Ошибка сценариста

Ох, великая логика первородных...

Нет, правда, я до сих пор не могу понять — это у них врождённое или все-таки последствия бессмертия и моральных перегрузок за тысячу лет?

Ведь вроде бы всё у тебя есть: сила, скорость, шарм, и самое главное — внушение. Тот самый вампирский «Ctrl+Z», волшебная кнопка, с помощью которой ты можешь заставить человека (или даже другого вампира) делать, что скажешь.

Но! Что делают наши могучие, древние, сверхразумные первородные?

Правильно. Ничего.

Они будут сидеть, пыхтеть, обсуждать моральные дилеммы, вести философские беседы про «добровольное согласие», как будто за чашкой кофе в Оксфорде, а не в окружении врагов, которые в любой момент могут им воткнуть кол в сердце.

«Нельзя просто взять и внушить ей сидеть дома, Калли. Это лишит её свободы воли.»

Извините, Элайджик, у нас тут не TED Talk по этике, у нас тут война за выживание.

Я всё понимаю — у кого-то там моральные принципы, у кого-то совесть по расписанию.

Но когда тебе тысяча лет, ты уже, наверное, можешь себе позволить пару раз сказать «Заткнись и сиди тихо» с внушением, чтобы не устраивать очередной сезон драмы.

И ладно бы это касалось только врагов. Нет, они никого не трогают.

— Мы доверяем тебе, Елена.

Зря, ребята. Вот правда, зря.

Вместо того чтобы внушить:

— Сиди на попе ровно, не трогай древний артефакт, не иди в лес одна, и не целуйся с двумя братьями по очереди.

Они вручают ей дневник и говорят:

— Запиши свои чувства. Это важно.

Ладно, они может это и не внушают, но смысл вы поняли.

Это не «Дневники вампира», это «Дневники абсурда».

Так что да, может, я и думаю эгоистично. Может, я не понимаю высокой морали тысячелетних страдальцев, но если у тебя есть кнопка «все будет по-твоему» — используй ты её, чёрт побери!

А не держи под стеклом, как экспонат в музее благородной глупости.

Сарказм, конечно. Но с привкусом горькой реальности.

В общем, пока мой благородный брат Элайджа продолжал пестовать кодекс чести, как будто он его сам ваял при дворе Артура, я, как обычно, двигалась по куда более... прагматичному маршруту. С нюансами, с изюмом. Иногда с кровью.

Мы с Кэтрин сидели в полупустом Мистик Гриль, за тем самым столиком у окна, за которым обычно собираются драматичные подростки с вечными проблемами. Только у нас вместо энергетиков — бокалы вина, а вместо душевных терзаний — оперативный план по манипуляции целым любовным треугольником.

— Я внушила Елене не пить вербену, что дальше? — откинулась на спинку стула Кэтрин, задумчиво крутя вино в бокале.

Её движения были расслаблены, но я-то видела, как у неё пальцы подрагивают от нетерпения. Пирс не терпит, когда что-то идёт не по её сценарию. Особенно, когда дело касается Сальваторе.

— Надо заставить не пить вербену и братьев Сальваторе, — пожала я плечами, аккуратно накручивая пасту на вилку. — Тогда у нас будет полный контроль.

— Они уже её принимают, — фыркнула Кэтрин и закатила глаза.

— А что нам мешает просто обескровить их и внушить? — вопросила я, как бы невзначай.

В глазах Кэтрин промелькнула искра.

— Было бы слишком легко. И, как ни странно, скучно. Мне нравится их борьба. Эта иллюзия контроля. Пусть мучаются, — поджала она губы. — Хотя, если честно, я бы с радостью разрезала этих двоих на ленточки. Особенно Деймона. Он вечно лезет куда не просят.

Я покрутила вилку в пасте, отломив кусочек чесночной гренки, и бросила в рот.

— Ну, мне лично они без надобности. Нужна Елена. А раз эти два барана бегают вокруг неё и защищают — мне же проще. Пусть развлекают её, пока я делаю своё.

Я отпила вино и оперлась локтем о стол, поглядывая в зал. Пара человек у барной стойки, Мэтт разносит заказы. Идеальная, обманчивая обстановка.

— Если бы их не было, пришлось бы Елену забирать насильно. С шутками, с попытками побега, с «я тебе никогда не прощу»... А так — пусть думает, что у неё свобода.

— Это как дать ей повод бороться, — усмехнулась Кэтрин, — пока ты держишь поводья.

Мы чокнулись бокалами. Они играют в чувства. А мы — в стратегии.

Прошло четыре дня с того самого ужина в пансионе, где Деймон со своим фирменным обаянием и коварным планом хотел заколоть Элайджу.

Но чего он не учёл — это того, что рядом с Элайджей, оказалась я.

А это, знаете ли, всегда сулит одну вещь: его планы пойдут по одному известному адресу.

И если быть точной — туда же, куда ушли его надежды найти кинжал в стеллажах, когда он после десерта полез «протянуть книгу».

Я наблюдала за всем этим из темноты, сидя под заклинанием невидимости, попивая краденое из их бара виски и комментируя происходящее в уме:

«Вот ты, конечно, актёр. А Оскар где, Дейм? Где?..»

А Элайджа, словно благородный агент под прикрытием, закончил ужин, поклонился и... ушёл.

Стильно. Как он умеет.

А я ещё минут десять сидела, глядя на лицо Деймона, в котором смешались «Где мой клинок?!», «Кто я?!», «Зачем я это ел?!» и тень интеллектуального краха.

Но веселье длилось недолго.

Сегодня утром Кэтрин, уплетая сыр бри так, будто это десерт богов, выдала невзначай:

— Кстати, — прожевала и закинула ещё, — Елену вчера похитила её же мамаша и на каком-то кладбище покончила собой. Елена такая разбитая пришла к Сальваторе. Тебе надо было видеть — слёзы, сопли, драматическая пауза между «как мне жить дальше?» и «я не знаю, кто я».

Пирс, довольная, как кот после удачной охоты, даже хихикнула.

А я... я не хихикнула. Я отложила вилку. И очень медленно потянулась к сумочке, откуда вытащила тот самый блокнот.

С виду обычный: тёмная обложка, пара наклеек, парочка сколов.

Но внутри — мой личный архив. Мои каракули, воспоминания, подсказки... и куски чертового сериала, которые я пыталась зашифровать, пока эта долбаная вселенная блокировала всё прямое.

Листаю. Страница 47. Или 74? Кто-то тут явно делал заметки в состоянии вампирского недосыпа. А вот и она: строчка с инициалами «Кл... мистическая дыра (город)... укра... Е.Г. Кирдык... мамаше...»

И небрежно нарисованная рожица с палками — это, судя по косо подписанной подписи сбоку, Елена.

То есть, должна быть Елена. На деле — смесь из страшного огурца и странной детской попытки нарисовать Мону Лизу. Подпись была красноречива: «солнце и луна — момент ИСТИНЫ».

А рядом — фраза «готовь ведьмака, масло не забыть». Что я тогда пыталась этим сказать — загадка, но звучит как план.

***

Я снова — в роли молчаливой актрисы года.

Сижу в гостиной особняка, на своём троне — точнее, на подлокотнике дивана — и отчаянно пытаюсь объясниться с Элайджей, Кэтрин и Каем... с помощью пантомимы. Да, снова. Добро пожаловать в мой мир, где говорить прямо — нельзя, а играть в «Угадай слово» с бессмертными существами — обычный вторник.

Я показываю пальцами у рта — классика жанра.

— Вампир, мы поняли, — лениво тянет Кай, перекидывая ногу через ногу, как будто это не тайное совещание, а светская беседа в кофейне с кексиками.

Я указываю пальцем сначала на себя, потом на Элайджу.

— Вампиры? — уточняет Кэтрин, щурясь, как будто я танцую чечётку.

— Ну вы что, серьезно?.. — мысленно вздыхаю.

Я мотнула головой.

— Первородные? — предположил Элайджа, уже начиная слегка раздражаться.

— Это тоже, но не только! — я развожу руками, потом театрально закатываю глаза и изображаю: «ну кто мы ещё, ну ну ну?!»

— Брат и сестра? — наконец произносит Элайджа.

Я вскидываю руки в победном «наконец-то!» и киваю.

— Да! Слава всем духам ведьм и терпению моему! Кто ещё у нас есть? — продолжаю я.

— Нам обязательно в это играть? — устало спрашивает он. — Ты не можешь прямо сказать?

— Если бы могла, я бы давно рассказала! — заорала я, вскакивая с дивана так резко, что Кэтрин аж вздрогнула. — Думаешь, мне это всё нравится?! — указала я на себя, на них, на потолок — как будто там был режиссёр этого спектакля под названием «Заткнись и угадай».

— А можно не орать? — скривился Кай, сжав виски. — Ты хочешь сказать о Клаусе?

Я, наконец, кивнула, смахнув невидимую слезу драматизма со щеки.

— Клаус в городе? — переспросил Кай, нахмурившись.

— Вот! Учитесь, дети мои, учитесь! — театрально взмахнула я рукой, как наставница в школе суперзлодеев. — А теперь давайте соберёмся и не паникуем. Или паникуем, но красиво.

В гостиной повисла тишина. Та самая, предгрозовая. А я, между прочим, только что выиграла в пантомиму уровень «Александр Невский на немом кинофестивале». Могла бы гордиться. Если бы не тот факт, что Клаус в городе, и мой словарный запас — под замком.

— Каков план? — серьёзно, с сосредоточенным видом спросил Элайджа, словно мы обсуждали государственный переворот, а не нашего общего психически нестабильного брата.

Я лениво опёрлась о спинку дивана, сделала глоток вина, и мысленно прошептала:

«По сценарию вроде бы Кэтрин должна была быть в плену у Клауса... Но я этого не допустила. Держу Пирс рядом, как домашнюю кошечку — с когтями, конечно, но всё же. Значит, Клаус остался без новостного дайджеста и, возможно, хватанул не ту жертву. Вопрос: кого же он теперь допросил?..»

— Пока не высовывайся, — сказала я Элайдже, бросив на него взгляд поверх бокала. — У Клауса вполне может быть запасной клинок. Вдруг он решит, что ты — головная боль, которую нужно временно убрать в шкаф. В буквальном смысле.

Он сдвинул брови в задумчивости, но в голосе всё равно проскользнула обида:

— Ты думаешь, я настолько безнадежен, что позволю себя заколоть?

— О, я уверена в тебе на все сто. — подмигнула я. — Но давай не забывать, с кем мы имеем дело. Ник всегда был... гм... слегка склонен к истеричным решениям. Иногда я думаю, что он втайне мечтает быть греческой трагедией.

— Ладно, — выдохнул Элайджа, поправляя пиджак с видом мужчины, который жалеет, что не остался в гробу на пару столетий дольше. — А ты что собираешься делать?

— В пятницу танцы, и я иду, — спокойно ответила я, как будто речь шла о чаепитии, а не о потенциальном апокалипсисе. — Там я кое-что проверну. Не спрашивай что — все равно не скажу. И не потому что не хочу, а потому что, будь эта вселенная человеком, я бы уже дала ей пощечину.

— Почему ты никогда не говоришь прямо? — с каким-то трагичным удивлением спросил Элайджа.

