Ошибка сценариста

На следующее утро всё в особняке казалось на первый взгляд привычным — завтрак, кто-то шаркает по коридору, в гостиной спорят Кай и Надя. Но только на первый. Потому что с того самого момента, как Хенрик окончательно понял, что я и Клаус вовсе не родня, а «нечто совсем другое», атмосфера изменилась. Вроде бы всё так же — те же лица, те же слова, но напряжение можно было резать ножом.

Хенрик ходил весь день с лицом, будто только что пересмотрел всю «Игру престолов» и вдруг понял, что весь сериал был не о драконах. В его взгляде была явная смесь шока, желания допросить кого-то и лёгкой паники от собственных выводов. Не без помощи Надежды, конечно — она, как и всегда, умудрилась выдать всё нужное полушёпотом и «совершенно случайно».

Клаус же... Клаус был вулкан, который ещё не извергся, но уже весь день дымился.

Я чувствовала его взгляд каждый раз, когда находилась в одной комнате с Энзо. А такие моменты происходили регулярно — то я клала руку на плечо Энзо, то он с лёгкой ухмылкой обводил пальцем вдоль моего позвоночника, проходя мимо. Мы давно привыкли к этому — физическая близость была для нас не проявлением страсти, а своего рода языком. Утешение. Привычка. Узы, скованные болью и спасением. Мы не нуждались в словах — прикосновения говорили всё сами.

Но Клаус — не из тех, кто понимает тонкости. Его взгляд становился всё более ядовитым с каждым прикосновением, каждым касанием, каждой моей улыбкой в адрес Энзо. Он проходил мимо и обязательно задевал плечо Энзо так, что тому приходилось отшатываться. Он фыркал даже на самые нейтральные реплики, будто всё, что говорил Энзо, лично его оскорбляло. Даже когда Энзо молчал — а бывало и такое, — Клаус продолжал злиться на молчание.

Я не комментировала. Не разъясняла, что Энзо просто друг. Я — не у Клауса в подчинении, и уж точно не обязана отчитываться. Моя жизнь, мои связи, мои правила.

Иногда, когда я ловила его взгляд — а он всегда был слишком долгим, слишком сосредоточенным, будто он пытался расшифровать меня заново, — я просто приподнимала бровь и медленно поворачивалась к Энзо. И продолжала разговор, касаясь его руки или плеча, не из упрямства, нет... Просто потому, что это было естественно для нас. А ещё потому, что я знала: для Клауса каждое такое прикосновение — как удар в эго.

Хенрик, со своей стороны, явно пытался устроить немой спектакль «Слежка-3000». Он наблюдал за нами, за Клаусом, за Энзо — с выражением лица, как у школьника, который понял, что его любимый учитель вдруг начал встречаться с директором.

И хотя никто из нас вслух ничего не говорил, обстановка в доме стала похожа на пороховую бочку. И я знала точно — вопрос не в том, взорвётся ли Клаус. Вопрос в том, когда это произойдёт.

В данный момент, пока Элайджа и Кэтрин пошли забирать Елену у братьев Сальваторе — которая, к слову, сама согласилась пойти с ними, потому что Кэтрин шепнула ей прямо в ушко, что если она не явится на жертвоприношение, то семейство Майклсон устроит кровавую баню для всех её милых, трепетных близких, включая её дружков и домашний фикус — я наслаждалась, пожалуй, самым спокойным моментом за последнюю неделю.

Я сидела на диване, удобно устроившись, подогнув ноги и закинув одну стопу на колено — почти как древнеримская богиня, только в шёлковом халате, с журналом Vogue и бокалом крови, а не вином. Голова моя уютно покоилась на плече Энзо, который с ленивым интересом читал какую-то книгу, при этом иногда щекотал меня короткими касаниями пальцев по плечу. Обычное дело для нас — успокаивающе и почти терапевтично. Для кого-то, видимо, — невыносимо.

Краем глаза я заметила, как Кай бесшумно подкатил к Клаусу и подсел рядом, заглядывая в его альбом. Ник что-то агрессивно чертил, как будто пытался раздавить карандаш сквозь бумагу. Страницы шуршали, как если бы они знали — сейчас начнётся.

Кай что-то зашептал. Конечно, он знал, что его слышат.

— Ревнуешь? — игриво прошептал Кай, так, чтобы это было слышно как случайность.

Клаус молча сверлил его взглядом, в котором отражалась чёткая фраза: «ещё слово — и ты будешь рисовать в аду своей кровью».

— И правильно делаешь, — с усмешкой добавил Кай, лениво вытягивая ноги и делая вид, что всё это просто дружеская беседа. — Энзоно очень близок с Калли. Они всегда были вместе, сколько я себя помню. Такие... неразлучники.

Сантиметр за сантиметром я ощущала, как воздух в комнате насыщается тем напряжением, что обычно бывает перед бурей. Только в роли бури у нас — Клаус с истерикой собственничества, которая сейчас подкрадывается к нему, как шаловливая ведьма с бензопилой.

— Ой, уведут её у тебя, ой, уведут.

Энзо, чёрт возьми, чуть не уронил книгу от усилия не рассмеяться — его плечи едва заметно подрагивали, как у человека, пытающегося не рассмеяться на похоронах. А я, благородная я, продолжала листать журнал с видом, будто обсуждаемая тема — это не я.

Кай, довольный как кот, что только что разбил чужую вазу и сбежал, легко встал и насвистывая бодрую мелодию, ушёл из комнаты, будто бы ненароком оставив за собой горящий фитиль к динамиту.

Треск.

Я медленно, с ленцой, как героиня нуара, повернула голову. Клаус сидел с лицом каменного воителя, в руках у него — две половинки карандаша, располовиненного с такой яростью, будто это была шея какого-нибудь несчастного. Он даже не заметил, что сломал его. Или заметил — но именно это и было целью.

«Шикарно, — подумала я, приглушив смешок. — Добро пожаловать в реальность, Ник. В ней ты не единственный, кто может прикасаться ко мне без угрозы выжить.»

Энзо едва дышал. Он отвернулся, будто очень заинтересовался архитектурой камина, но я видела — уголки его губ предательски дёргались. Вот-вот, и он захлебнётся от удовольствия.

А Клаус... Ну, Клаус сидел в кресле, словно обиженный ребёнок, которому на день рождения подарили не игрушку, а книгу о самоконтроле.

И знаете что? Мне это начало нравиться.

Очень.

— Крови? — откашлявшись от едва сдержанного смеха, спросил Энзо, слегка приподняв бровь. Он, конечно, всё слышал. И видел. И наслаждался этим театром не меньше меня.

— С удовольствием, дорогой, — мурлыкнула я, мягко отстранившись от его плеча и лениво провела ладонью по его руке, будто невзначай.

Чуть дольше, чем просто жест дружбы, но недостаточно, чтобы это можно было счесть откровенной провокацией. Хотя, если учитывать, как напрягся Клаус в кресле в углу гостиной, — вышло даже слишком хорошо.

Энзо усмехнулся, переглянулся со мной — в его глазах плескалась безмерная чертовщина — и, потянувшись, не спеша поднялся с дивана. На прощание он снова провёл пальцами по моей руке, словно не спеша подтверждал слова Кая: мы очень близки. Ну а потом ушёл на кухню, напевая себе под нос какую-то песню из 80-х.

Я тем временем повернула голову и посмотрела на Клауса. Тот сидел в кресле, с лицом надутого герцога, которому отказали в дуэли. Щёки чуть подёрнулись румянцем — не от смущения, а от ярости, тщательно замаскированной под «мне всё равно».

— Что-то не так? — спросила я невинно, будто только что не выставила перед ним спектакль под названием «Возможно, я встречаюсь с другим и тебе туда не войти».

— Всё просто прекрасно, — выдал он с фальшивым спокойствием, фыркнув.

Затем встал с кресла так резко, что подушка на нём перекосилась, схватил свой альбом и несчастный переломленный карандаш, и вышел из комнаты, едва не снеся плечом вошедшую Надю.

— Что происходит? — удивлённо вскинула брови девушка, едва удержав равновесие.

Она, как всегда, была собрана и даже в спортивных шортах и старой майке умудрялась выглядеть, как будто только что вышла из модного лука на Pinterest.

— Просто Кай решил, что будет весело поиграть на нервах у кого-нибудь. Сегодняшний счастливчик — Клаус, — протянула я с усмешкой, закидывая ногу на ногу и снова беря в руки журнал, но уже больше для вида, чем из реального интереса.

Надя села рядом, подтянув ноги на диван и откинулась на спинку с деловитым видом подруги, которая явно в курсе всего сплетен за неделю вперёд.

— Тогда понятно. А ведь Кай так и сказал. «Хочу, — говорит, — пощекотать нервы у кого-то большого, сильного и с манией контроля». Видимо, кандидатуру Клауса он счёл идеальной, — фыркнула Надя, смахнув прядь с лица. — Хотя между нами, я думала, он попытается вымотать Элайджу. Но, похоже, решил пойти на хардкор.

— Он выбрал того, у кого глаз дёргается, если кто-то косо взглянул на его вещи. Или на меня, — качнула я плечом, не скрывая удовольствия. — И это при том, что он точно знает: между мной и Энзо ничего нет. Но зачем же терять возможность спровоцировать Клауса, если можно насыпать соли туда, где только намечается ранка?

— Садист, — заключила Надя, с усмешкой оглядываясь в сторону кухни, откуда доносился звук журчащей крови.

— Зато честный, — пожала я плечами и улыбнулась. — И, в отличие от некоторых, умеет развлечься.

Мы обе переглянулись, как два заговорщика, и одновременно вздохнули. Ну а Клаус... Он наверняка сейчас где-то швыряет карандаши, рвёт бумагу с эскизом Энзо в стиле «закопай и забудь» и клянётся себе, что убьёт Паркера. Или Энзо. Или меня. Или всех.

Но что уж — день только начинается.

***

От лица Клауса

Я тысячу лет искал её. Тысячу лет надеялся, что найду хоть тень той, кто была бы хоть вполовину такой, как Калли. Но нет... Ни одна. Ни бессмертная, ни смертная. Никто не обладал этим ядом в голосе, этим ледяным взглядом, этой способностью разнести в клочья мои планы и мою голову одним только словом — или, что чаще, молчанием.

