- Это все, что от тебя осталось, Рэм... - сказал, касаясь гравировки на семейной склепе, указывающей имя и дату жизни. Рэм лежит, как просил, между отцом и матерью. В пока что незакрытой усыпальнице. На его голове венок из белых лилий, в руках личная палочка. Так хоронят всех чистокровных и аристократов. Наша семья не исключение. Аристократы в энном поколении. И остался прямой потомок лишь один и то, больше не человек. Магией я владею до сих пор, но это уже не то. Я считаюсь по документам мертвым. Даже древо рода показывает мою смерть.
После похорон, ко мне приходят напарники. Просят держаться и не сдаваться, а продолжать искать говнюка, проклявшего брата. На мою кривую улыбку и слова, что поздно, что уже нет следов и доказательств, а без этого расправа будет самосудом, парни обещал помочь и сделать все, что в их силах. Но я, поблагодарив, отказался.
- Не сейчас, когда пройдет время...
Сказали мне в спину. Но я не слушал. Был не в том состоянии. Да и жить мне осталось до рассвета. Попросив у парней прощения, сказав, что я не могу никого видеть, пошел к себе в комнату. Меня поняли, не держали и пообещали все за собой убрать, и даже мусор забрать. Был благодарен. А зайдя в комнату, закрыв шторы, лег под одеяло, и когда голова коснулась подушки, провалился в темноту.