— О, поверь, она всегда говорит туманно, — закатила глаза Кэтрин, закинув ногу на ногу. — Это её фишка. Поди пойми, о чём она вообще.

Элайджа медленно повернулся к ней и смерил таким суровым прищуром, что воздух в комнате стал на пару градусов холоднее.

— Я просто говорю так, как могу. Ты бы попробовала быть проклятой и жить с этим каждый день, — пожала я плечами и устало махнула рукой. — Так что давайте просто сделаем вид, что всё под контролем. Даже если он на минималках.

В воздухе повисло молчание, разбавленное только тем, как Кай за кадром хрустнул чипсом.

***

Пансион, что ещё вчера был доступен как бесплатный бар с кровавым happy hour, теперь стал для меня закрытой зоной. Сальваторе официально переписали пансион на Елену — и теперь, хочешь не хочешь, но без приглашения самой мисс «я — центр вселенной» мне туда не попасть.

Фантастика. Прожила тысячу лет, а меня не пускают в дом, потому что я не на списке гостей. Вампиризм — как элитный клуб с идиотскими правилами.

Но ничего, я не унываю.

На уютном расстоянии, прислонившись к дереву и закутавшись в тень, я прислушивалась к разговору внутри. Голоса раздавались чётко — особенно голос Деймона, который был так же громок, как и его самомнение.

— Мы убьём Клауса во время танцев. Он не будет этого ожидать. Появится — бац, сюрприз!

О да, Деймон. Ты у нас просто Мозг, а Стефан — Бампс. Только без плана. И без шансов.

Я зевнула, прокрутив в голове, какой из пунктов этого «гениального» плана первым пойдёт прахом. Скорее всего, пункт «Клаус придёт на танцы не в теле твоего забулдыги-друга Аларика и не будет на шаг впереди». Да, как же.

Деймон в этот момент как раз с жаром рассказывал, как именно они собираются уничтожить Клауса, не подозревая, что он буквально сидит перед ним... в теле своего лучшего дружка по выпивке.

Это как в спектакле: на сцене герой с блестящим мечом, а за кулисами — режиссёр, который уже вырезал все его реплики из финала. И только я — зритель с билетом в первый ряд и попкорном из чьей-то артерии.

Я даже немного восхищалась дерзостью Клауса — сидеть вот так, слушать, как тебя планируют убить, и не выдать ни единой эмоции.

Психопат? Да. Манипулятор? Абсолютно. Гений? Возможно. Тот, кто бегает за мной? К несчастью — да.

И всё бы ничего... но я знала, что всё это снова закончится кровью, паникой и моим выносом тела (не своего) на вампирской скорости.

И всё равно, я не могла не усмехнуться. А ведь они правда думают, что у них есть шанс...

— Ну что, команда «Спасите Елену», — прошептала я себе под нос, — добро пожаловать в шоу. Сценарий давно написан. Только вот режиссёр сегодня — я.

***

Идея была безумная, наглая и совершенно в моем стиле. Немного поиграть на нервах Клауса, пока он прячется в теле Аларика Зальцмана и по совместительству подрабатывает школьным преподом. Ну, а что — каждый развлекается как может, я, например, так.

Я влетела в школу как легкий ветер перемен... или как ураган из ада — смотря с какой стороны посмотреть. Коридоры кишели учениками, которых я мысленно окрестила декорациями к моей маленькой сценке. Я прошла чуть вглубь, пока не заметила подходящий вариант: девочка из разряда «меня никто не замечает, но я всё ещё дышу».

— Привет, как тебя зовут? — милым голосом, которым можно было бы продавать пастельные пончики в аду, обратилась я к ней.

— Минди, — ответила она с улыбкой, поправив очки, занимающие добрую треть её лица. Образ дополняли свитер, который, кажется, пережил Великую депрессию, и джинсы с грустью в швах.

— Минди, у тебя есть учебник истории? — спросила я, слегка поддав внушение. Ну надо же мне чем-то оправдать своё вторжение в кабинет.

Она послушно порылась в сумке и достала потрёпанный том, будто вырывая его из лап призраков бывших учеников.

— Да, пара только что закончилась...

— Одолжи мне его, — шепнула я с лёгкой ноткой контроля в голосе.

Минди без слов сунула мне учебник, а я вложила ей в руки хрустящую соточку, словно вручала взятку судьбе.

— Спасибо за помощь, если что — забирай у учителя. Скажи, что это передала голограмма. — И не дожидаясь, пока её процессор перегреется, прошмыгнула в кабинет.

Как по заказу — класс опустел. Ученики вышли, и за столом остался только он. Лже-Аларик. А если быть точнее — Клаус, обитатель чужой кожи и псих-в-аренде. Проверял тетради с видом человека, который уже третий раз перечитывает «Войну и мир», но не помнит, кто такой Болконский.

— Рик! — позвала я, вставая перед его столом, пока последний ученик вышел.

Он вздрогнул так, будто я выстрелила из стартового пистолета у него за ухом. Глаза медленно поднялись на меня. На школьницу. В рубашке, юбке в клетку и с самодовольной ухмылкой.

Он смотрел на меня, будто я материализовалась из его худшего кошмара. Или лучшей фантазии — пока не понятно.

— Что с тобой? — щёлкнула я пальцами перед его лицом. — Кровь к мозгу не поступает?

Он захлопал ресницами как наручными веерами и наконец фокусируется.

— Калли?.. — выдавил он.

— О, ну ты ещё скажи, что забыл, как меня зовут. Больно мне будет. — Я вскинула бровь. — Как и то, что ты обещал сегодня пойти со мной в Мистик Гриль.

Он моргнул, как будто я говорю на древнеарамейском, и попытался включить интеллект:

— Что?.. А, точно... да, вспомнил.

Вспомнил он, ага. Владелец тела и понятия не имеет, кто я. А Клаус, похоже, вообще не ожидал, что я устрою школьную версию спектакля.

Я подхватила его под локоть — при этом всячески изображая милую школьную дурочку из ромкома — и поволокла в сторону выхода из класса.

— Работа подождёт, а вот я — нет. Девушка требует внимания. — Я подмигнула ему, а сама внутри едва не каталась от смеха по полу.

Лже-Аларик плёлся за мной с лицом человека, который случайно оказался в квест-комнате без инструкций и подмоги. Он старался выглядеть уверенно, но всё в нём кричало: «где выход и можно ли отменить подписку на этот ад». Я точно не входила в его планы ближайший месяц.

— Я понимаю, Дженна уехала, тебе одиноко, — вздохнула я, слегка надавив на драму. — Но нельзя так загоняться, Рик. Ты не робот. Тебе тоже нужно выпустить пар. Сходи с ума. Порисуй. Прихлопни кого-нибудь. Ну, ты же учитель.

Он промолчал, вероятно, пытаясь решить, то ли мне аплодировать, то ли задушить. А я — я просто сияла. Потому что если кто-то и умеет превращать скучный день Клауса в карнавал абсурда — так это я.

***

Мы устроились за самым дальним столиком в Мистик Гриле. Я заказала кофе, а заодно и шоколадный торт — потому что если уж флиртовать с «учителем», то с полным наслаждением. Лже-Аларик — то есть Клаус в его теле, что уже само по себе звучало как плохая пьеса, — напротив выглядел так, будто его вот-вот стошнит от собственной идеи внедрения.

— Конечно, когда я говорила, что мне срочно нужно подтянуться по истории — это был предлог, — лениво бросила я, кладя книжонку на край стола. — На самом деле, я просто хотела тебя поддержать, Рик.

Я положила руку на его руку. Ласково, почти заботливо, как будто это был не древний монстр, а вдовец, запутавшийся в подростковой драме. Большим пальцем начала медленно, обволакивающе гладить его кожу. Он дернулся так, будто я засунула ему под ногти серебряные иглы.

И внутри, уверена, у него вскипело.

— Люди приходят и уходят, поверь мне, — продолжила я нежным тоном, будто действительно сочувствовала. — Но ты должен идти дальше.

Он с усилием выдавил улыбку. Гримаса, похожая на судорогу.

— Не понимаю, о чём ты...

Но руку не убрал. Конечно. Кто откажется от прикосновения Калли Майклсон?

— Я же вижу, как ты ходишь, весь такой... понурый, — вздохнула я так театрально, что рядом сидящая парочка обернулась. — Но знай: я рядом. Всегда. Поддержу. Поглажу. Подскажу.

Или отшлёпаю — по ситуации.

Я медленно подняла его ладонь и начала игриво водить пальчиком. Челюсть «Аларика» начала предательски сжиматься.

«Интересно, а что ты там чувствуешь, Ник? Паника? Злость? Или желание напихать мне тысячу упрёков, что я флиртую с «другим»?»

— Ты обязательно встретишь новую девушку, — прошептала я, будто только ему, будто весь остальной зал исчез. — Ты же такой сильный, — я провела ноготком по его ладони. — Красивый... — мой палец двинулся к запястью. Пульс бился так, будто он собирался сбежать или вскрыться. — Сексуальный...

Секунда — и он резко отдёрнул руку, откашлялся и опустил глаза.

— Думаю, юной ученице не стоит флиртовать со своим учителем, — прохрипел он голосом, будто проклинал всё своё существование.

— Не строй из себя святого, Рик, — ухмыльнулась я и наклонилась вперёд так, что между нами остался всего миллиметр воздуха. — Ты же сам начал.

Он вскочил так резко, что его стул со звоном отлетел назад. В зале наступила звенящая тишина. Кто-то уронил вилку.

— Увидимся на танцах, Калли, — бросил он, сжав зубы, метнув несколько купюр на стол и вылетев из «Гриля» с видом смертельно обиженного подростка.

Только дверь за ним хлопнула, как я прыснула в смех, прикрыв рот ладонью. Половина зала продолжала глазеть на меня, как будто я только что устроила сцену из мыльной оперы. Я неспешно поднесла чашку кофе к губам и ухмыльнулась.

— Ах, Ник, — пробормотала я. — Так мило, когда ты не знаешь, что я знаю.

За соседним столиком какой-то парень хихикнул, глядя на меня.

— Ты его флиртом убила или взглядом? — спросил он, попивая молочный коктейль.

— Немного того, немного другого, — лукаво ответила я, взяв чашку и допивая остатки кофе. — Но эффект один — он сбежал, как будто я собиралась сделать предложение.

Повернув голову к окну, я не могла не улыбаться. Где-то там, за пределами этого милого бара, Клаус сейчас, наверняка, крушит ближайшее дерево, проклиная моё имя и свою слабость ко мне.

***

— Шестидесятые тебе не идут, — протянула Кэтрин, облокотившись на дверной косяк и с насмешкой разглядывая мой наряд. — Ты больше на секретаршу с нервным срывом похожа, чем на роковую женщину.

Я смерила её взглядом.

— Спасибо, дорогая. Именно это я и хотела услышать перед вечеринкой. Пойду сожгу платье и стану твоей тенью, ведь так ты всё равно хотела, да?

— Оу, не злись, — фальшиво вскинула руки Кэтрин. — Просто шёлковый платок в волосах... серьёзно?

Я закатила глаза и застегнула последнюю пряжку на туфлях.

— Мне нравились года до пятидесятых. Там было что-то... величественное. А потом начался упадок вкуса. Волосы как у овец, наряды как из пластика. А потом пришли восьмидесятые, и всё пошло по наклонной — в хорошем смысле. Шипы, латекс и глэм-рок, о да...