Она всегда ускользала. Словно ветер в горах — почувствовал, вдохнул, но удержать? Нет. Никогда. Я давал ей свободу первое время. Я верил: она сама всё поймёт. Вернётся. Раскается. Скажет: «Ты был прав, Ник. Я ошибалась».

Но знаете, что она делала каждый раз? Бежала. Плевала на мои попытки сблизиться. Плевала на нас — на семью. И, что бесит сильнее всего, ей было плевать даже на Бекку, даже на Финна, даже на Кола. Как будто все мы для неё — просто хрестоматийные персонажи, как будто она уже прочла этот роман и решила, что мы не стоим продолжения.

Я пытался быть великодушным. Не получилось.

Один раз — всего один раз — я поступил эгоистично. Заколол Хенрика тем самым клинком, который добыл с трудом. Клинок, что мог усыпить обычного вампира. Я хотел, чтобы она пришла. Ради него. Чтобы, наконец, поняла: от семьи не убегают. Тем более от меня. Я думал, она придёт, сломается, скажет: «Хватит. Я дома».

И знаете, что она сделала?

Разбудила Хенрика. А потом попыталась утопить проклятые гробы. Финна. Кола. Семью. Она чуть не уничтожила то, что я берёг столетиями. Пальцы в кровь. Тело дрожит от ярости, от бессилия, от того, что снова проиграл своей любви.

А потом — как в издевку — она пришла. Вальяжно, лениво, с тем взглядом, будто только что вышла из спа, а не пряталась столетия. Сказала: «Я помогу».

И знаете, я поверил. Потому что хотел верить. Потому что, несмотря на всё, я не хотел класть её в гроб рядом с остальными. Хотел, но не мог.

Потому что когда она рядом — я дышу.

Я зол. Безумно. Лютой, яростной, выжигающей всё яростью. Я хочу кричать на неё, ломать мебель, вырвать эти её язвительные замечания вместе с языком. Но... Я не могу. Потому что где-то глубоко внутри... я всё ещё надеюсь.

Что однажды она не сбежит.

Что однажды — она выберет остаться, не толко ради семьи... ни и ради меня...

А сейчас что я вижу?

Она. Калли. Женщина, которую я искал тысячу лет, которую боготворил, которую рисовал в каждой чёртовой эпохе — сидит, уютно устроившись рядом с другим. С Энзо. И улыбается ему. Ласково, тепло, легко. Так, как никогда не смотрела на меня.

Она знает, что я чувствую. Знает, что мы не брат и сестра, знает, что я не просто влюблён — я одержим. Проклят. Заколдован её голосом, её походкой, даже её злостью. Знает, что я люблю её — не год, не десятилетие, тысячу лет. И всё равно флиртует с этим... высушенным остроумным лондонским недоразумением по имени Энзо. И смотрит на него с теплом, с доверием. Тонко улыбается.

А на меня? Как на раздражающего соседа сверху, который в четыре утра сверлит стены.

Это смешно. Нет. Это оскорбительно.

Я — Клаус Майклсон. Я любил её без остатка. Без права на другие жизни. На другие чувства. На других женщин. Я убивал королей и пил вино из их кубков. Я писал её портреты в разных столетиях, пряча их от глаз всего мира. Я разрушал города и строил храмы в её честь. И всё, что я прошу — один взгляд. Один честный, тёплый, не уклончивый взгляд.

А она кормит его своим вниманием. Он касается её спины, плеча, руки, как будто имеет на это право. Как будто я не существую.

У меня были интрижки, конечно. Я не свят. Но ни в одной из них не было этого... света. Ни в одной не было по-настоящему меня. А она — сидит рядом с каким-то... Энзо. И греет его своим взглядом. Его.

И знаете, я не злюсь на неё. Я злюсь на себя. За то, что стою в стороне. За то, что не сорвал ему голову. Я мог бы. Должен был. Но я... боюсь.

Да, вот оно.

Я боюсь, что если хоть пальцем трону этого чёртова Сент-Джона, она уйдёт. Снова. Навсегда. И уже ничего — ни искусство, ни кровавые ритуалы, ни бессмертие — не спасёт меня от пустоты, которую она оставит.

Я — собственник? Да. И что с того? Своё не отдают. Не делят. Не обсуждают. И уж точно не позволяют другому к нему прикасаться.

Я терплю. Я, чёртов Клаус Майклсон, терплю, как последний идиот. Смотрю, как другой держит её ладонь, как она улыбается ему, как будто это нормально.

Потому что, как ни крути, она не простит. Она снова уйдёт. Словно пыль, разлетится по ветру, и мне останется только очередной грёбаный портрет, на котором она не улыбается. Она умеет исчезать. Так, как будто никогда и не была рядом.

Но... давайте будем честными. Я не создан для терпения.

Может быть, я не разорву Энзо прямо сейчас. Может быть, я позволю этой милой иллюзии — «мы просто друзья» — пожить ещё день или два.

Но... я всё равно что-нибудь придумаю. Что-то, что аккуратно удалит его из уравнения, не запачкав мои руки слишком сильно. Или запачкав. Мне, в конце концов, не привыкать.

Пусть он просто... исчезнет. Словно никогда и не существовал. И, возможно, она наконец заметит, кто всю эту чёртову вечность не переставал любить её.

Или хотя бы — наконец — перестанет смотреть сквозь меня, как сквозь грязное стекло.

Мои мысли прерывает стук в дверь.

Глухой, осторожный. Как будто даже звук знает, что я на грани.

Я провожу взглядом по комнате, которую «великодушно выделила» мне Калли. Точнее — выселила из своей с выражением лица, которое вполне могло бы украсить постер к фильму «Как убить бессмертного и остаться довольной».

Сказала: занять любую комнату, только не её.

Прямо как в сказке, где герою дают тысячу дверей, но за одну заходить нельзя. Ну и угадайте, куда бы я зашёл, если бы был героем?

Комната в полумраке. Занавески я так и не открыл. Не хотелось. На полу — хаос. Нет, не тот беспорядок, в котором живут обычные люди. Это был мой хаос: разложенный с тщательной болезненной одержимостью. Каждый лист — осколок. Каждый — зарисовка её. Калли.

Калли, тянущаяся к бокалу крови за завтраком. Калли, с лёгкой улыбкой читающая книгу. Калли, о чём-то спорящая с Кэтрин, с этим вечно искрящимся вызовом во взгляде. Калли, смеющаяся.

И рядом с ней — он. Энзо.

В каждом эскизе, где он появлялся, он заканчивал одинаково. Мёртвый. То с вырванным сердцем. То без головы. То подвешенный вверх ногами — как иллюстрация к средневековой притче о грешниках.

Я даже как-то с гордостью отметил, что стал куда разнообразнее в выражении ненависти.

И вот я сижу на полу, окружённый этими картинами как змеями, ползущими ко мне с каждого угла. Язык графита, штрихов и линий говорит за меня больше, чем я бы решился произнести вслух. Рисование расслабляет. На какое-то время. Но не излечивает.

Стук в дверь повторяется. Более нетерпеливый. Мир снова вторгается в моё временное убежище, где я, как безумный художник, рисую свою одержимость и сублимирую ярость в каждую линию.

За считанные секунды я собираю листы с пола. Механично. Резко. Как будто они — компромат. Как будто мне есть за что стыдиться. Хотя... возможно, и есть.

Швыряю их в чемодан, как будто пытаюсь запереть внутри не только рисунки, но и себя — того, кто дрожит от злости и страха потерять её. Захлопываю крышку. Щелчок.

Подхожу к двери, делая глубокий вдох. На лице — маска спокойствия. Внутри — буря.

Пора снова быть Клаусом Майклсоном. Только не тем, который, что-то чувствует. А тем, кто умеет отнимать.

— И долго же ты открывал, — голос Калли раздался прежде, чем я успел даже вздохнуть.

На пороге — она. Вся такая — вальяжная, самодовольная, с глазами, в которых крутятся тысячи планов.

Я, честно сказать, не ожидал. Обычно, если Калли появляется, это сопровождается либо сарказмом, либо физическим насилием. А лучше — тем и другим. Так что её внезапное и почти мирное вторжение выбивает из колеи.

Бровь сама собой взлетает вверх.

— Чем обязан? — отступаю в сторону, давая ей пройти. Пускаю в личное пространство, как пускают бурю — зная, что она оставит после себя только хаос.

Калли не спешит. Она входит так, будто это её личная комната, и она просто проверяет, всё ли стоит на своих местах. Быстро осматривается, замечает, конечно, чемодан, валяющийся у стены, и, быть может, даже улавливает запах графита — мои недавние порывы излить гнев на бумагу ещё витали в воздухе.

Она направляется к креслу у окна, легко опускается в него, перекидывая ногу на ногу, как будто мы сейчас устроим чаепитие, а не разговор, от которого, подозреваю, будет зудеть в мозгах.

— Меня мучал один вопрос... ну, примерно пятьсот лет, — начинает она, лениво, почти сонно, но глаза сверкают слишком живо. — Я, конечно, догадываюсь, какой будет ответ, но решила... убедиться.

Я сложил руки за спиной, делаю пару шагов ближе. Она ловит мой взгляд и смотрит в упор, не мигая. Это уже что-то личное. Ну или почти.

— Что за вопрос? — спросил я с надеждой, что, может быть... может быть, сейчас она скажет то, что я тысячу лет хочу услышать.

Но вместо этого...

— Клинок, которым ты заколол Хенрика, — прищурилась она. — Он же... необычный. Хенрик обычный вампир, а твои клинки, насколько я помню, работают только на нас, первородных. Значит, тот клинок — не простой.

Любой другой бы покраснел или поёрзал. Калли — нет. Она преподносит обвинения как приглашение к вальсу.

Я тяжело выдохнул, чувствуя, как раздражение поднимается со дна желудка, и, потеряв всякую стойкость, опускаюсь в кресло напротив.

— Да, — признал я, подперев голову кулаком. — Клинок не обычный. Его создал целый клан ведьм. Под заказ.

Она довольно усмехнулась, словно выиграла спор, который никто с ней не вёл.

— Так и знала, — откинулась на спинку кресла, словно это была всего лишь досадная формальность — разоблачить меня.

Несколько секунд я наблюдал за ней.

Потом, уже в свою очередь, решил задать вопрос. Мелочь, но гложет.

— Хенрик, вчера. — Наклонился чуть вперёд. — Он внушил новообращённому. Мы оба знаем — внушать может только первородный. Это невозможно.

Калли слегка приподняла плечо — жест, означающий «ну и что с того».

— Ведьмы, — бросила она. — Знаешь, пара угроз, несколько... показательных жертв и немного харизмы — и ведьмы готовы на что угодно. Хотела, чтобы Хенрик мог внушать — получили. Заклятие, имитирующее природу первородного, но не до конца. Всё просто.

Я скептически нахмурился.

— Просто? Клан ведьм и такой результат?

Она недовольно вздохнула и подняла палец с кольцами.

— После ритуала весь клан вымер. Тёмная магия, побочка, перегруз. Ты же знаешь, бывает. Пф-ф... трагично, но эффективно.

И снова усмехнулась. Эта её фирменная усмешка: «я знаю, что ты злишься, и мне плевать».

— А то, что ты исчезаешь, то появляешься — тоже магия? — уточнил я, взгляд скользнул по кольцам на её пальце.

— Одно — от солнца, — подняла левую руку. — Второе — скрывает присутствие. Моя ведьма-должница постаралась. Кольцо маскирует ауру, подавляет вибрации и делает меня незаметной даже для тех, кто, казалось бы, учуял бы меня за тысячу миль. Даже ты.

Я провёл взглядом по кольцу. Да, теперь всё сходится. Вот почему даже я, кто помнил её с тысячелетней точностью, не чувствовал её рядом раньше. Она пряталась под носом.

Хитра.

Хитра, как всегда. Играет на десять ходов вперёд. Шахматистка, которая ставит мат и не торопится сообщать об этом. Смотрит, как ты изворачиваешься, пытаясь придумать, как выжить, не зная, что уже проиграл.

Я снова взглянул на неё. Расслабленная поза. Легкая ухмылка. Словно она не пришла за ответами, а просто напомнить мне, что всегда будет в игре раньше, чем я.

И вот ведь что бесит.

Мне это чертовски нравится.

Тысячу лет назад

Я был ребёнком, но память о той ночи врезалась в меня так, будто её вырезали на костях.

Я не мог уснуть. Холод пробирался сквозь тонкие стены дома, ветер завывал за окном, и я подумал: выйти, взглянуть на звёзды. Иногда я так делал — представлял, что каждая из них рассказывает мне сказку, которой никто другой не слышал.

Но, проходя мимо главной комнаты, я услышал крик. Мамин крик. Её голос был резким, ломким, как треснувший лёд.

— Ты хочешь, чтобы я любила её как родную дочь?! — выкрикнула она, и я застыл, прилип к стене.

Голос был не просто злым — в нём было предательство, боль, отвращение.

Я тихо наклонился к занавеси из грубой ткани, разделявшей комнаты, и заглянул в щель.

Майкл — наш отец, сильный, высокий, не сгибающийся даже перед богами — стоял на коленях. Он держал в руках маленький свёрток. Белое одеяло шевелилось — ребёнок.

— Прости меня... — голос его дрожал. — Ты же знаешь, ты — моя единственная любовь. Но я не мог оставить её. Сольвейг умерла при родах... у неё больше никого не осталось. Это моя кровь, моя ответственность.

Мама молчала. Я видел, как по её щеке катится слеза, но лицо оставалось холодным, почти каменным.

— Я никогда не смогу принять её, — прошептала она, сжав губы в тонкую линию. — Даже если все поверят, что она — моя. Моё сердце этого не примет.

Я не понял тогда, что чувствовал. Шок? Тревогу? Или злость? Но я точно помню, как рука задрогнулась, задела чашу с водой, и она грохнулась на пол, разлетевшись.

— Кто там?! — взревел Майкл, и почти в тот же миг оказался передо мной.

Я хотел убежать, но был слишком медленен.

Он схватил меня за плечо, встряхнул.

— Ты подслушивал?!

Я кивнул. Я не умел лгать тогда. Или просто не смог. И он... ударил меня. Не так, как отцы бьют сыновей за шалость. А так, как бьют врага.

С того дня он смотрел на меня с подозрением. Я знал тайну рождения Калли. А он — знал, что я знаю. И ненавидел за это ещё больше, чем обычно.

Наше время

Теперь, спустя века, я знаю — мать тогда девять месяцев не выходила из дома Аяны. Все в деревне думали, что она беременна. Аяна, ведьма и её близкая подруга, помогала с зельями и чарами, чтобы поддерживать иллюзию. Чтобы живот рос, чтобы кожа имела нужный оттенок, чтобы никто не догадался.

Всё ради того, чтобы Калли стала «дочерью» нашей семьи.

Удивительно, но мать действительно была беременна. Она носила под сердцем Ребекку. И когда настал день родов, в деревне объявили — родились близнецы, но не кому не показывали, чтобы не было видно, что Калли старше.

Это был шок, редкость, почти божественный знак. Люди радовались. Пели.

Но я — помнил.

Я знал, что одна из «близнецов» не принадлежала нашей матери.

Я знал, что Калли — не просто приёмная. Она была результатом греха, предательства, тайны... Но и светом.

Потому что даже тогда, когда она была совсем малышкой, она ползала за мной, держась за мою рубаху, и смеялась, если я поднимал её на руки.

Она была моим хвостиком. Моей тенью.

Я рассказывал ей сказки на ночь, когда мать отказывалась подойти. Помогал ей с дровами, когда мать давала ей работы, будто той было пятнадцать, а не пять.

Я был её первым другом. Её первым защитником.

Может, поэтому и сейчас, даже через тысячу лет... Я всё ещё хочу, чтобы она вернулась в семью. Не из долга. А потому что без неё — она неполная.

Я тогда считал, что это просто братская привязанность. Она была моим хвостиком, моей маленькой тенью с лохматой косичкой и грязными коленками. Всегда рядом. Всегда со мной. Мы были семьёй — и этого казалось достаточно.

Но она росла.

Медленно, почти незаметно. Сначала я не придавал этому значения. Ну подумаешь — стала чуть выше, чуть серьёзнее. Но потом... Из лопоухого малыша с лишним упрямством она превращалась в девушку. Настоящую.

Глаза всё такие же — искренние, огненные, будто отражали пламя, которого в ней становилось всё больше. А смех... Смех стал звонче. Глубже. Опаснее.

Она всё так же бегала за мной — но уже не как девчонка, а как женщина, которой, кажется, просто нравилось быть рядом. Она цеплялась за мою рубашку, просила остаться у костра подольше. Спрашивала, почему я всегда такой угрюмый. Смеялась над моими шутками, даже если они были идиотскими. Или может, как раз потому, что были.

И я... начал ловить себя на том, что любуюсь. Смотрю дольше, чем нужно.

Нахожу повод пройти мимо неё. Просто чтобы почувствовать запах трав, впитавшийся в её волосы. Ревную, когда она улыбается другому. Даже если это просто торговец или какой-то паренёк с деревенского двора.

И именно тогда я понял — мне никто, кроме неё, не нужен.

А потом... Калли изменилась.

Она бросила вызов Майклу. Не в шутку, не за спиной, как делали все. А в лицо.

Когда он однажды поднял на меня руку, Калли бросилась вперёд, встала между нами. Я не забуду её дрожащий голос:

— Хватит! Довольно!

Она уже не умоляла. Она приказывала. Она говорила то, что не решались вымолвить даже старейшины деревни. Она называла вещи своими именами, не пряталась за масками. И впервые в жизни — я увидел в ней не просто близкого человека. Я увидел женщину, за которую готов бы был убить. Или умереть.

Она стала резкой. Язвительной. Словно поставила между собой и остальными щит, выкованный из сарказма. Но это было всё равно она. Просто другая. Сильнее. Жёстче. Настоящая.

Не было больше той Калли, что пряталась за мою спину. Теперь это я инстинктивно тянулся к её защите.

Потому что за её колкостью скрывалось золото. Не то, что сверкает на солнце, а то, что выковывается под давлением, годами, болью.

Какой же был шок, когда она сбежала от нас. От меня. После того, как мы стали... монстрами. Первородными. После того, как всё изменилось — не только тела, но и души.

Я думал... нет, я был уверен, что Калли останется. Что если и кто-то нас поймёт, примет, не сбежит в страхе — так это она. Моя Калли. Моя огненная звезда, моя храбрость в женском теле. Но она ушла.

Ушла.

И прихватила с собой Хенрика. Это добило меня.

Я был в растерянности — редкое состояние для меня. Всё будто замерло. Разбилось. Я мог ожидать этого от кого угодно. От Финна. От Колла с его бесшабашной натурой. Даже от Ребекки, если бы она влюбилась в кого-то особенно тупоголового.

Но не от неё. Никогда от неё.

Сначала — боль. Она ударила не как кинжал в грудь. Нет. Это было похоже на выжигающее пламя изнутри, медленно растекающееся по венам. А потом — ярость. Чистая, первобытная, всепоглощающая. Я не мог дышать, не мог думать, не мог жить с мыслью, что она покинула меня. Что предала нас.

Я искал. Боже, как я искал. Годы, десятилетия. Перевернул пол-Европы в поисках. И когда нашёл след — едва не растерзал деревню в Германии, чтобы вытащить из старой ведьмы одно слово.

Тогда я понял — уговоры могут сработать. Они были близки. Всегда. Если кто и мог растопить лед в Каллисте — это была Ребекка. Младшая сестра, подруга, её тень и искра одновременно.

Я послал её. Надеялся.

Но Калли... Калли снова сбежала. Словно сквозь пальцы — исчезла. Как всегда.

И меня снова накрыла ярость. Она уже не сводила с ума — она изматывала.

Как ржа, проедающая металл. Как яд, пущенный по венам. Я срывался, убивал, сжигал — не столько людей, сколько иллюзии.

Я пытался её заменить. Именно пытался — потому что заменить Калли невозможно. Каждая женщина рядом казалась блеклой, неинтересной, искусственной. Даже Аврора де Мартель... Светлая. Грациозная. Умная. Она действительно была прекрасна — по-своему. Но когда я смотрел на неё — я вспоминал, как Калли дерзко закатывала глаза, как плевалась ядом, а потом смеяться так, что хотелось остановить весь мир, только чтобы слышать это ещё.

Аврора не смеялась так. Никто не смеялся как она. Никто не смотрел на меня как Каллиста. Со злостью, с упрямством... но и с этим чертовым теплом, которое я чувствовал даже сквозь самые тяжёлые её слова.