— О, восьмидесятые — это ты, согласна, — кивнула Кэтрин и села на край моей кровати. — Хотя завивка, которую ты сделала в Нью-Йорке в тысяча девятьсот восемьдесят шестом... Я думала, ты вступила в секту баранов. Помнишь?

— Я не вступила, — процедила я сквозь зубы. — Я была жертвой аферы по имени «Луиза с руками как у курицы». Эта парикмахерша даже расчёску держала как нож.

Кэтрин расхохоталась и рухнула на подушки, всё ещё смеясь.

— Ты выглядела как злобная овечка с ножом, — выдохнула она.

— Очень смешно. Где моя помада для убийств? — пробормотала я, перебирая косметичку.

— Кстати, — вдруг, резко сменив тон, сказала Кэтрин, — наши уже выехали из Чикаго. Скоро будут.

Я застыла с тушью в руке и медленно обернулась.

— Все?

— Все, — кивнула она с широкой, почти дьявольской улыбкой.

— Вот весело будет, — усмехнулась я, но в голосе проскользнула тень тревоги. — Представляю реакцию Хенрика, когда он увидит Деймона. Он ему шею свернёт и даже не дрогнет. Без вопросов. Сначала свернёт, потом спросит.

— А ещё будет страдать, что в Мистик Фолс нельзя устроить взрыв или голое пати, — протянула Кэтрин. — Надя начнёт ныть, что снова в этом захолустье. А Энзо...

— Потерпят, — буркнула я, заканчивая наносить тени в оттенке утреннего неба, чтобы оттеняли мои глаза, а не сливались с этим чертовым платьем, которое я сама же выбрала.

Кэтрин, в своей вечной манере опаздывающей звезды эстрады, хлопнула в ладоши:

— Тогда, за дело! — и исчезла с порога как клуб дыма с запахом Chanel №5.

— Да, конечно. Куда ж без шоу, — проворчала я, глядя в зеркало, окончательно оценивая себя.

Голубая туника, благо хоть прикрывающая пятую точку, выглядела на мне довольно эффектно, особенно с этим декоративным ремнём — он был скорее для «о, стиль», чем для «о, держит». Крупные круглые пластины сверкали при каждом шаге. Рукава-колокольчики добавляли образу ту самую нотку шестидесятых: лёгкую, беззаботную и капельку развратную.

На груди — деликатный, но достаточно откровенный вырез, чтобы собирать взгляды. В ушах — серьги-кольца, которые могли бы поймать радиоволну, если прислушаться. Макияж — аккуратный, нежный, будто невинный, если не знать, что я уже четыре раза за день думала о пытках.

Сапоги — белоснежные, до колен, на устойчивом каблуке. В них я могла как танцевать твист, так и вышибить кому-то челюсть — универсальность наше всё.

— Вроде ничего не забыла, — выдохнула я, подхватила миниатюрную сумочку, на случай если вселенная решит, что мне сегодня всё-таки нужен блеск для губ... или кинжал, — и помчалась на улицу.

Кэтрин уже стояла у своей Maserati, облокотившись на капот как femme fatale из рекламной кампании дорогих сигарет. Она посмотрела на меня и одобрительно хмыкнула.

— Ну что, ты как раз вовремя на конец света, Калли.

Я залезла в машину, хлопнула дверью и бросила взгляд в зеркало заднего вида.

— Конец света подождёт. Сначала — школьные танцы.

***

— Видишь Клауса? — Кэтрин склонилась ко мне, прикрывая стакан с пуншем, в который мы, с присущим нам вкусом к жизни, подлили водки. Как школьницы с наклонностями к геноциду.

Я краем глаза скользнула по залу.

— С Деймоном. Болтают. — кивнула я, отпив из своего красного стаканчика, в котором было больше водки, чем фруктового сока.

Клаус в теле Аларика рассуждал с Деймоном о том, как «посвятил песню» Елене. Прекрасно. Вселенная снова решила поиграть в «Холостяка», только вместо роз — кровавые ритуалы и жертвоприношения.

— Ты её знаешь два дня, а уже песни посвящаешь? — фыркнула я в стакан. — Хоть бы оперу написал, раз уж пошёл по тонкой романтике.

Но в голове, как назло, всплыли глупые мысли...

«А мне что-то посвящал? Картину, может? Или пару сожжённых деревень в мою честь?.. Хотя нет, он слишком сентиментальный. Вряд ли разрушения. Скорее, что-то с пафосом и золотой рамой...»

— Ревнуешь? — протянула Кэт, вытянув слово, будто это был кубик льда, который она собиралась бросить мне за шиворот.

— Заткнись, — скривилась я, отпивая из стаканчика. Водка немного приглушала раздражение. — С чего бы это?

— С того, что он не является твоим братом, — отчеканила она с видом училки, читающей нотацию отстающему. — Он тебя всё время пытался вернуть. Ты это прекрасно знаешь. Не из-за родства. Из-за чувств. Даже когда ты узнала, что вас не связывает кровь — продолжала бегать. Будто нарочно. Надеялась, что он тебя догонит?

Я повернулась к ней с видом, который мог бы сворачивать шеи, если бы был оружием.

— Что? Думаешь, я кинулась бы в его объятия? — фыркнула я. — Ни за что. Я бегала от него не из-за того, что мне нравилось внимание. А потому что хотела покоя.

— А теперь тебе надоел покой? — Кэтрин подняла одну бровь так высоко, что та почти коснулась зала, — потому что ты собираешься к нему прийти сама. По своей воле. Без клинков, без проклятий, без шантажа. Прям как героиня любовного романа. Что дальше? Венчание под дождём?

Я отвернулась, делая глоток, позволяя жгучей смеси обжечь горло, прежде чем прошептать:

— Потому что начинается самое интересное, — перебила я её, пожав плечами, глядя в толпу. — А я, знаешь ли, не люблю пропускать кульминации. Даже если ради этого нужно танцевать под музыку, которую ставит судьба.

Кэтрин замолчала на мгновение, потом фыркнула и откинулась на стену, отпивая из стакана.

— Ты как всегда. Держишь сердце в кулаке, а мир — на поводке. Ты драматичнее Клауса, — протянула она. — А я думала, это невозможно.

Я улыбнулась краем губ. Ну что ж, занавес поднимается. Акт первый — «Вечеринка, на которой всё пошло по клыкам.»

— Куда делась Елена? — нахмурилась Кэтрин, быстро оглядывая зал, будто искала свою тень.

Я провела взглядом по толпе — Гилберт нигде не было. Ни её, ни ведьмы-подружки. Отлично. Значит, всё-таки вышли из зала. А дальше по плану — Аларик в теле Клауса перехватывает их. Всё идёт как должно.

— Представление начинается, — усмехнулась я, опрокинув остатки водочного пунша и с театральной лёгкостью метнув стаканчик в мусорное ведро, словно я не зад начистить Клаусу направляюсь, а на очередной показ мод в Милане.

— Ты всегда такой кайф ловишь от хаоса? — буркнула Кэтрин, идя рядом.

Со стороны мы, конечно, выглядели странно. Высокая, стройная брюнетка и... я. Чуть ниже, чуть компактнее, но в этом наряде шестидесятых с вырезом и белыми сапожками я напоминала скорее роковую Барби с лицом, способным сворачивать чужие жизни.

«Боже, как же я ненавижу нашу разницу в росте. Все в этой чертовой вселенной — двухметровые ходячие деревья, а я — изящный кактус.»

Мы вышли из зала в школьный коридор. Свет был тусклым, гул голосов и музыки отдалённо доносился из зала, но где-то совсем рядом уже слышались чужие шаги. Быстрые. Нервные. Я узнала их — Бонни и Елена.

— Там, — шепнула я, кивнув в сторону конца коридора, и повернулась к Кэтрин. — Evanescere.

Моё тело стало невидимым — не для глаз, не для ушей, не для запаха. Полностью стертая с радаров. Кэтрин, как ни странно, не разболтала бы. Она знала, когда стоит держать язык за зубами.

Я рванула вперёд, скользя между тенями школьных шкафчиков. Под каблуками сапожек даже не было звука. Только пустой коридор, пустая тишина — и я, охотница, что ждала шоу.

— Где Джереми? — озабоченно спросила Бонни, резко останавливая Елену за руку.

Та растерянно уставилась в спину Аларика, который неспешно шёл впереди них, пока не остановился. Его плечи слегка вздрогнули. Он обернулся через плечо, улыбаясь... холодно.

— Мне просто надо было уйти с танцев, — бросил он с ленивой усмешкой, разглядывая девушек. — Шестидесятые, фу. Не моё время. — Он театрально передёрнул плечами. — Мне больше по душе двадцатые. Шик, балы, джаз...

Я встала между ним и девочками. Невидимая, бесшумная, как тень, как страх, подкрадывающийся в спину.

— Apparuit, — шепнула я, и всё во мне стало снова зримым.

Я стояла между ним и его целью. В платье, напоминающем о прошлом, но с лицом, которое больше не верило ни в чьи сказки.

— Согласна с тобой, братец, — произнесла я тихо, но отчётливо, подчеркнув последнее слово, будто это было проклятие.

Клаус — точнее, его взгляд из-за глаз Аларика — метнулся ко мне, и на мгновение в нём вспыхнули все эмоции сразу: шок (конечно, из ниоткуда я ещё перед ним не появлялась), приторная нежность и... злость. Мягкая, клокочущая, такая, которую он копит, чтобы потом вылить одним взрывом.

— Калли, любовь моя, какими судьбами? — развёл он руки в стороны, будто был рад. Только вот скрежет его стиснутых зубов выдавал больше, чем слова. — Думал, ты не узнала меня в новом амплуа.

— Что здесь происходит? — спросила сбоку ошарашенная Елена, не сводя взгляда то с меня, то с Рика.

— Разберёмся позже, дорогая, — прошипела Кэтрин, появляясь как черт из табакерки за их спинами. В одно движение она схватила Елену и Бонни за талии и на вампирской скорости унесла подальше от сцены, не забыв кинуть на меня одобрительный взгляд. Типа «вперёд, развлекайся».

— Так соскучилась по тебе, что решила наведаться, снова, — похлопала я ресницами с той самой невинной улыбкой, за которую меня когда-то боготворили... и боялись. — Ты что, не рад?

— Или ты всё же пришла всё испортить? — губы его скривились в злой ухмылке, но глаза горели чем-то между азартом и раздражением. Он знал, что я не просто так здесь. Никогда не просто так.

— Можно и так сказать, — прошипела я, и в следующее мгновение с вампирской скоростью врезалась в него, впечатав его спиной в шкафчики. Глухой стук, сдавленный выдох — и он зашипел, как разъярённый кот.

Я придвинулась ближе, смотря в его глаза.

— Смешно было? — прошептала я. — Тысячу лет наблюдать за мной, пока я, как дура, считала нас семьей?

Снова — БАЦ — его затылок снова встретился с металлическими дверцами, и я с наслаждением наблюдала, как подёрнулись его веки.

— Я думала: вот он, старший брат, хочет вернуть семью, хоть и грязными уловками. А оказалось — ты просто хотел вернуть себе любимую игрушку.

Я отшвырнула его в сторону, и он с грохотом влетел в стенд с кубками, обрушив их на пол. Металл звенел, как колокола на похоронах доверия.