Аврора была романом. Калли — катастрофой. Но я бы выбрал катастрофу снова и снова.

Конечно, тогда всё закончилось быстро — Майкл снова нашёл нас, и мы были вынуждены бежать. Как всегда. Как и я — бежал от чувства, которое продолжало разрывать меня на части.

— Ты меня слышишь? — раздался голос Калли, ворвавшись в мой хаос мыслей, как осколок стекла в плоть.

Я моргнул, возвращаясь в реальность. Мысли о прошлом, о её побеге, о запахе её волос, что ещё витал в комнате... развеялись в дым.

Она стояла совсем близко, склонившись ко мне, одна рука лежала на подлокотнике кресла, вторая упёрлась в бедро. Наклонилась так, что её лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от моего — слишком близко, чтобы не чувствовать сладковатый, чуть терпкий аромат её духов: перец, мускус, чёрная роза и чуть-чуть ладана. Такой же дерзкий и сложный, как она сама.

Глаза её сузились, в голосе сквозил скепсис.

— Ты меня вообще не слушал, — фыркнула она и выпрямилась, резко отстранившись, будто сожглась о собственные мысли.

Я коротко вздохнул и поправил манжет рубашки — больше для того, чтобы отвлечься от затяжного-шлейфа её запаха, чем ради аккуратности. Чёртова Калли. Даже просто рядом с ней разум работал через силу.

— Что ты говорила? — хрипло спросил я, откашлявшись.

— Сегодня полнолуние, а ты всё в облаках. — Она драматично закатила глаза и упала в своё кресло, снова перекинув ногу на ногу. — Элайджа написал: Елену забрали, везут сразу на место для жертвоприношения. Через час выезжаем. Кай уже на месте с оборотнями и с этим «подношением».

— Славно. — Я кивнул, хотя в груди скреблось. Даже имя Кая вызывало раздражение. Он умел задевать нужные струны.

Калли нахмурилась и посмотрела на меня как на школьника, которого застали за списыванием.

— Какой-то ты вообще не заинтересованный. — Её голос стал подозрительным.

Я чуть усмехнулся, вытягивая ноги вперёд и сцепив пальцы на животе.

— Просто не могу выйти из своих мыслей. — И это было правдой.

Хотя бы частично.

— Мда, — опять этот взгляд, будто я очередной сбой в её идеальном плане. — Короче. Сальваторе, как идиоты, пытались помешать, но Кэтрин свернула им шеи. Думаю, этого хватит на пару часов. Но не навсегда. К сожалению.

Она достала телефон из заднего кармана брюк — обтягивающих, чёрных, в её дерзком стиле — и что-то быстро начала набирать. Её пальцы, с кольцом на среднем, скользили по экрану с той же лёгкостью, с какой она могла вонзить кинжал в горло и даже не моргнуть.

— Написала Энзо, чтобы продолжал сворачивать им шеи до самого конца ритуала, — пробормотала она и нажала «отправить».

Телефон вернулся в карман, и она лениво запрокинула голову на спинку кресла, устремив взгляд в потолок.

В этот момент я снова поймал себя на том, что просто смотрю на неё. На каждое движение, на изгиб запястья, на лёгкую складку между бровями.

Если бы только ты знала, Калли, как тяжело не рвануться сейчас к тебе. Не сказать всё. Не вытравить из головы воспоминание о тебе.

Но вместо этого я просто стиснул зубы... И отвернулся к окну.

Пока.

Она всё ещё сидела в кресле, запрокинув голову назад, и казалась на удивление спокойной. Но я-то знал: Калли не бывает просто «спокойной». У неё всегда в голове десять мыслей, три плана побега и как минимум два способа меня убить, если я перегну палку.

Я смотрел на неё. Слишком долго. Слишком внимательно. Слишком... жадно.

Слова застряли в горле.

— Что? — не открывая глаз, спросила она. Голос ленивый, но чуть настороженный. — Ты пялишься как будто хочешь что-то сказать, но боишься, что я врежу.

Я чуть усмехнулся. Почти угадала.

— Калли... — начал я, и голос прозвучал неожиданно хрипло. Она тут же открыла глаза и повернулась ко мне.

Наши взгляды встретились.

В этот момент, это было так просто. Сказать всё. Честно. Без шуток, угроз и манипуляций. Просто выложить всё, как есть.

Что люблю. Что скучал. Что с тех пор, как она сбежала, я потерял вкус ко всему. Что ни одна женщина не могла даже приблизиться к той буре, которую она вызывает во мне одним взглядом. Что я больше не хочу прятаться за яростью и упрямством. Что я больше не хочу, чтобы она смотрела сквозь меня, как будто я — просто Клаус, просто надоедливый призрак прошлого.

Она ждала. Молча. В глазах блеск напряжения, которого она сама, возможно, не осознавала.

— Да? — мягко, чуть тише, чем обычно. Впервые за долгое время её голос был не колкий. Просто живой.

Я открыл рот. И замер.

Пауза затянулась. Признание подвисло где-то между вдохом и словом.

Я почувствовал, как предательская боль закручивается в груди. Я не смог.

Проклятье.

Я мог убить тысячи, разрушить города... Но не мог выговорить ей простую истину.

— Ты забыла купить виски, — вдруг сказал я, отчего-то выбрав этот идиотский способ соскочить с темы. Голос прозвучал лёгким, почти насмешливым.

Калли нахмурилась. Присмотрелась ко мне.

— Чего? — недоверчиво спросила она, будто пытаясь понять, это была шутка, защитная реакция или я и правда идиот.

— Виски, Калли. В доме закончился. Как мы вообще жертвоприношение будем праздновать без виски? — с самой серьёзной миной, на какую был способен, протянул я.

Она несколько секунд просто молча смотрела. Словно ждала, что я всё же передумаю и договорю то, что хотел. Но... я не договорил.

— Ты странный сегодня, Ник. — тихо сказала она, не с язвой, не с упрёком. Просто... с лёгкой печалью.

— Бываю. — пожал плечами я и отвернулся, делая вид, что смотрю в окно.

А внутри... всё горело.

***

От лица Калли

Я и Ник шагали по лесной тропе, окружённые только звуками наших шагов и далёкого потрескивания огня. Поляна, где должно было состояться жертвоприношение, уже полыхала своей ритуальной жестокостью. Воздух был тяжёлый, влажный от утренней росы и... ожидания смерти.

Перед нами — три огненных круга, каждый вычерчен с болезненной точностью. В одном — оборотень, запертый и раненый, смотрящий исподлобья. Во втором — молодой вампир, ещё не успевший понять, за что его отправили на смерть. И в третьем... Елена.

Она сидела на коленях, лицо заплаканное, волосы спутаны. Губы дрожали, но не от холода — от понимания.

Я на секунду задержалась. Что бы я чувствовала на её месте? Будь я в этом круге, и на моей шее лежала бы чья-то древняя судьба? Страх? Гнев? Смирение?

Клаус, не замедлив шага, направился к Каю. Тот, конечно, как всегда с видом мага из анекдота: закатанные рукава, лунный камень в руке и абсолютное безумие в глазах.

А я подошла к Кэтрин, которая стояла у дерева с таким видом, будто наблюдает не жертвоприношение, а театральную постановку, и явно её не впечатлило.

— Ты говорила с Джоном Гилбертом? — спросила я, скрестив руки на груди.

С поляны тянуло гарью и магией, и мне захотелось, чтобы всё прошло как надо. Без сюрпризов. Но с этими персонажами — сюрпризы были гарантированы.

— Елена... ну, ты поняла, — пробормотала я, не в силах вымолвить «воскреснет».

— Да. Всё, как ты и говорила. — Пирс пожала плечами. — Он обменяет её жизнь на свою. Мелодрама в стиле «я плохой отец, но умру, чтобы хоть как-то загладить». Классика.

— А Хенрик с Надей где? — оглянулась я по сторонам. Тишина, что окружала нас, начинала раздражать.

Обычно эти двое не упускают шанс влезть в эпицентр событий, а тут — тишина.

— Заняты, — усмехнулась Кэтрин. — Сдерживают друзей бедняжки. Чтобы ни один герой с синдромом спасателя не вломился и не испортил нам ритуал.

Я дернула уголком губ в подобии одобрения. План работал.

В этот момент к Клаусу подошёл Элайджа. Я замолкла, позволяя слуху переключиться на их разговор.

— Всё готово, можем начинать, — сказал Элайджа, поправляя пиджак, будто собирался выступить на балу, а не смотреть жертвоприношение.

Его лицо оставалось бесстрастным, как и всегда, но в голосе чувствовалось... нетерпение? Или усталость?

— Как будто вы не ждали этого тысячу лет, правда, Элайджа? — пробормотала я себе под нос и отошла от Кэтрин ближе к кругам.

Луна зависла в небе, полная, почти насмешливая. Скоро кровь коснётся земли. И тогда — всё изменится. Или... начнётся по-новой.

Я неспешно подошла к кругу, в котором сидела Елена. Она выглядела измотанной — волосы прилипли к щекам, глаза заплаканные, губы искусаны. Услышав шаги, она резко повернула голову в мою сторону. Плечи напряглись, как у загнанного зверька.

— Кто ты? — её голос дрожал, но в нём чувствовалась стойкость. Мелкая, но цепкая.

Её инстинкты взывали к борьбе, хотя логика уже всё поняла. Она в ловушке.

Я остановилась у самой границы огненного круга и, склонив голову набок, мягко улыбнулась, почти... по-человечески.

— Меня зовут Калли, — произнесла я спокойно, но уверенно.

Пламя круга отбрасывало оранжевые отблески на её лицо и моё. Мы обе казались пленницами в этом огне, только одна — временно, другая — добровольно.

— Мне правда жаль, что тебе приходится через это проходить, правда, — вздохнула я, чуть сжав пальцы в кулак. — Ты ещё не успела понять, что такое жизнь, а уже должна умереть.

«Может она мне и не нравится, но все равно жаль.»

Она нахмурилась, напряжённо втягивая воздух.

— Что? — голос её стал чуть громче, зазвучала паника.

— Не бойся особо. — прошептала я почти конфиденциально, словно делилась с ней сплетней, а не судьбоносной новостью. — Я позаботилась о том, чтобы ты выжила.

Её глаза расширились. Она отшатнулась, будто я ударила её, не рукой — словом.

— Что ты несёшь?.. — начала она, но потом вопрос прервался.

Что-то в моих глазах, видимо, убедило её, что это не просто чья-то злая игра. Или, может, в ней заговорила отчаянная надежда.

— Я позаботилась и о Дженне, — продолжила я ровно. — Когда всё закончится, ты снова её увидишь.

Молчание. Её дыхание сбилось, губы приоткрылись. В глазах — не просто страх, а надежда. Сомнительная, шаткая, но... цепляющаяся за каждую крупицу спасения.

— Правда?.. — еле слышно выдохнула она, будто боялась, что ответ уничтожит остатки веры в хорошее.

Сомнение в её взгляде было столь отчаянным, что я на секунду почувствовала, как где-то глубоко внутри что-то сжалось. Её ведь действительно никто не спрашивал. Ни разу.

Я только кивнула. Небольшой, молчаливый жест. Как обещание.

И отошла прочь от огня, прочь от чужой судьбы.

Она осталась смотреть мне вслед, в её взгляде клубилось всё сразу — страх, растерянность, недоверие... и тонкая ниточка веры. Очень тонкая, почти невидимая. Но она там была. И мне хотелось, чтобы она выдержала.

— Начинается, — прошептала я, приблизившись к Элайдже и Кэтрин, наблюдая, как Кай театрально бросает лунный камень на алтарь, словно это проклятый кубок огня. Камень вспыхнул, заискрил, как новогодняя гирлянда на стероидах, и я только закатила глаза. Ну да, пафос в ритуалах у нас на уровне.

Тем временем Клаус, будто по сценарию, уже шел к кругу с оборотнем. Я еле удержалась, чтобы не закрыть лицо рукой — его походка была с той фирменной, раздражающей уверенностью, мол, «я бог, расступитесь, смертные».

Он без тени эмоций вырвал сердце у бедного оборотня, будто это не человеческий орган, а спелое яблоко. Подошел к Каю и начал выдавливать из него кровь прямо на лунный камень.

Я, зная, что дальше в программе кровь, страдания и огонь, лениво отвернулась и посмотрела на стоящих рядом с собой. А вернее — вверх на них.

— Черт, — фыркнула я, раздраженно поправив рукав пиджака. — Почему даже на каблуках я всё равно ниже всех?!

Кэтрин, не ожидавшая моего внезапного приступа меланхолии по поводу роста в разгар ритуала, прыснула от смеха. Серьезная, вечно собранная Пирс — и та чуть не захлебнулась.

Элайджа сначала только повёл бровью, как обычно, потом прикрыл рот ладонью, сдерживая ироничный смешок. Это, заметьте, был максимум эмоций, которые он вообще позволял себе в публичном пространстве. Учитывая, что рядом умирали сверхъестественные существа, мои сантиметры казались им куда более забавной темой.

— Вам смешно?! — возмутилась я театрально. — Одна шпала метр семьдесят, второй каланча метр восемьдесят с хвостиком! А я, мать его, метр шестьдесят четыре! Даже на каблуках я выгляжу как младшая сестра, которую взяли на охоту ради галочки!

— Возможно, тебе просто достались гены матери, — дипломатично ответил Элайджа, хотя уголки его губ дрогнули. — Мы ведь до конца не знаем, какой она была. Но, вероятнее всего, именно от неё тебе досталась эта... хрупкость.

— Да не хрупкость это, а подлость генетики, — буркнула я, скрестив руки на груди.

Кэтрин, прикрыв рот ладонью, с трудом сдерживала смех.

— Ты просто у нас... уникальная, — с наигранной нежностью выдавила она, едва не захлебнувшись в новой волне веселья. — Маленькая, но смертельно опасная.

— Ну да, мышка с динамитом, — фыркнула я и, развернувшись, вновь посмотрела на поляну, где Кай уже начинал следующую часть ритуала.

И ведь даже огненные круги были выше меня. Проклятье.

Пока Клаус с лицом гробовой серьёзности подходил к второму огненному кругу — к вампиру, что уже начал тихо паниковать, — я почувствовала, как в кармане вибрирует телефон. Скользнув рукой в брюки, вытащила его и мельком взглянула на экран.

«Спят как младенцы» — Энзо.

Я не сдержала ухмылки. Но ниже было ещё лучше — прикреплённая фотография. На ней — братья Сальваторе: Деймон и Стефан, красиво сложенные на полу, со свернутыми шеями и с выражениями вечного «что за...?» на лицах. У Стефана даже была кривая усмешка, застывшая на лице, как у неудавшегося манекена.

Через пару секунд — ещё одно сообщение.

«Я вколол им вербену. Думаю, посидят в отключке подольше. Можешь не благодарить.»

— Ах ты вредный гений, — прошептала я себе под нос, смахивая уведомление и увеличивая фото, чтобы рассмотреть в деталях художественное безумие, сотворённое Сент-Джоном.

С этими мыслями, всё ещё с ухмылкой, развернула экран к Кэтрин.

— Глянь.

Кэтрин взяла телефон, взглянула — и фыркнула.

— Прекрасней ничего не видела, — протянула она, с той ленивой грацией, которая говорила: «Я не причастна, но чертовски довольна».

Я издала короткий смешок, скрестив руки на груди:

— А я видела, — скосила взгляд в сторону алтаря. — Клауса в фонтане.

Кэтрин чуть не подавилась воздухом. На её лице мелькнул тот самый коварный блеск, который она обычно прятала за маской равнодушия.

Краем глаза я заметила, как Клаус, заколовший вампира, резко замер буквально на полшага. Он явно уловил наш разговор. Видимо, его вампирский слух не пропустил слова «фонтан» и «Клаус». Уголок его глаза чуть дернулся, но, ничего не сказав, он продолжил путь к Елене.

— Клаус услышал, — прошептала Кэтрин, пряча улыбку.

— Ну и пусть. Может, в следующий раз не будет орать на меня и угрожать, если не хочет оказаться в фонтане, — пожала я плечами, хладнокровно вернув телефон в карман.

Настроение поднялось. Жертвоприношение, конечно, процесс важный, но немного сарказма и парочка нокаутированных братьев делают его почти праздничным.

— О, теперь очередь Ленки, — пробормотала я, скрестив руки на груди, наблюдая, как Гилберт гордо проигнорировала протянутую руку Клауса и с каменным лицом, хоть и с дрожащими губами, сама шагнула на алтарь. Смело. Молодец. Даже при том, что под ногами плывёт земля, и весь лес пропитан ожиданием смерти, Елена держится.

А у меня внутри закипает раздражение.

«Хотелось бы сказать им всем, что я знаю... Какие события последуют дальше. Кто кого предаст. Кто кого попытается убить. Кто воскреснет, а кто уже — нет. Сказать, кому стоит держаться подальше от определённых людей. Или хотя бы прошептать в ухо Клаусу: «Не вздумай доверять...» — нет, не могу. Потому что...

Эта чертова Вселенная всё портит.

Будто у неё пунктик: не дай ей проболтаться, держи её в режиме «загадочная сука, которая всё знает, но молчит».

Она блокирует. Не даёт открыть рот в нужный момент. Не позволяет выдать даже невинный намёк. Только открою рот — тишина. Слова просто не выходят. Или язык не шевелится. Или голову пронзает боль такая, будто кто-то по ней кастрюлей ударил. Отлично. Просто шикарно.

На кой, мать его, чёрт тогда меня вообще сюда закинули?!

Что я — просто декоративное предсказание? Пугалка, что знает будущее, но не может им поделиться? Нет уж, Вселенная. Мы с тобой не договаривались о таких условиях. Меня не устраивает быть ходячей драмой с привкусом пассивной беспомощности.

Хотя, ладно. Не всё блокирует.

Я ведь смогла сказать Элайдже, что Ребекка и братья не на дне Атлантики, как он думал. А вот сказать ему, что его заколит Деймон — не смогла. Пришлось устраивать театр одного актёра с пантомимой и глазами в стиле «поверь мне на слово, ты потом поймёшь».

Тысячу лет назад я хотела убить Талию — не смогла. Как будто кто-то вставил во мне предохранитель. А вот в 1922-м я смогла убить Майкла. Сама. Без сожалений.

Но... разве Майкл не должен был вернуться позже? Разве не он должен был склонить Ребекку на свою сторону, заманить Клауса обратно в Мистик Фолс, попытаться убить его на глазах у всех? Я это помню. Я это смотрела.

А теперь — ничего этого не будет. Значит, или я всё изменила, или Вселенная... сама мутит воду?

Фильтр у неё, знаете ли, весьма избирательный.

Хочешь сказать, что Деймон — идиот и наломает дров? Без проблем.

Хочешь предупредить кого-то, что его убьют через пять минут? Забудь.

Хочешь врезать тому, кто должен был остаться в живых, но не убить? Легко.

Хочешь спасти того, кто не выживет по канону? Ммм, а может, не стоит? Благо, Хенрика смогла спасти.

Да как, мать его, она работает? На интуиции? На прихотях сценариста?

Меня начинает это всерьёз раздражать. Раньше — в прошлом — мне было всё равно. Мне не нужно было разбрасываться спойлерами или менять ход событий. Но сейчас, оказавшись в эпицентре, в городе, где на каждом шагу смерть, где на кону жизни людей, которых я начала... нет, не любить, но как минимум уважать — нужно действовать.

Но как, если меня душит магическая цензура?

Нужно найти выход.

Может, попросить какую-то ведьму. Взломать этот фильтр, что висит на моих воспоминаниях. Пусть копаются в сознании, в душе, где угодно. Пусть сдерут с меня этот молчаливый хомут.

Или, быть может... обратиться к Каю?

Да, он псих, социопат, и на двадцать процентов из всего состоит из чистого хаоса, но... если кто и сможет обойти магические запреты Вселенной — это он.

И он точно не упустит шанс поиграться с таким вызовом.

Я уже представила, как он с маниакальной радостью скажет что-то вроде: «О, ты хочешь нарушить ткань реальности и правила собственной судьбы? Как мило. Давай устроим фаер-шоу!»

Хм. Подумать стоит.»

Внезапно, будто кто-то щелкнул тумблером в небе, всё пламя на поляне погасло. Три огненных круга поглотила тьма. Воздух сгустился, как перед бурей, и даже звуки леса стихли — ни стрекота насекомых, ни шума ветра. Только гнетущая, живая тишина, от которой вибрировала каждая клетка в теле.