Он поднялся с пола, неспешно, как всегда. Словно не был ни в чьей власти, даже когда сам валялся среди обломков.

— Ты ошибаешься, Калли, — его голос стал другим. Глубже. Настоящим. — Я хотел вернуть не игрушку. Я хотел вернуть ту, кто единственная... поняла меня. Хотел, чтобы ты снова стала моей. По-настоящему.

— Я не вещь, Ник. Не твоя, — прошипела я, сжав кулаки. — Ты потерял это право, когда скрыл от меня правду. А я не люблю быть в дураках.

— Я пытался... — начал он, но я уже подошла вплотную.

— Ни черта ты не пытался. А теперь жри последствия.

Я подошла к уже вставшему на ноги Клаусу, схватила его за ворот пиджака и резко дёрнула на себя. Мой лоб столкнулся с его носом со звонким, почти музыкальным хрустом.

Он отшатнулся, зашипел от боли, схватившись за нос, как обиженный школьник после драки в коридоре.

— Ты так за Хенриком не убивался, как за мной носился, — я скрестила руки на груди и смерила его взглядом с головы до пят. — Столько раз приходил, шептал, играл в охотника за привидениями. Прямо-таки трогательно. Почти пустила слезу. Почти.

— Я... всё объясню, — пробурчал он сквозь ладони, зажимая нос, который явно требовал отпуска.

— О да, уверена, объяснишь, — закатила я глаза. — Сначала меня сотни лет ищешь, потом манипулируешь, следишь, врёшь, использовал тело учителя, чтобы подсматривать за школьницами — очень зрелый подход, Клаус.

Он усмехнулся, даже не стараясь скрыть это удовольствие от моего раздражения.

— Не так весело тебе надирать задницу, пока я не в своём теле? — поинтересовался с нахальной ухмылкой. — Что, не заводит так, как раньше? Хотя, флиртовать тебе с этим телом нравилось, как я погляжу.

— Не так красиво, — передразнила я его. — Слушай, я не говорю, что у Рика внешность как у тролля, но ты... — я прищурилась, — ты как минимум знал, как стильно убивать людей. Этот же — максимум, убивал атмосферу. И, просить прощение за спектакль, не собираюсь.

— Хм, значит, скучала, — прищурился он.

— Да, прямо по твоей маниакальной одержимости, маниакальной харизме и маниакальному самолюбию. Поверь, без этого жизнь была прекрасна. Кстати... сегодня тебе не убить ведьму, и, к счастью для тебя, тебе и не надо, — лениво бросила. — Я уже всё приготовила.

Я резко развернулась, волосы взметнулись, и уже шагнула прочь — но он перехватил меня за локоть и остановил. Его хватка была крепкой, как и всегда, но во взгляде появилось что-то... неуловимо искреннее. Он встал так близко, что если бы не тело Рика, можно было бы разглядеть тот его «тысячелетний взгляд мученика, уставшего от мира».

— Что именно приготовила? — голос Клауса звучал так, будто он сомневался, не решила ли я, например, приготовить его самого.

— К ритуалу всё готово, — закатила я глаза, как училка на родительском собрании. — Оборотни — есть, ведьма — есть, лунный камень — пожалуйста, двойник — в наличии. Остался только вампир, но... — я задумалась. — Мне его жалко. Придётся сделать нового. Или уговорить кого-нибудь умереть за компанию. Кто там сейчас особо достал?..

Он остановился как вкопанный. Вид у него был такой, будто я только что сообщила, что добровольно записалась в фан-клуб Кола.

— Ты? — переспросил он, прищурившись, будто я — галлюцинация. — Ты решила помочь мне?

— Нет, призрак прошлого Рождества. Пришла напомнить тебе, как плохо ты себя вёл весь последний век, — фыркнула я. — Да, я вернулась и решила помочь. Светись от радости. Или плачь. Мне вообще без разницы.

Его лицо, даже в теле Аларика, в этот момент выражало смесь осторожной надежды и привычной паранойи.

— Это... правда? — прошептал он, вглядываясь в мои глаза, будто боялся услышать «нет».

Я закатила глаза, будто в сотый раз объясняла, что Земля круглая.

— Мне нельзя внушить, помнишь? — с нажимом произнесла я. — Или ты уже настолько привык управлять людьми, что начал забывать, кто тебе не по зубам?

— Я не пытался внушить, — нахмурился он, видимо, решив добавить драматизма. — Я правда хочу знать.

— Да ты что? — издевательски округлила я глаза. — Поражение от эмоций? Ну, Никлаус, ты растёшь. Скоро начнёшь извиняться и дарить цветы. Опять.

Он молча смотрел на меня. И как бы я ни пыталась игнорировать, в его взгляде было что-то настоящее. Слишком настоящее.

Я вздохнула. Так, что, кажется, в груди сдвинулся весь пыльный груз обид, недосказанности и старой, как мир, усталости.

— Да, братец, — процедила я. — Я вернулась. Чтобы закончить эту чертову оперу. Помочь тебе. Вернуть семейку из уютных саркофагов, где ты их по доброте душевной хранил как винтажное вино.

Я вырвала руку — не резко, просто уверенно. Повернулась и пошла дальше, каблуки звенели по полу, как отсчёт до начала финального акта.

***

Мы добрались до квартиры Аларика, и Клаус, не проронив ни слова, направился в ванную. Видимо, решил наконец смыть с себя остатки крови и самолюбия, растёкшиеся по его заимствованному лицу после моего небольшого приветственного «тюк» в нос.

Я же, как культурный оккупант, решила осмотреть местные владения. И... чёрт побери. Этот обшарпанный, пыльный, воняющий старым учебником по истории и мужской безответственностью уголок — определённо худшее жильё, которое я видела за последний век. А я, между прочим, однажды ночевала в подвале со змеями. Добровольно.

Кривясь как будто мне в нос ударило зельем из болотной воды, я шагнула в кухню. И о, господи, если само слово «депрессия» можно было бы оцифровать в интерьер — то это был бы холодильник Аларика.

Открываю — пусто. Даже пустота выглядела голодной. Только одна банка пива, открытая и недопитая, судя по всему, с тех пор как Деймон в последний раз пытался притвориться философом.

— Фу, — сказала я с такой интонацией, будто кто-то предложил мне надеть кроксы на приём у королевы, и захлопнула дверцу.

Слава всем богам мужских кухонь, кофемашина оказалась жива. На вид усталая, как Элайджа после семейных сборищ, но рабочая. Я порылась в верхних шкафчиках — и да, чудо! Белая фарфоровая чашка, слегка закопчённая жизнью, но ещё пригодная. Там же — коробка капсул. Подумала: ну хоть кто-то здесь знает, что кофе — это важно.

Я аккуратно вытащила старую капсулу — фу, плесневела она или нет? Кто знает — и вставила новую. Потом проверила уровень воды в резервуаре, но на всякий случай вылила старую, помыла бочок и залила свежей. Я, знаете ли, не настолько отчаялась, чтобы варить кофе на болотной жижке, которую тут называли «остатками».

Нажала на кнопку — и наконец услышала этот сладкий звук.

Ш-ш-ш... ж-ж-ж... — музыка цивилизации.

Когда кофейная струйка потекла в чашку, я подошла к столешнице, где, конечно же, стояла бутылка бурбона. Какой бы ни была дыра, бурбон здесь был всегда. Почти как тараканы.

Кофе готов. Я аккуратно влила немного бурбона в чашку — не столько ради вкуса, сколько ради уважения к самой себе. Слегка помешала, отпила... М-м, идеально. Горечь, крепость и тоска — вкус этой вселенной, честное слово.

— Алкоголичка, — раздался голос за моей спиной.

Я, не оборачиваясь, сделала ещё глоток и фыркнула:

— Заткнись, Ник. Я это для эстетики.

Он хмыкнул, явно облокотившись где-то рядом, и выдохнул:

— Тебе полегчало? Или снова врежешь? — с насмешкой спросил Клаус.

Ухмылка у него была такая самодовольная, будто только что выиграл у смерти в шахматы. Хотя по факту — просто вытер кровь с носа и сделал вид, что всё под контролем.

— Вот вернёшь своё бренное тело, — провела я пальцем по его чужому силуэту, как по экспонату в музее, — тогда и получишь по заслугам. А пока... живи, наслаждайся, дыши носом.

Я хлопнула его по плечу, как будто поздравляла с победой на конкурсе идиотов, и прошла мимо, волоча за собой шлейф презрения.

— Когда уже прибудет твоё тело? — бросила я через плечо, усаживаясь на видавший жизнь диванчик в холле. Перекинула ногу на ногу, откинулась на спинку и демонстративно вздохнула, будто это всё давно надоело и я делаю одолжение, просто существуя в этой комнате.

Как по заказу, в дверь тут же раздался стук. Хлёсткий, уверенный, будто сама судьба решила постучаться.

— А вот и я, — довольно протянул Клаус-Аларик и пошёл открывать.

Его походка обрела ту характерную лёгкость, что всегда появляется у людей, когда они вот-вот получат обратно свои игрушки.

На пороге стоял мужчина в кожанке, с выражением лица, как у курьера, которому пообещали чаевые, но не дали. За его спиной двое вампиров — типичные молчаливые громилы — заталкивали в коридор массивный чемодан. Выглядел он не как багаж, а как саркофаг, только на колёсиках. И за ними... вошла девушка.

Темнокожая ведьма с идеальной осанкой и выражением лица, будто она уже два шага впереди всех в этом разговоре. Она смерила меня взглядом так, словно пыталась определить, какого я сорта проблема: сиюминутная или хроническая.

— Симпатичное тело, — мурлыкнула она, подходя к Клаусу и игриво закусив нижнюю губу. — Готов из него выбраться?

Я фыркнула. Без капли скромности. Без капли уважения. Настолько громко, что это было уже не фырканье, а акт агрессии.

— А побыстрее можно? — протянула я, как будто жалуюсь официанту в кафе. — У меня уже кулаки чешутся, чтобы Клаусу врезать по морде. Надо же встречу как-то отметить.

Громко. Я специально сказала это громко, чтобы эта ведьма точно обратила на меня внимание. И она обратила.

— А ты кто такая? — скривилась она, голос как ледяной ветер в лицо.

Я медленно, очень медленно, встала с дивана, не сводя с неё взгляда. Поставила чашку с остатками кофе на столик, будто даже кофе не заслуживает быть выпитым в её присутствии. Перешла в шаге к ней. Скрестила руки на груди. И посмотрела в глаза с той самой холодной пустотой, с которой обычно смотришь на таракана на своей обуви.

— Я его семья, — отчеканила я. — А ты кто, милая? Новый этап маниакальной фазы Ника?

Клаус, наблюдая за этой сценой, стоял в сторонке и едва сдерживал ухмылку. У него, конечно, была странная реакция на конфликты — он их просто обожал. А когда две женщины, каждая с характером ядерной боеголовки, вот-вот сцепятся на его глазах — это уже почти его версия утреннего сериала.

— Девочки, — протянул он, как режиссёр, пришедший на генеральную репетицию, — не стоит устраивать драку за моё внимание. Оно, как всегда, разделяется только между теми, кто достоин.

— Ой, молчи, ты вообще в него вселился, — отмахнулась я, не сводя глаз с ведьмы.