Но у меня вампирское зрение, и в отличие от человеческого — оно не подводит даже в полной темноте. Я мгновенно выхватила взглядом фигуру Клауса. Он шатался, как будто ноги его не слушались, но глаза... глаза горели. В них была первобытная решимость.

— Я это чувствую. Действует, — пробормотал он, голосом, будто с надрывом... но не страха — эйфории.

И тут это началось.

Звук ломающихся костей разорвал ночную тишину.

Хруст. Трещины. Скрежет. Казалось, весь лес вздрогнул. Его позвоночник выгибался под неестественным углом, ключицы ломались, пальцы выворачивались, как спички. Каждый сустав будто разрывался изнутри, тело выгибалось в мучительной трансформации.

Но он не кричал от боли.

Он ревел от освобождения. Тысячелетнее проклятие снималось. Каждая кость, что ломалась — как цепь, падающая с его существа. Это было не мучение, это было воскрешение зверя.

Когда он поднял голову и посмотрел в нашу сторону — его глаза засветились янтарным светом, как у дикого зверя в ночи. На лице появилась не улыбка. Оскал. Дикий, звериный, не имеющий ничего общего с человеческим весельем. Это был оскал победителя, хищника, который наконец-то вырвался из клетки.

Всё произошло так быстро, что я, Элайджа и Кэтрин даже не успели осознать происходящее. В одно стремительное движение — его тело дернулось вперёд, и он обратился.

Гигантский волк — величественный, с густой тёмной шерстью и всё теми же светящимися янтарными глазами — встал посреди поляны, владелец ночи.

Он не рычал. Не дёргался. Просто смотрел на нас. Молча. Исподлобья. Величественно. Хищно.

Он больше не просто Клаус. Он — гибрид. Первый в своём роде. Существо, которому теперь нет равных.

И в этом взгляде было всё: вызов, гордость, свобода, жажда. И... что-то ещё. Что-то дикое и личное — словно в первую очередь он смотрит на меня.

— Поздравляю тебя с освобождением, а теперь, иди гуляй, — фыркнула я, скинув с себя остатки впечатления, как будто это всего лишь банальная сцена из жизни, а не момент, который ждали тысячу лет.

Клаус, теперь уже в форме волка — массивный, хищный, чёрно-серебристый зверь — бросил на меня короткий взгляд.

Будто бы фыркнул, одарил всех нас мимолетным «мол, не скучайте без меня», и исчез в лесу, растворившись между деревьев, с лёгкостью тени. Листва даже не шелохнулась — только легкий порыв ветра остался от его движения.

Кэтрин не заставила себя ждать — испарилась с поляны быстрее, чем кто-либо успел моргнуть. Нет, серьёзно, я успела повернуть голову — и её уже не было.

«Вот что значит инстинкт выживания», — усмехнулась я про себя.

Все мы знали — укус оборотня смертелен для обычных вампиров. Для нас, первородных, конечно, последствия другие: да, будет весело — от галлюцинаций до телесной ломки, но не фатально. Хотя по личному опыту могу сказать: та ещё «вечеринка»...

Элайджа, с тем самым своим вселенским вздохом страдальца, обвел взглядом поляну после ритуала и, не говоря ни слова, начал собирать тела в кучу.

Удивительно, но даже в этом была его фирменная благородная манера — словно он убирал за кем-то после званого ужина, а не сваливал в кучу обугленные трупы.

Вот бы и у нас был такой монтаж, как в сериале: бац — сцена, бац — трупов нет, все улыбаются, фоном драматичная музыка. Но нет. Добро пожаловать в реальность: всё это долго, воняет и бесит.

Я подошла к Каю, который сидел на корточках перед телом Елены, будто наблюдал за художественной инсталляцией «Жертва века».

— Ну что? Она вернётся к жизни? — спросила я.

Да, я знала ответ. Чёрт, я точно знала ответ! Но сказать «Она воскреснет» — это, по логике Вселенной, оказывается не спойлер, а полезное уточнение. Чудные у неё фильтры, конечно. Интересно, если я скажу, что в следующем сезоне все забудут, что она умирала, меня вырубят током?

— Воскреснет, — с улыбкой Дьявола подтвердил Кай, поднимаясь. Он выглядел так, будто только что испёк торт на чужих костях и очень собой доволен.

Тем временем Элайджа закончил укладывать тела в аккуратную костровую кучу — чуть ли не по росту и цвету глаз.

Как же ему удаётся даже мертвецов сортировать со вкусом?

Один лёгкий взмах руки Кая — и тела вспыхнули. Без дыма, без яростного огня, будто горели не плоть и кости, а листы бумаги. Через пару минут осталась только серая зола, а рядом лежала парочка обгорелых зубов, как напоминание: «здесь кто-то умер, но красиво».

— Надо забрать Ленку, нам она ещё... — начала я, но в следующую секунду внутри что-то щёлкнуло, как будто сработал запрет на фразу.

Я попыталась договорить — но слова просто... исчезли из гортани. Губы двигаются, но звука нет. Вселенная: Упс, вы нарушаете лицензионное соглашение!

«ДА ЧЁРТ ЖЕ ВОЗЬМИ! ОДНО СЛОВО! СЕРЬЕЗНО?!» — пронеслось в голове.

Я нервно повернулась к Элайдже. Он, разумеется, понял. Молча кивнул, как будто прочёл мои мысли, аккуратно поднял безжизненное тело Елены на руки и исчез, как тень, используя свою нечеловеческую скорость.

Я стояла на почти выжженной поляне, на которой минут десять назад происходила древнейшая магия и первородное чудо, и подумала:

«Ну что, теперь осталось только найти лопату и закопать свою нервную систему где-нибудь рядом с этим костром»

Но, по крайней мере, половина плана сработала. Елена выживет. Клаус стал тем, кем должен был стать. Ритуал завершён.

— Честно, меня уже начинает раздражать твое молчание, — скривился Кай, дергая уголком рта, будто откусил лимон. — Вечно недоговариваешь, и приходится гадать, что ты там хочешь сказать. Я что, экстрасенс?

Я уставилась на него, хлопнув глазами. Раз. Два. Глубокий вдох. Ну всё...

— Ты издеваешься?! — рявкнула я, хватаясь за голову. — Думаешь, мне это нравится?! Я бы одним словом могла изменить будущее! Одним! А не могу! Вынуждена как дурочка размахивать руками, играть в «угадай слово» и надеяться, что кто-то поймет! Это. Просто. БЕСИТ!

Я вся вскипела — сжала кулаки, тяжело дыша, и уставилась на Паркера, как будто сейчас врежу чем-нибудь тяжёлым. Он же...

Залился смехом. Прямо как псих. Ну, впрочем, им он и был.

— Хочешь, помогу? — спросил Кай, едва сдерживая истеричный смешок, как будто это всё шутка.

— Как?! — спросила я резко, чуть не ткнув его в грудь.

— Ну... я всё-таки сифон, — лениво пожал он плечами. — Если на тебе магическая блокировка, я её просто вытяну, как пыль из ковра. Но! — поднял палец. — Если это не магия, а, скажем, вмешательство самой Вселенной, или чего-то там, ну... тогда ты в жопе.

Я заморгала. Он это серьёзно? Он знал?! Всё это время он ЗНАЛ?!

— А раньше сказать не мог?! — возмутилась я, со всего размаху шлёпнув его по плечу.

— Ай, — фыркнул Кай, — не было повода. Раньше ты особо не страдала. Сейчас — вижу, да. Уровень бешенства — как у Хенрика без кофе. Так что... помогу. Только есть нюансы.

Он подошёл ближе, наклонился чуть к моему лицу, будто собирался выдать великий секрет:

— Во-первых, тебе надо снять кольцо от солнца и кольцо невидимости. Если я их случайно поглощу, они станут обычной дешёвой бижутерией с барахолки. И во-вторых — тебе нужно лечь.

Он кивнул на алтарь, который до сих пор был в пятнах крови, покрыт пеплом и с легким запахом... сгоревших людей. От него даже мухи не спешили улетать.

— Фу. — Я скривилась, глядя на это мясное безобразие. — Нет уж. Если ты хочешь копаться во мне — делай это дома. В нормальных условиях. Без крови и дохлой романтики.

Кай насмешливо вскинул бровь:

— Ну-у, как скажешь, принцесса комфорта.

Но я уже рванула с места, включив полную вампирскую скорость. И, конечно же, всё проклятие этой скорости — мои каблуки снова пострадали. Один раз застряли в земле, второй раз заехали в кочку, третий вообще... где мои туфли?

Прекрасно. Просто идеально. Стану спасителем мира, но в обносках. Вот теперь мне точно нужна была ванна, Кай и возможность наконец-то орать, что я знаю будущее.

Мы оказались дома — наконец-то.

Я скинула испорченные каблуки прямо в прихожей и, не дожидаясь приглашения, пошла прямиком в свою комнату. Скинула пиджак, выдернула резинку из волос.

Кай шёл за мной, насвистывая. Будто шёл чинить розетку, а не... копаться в моей магической сущности.

— Снимай кольца, ложись, — махнул он в сторону дивана.

— Ты уверен, что именно ты должен говорить такие фразы? — хмыкнула я, поддевая кольцо с невидимостью. — Звучит двусмысленно.

— Ну, если я вдруг случайно увижу что-то лишнее — прими это как комплимент, — подмигнул он.

Убью... после.

Я сняла оба кольца. Без них чувствовалась странная лёгкость и... уязвимость. Словно скинула защиту, но осталась в поле битвы.

Я легла на спину, волосы рассыпались по подушке. Кай встал сбоку и протянул руку над моей грудной клеткой, не касаясь.

— Готова? — спросил он неожиданно серьёзным тоном.

— Ага, — кивнула. — Только не заглотнись.

Он закрыл глаза и начал вытягивать.

Всё началось с лёгкого покалывания в груди. Будто кто-то водил по рёбрам холодным пером. Затем пошёл тепловой прилив, как ток от лампы, которую поднесли слишком близко.

Он словно искал внутри меня магический канал, ощупывая каждую жилку, каждый нерв, как пианист находит нужную ноту.

Моё тело вздрогнуло.

Воздух будто задрожал, кожа покрылась мурашками — и вдруг я почувствовала удар, как будто меня вытолкнули из самой себя на секунду.

Меня пробрало до дрожи. Пальцы сжались в подушку, губы сами приоткрылись. Это было... странно. Неприятно. Но и не больно. Ощущения были как от выворачивания наизнанку, но на энергетическом уровне.