— Имей в виду, — прошипела она, подходя ко мне чуть ближе, — я не привыкла, чтобы со мной так разговаривали.

— Привыкай, — сверкнула я в ответ. — В этом доме никто не получает, к чему привык. Добро пожаловать в семейку Майклсон, дорогуша.

Мы ещё с минуту сверлили друг друга взглядами, как две кошки в переулке, каждая из которых решила, что эта территория её. Ни одна не хотела сдаваться первой. Но всё испортил, как обычно, мужчина.

— Может уже займёмся моим телом? — подал голос Клаус с выражением обречённого терпения.

Ах, да. Бедняжка так скучает по своему телу. Как будто оно — спортивный болид, и он оставил его на мойке дольше, чем планировал.

Я фыркнула, будто меня попросили надеть платье с блёстками и искренне радоваться жизни, и развернулась. Ушла, не дожидаясь развития этой сцены с перекачкой душ. Пусть развлекаются без меня.

Забрав свою чашку, я направилась обратно на кухню. Там, в уголке цивилизации, меня ждал второй шанс на кофеин и немного внутреннего спокойствия. А заодно — и мой телефон, зарывшийся в сумке, как ребёнок, играющий в прятки с налоговой.

Достав его, я набрала короткое сообщение Элайдже:

«Приезжай ко мне, я скоро приеду с подарочком»

Отправив, выключила телефон с такой решимостью, будто это было кольцо всевластия, и я — Фродо. Теперь — никакой связи с внешним миром. Только кофеин и язвительность.

Снова засунула новую капсулу в кофемашину. И нажала кнопку. Машина заурчала, как кот, который понял, что сейчас его будут кормить, и начала работать. Жидкость — густая, ароматная, обещающая нечто похожее на терпение — потекла в чашку.

Десять минут спустя, с новой порцией горячего кофе, я вышла в холл. Там, судя по звукам, всё ещё происходила «Операция: Верни Клаусу Его Великолепное Тело». А я? А я была просто кофеиновой королевой в мире, полном идиотов.

Чемодан-гробыч уже стоял вертикально, как памятник пафосу, а Клаус в теле Аларика маячил рядом, будто экскурсовод у музея личной драмы. Его ведьма и ведьмак — парочка, достойная отдельного ситкома, — стояли на коленях и монотонно бубнили заклинания, будто заказывали погоду через магический кол-центр.

И тут тело Рика дёрнулось, как будто вспомнило, что вообще-то оно скучает по умеренности. Клаус-Аларик издал звук между икотой и рычанием, посмотрел на меня с выражением «ты кто, женщина?» и... рухнул.

— Ага, здравствуй, Рик, — буркнула я, наблюдая, как бывший постоялец выходит из арендуемой туши.

Скрежет, щелчки, театральный треск — и вот, как финик из банки, выскальзывает Клаус в своём теле. Пиджак — как с обложки, рубашка расстёгнута на уровне «ты вроде скромный, но при случае можешь и разверзнуть Ад». Брюки чёрные, взгляд хищный. Всё при нём.

— Ну фанфар не хватает, честно, — фыркнула я, отпивая кофе, как королева, наблюдающая за выходом шута.

Он услышал, разумеется. У него слух вампира, а эго — как у Эйфелевой башни.

Клаус прищурился и двинулся ко мне, обогнув своих магических ассистентов.

— Обнимемся? — с театральной нежностью развёл руки, подходя ближе.

Я молча отхлебнула кофе... а потом, не меняя выражения лица, сделала один резкий шаг и плеснула горячий напиток ему в грудь. С любовью, братец.

Он рявкнул от боли, отскочив как ужаленный, и тут же начал стягивать пиджак и рубашку. Те, кто стояли рядом, разом отпрянули, будто я начала кидаться святой водой. Ведьмак поймал одежду, явно не ожидая, что его роль сегодня — быть вешалкой.

Клаус обнажил торс, сверкая прессом и яростью. На лице — смесь боли, негодования и... удовольствия. Прекрасный микс для семейного архива «почему у нас не получается тихий вечер».

— Если хотела увидеть меня голым, могла бы просто попросить, — прошипел он, словно змея, окончившая курсы обольщения.

— Да мне достаточно было тебя сжечь, — пожала я плечами, не отводя взгляда. — Кожа с тебя слазит, зато эго так и не обгорело. Удивительно.

Клаус молча смотрел на меня, сжимая челюсти. Я спокойно поставила чашку на ближайшую полку.

— Ну, теперь, когда ты снова в своей великолепной оболочке... — я склонила голову, будто примеряла план мести на вкус. — Можем поговорить по душам. Или без них. Как тебе удобнее.

А в уголке ведьмак тихо прошептал:

— Я думал, у них тут будет просто переселение духа...

Ведьма кивнула, не сводя с меня глаз:

— А я думала, это семейная терапия. А это... это греческая трагедия с кофеином.

— Оставьте нас, — приказал Клаус, даже не оборачиваясь.

Ведьма и ведьмак, которым, судя по лицам, явно не платили за свидание с семейной драмой, синхронно вздохнули и вышли из квартиры, как два персонажа второго плана, которых сценарий больше не звал. Аларик остался валяться на полу в углу, как забытая декорация.

Клаус, не говоря ни слова, направился в сторону какой-то комнаты. А я, словно мимоходом, но с интересом, пошла следом. Ну мало ли... вдруг он решил опять сменить тело. Или настроение.

Но всё оказалось банально: он подошёл в спальню к своему чемодану, открыл его с видом человека, который только что воскрес из саркофага, и дел делов — достал новую рубашку. Красную. Как кровь, как драма, как уровень раздражения, вызываемого этим мужчиной.

Он неспешно надел её, не торопясь застегивать пуговицы, явно зная, что за ним наблюдают. Я, конечно, наблюдала. Потому что ну... я не из дерева. Обиды обидами, а анатомию никто не отменял.

— Не прилично так рассматривать полуголого мужчину, — усмехнулся Клаус, не оборачиваясь, но абсолютно уверенный, что я сверлю его взглядом. Ну конечно уверен. Эго у него со встроенным Wi-Fi.

— Было бы на что смотреть, — фыркнула я, не отводя глаз. Наоборот, намеренно оглядела его взглядом сверху вниз, как будто прицениваюсь. — Пузо, ноги, хвост. Вот твои документы.

Он развернулся ко мне, застёгивая рубашку, и ухмыльнулся.

— Ах, Калли... скучала, значит?

— Скучать — это когда вспоминаешь с теплом, — прищурилась я. — А я больше вспоминала с желанием ударить. Так что не польщайся.

— Насилие — это тоже форма привязанности, — хмыкнул он, подходя чуть ближе. — Особенно от тебя. Ты всегда была... страстной.

— А ты всегда был занозой, — подмигнула я, шагнув вбок, чтобы не стоять с ним нос к носу.

Он усмехнулся шире, глаза блеснули, но в них уже не было того прежнего ожесточения. Была искра. Какая-то опасная, старая, но очень знакомая.

— Ты правда собираешься мне помочь? Или это всё... спектакль? — голос стал тише, почти доверительный.

— Если бы это был спектакль, — я указала на выбитого Рика, — то у него была бы роль, а не просто лежачее камео.

И, выдержав паузу, добавила:

— Так что да. Помогаю. Насколько смогу. А ты постарайся не испортить. Как обычно.

— Я тронут, — с притворной благодарностью прошептал Клаус.

«Умом?»

— Не надейся. Это ещё не значит, что я прощаю. Это значит, что мне скучно. А ты — ходячий сериал.

Клаус, застегнув последнюю пуговицу, подошёл к окну, глядя на улицу, будто там вот-вот должен появиться конец света. Или начало очередной катастрофы. Я всё ещё стояла, облокотившись на косяк, и наблюдала. И, как это обычно бывает с нами... повисла тишина. Та самая, напряжённая. Слишком долгая, чтобы быть просто молчанием. Слишком живая, чтобы быть равнодушием.

— Помнишь Париж? — вдруг бросил он, даже не повернув головы.

Я прищурилась.

— Ты о чём? О том, как ты выследил меня через трёх ведьм, двух оборотней и одного бедного алхимика, который просто хотел торговать зелиями?

— Я тогда думал, ты наконец-то сдалась, — его голос был почти ласковым. Почти. — Ты даже пригласила меня в свой особняк.

— Потому что знала, что ты подумаешь, что я сдалась, — хмыкнула я. — И как раз тогда я уехала в Рим. На следующее утро.

Он усмехнулся. Улыбка медленно растянулась на губах, как у волка, который наконец-то вспомнил, где потерял свою добычу.

— Оставив мне записку, — добавил он. — «Ты всегда был слишком уверен, что выиграл, Клаус. А я просто даю тебе фору.»

— Ну, я не могла просто уйти. Нужно было оставить что-то... на память, — подмигнула я и пошла к диванчику в холле. — Тебя так забавно было злить.

— А ты думала, я не чувствовал? — он развернулся и подошёл ближе. Уже не ухмылялся. В глазах появилась та самая смесь: ностальгия и упрямство. — Каждый раз, когда ты исчезала... я чувствовал.

Я посмотрела на него, отставив сарказм на секунду.

— А я чувствовала, как ты всё ближе. Каждый раз. Потому и убегала.

— Почему?

— Потому что ты не ищешь семью, Клаус, — я выдохнула. — Ты ищешь контроль. А я... слишком гордая, чтобы подчиняться. Даже тебе.

Он подошёл вплотную, но на этот раз не коснулся. Просто смотрел.

— И сейчас?

— Сейчас всё по-другому, — я выпрямилась. — Сейчас я вернулась не ради тебя. А ради своей чертовой фамилии, своего брата... А если мы с тобой по пути — прекрасно. Только не перепутай: я с тобой не потому, что соскучилась. А потому что хочу побесить.

Он усмехнулся, чуть склонив голову.

— Всё ещё та же Калли. Бесишь. И восхищаешь.

— Всё ещё тот же Клаус. Хочешь любви, но притаскиваешь к себе на цепи.

Пара секунд молчания. Потом он выдохнул:

— Значит, Рим был не последним твоим трюком?

— Конечно нет, — хмыкнула я. — Мой любимый был в Японии, семь лет назад. Когда я подменила тело своей ведьмой, а ты неделю ухаживал за дублёршей. Бедная девочка потом уехала в Тибет и до сих пор не вернулась.

Клаус рассмеялся. Настояще. Хрипло, чуть устало, но искренне.

— Ты правда стерва.

— А ты правда вампир с контрол-фриковскими заскоками, — бросила я и, не дожидаясь ответа, прошла мимо него, хлопнув по плечу. — Пошли. Нас ждёт очередной апокалипсис. И Элайджа ожидающий ответов.

— Элайджа с тобой? — будто удивился Клаус, вылетая за мной из квартиры учителя истории, застёгивая манжет новой рубашки.

— Не только он, — лениво бросила я, шагая по тротуару так, будто ни за кем не следует психопат с комплексом бога. — Катерину помнишь?

Клаус на ходу хмурится. На секунду даже останавливается, будто от имени у него сжалось левое лёгкое. А потом сверлит меня тем самым «смерть твоя будет эпичной» взглядом.

— Это я её украла у тебя пятьсот лет назад, — усмехнулась я, даже не оборачиваясь.

Не успела я моргнуть, как Клаус с вампирской скоростью схватил меня и прижал к кирпичной стене ближайшего здания. Грубо, резко, с хрустом воздуха между нашими телами. Затылок саднит, мушки в глазах, но я только усмехаюсь.

— Успокойся, Никассандро, — фыркнула я. — Слишком драматично. Даже для тебя.

Он смотрит на меня глазами, налитыми кровью, под ними чёткая паутина вен. Красиво. По-вампирски.

— Ты знала, как долго я ждал, чтобы снять это проклятие, и так легко предала меня, — прошипел он, как будто это оправдывает его тысячу лет страха и массовых убийств.

— Признаю, — протянула я, оттолкнув его от себя как надоедливого кота. — Возможно, чуть-чуть перегнула. Но жалеть? Пф. Не смеши.

Обошла его, стряхивая с плеча пыль, как будто это не он прижал меня к стене, а ветка дерева тронула по касательной.

— Это всё, что я должен знать? — сквозь зубы бросил он, следуя за мной.

— На данный момент — да, — задумчиво кивнула я. — Хотя, кстати... Элайджа теперь знает, что гробы с семьей не лежат на дне океана.

Он замер на секунду, а потом кинул на меня взгляд полный негодования, предательства и лёгкого безразличия?

«Фух, наконец-то хоть что-то разрешили сказать без магического кляпа. Даже удивлена, что смогла это сказать Элайдже, тогда, в машине. Не думала, что вселенная так великодушна. Хотя, может она просто устала от моих воплей...»

— И ещё кое-что, — сказала я, резко остановившись. Клаус, не успев среагировать, врезался в меня, как дурное настроение в понедельник.

Я обернулась через плечо с самым невинным видом:

— Майкл мёртв. Я его убила.

Он застыл. Смотрел на меня так, будто в голове только что прокрутился весь его список убийств и проклятий, и теперь он пытался вспомнить, где в нём были написаны последствия, если Калли вдруг возьмёт всё в свои руки.

— Что?! — выдохнул он. — Если это одна из твоих идиотских шуток...

— Если бы шутила — заказала бы фейерверки, — закатила я глаза и пошла дальше. — Он признался, что ненавидел тебя не из-за того, что ты оборотень. А потому что ты знал правду о моём рождении. Не поделился.

— Когда это было?..

— Как только ты сбежал из Чикаго, — бросила я через плечо. — Я зашла к Глории, встретила папашу, зашли в мой бар, выпили... поговорили... убила. Всё по-старинке.

— Продуктивный вечер, — пробормотал Клаус с усмешкой. — Подожди... значит, бар в Чикаго действительно твой?

Я кивнула. Он нахмурился.

— А один из бутиков с тем странным именем? Это тоже ты?

— Ломоносова, — пропела я. — И да, тоже мой.

— А я гадал, при чём тут какая-то Людмила Ломоносова... — усмехнулся он, выговаривая моё старое имя с британской претенциозностью, будто это марка сигар.

Даже как-то странно звучащее из его уст.

— Псевдоним, — бросила я, отмахиваясь, как от назойливой мухи. — Ты бы попробовал в Чикаго открыть бренд нижнего белья с именем «Калли Майклсон». В лучшем случае тебя примут за восточную версию Кардашьян, в худшем — ты бы нас нашёл.

— Но был же и бутик с ярким названием «Каллисса». Тоже твой?

Я кивнула.

Клаус хмыкнул, но взгляд у него оставался напряжённым. Я видела — он варил внутри. И всё никак не мог понять: то ли радоваться, что я снова рядом, то ли бежать, пока не поздно.

— Итак, как только проведем ритуал, освободим наших роднулек из вечного сна. Это ясно? — чётко проговорила я, поправляя ворот платья и выходя на улочку с жилыми домами. Вечер был тёплый, но как всегда — пропах вампирскими интригами.

— Нет, — как отрезал Клаус, даже не удосужившись сделать вид, что слушает. — Они будут мешать мне.

— Тебя никто не спрашивал. Это был факт, — фыркнула я, даже не повернув головы.

— Зачем они тебе? — не отставал Клаус, закинув руки за спину в своём фирменном «я вот-вот что-то взорву» настроении. — Хочешь снова послушать зандудство Финна про баланс природы? Или попытаться удержать Кола от очередной попытки устроить массовое убийство ради развлечения?

— Убедительно звучит, — кивнула я, — но да, хочу. Я соскучилась. Даже по их психозам. Особенно по вечно влюблённой в каждого второго плебея нашей сестрице.

— Ребекке? — ухмыльнулся Клаус.

— А вот по тебе, — я сощурилась и зыркнула на него, — точно не скучала. Ты меня бесишь.

— Люблю, когда ты злишься, любовь моя, — сладко протянул он с таким лицом, будто собирался заказать нашу ссору в рамочку.

— Ещё раз назовёшь меня «любовь моя», — прошипела я, делая шаг ближе, — отрежу тебе язык и скормлю его собакам. А потом этим же собакам внушу тебя преследовать.

— Ух ты, какая ты стала кровожадная, — довольно протянул он, будто я только что спела ему серенаду. — Прямо ностальгия по тем временам, когда ты пыталась утопить меня в фонтане Версаля.

— А я ж пыталась, да, — наигранно вспомнила я, приложив палец к губам. — Как же жаль, что ты всплыл.

— Когда ты была человеком, — добавил он с нахальной улыбкой, — ты хотя бы иногда целовала меня после угроз.

Ага, конечно. Это была видимо не я, а настоящая Каллиста.

— Когда ты был человеком, — резко парировала я, — ты хотя бы был милым. Забавным. Чуть-чуть задорным. Сейчас ты — ходячий параноик в пиджаке и с биполяркой.

— Это называется бессмертная бдительность, — хмыкнул он.

— Это называется «ты бесишь весь мир», — резко сказала я, — начиная с Колорадо и заканчивая преисподней. Там, кстати, уже ждут, если что.

Клаус усмехнулся, чуть склонив голову:

— Признайся, тебе просто не хватает меня у себя под боком. Я чувствую, как ты скучала.

— Я скучала, — признала я. — По покою. Без тебя. Без твоих маниакальных схем. Без твоих «я всех предам, но с любовью».

— Ну да, конечно, — весело хмыкнул Клаус. — И всё равно пришла ко мне. И не просто пришла — помогать. Кто-то тут пошёл в отрицание.

— Кто-то тут в опасности быть закопанным в бетон, — бросила я.

— Прямо романтично, — с довольным видом поджал он губы. — Я знал, что наша семейная встреча будет прекрасной.

Я закатила глаза так сильно, что чуть не увидела прошлую жизнь. И шагнула вперёд быстрее, чтобы только не слышать, как он за спиной, довольный собой, насвистывает мелодию, похожую на похоронный марш.

Мы доковыляли до особняка, точнее — я шла уверенно, а Клаус, как потерянный турист, пялился в пустоту, пока наконец не услышал магическое:

— Ты можешь войти, Клаус.

Мир качнулся, иллюзия слетела, и вот он — особняк, во всей своей готически-декоративной славе. Клаус, не будь он Клаус, даже присвистнул.

— Любовь к роскоши — это у нас, видимо, семейное, — усмехнулся он, с ленцой заходя на крыльцо, как будто этот дворец всегда принадлежал ему.

— Вкус передаётся, знаешь ли. Через воздух, мебель и токсичные отношения, — фыркнула я, а потом резко остановилась, развернулась, и ткнула его в грудь пальцем с такой силой, что он едва не потерял равновесие. — Так. Вопрос первый: я тебе нравлюсь?

Он завис.

«А мне что? Я уже взрослая, черт побери, древняя, обожжённая жизнью тетка, которой надоело ходить кругами. Мне не нужны полунамёки и «ах, а вдруг». Если ты влюблён — скажи об этом как нормальный вампир, желательно без убийств в качестве признаний.»

Настолько завис, что я успела ментально написать три письма, выпить бокал вина и пожалеть, что не записала это на камеру.

Клаус всё ещё молчал, и я уже начала подозревать, что у него случился системный сбой. Но нет — он наконец рассмеялся. Так, как будто я сказала нечто до безумия нелепое. Или милое. Или оба варианта сразу.

— Определённо нравишься, — сквозь смех ответил он, чуть наклонившись ко мне и заглядывая в глаза с выражением «разве ты не знала?».

— Хоть картину посвятил? — не отставала я, с прищуром в лучших традициях следователя из 18 века. И снова пальцем в грудь.

— Одна из твоих картин висит в Эрмитаже, — сказал Клаус с улыбкой, от которой обычно падают в обморок.

— Значит, не показалось... — пробормотала я, вспомнив тот самый портрет.

Когда стояла в Эрмитаже и буквально залипла, уставившись на женщину с такой же холодной ухмылкой и прической «я не сдалась, это ветер». Тогда я списала всё на галлюцинации от недосыпа и кривой булочки. А оно вон как.

— Только одна картина? — нахмурилась я. — В мою честь храм реконструировали, статую поставили, а у тебя — одна холстомазня? Серьёзно?

— Если бы ты не убегала от меня, как от смерти, ты бы знала, — лениво бросил он. — Твоих портретов сотни. В каждом городе, где мы жили. Все они хранятся в моих мастерских. И это только то, что на холстах. У меня ещё три мозаики, фреска и одна чёртова гобеленовая копия.

Я прищурилась, проверяя — врал или нет. Знаю, Клаус может лгать, но вот глаза у него в такие моменты слишком довольные, как у кота, который запрыгнул в коробку и не собирается вылезать.

Похоже, не врал.

— Ладно, — буркнула я, развернулась обратно к двери, делая вид, что мне всё равно. Хотя внутри, конечно, немного:

«А-а-а, боже мой, я муза, подвинься, Мона Лиза».

— Это всё? — спросил он, приподняв бровь. Видимо, ждал продолжения. Или исповеди. Или признания, что «да, Ник, мне снились твои ямочки». Ха-ха. Очень смешно.

— Я просто хотела убедиться, что ты маньяк. — Отмахнулась я, как от назойливой мухи. — Всё-таки коллекция портретов женщины, которая от тебя сбежала... Это не искусство, Ник. Это диагноз.

И распахнула дверь особняка, как королева драмы, пуская его внутрь.

Мы с Клаусом вошли в гостиную, и ну разумеется, вся моя дружелюбная банда уже сидела на диванчике, как будто это их особняк, а не мой.

Элайджа, как всегда, в идеально выглаженном пиджаке, будто спал прямо в нем и в процессе сна еще успел его отпарить. Кэтрин, по-хищному улыбающаяся, словно только что продала кого-то в рабство и теперь пьёт за это мартини. Ну и Кай, развалившийся на кресле с пачкой шкварок, как на просмотре реалити-шоу.

Они, конечно же, всё слышали. Видно это было по их физиономиям: Кэтрин стрельнула в меня ухмылочкой с подтекстом «Ну наконец-то, мисс я вся такая недотрога». Кай — вообще скользнул по мне взглядом в духе «а я говорил», а у Элайджи на лице было написано: «Почему именно эти люди — моя семья? Где я свернул не туда?»

— Катерина, — протянул Клаус сладко, как ложка мёда, вот только мёд явно с цианидом. Голос — ласковый, интонация — «я тебя закопаю».

Кэтрин, конечно, с виду осталась ледышкой, но я-то знала, как она напряглась до последнего волоска.