И тут... щелчок.

В ушах треск, будто разбилось стекло. И давление в голове, как при резком подъеме в горы. Я резко села, хватаясь за виски.

— Чёрт... что это...

— Вот и она, — Кай выдохнул, отдёрнув руку. — Блокировка спала. Теперь ты... настоящая ходячая спойлер-машина.

Он ухмыльнулся. Я, всё ещё задыхаясь, подняла на него взгляд:

— Ты уверен, что ничего важного во мне не повредил?..

— Только твою гордость, — подмигнул он. — Хотя ты в любом случае как будто с завода с браком.

Я фыркнула, но чувствовала: Что-то действительно изменилось. Как будто открылась дверь, которую до этого забили гвоздями. Мысли стали яснее. И... я могла вспомнить всё, что блокировала Вселенная. Каждую фразу. Каждую деталь будущего.

— Кай... — прошептала я.

Он наклонился ближе:

— Да?

— Спасибо...

Он удивился. Не ожидал. А я просто улыбнулась — первый раз за долгое время по-настоящему облегчённо.

Я все еще сидела на диване, упершись локтями в колени и сжимая кольца в ладони. Грудная клетка подрагивала — как будто внутри меня только что провели электрошок.

Кай уселся напротив, раскинув руки по спинке кресла, и наблюдал, как я перевариваю происходящее.

— Ну? — протянул он. — Проверяй. Только давай без описания конца света. Начни с чего-нибудь... простого.

Я глубоко вдохнула.

— Ладно. Попробуем. Спойлер один, — пробормотала я себе под нос. — Чтобы создавать гибридов, нужна кровь Елены.

Молчу. Горло не сжимает. Я могу говорить. Я сказала. Кай приподнял бровь:

— Дальше.

Я закусила губу, сердце застучало.

— Спойлер два: Мэтт Донован единственный выживет в конце всей этой чертовой истории.

Снова тишина. Никакой блокировки. Я могла говорить.

— Спойлер три, — медленно выдохнула я. — Клаус должен был влюбиться в Кэролайн Форбс.

Кай захлопал в ладоши, с видом безумного ведущего игрового шоу:

— И это правильный ответ!

Я засмеялась — отчасти от облегчения, отчасти истерично.

— Я могу говорить, — прошептала я, чувствуя, как что-то давнее и тяжёлое отпустило меня изнутри. — Я наконец-то могу говорить.

— Что ж, добро пожаловать в мир нормальных, — Кай поднялся. — Но помни: теперь ты сама себе фильтр. Так что постарайся не проболтаться кому не стоит.

Он подмигнул и вышел из комнаты, оставив меня наедине с мыслями.

А я... Я сидела, глядя в пустоту, и думала, с чего начать. С чего начать всю эту историю заново, теперь, когда моё знание — не проклятие, а оружие.

— Ну всё, — захихикала я, надевая кольца обратно на пальцы. Металл приятно охладил кожу, и я даже театрально встряхнула рукой, будто вручаю себе суперспособность. — Теперь этой Вселенной капец. Меня теперь не заткнуть. Пусть хоть небо рухнет, хоть наковальня на голову — если решу, что нужно что-то сказать, я это скажу. Хоть спойлером, хоть проклятьем.

Спрыгнув с дивана, я с легкой походкой направилась вниз по винтовой лестнице, слыша, как каблуки клацают по деревянным ступеням.

В гостиной было уютно, в своём странном посмертно-вампирском стиле: полумрак, бархатные шторы, старинные книги, аромат бурбона и... мёртвая девушка на диване. Елена лежала в идеально кинематографичной позе — будто только что закончились съёмки «Спящей красавицы: вампирская версия». Руки сложены, волосы разложены, губы приоткрыты. Героиня трагедии. Или фарса. Смотря с какой стороны смотреть.

Элайджа, конечно, выглядел так, будто он не участник оккультной бойни, а просто вышел на пару часов в клуб любителей классики. В кресле, с бокалом бурбона, с книгой в руках. Не удивлюсь, если там Шекспир. Или, хуже того, Байрон.

Кай же, полная противоположность, развалился на соседнем кресле как бесстыдный подросток, громко хрустя шкварками из какой-то вонючей бумаги. Не знаю, где он их вообще нашёл, но подозреваю, что он принёс их из ада.

Я уселась на подлокотник дивана, прямо возле тела Елены. Облокотилась локтем на коленку, разглядывая её.

И в этот момент дверь громко хлопнула, и через пару секунд в гостиную завалились наши бравые герои послеполе-боя:

Кэтрин — как всегда с лёгкой усмешкой, будто только что сбежала от драки, в которой сама была зачинщиком.

Надя — тихая, но с заговорщицким прищуром.

Хенрик — в приподнятом настроении, явно доволен тем, что жив и всё ещё младший любимчик.

Энзо — как всегда с видом человека, которому всё это надоело, но который всё равно пришёл, потому что «а что, если весело».

— Кэтрин сказала, что ритуал прошёл хорошо, — сказал Энзо, проходя ближе и забрав из угла потертый, скрипучий стул, который явно просился на свалку лет сто назад. Он поставил его рядом с Каем и опустился с видом короля на трон.

Я не удержалась от довольной ухмылки.

— Да. Теперь Клаус полноценный гибрид, — ответила я, глядя на всех как на публику, которой только что объявили о новой эре. — Поздравляю всех, теперь у нас в доме живёт неконтролируемая ходячая ядерная бомба с завышенным чувством собственности. Весёлые времена, ребята.

Кай рассмеялся и хлопнул Энзо по плечу.

— И это только начало.

Элайджа хмыкнул, не отрывая взгляда от книги, но в его глазах промелькнуло всё понимание мира. Или сарказм. С ним никогда не знаешь.

Я усмехнулась, повернувшись к Елене:

— Просыпайся уже, красавица. Пропустишь весь фейерверк.

Смахнув прядь волос со лба Гилберт — она всё ещё выглядела немного бледной, но в целом бодро — я обвела взглядом своих ребят. Мою импровизированную семью. Сомнительное сборище психов, вампиров, колдунов и бывших мертвецов. Прекрасно.

— Итак! — я хлопнула ладонями, как училка, объявляющая школьникам начало экскурсии. — Как только наш мохнатый мессия наиграется в «Голодные игры» в лесу, мы двинемся в путь. Путешествие по Америке, в поисках оборотней. Прямо как «Сверхъестественное», только без дешёвой морали и с большей кровью.

Энзо, развалившийся на стуле, приподнял бровь, но ничего не сказал. Похоже, он уже был готов ко всему.

— Я надеюсь, Клаус сдержит слово и освободит нашу семью от сна, — наконец отложил книгу Элайджа.

— Только пусть попробует не сдержать, — прорычала я, скрестив руки на груди. — Я ему устрою «лучшие» деньки в его бессмертной жизни. Он ещё попросится в гроб. Без подушки.

Кэтрин, устроившаяся рядом на подлокотнике, закатила глаза.

— Вопрос: а зачем нам Елена? У неё, конечно, брови идеальные, но что-то я не совсем понимаю её ценность.

— Всё гениальное — просто, — взмахнула я рукой с видом оракула. — Она ключ к созданию гибридов. Хотя технически — её кровь.

По лицам пробежала лёгкая тень недоумения. Даже Надя хмыкнула, а Кай зевнул так громко, что я чуть не вмазала ему.

— Если кратко: — пояснила я, встав и прошлась перед ними, как в плохом сериале про древние пророчества, — чтобы обратить оборотня в гибрида, он должен: выпить кровь Клауса, умереть, после обращения выпить кровь двойника. То есть, Гилберт. Voilà.

— Ведьмы и их странности, — фыркнула Надя, устраиваясь поудобнее и положив голову на плечо Хенрика, который уже, похоже, засматривался на камин, будто собирался туда телепортироваться от скуки.

— И не говори, — кивнула я, бросая взгляд на тлеющий камин. — Вечно всё усложняют. Кровь того, проклятье того... три раза плюнь через плечо и станцуй танец в полнолуние. Ага. Спасибо.

Этот мир, если честно, довольно глуп. Особенно магический.

— Ты теперь можешь говорить без загадок? — наконец спросил Элайджа, чуть прищурившись. Он знал, что раньше я тормозила, сбивалась, как будто меня режиссёр за ушко дёргал.

Я расплылась в довольной ухмылке и, откинувшись на подлокотник кресла, лениво вытянула ноги.

— Спасибо Каю, — ответила я, скользнув взглядом к нему. — Снял с меня магический блок.

— Да, буквально вытянул из неё магию, — весело вставил Кай, жуя очередной кусок своей вредной еды. — Было мерзко, но эффектно. Как я люблю.

— А теперь... — я вытянула шею и сладко потянулась. — Теперь я официально кошмар этой вселенной. Без фильтров. Без ограничений. Спойлеры, сны, предсказания, пророчества — всё моё. Можете звать меня теперь... богиней плохих новостей.

Хенрик зааплодировал. Медленно. С издевкой.

— Если ты богиня, то можно мне выйти из культа? — хмыкнул он.

— Только через огонь, кровь и мои саркастичные комментарии, — ухмыльнулась я в ответ.

И в этот момент Елена зашевелилась. Все замерли.

— О, начинается шоу, — прошептала Кэтрин и, поправив волосы, хищно улыбнулась.

Стоило Елене открыть глаза и сфокусировать взгляд, как её зрачки сначала сузились, а затем округлились в панике. Она резко села — и тут же грохнулась на задницу с дивана, зацепив пяткой край журнального столика.

— Здравствуй, Елена, — улыбнулась я ей так ласково, будто передо мной была не заплаканная девушка, только что принесённая в жертву, а испуганный щенок. — Мы с тобой так толком и не поговорили. Не познакомились... по-человечески. Ну, знаешь, без проклятий, огненных кругов и ритуалов.

Она тяжело сглотнула, всё ещё пытаясь отдышаться. Смотрела на нас, как на экспонаты в музее ужасов.

— Ты... Калли, — выдохнула она с дрожью, положив руку на грудь, будто проверяя — бьется ли сердце.

— Верно, — кивнула я. — Каллиста Майклсон. Первородный вампир. — Я нарочито протянула последнее слово, наблюдая, как Елена вздрагивает.

Ну, не могу же я упустить возможность поиграть с драмой.

— Я сестра Элайджи и Хенрика, — добавила я и кивнула на младшенького, который, небрежно облокотившись о дверной косяк, театрально отсалютовал.

— Привет, я Хенрик, я милый, но могу и укусить, — прокомментировал тот, лениво махнув рукой. — А это — моя девушка, кстати. Надя. Дочь Кэтрин.

Елена уставилась на неё с выражением «это уже за гранью» и судорожно мотнула головой.

— Да-да, всё так, — усмехнулась я, наслаждаясь её реакцией. — Вампирская Санта-Барбара, не иначе.

Я повернулась к Энзо, который сидел на стуле и лениво подбрасывал в руке пустую фляжку (откуда только достал?).

— А это Энзо. Он мой... очень близкий друг. — Я сделала акцент, а он в этот момент подмигнул Елене.

— Вампир, британец, эстет и любитель крепкого бурбона. Весь в одной бутылке, — усмехнулся он, сверкнув глазами.

— А это Кай, — повернулась я к тому, кто, развалившись в кресле, ел мармеладки (после шкварок! Фу...) и выглядел чертовски довольным. — Он у нас еретик. Это значит, что он и вампир, и ведьма.

— Но ведьма не может быть вампиром и ведьмой одновременно... — пробормотала Елена, будто хватаясь за последнюю соломинку логики.

— Он у нас эксклюзив, — фыркнула я, махнув рукой. — Уникальный баг во Вселенной.

— И очень этим горжусь, — Кай приподнял пачку мармеладок. — Хочешь? После смерти всё вкуснее.

Елена посмотрела на него так, будто у него изо рта вонзились крылья летучей мыши.

— А Элайджу ты и так знаешь, — закончила я, кивнув на брата, который молча кивнул Елене в знак приветствия, всё ещё держа в руке недопитый бокал бурбона.

Елена обвела всех взглядом, как будто в голове у неё прокручивался чёрно-белый сериал, в котором она внезапно оказалась не главной героиней, а скорее — статистом, застрявшим в эпизоде «Что за черт тут происходит».

— Всё нормально, Ленка, — подмигнула я. — Просто ты воскресла, и теперь участвуешь в самом странном семейном собрании вампиров в истории. Добро пожаловать в клуб.

— Почему я жива? — Елена едва слышно выдохнула, поднимаясь с пола.

Руки дрожали, она будто всё ещё не верила, что может двигаться. Села на диван, как на краю пропасти — напряжённая, настороженная, готовая сорваться в бегство при первом удобном случае. Вот только убежать отсюда у неё бы не вышло.

— Твой горе-отец обменял свою жизнь на твою, и вот теперь он мертв, а ты жива, — хлопнула я в ладоши с фальшивой бодростью, и беззастенчиво пересела с подлокотника дивана ближе к ней.

Гилберт будто окаменела.

— Джон... мертв? — глаза её распахнулись от ужаса, как у ребёнка, потерявшегося в толпе.

— Соболезную, — выдала я с самым унылым выражением лица, какое могла изобразить, — но ненадолго. — Улыбнулась. — Ладно, хватит о смерти, давай к весёлому.

Я обвела рукой обстановку: старинный особняк, уютная гостиная с колоннами и мебелью эпохи, мягкий свет люстры и... довольно мрачный сбор гостей с преимущественно вампирской родословной.

— Как думаешь, зачем мы тебя сюда притащили?

Елена на секунду замялась, но всё же осмотрелась, будто надеясь найти подсказку. Или выход. Или хотя бы окно без решёток.

— Чтобы... убить? — прошептала она так, будто боялась, что её мысль материализуется.

Я закатила глаза, театрально откинулась на подушки.

— Ну да, именно поэтому я и сказала — не будем о смерти. Нет, дурында, — проговорила я раздражённо, чуть подавшись к ней вперёд, — ты нужна нам как раз-таки живой.

— Зачем? — Елена сжала руки в кулаки, но я слышала, как быстро у неё колотится сердце — пульс в венах на шее бил так отчётливо, что даже Кай в углу невольно на неё глянул.

— Клаусу нужна твоя кровь, — я сказала это ровно, с чуть ли не усталой интонацией, — она — ключ к созданию гибридов. Ты — генетический бонус с историческим бэкграундом. Поэтому ты жива и здесь, мы будем брать у тебя кровь. Ну а взамен... — я развернула ладони. — Ты можешь жить своей прекрасной скучной жизнью. Ходить в школу, пить кофе с подружками, иногда отдавать пару капель крови, и никто тебя не тронет.

— Так просто? — насторожилась она, и я увидела в её взгляде то самое выражение, которое раздражало меня больше всего: наивное недоверие. Будто я рекламный агент с липовым подарком.

— Елена, — прошипела я, сцепив пальцы в замок и подавляя желание врезать, — переговоры — это вотчина Элайджи. А я, — я ткнула в себя пальцем, — делаю тебе офигенное одолжение. Я могла бы внушить тебе молчать, держать тебя в подвале и таскать как походную донорскую станцию. Но я не делаю этого. Пока.

Гилберт сжалась, будто я действительно собиралась ударить. Глаза забегали, дыхание участилось. И тут вмешался Хенрик:

— Советую прислушаться, если не хочешь, чтобы к завтрашнему утру все, кого ты знаешь, были мертвы, — произнёс он без эмоций, с холодной уверенностью, и даже слегка оскалился. По-семейному, Майклсоновски.

Елена резко вскинула взгляд, её глаза метнулись по комнате, и она начала замечать детали: Энзо с отсутствующим лицом держит стакан с кровью, Кай жует орехи (решил всё в этом доме сожрать?), разглядывая её как насекомое под лупой, Кэтрин — вечно улыбается своей змеиной улыбкой, а Надя с Хенриком стоят, как пара, давно привыкшая к убийствам.

Даже Элайджа, сидящий в кресле с бурбоном, встретил её взгляд — и кивнул, подтверждая всё сказанное.

Гилберт сглотнула. Её горло дёрнулось. Она сдалась.

— Умница, — улыбнулась я. — Добро пожаловать в новый этап своей жизни, Ленка. Тут всё сложнее, кровавее... и определённо интереснее.

Я тяжело вздохнула и нехотя встала с дивана, стряхнув с колен невидимую пыль. Взгляд скользнул по всё ещё ошарашенной Елене, потом на Энзо, который расслабленно сидел, покачивая ногой.

— Проводи нашу гостью в её комнату, — лениво бросила я, словно речь шла о размещении надоевшей туристки, а не о спасённой от ритуального убийства двойнице.

Энзо без слов кивнул и нехотя поднялся с стула. Он прошёл к Елене и галантно махнул в сторону выхода, будто она была на званом приёме, а не в доме, полном первородных вампиров и психов.

«Мадам, ваш люкс с видом на залитую кровью поляну готов», — чуть не ляпнула я вслух, но сдержалась.

Гилберт чуть помялась, бросила взгляд на меня — настороженный, сдержанный, почти испуганный. Неудивительно. Но всё же пошла за Энзо, чуть поёживаясь, будто от его слишком спокойного тона ей становилось только страшнее.

Когда они вышли, я без лишних движений обернулась и бросила через плечо, вслух, но якобы про себя:

— Не забудь закрыть окна, чтобы она не сбежала. И дверь.

Слова были произнесены тихо, едва слышно для человеческого уха... Но мы-то не люди. Я знала, что Энзо услышал. Он всегда слышал. Даже когда делал вид, что не слушает.

— Думаешь, попытается сбежать? — с лёгкой тенью сомнения в голосе спросил Элайджа, выгибая одну бровь, как всегда, с фирменной сдержанной укоризной.

Я усмехнулась и покачала головой, повернувшись к нему:

— Элайджик, бережёного, как говорится, бог бережёт. — Я прошлась по комнате, окинув взглядом ту самую фотогеничную кучку вампирской своры, что осталась. — Но если начистоту... да. Думаю, может попытаться. Особенно если наша маленькая угроза не произвела должного впечатления.

— То есть ты не уверена, — спокойно уточнил Элайджа, не отводя от меня взгляда.

— Я... предусмотрительна, — фыркнула я. — Могла бы внушить ей заткнуться и тихо сидеть в углу, пока Клаус делает из волков псов под ключ... но решила проявить человечность. Сделку предложила. По-твоему же, кстати, методу. Вечная... дипломатия.

Элайджа вскинул бровь ещё выше, если это вообще было возможно.

— Так ты у нас теперь... мать Тереза? — иронично бросил он, поднимая бокал с бурбоном.

Я закатила глаза и фыркнула:

— Называй как хочешь. Просто пытаюсь быть хорошей — и что я получаю в ответ? Ещё и недовольны. — Отмахнулась от него театральным жестом, как от назойливой мухи. — Вот поэтому я и не стараюсь быть доброй чаще. Пойду... может, ещё кого-нибудь морально подавлю — для равновесия.

И направилась к выходу, постукивая каблуками и едва заметно усмехаясь. Я знала — Элайджа всё понял. Он всегда понимал. Просто не всегда одобрял. А меня это... почему-то задевало.

Вот честно... Что мне мешало просто внушить Елене быть молчаливым мешком с кровью? Абсолютно ничего. Ни мораль, ни законы, ни какие-то там сверхъестественные правила. Вообще. Ничего.

Но что я сделала?

Я подумала:

«Раз уж я снова среди Майклсонов, может стоит быть... ну, не знаю, чуть благороднее? Повести себя как бы повыше. Как бы с достоинством. Как будто во мне есть что-то от Элайджи. Или хотя бы от Клауса, когда он не в фазе бешеного волка».

И что в итоге?

Все смотрят на меня с укором.

Словно: «Ты не доверяешь людям на слово? Как так можно?» Или хуже — как будто я снова та маленькая девочка, которая бегала за ними и просила одобрения.

Нет уж, спасибо. Хватит с меня.

Никакой благородности. Никаких душевных метаний. Никаких сентиментальных «правильно будет так».

Я делаю то, что считаю нужным. И плевать я хотела, кто там морщится, кто закатывает глаза, а кто считает меня жестокой.

Я Калли Майклсон, не иконка морали и не чья-то тень. И если мне надо кому-то внушить, прикончить или обмануть ради цели — я это сделаю. Потому что знаете что?

Плевать на «благородство». Я — не Элайджа.

И если мир не готов к этому — пусть попробует удержаться, когда я его переверну.