— Здравствуй, Клаус, — изящно встала она, но успела скрыться за Элайджей, который, не говоря ни слова, в мгновение оказался перед Клаусом и врезал ему по лицу так, что воздух дрогнул.

— Вау, — протянула я, приподняв брови. — Вот это я понимаю: семейный уют по-майклсоновски. Заслужено, между прочим.

— Это за то, что солгал, будто утопил нашу семью, — холодно выговорил Элайджа, будто вытирал кулак не от крови, а от разочарования. Поправил пиджак, как истинный джентльмен, только что вышедший из драки на балу.

— Ты же знаешь, брат... мне нельзя верить, — усмехнулся Клаус, проводя пальцем по губе, размазывая кровь и сарказм.

— О-о-о да, — влез Кай, швыряя себе в рот ещё пару шкварок, — наконец-то хоть кто-то говорит правду в этом доме. Вот это я понимаю — воссоединение!

Я бросила на него взгляд: «Ты серьезно, шкварки?!» Даже я — при всей моей терпимости к странностям — не понимаю, как можно это есть добровольно.

Клаус наконец-то заметил «стороннего зрителя» в углу.

— А это ещё кто? — с подозрением спросил он, уставившись на Кая, как на новую форму жизни, которую нужно либо изучить, либо сжечь.

Я грациозно расправила плечи и, изобразив свою лучшую «невинную принцессу», ответила:

— Это? Это Кай. Очень близкий моему сердцу человек. — нарочно выделила голосом нужные слова, а потом приняла бокал от Кэтрин и сделала невозмутимый глоток из бокала, будто только что призналась в любви премьер-министру.

Клаус нахмурился, и его взгляд на Кая стал таким, будто он рассматривает, как именно его расчленить: вертикально или горизонтально.

Я, разумеется, не выдержала и прыснула со смеху.

Элайджа прикрыл глаза и вздохнул так, будто в голове прокрутил весь список своих грехов, за которые сейчас расплачивается.

— Кай — еретик. Полувампир, полуведьмак. А ещё, по какой-то причине, — друг нашей сестры, — спокойно и с ноткой «я уже смирился» пояснил Элайджа.

— Друг? — переспросил Клаус тоном «ещё раз это скажешь — сожгу».

— Друг, — чётко и громко повторил Элайджа, как судья, выносящий приговор. — Только. Друг.

— Ого, — хмыкнул Кай, откидываясь на спинку кресла. — Ты говоришь это так, будто я — вирус герпеса. А я, между прочим, обаятельный вирус.

Я хмыкнула и посмотрела на Клауса:

— Вот, знакомься. Добро пожаловать в ад. Можешь остаться, если сумеешь не прибить никого в первые сутки.

— Может уже сядете? — устало протянула Кэтрин, устраиваясь на диванчике, будто это прием у стоматолога, а не семейный сбор первородных психопатов.

Судя по выражению лица, она слегка расслабилась — видимо, принцип «Калли рядом — и я жива» вполне работал. Она прекрасно знала: стоит Клаусу даже подумать о том, чтобы её тронуть — я устрою ему третью мировую, но уже с погромами и факелами.

Клаус и Элайджа переглянулись.

Настоящий братский обмен взглядами:

«Сейчас опять начнётся» — у Элайджи.

«Я ничего не понимаю, но делаю вид, что в процессе» — у Клауса.

И всё-таки сели. На удивление мирно. Я села в кресло напротив, допила вино в два глотка, с достоинством поставила бокал на кофейный столик и, сцепив пальцы на коленях, посмотрела на них как на нерадивых учеников.

— Готовься. Возможно, сейчас будет пантомима, — обречённо вздохнул Элайджа и по привычке дернул лацканы пиджака, будто собирался не план обсуждать, а вручать Оскар.

Клаус метнул на него вопросительно-злой взгляд, затем перевёл его на меня, будто только что вспомнил, что я иногда «слегка» неадекватна.

Я закатила глаза.

— Ц, — шикнула я. — На мне какое-то заклятие или бог знает что, и я не могу просто взять и выложить всё, что знаю. Но, возможно, сам план рассказать смогу. Без плясок и жестов. Наверное.

— Я на это искренне надеюсь, — выдохнул Элайджа, закрывая глаза. — Потому что твои «жесты» понимает только Кай.

— Ну конечно, — с видом страдающего святого влез Кай, подбрасывая оливку из бокала мартини. — Просто в этой комнате только один человек с мозгом, и вы все знаете, кто это.

— Да, твоя скромность душит, — скривилась Кэтрин.

— Не скромность, а гениальность. И раз уж пошло такое весёлое обсуждение, предлагаю: когда Калли начнёт снова изображать умирающего лебедя, мы сделаем ставки, что она пытается сказать. У кого больше очков — тот не убирает тело Санта Клакуса, если она его прикончит.

Клаус фыркнул, не особо обращая внимание на свое новое прозвище от Паркера и медленно повернулся ко мне:

— Прекрасно. Значит, ты что-то знаешь, но не можешь сказать. А мы должны притворяться, что всё нормально. Отлично. Как всегда. Добро пожаловать в очередной спектакль имени Калли Майклсон.

— Спасибо, Ник, у тебя талант драматурга. Дашь номер агента? — я кивнула с видом благодарной актрисы.

— Может, перейдём к сути? — с нажимом спросил Элайджа, явно мечтая в этот момент быть где угодно, но не в компании своего социопатичного брата, ироничного еретика, токсичной бывшей и непредсказуемой сестры-оракула.

Я вздохнула.

— Суть в том, что мы можем провести ритуал без проблем, если вы не вмешаетесь и не всё испортите. Вам надо будет сделать всего ничего: сидеть и не мешать. Справитесь?

Кай тут же приложил руку к груди:

— Лично я справлюсь. Даже пальцем не шевельну. Могу сидеть с табличкой «Наблюдаю».

— Ты так себя и ведёшь по жизни, Кай, — отозвалась Кэтрин. — Сидишь и наблюдаешь, как всё рушится, и поджариваешь себе попкорн.

— Попкорн, шкварки — я человек универсальный, — пожал плечами он.

Я снова посмотрела на Клауса, прищурившись:

— Так что, Ник, если ты закончил играть в «грозного Альфу», может, уже начнёшь делать то, ради чего мы тут все собрались? Или тебя отвлекает моё обаяние?

Клаус лишь хмыкнул.

— Слишком много эго в одной комнате. Мне срочно нужно выпить.

— На кухне бурбон, кофе с бурбоном и мои нервы в банке. Выбирай что по вкусу, — крикнула ему в спину я и уселась поудобнее.

— Ты можешь не говорить так расплывчато, а сказать всё по порядку? — сдержанно, но с напряжением спросил Элайджа, будто разговаривал не со своей сестрой, а с особенно вредным пророком на диете из загадок.

— План прост, — откинулась я в кресле, скрестив ноги так грациозно, будто сейчас выдам не план, а пригожусь для рекламной кампании «Armani». — Отсылайте всех своих ведьм и ведьмаков, так как у нас есть Кай. Они нам больше не нужны — просто балласт с завышенной самооценкой.

Кай с довольной миной закинул руки за голову, выглядел так, будто его только что официально признали человеком-решением.

— Скоро полнолуние... — продолжила я.

— Через два дня, — сообщил Клаус, как человек, который знает фазы луны лучше, чем свои собственные эмоции.

Он вернулся с кухни с бутылкой виски и двумя бокалами, будто вообще пришёл на бранч, а не на обсуждение потенциальной резни. Сел рядом с Элайджей, разлил по бокалу, и, не глядя, подал один брату.

— Так вот, — я кивнула на Пирс, удобно устроившуюся с подушкой под бок. — Кэтрин выкрадет Елену прямо перед ритуалом. Завтра приедет Хенрик и привезёт нам вампира для жертвоприношения. Да, упакованного, надеюсь, без царапин. Оборотни уже в подвале, как я и говорила. Мы с Клаусом и Каем — команда «пентаграмма и паника» — проведём жертвоприношение.

Кай широко улыбнулся, показал жест «дай пять», но никто не отреагировал.

— Тем временем мои друзья займутся всеми героями местного разлива, которые полезут спасать Елену.

Я обвела всех взглядом. Элайджа кивнул в духе «ладно, разумно». Кэтрин подняла бокал, будто тост за хорошее похищение. Кай съел ещё одну оливку, а Клаус... ну конечно.

— Слишком скучно, — поморщился Клаус, будто я только что предложила провести ритуал в тапочках и с чаем.

— Вот мало тебе веселья было тысячу лет творить беспредел?! — рявкнула я, ударив по подлокотнику кресла. Ткань жалобно захрустела, бархат порвало, и теперь кресло выглядело как будто на нём сидел вампир с ПМС и молотком.

Клаус вяло поднял бровь:

— Я просто считаю, что раз уж мы проводим кровавый магический ритуал, можно было бы добавить немного... ну, не знаю... драмы? Огня? Взрывов?

— Если хочешь фейерверк — купи салют. Тут у нас бюджет на трагедию, не на мюзикл, — я закатила глаза.

— А я бы не отказался от мюзикла, — вставил Кай, сделав широкие глаза. — Представляете? Я пою, Элижах танцует, а Клакус кого-то режет — но с ритмом и чувством!

Клаус бросил на еретика гневный взгляд.

— Я не танцую, — буркнул Элайджа, отпивая виски и уставившись в одну точку, как будто пересматривает весь свой жизненный выбор.

— Ты и улыбаешься раз в век, но ничего — живём же, — пожала я плечами.

— Может всё-таки обойдёмся без драмы? — вмешалась Кэтрин, потягиваясь. — Просто один нормальный ритуал. Без беготни, без «мы все умрём», без героических жертв. Ну хоть раз.

— Ты осознаёшь, с кем ты в комнате? — тихо спросил Кай. — Без беготни? Тут даже мебель не выживает.

И в этот момент кресло, на котором сидела я, жалобно скрипнуло ещё раз, будто подтверждая: Да, я сдаюсь. Убейте меня уже.

— Ладно, раз все во всём разобрались, — я хлопнула по подлокотнику так, что кресло снова жалобно скрипнуло, как будто вот-вот подаст на меня в суд за моральное и физическое насилие. — Пора бы и лечь спать. Ну, или хотя бы перестать видеть ваши рожи хотя бы часов восемь.

Кэтрин, как будто только этого и ждала, вскочила и на вампирской скорости испарилась из гостиной, оставив после себя только лёгкий аромат парфюма и шорох юбки. Видимо, решила не искушать судьбу и нервы Клауса, которые и так уже были натянуты, как струнка на скрипке у одержимого виолончелиста.

Кай, хрустнув очередным шкварком, словно закончил ритуал, неторопливо поднялся, глядя на всех так, будто это он тут спас всех от гибели и заодно написал сценарий. Пачку своего жирного хруста он аккуратно прижал к груди и лениво потянулся.

— Если кто-то ночью умрёт — не будите, — пробормотал он, уходя. — Я сплю крепко.

— Я пойду разберусь с ведьмаками, — сухо произнёс Элайджа, уже вставая.

Снова поправил свой идеальный пиджак, который, по моим наблюдениям, держится на силе воли и семейных принципах.

— Я тоже, — потер ладоши Клаус с явным предвкушением и последовал за братом.

По тому, как он это сказал, было неясно, то ли он тоже собирается разбираться с ведьмаками, то ли с Элайджей. Или и с тем, и с другим. Универсальность — наше всё.

— Доброй ночи, — вежливо улыбнулась я, и захлопнула за ними дверь с такой любовью, что по дому прошла лёгкая сейсмическая волна магнитудой 4,3 по шкале «отвалите-от-меня-все».

Потянувшись как кошка после сеанса психотерапии, я направилась к себе. Сначала — в ванную, где смыла с лица 60-е годы, этот нелепый театральный макияж, и выразительно посмотрела на своё отражение в зеркале:

— Привет, любимое лицо. Прости за голубые тени и тушь, которая уже живёт своей жизнью.

После чего я с удовлетворением сняла тунику, ремень-поднос с бедер, сапожки, и, скинув остатки эпохи, рухнула в постель в своём любимом «ничего».

— Так вот ты какое, счастье... — выдохнула я, укутавшись в одеяло. — Покой, уют, и ни одного брата-маньяка под боком. Хотя... — я усмехнулась про себя, — наверное, это затишье перед бурей.

Перед тем как отключиться, я машинально нащупала телефон на тумбочке, проверила, не написал ли кто-то из братьев, врагов, психов, или Кай по привычке скинул мем с ведьмами. Ничего.

— Спокойной ночи, безумная семейка, — пробормотала я в подушку и отключилась, как Windows 98 после перегрева.

***

Видела я уже десятый сон подряд. Что, между прочим, вампирам ни к чему — но я по-прежнему считаю: сон — святое. Особенно для поддержания нормальной психики, уровня терпимости к идиотам и, конечно, состояния кожи. Потому что даже древнее бессмертие не справится с моими мешками под глазами без 8 часов покоя.

Сон был приятный — что-то про итальянский берег, теплое солнце и отсутствие Клауса в радиусе тысячи километров.

Но всё пошло по одному месту, когда я почувствовала, как матрас подо мной слегка прогнулся, будто кто-то сел рядом. Затем — натяжение одеяла. Может, Кэтрин? Хотя нет, она не стала бы будить меня. Только если я во сне назвала её «копией Елены», тогда да, она могла бы прийти убить.

А потом чья-то наглая рука заправила мне за ухо прядь волос.

И вот тут я проснулась. Резко. Как ударом дефибриллятора.

— Ах ты ж...! — прорычала я, и в секунду схватила эту самую наглую руку, перекинула неизвестного через себя и, взгромоздившись сверху, сжала шею злоумышленника между руками. Профессионально, красиво. Даже гордилась собой.

Но стоило моим глазам привыкнуть к темноте, как я увидела...

Никлауса Майклсона!

Хитро улыбающегося, с удовлетворением в глазах, будто его придушили не в первый и, увы, не в последний раз.

— ТЫ ИЗДЕВАЕШЬСЯ?! — заорала я, отпрыгивая в сторону и, как грешница при виде святой воды, закутываясь в одеяло по уши.

Моя любовь спать «в чём мать родила» сыграло со мной злую шутку.

— Я смотрю, о пижаме ты даже не слышала, — с ленивым интересом протянул Клаус, ложась на бок и опираясь на ладонь. Выглядел он так, будто лежит на рекламной съёмке, а не в моей постели без спроса.

— Я в своём доме! В своей кровати! Имею право спать хоть в костюме Адама! — прошипела я, прижимая одеяло к себе так, как будто оно — мой последний бастион против безумия. — А ты-то что здесь забыл?!

Клаус пожал плечом с видом философа:

— Решил перебраться сюда. Зачем стеснять Аларика? Всё равно он отрубился, и будет в отключке до утра. Ну, или до следующей попытки спасти Елену, что наступит явно раньше.

— А то, что сейчас стесняешь меня, тебя не смущает?! — прошипела я, будто гадюка с дипломом по сарказму.

Он оглядел меня медленно, как будто в магазин пришёл и думает: «Хм, брать одну или сразу две?»

— Ну, мне кажется, ты всё же не страдаешь. По крайней мере, твои щёки выдали тебя — покраснели, как будто я предложил тебе свадьбу.

— Скорее как будто я представила, как ты тонешь в бассейне с кофе, — фыркнула я. — Горячем. С добавлением святой воды.

Клаус только усмехнулся и, не дожидаясь приглашения, удобно устроился у изножья кровати.

— Расслабься. Я всего лишь хочу... поспать в доме с сестрой. Как в старые добрые времена.

— В старые добрые времена мы жили в лачуге, — напомнила я. — Так что нет, никакой ностальгии.

— Ну... теперь я сплю у тебя в комнате. Прогресс?

— Нет, это просто эволюция твоей наглости. Вон из моей комнаты!

Клаус улыбнулся шире, прикрыл глаза и сцепил руки за головой.

— Доброй ночи, любовь моя.

— Снова так назовёшь — у тебя будет два голоса: свой и писклявый от боли.

Я замоталась в одеяло, как в саркофаг. Только не от страха, а от желания изолировать себя от наглости Никлауса Майклсона.

Слезла с кровати, похожая на буррито с агрессией, подошла к изножью, схватила Клауса за ухо, как непослушного третьеклассника, и потянула вверх.

Он зашипел, поморщился, и, если бы не бессмертие, уже наверняка обзавёлся новым видом боли в списке — «ушная пытка от Калли».

— Ай-ай-ай, ты вообще нормальная?! — заскулил он, пока я его волокла к двери, как злобная нянечка в дурдоме.

— Абсолютно. Просто крайне невосприимчива к мужской наглости после трёх часов ночи, — огрызнулась я, продолжая тащить его. — В следующий раз будешь стучать. Или не приходить вовсе. Это тоже отличная идея.

У порога Клаус всё-таки дернулся, как угорелый, вывернулся из моей хватки и, потирая ухо, кидал в меня уставшим, но ехидным взглядом, мол, ты серьёзно сейчас?!

— Соседняя комната свободна, ночуй там, — выплюнула я сквозь зубы, как огнедышащий дракон и захлопнула дверь прямо перед его красивой, но недоброй физиономией.

И тут взгляд мой упал на чемодан. Тот самый — из квартиры Аларика. Из которого мистер «любовь-моя» извлекал рубашку, когда я его чуть не сварила живьём кофе.

Он уютно устроился возле моей кровати, как будто вещи его тут и должны быть.

— Ну, ещё чего, — пробормотала я, подошла к чемодану, подхватила его с таким выражением лица, будто сейчас вынесу мусор, открыла дверь, и с прекрасной меткостью метнула этот кожаный трофей в коридор.

Чемодан приземлился точно в ноги Клауса, с глухим «бум», как финальная точка в неудачном ухаживании.

— Вот тебе приданое, принцесса. Присмотрись к соседней комнате. Она свободна. Как и моя кровать теперь — от посторонних, бесцеремонных, наглых и чрезмерно довольных собой древних вампиров, — сладко-приторным голосом сказала я и снова захлопнула дверь.

На этот раз — со всей душой.

***

Наконец-то проснулась. Причём не от того, что кто-то лезет ко мне в постель, дышит в лицо и гладит по щеке, как в дешёвом сериале. А потому что выспалась.

И если вампир не спит, значит у него нет вкуса к жизни — или хотя бы к подушкам из египетского хлопка.

Потянулась, хрустнула, как старая мебель в особняке. И, шаркая тапками, доползла до шкафа. Натянула свой шёлковый халатик, завязав его на талии с видом «у меня сейчас кофе вместо крови в голове», и потопала вниз, как будто в аду отменили утренние пытки.

На кухне была тишина, благодать и ни одного вездесущего Клауса, за что можно было сразу ставить свечку Вселенной.

Достав из холодильника пакет крови первой отрицательной, я по привычке скривилась. Нет, ну правда — неужели сложно закрыть его нормально? Вечно кто-то цепляется ногтями или зубами, как варвар. Достав стакан из шкафчика, налила в него красную жидкость. Кровь легла на стенки стакана густо, медленно оседая вниз, оставляя за собой тёмные разводы, словно напоминая: «да, детка, ты давно не человек».

Честно признаться, вена из артерии куда более привлекательна для вампира, чем этот донорский компромисс.

Когда ты человек — ты думаешь рационально, гуманно:

«Зачем пить из людей, если можно удобно и по-современному, по-этичному — из пакетов? Прогресс ведь, двадцать первый век, алло!»

Но вот беда — как только ты становишься вампиром, рациональность уходит гулять, а с ней — всякие моральные скрепы. Ты начинаешь чувствовать вкус, в самом глубоком, животном смысле.

Кровь из пакетов, как... суп. Да-да, именно.

Только приготовленный суп — горячий, ароматный, свежий, впитавший все специи, страсть и любовь повара. Он звенит вкусом.

А теперь представьте, вы поставили его в холодильник, достали утром, он холодный, слизкий, и вроде бы съедобный — но душа не поёт.

Да, ты можешь разогреть. Но это уже не то.

Вот и кровь. В пакете она как вчерашний суп — без души, без силы, без... магии. Ещё и не разогреешь же...

А из артерии? Ах, это теплая, солоноватая симфония, пробегающая по языку, обжигающая внутренности. Она живая, насыщенная эмоциями, гормонами, страхом, или, наоборот, страстью. Она тебя наполняет, как будто пьёшь не просто кровь, а само пульсирующее сердце человека.

Смешно, правда?

Скажи мне тысячу лет назад, что я буду философствовать о вкусе крови, как о вине с винтажем — я бы покрутила у виска пальцем. А потом сама вырвала бы желудок от отвращения.

Но вот она я, стою на дизайнерской кухне в мягких тапках, с халатом на поясе и стаканом крови, будто с утренним латте.

И думаю о вкусовом оргазме от правильной температуры. Вот вам и бессмертие.

Иногда мне кажется, вампиризм — это не только о вечности. Это про тонкую настройку восприятия.

Ты смакуешь ароматы, чувствуешь даже эмоции в крови. Ты знаешь, когда кровь от испуга — она чуть кислит. Когда от удовольствия — она сладковата. Когда от боли — она греет.

Да, звучит жутко. И знаете что? Мне уже давно плевать.

Мир меняется. Я — тоже.

Только в отличие от мира, я всё ещё умею наслаждаться.

Кстати, это касается не только крови и рецепторов.

Жизнь вампира — это как получить в подарок весь спектр чувств, усиленных на максимум, а потом внезапно понять, что всё это — без кнопки «выключить». Речь не только о вкусе.

Зрение, слух, нюх — всё обострено до такой степени, что ты начинаешь ненавидеть само существование людей рядом.

Я ведь когда-то была обычной девчонкой. Сидела у себя дома, закутавшись в плед, смотрела сериалы и думала:

«А как вампиры в Средневековье вообще выживали? Они же должны были сдохнуть от вони!»

Но кому я могла задать этот вопрос? Позвонить сценаристам «Дневников вампира» и поинтересоваться:

«Извините, а как вы объясняете то, что в 14 веке люди не мылись, а у вампиров сверхчувствительное обоняние? Неужели никто не упал в обморок от смрада?»

Вот бы я знала тогда, что спустя столетия сама буду плеваться от вони Лондона 1200 года.

И нет, я не преувеличиваю. Ты не просто чувствуешь запахи — ты их вдыхаешь кожей, разумом и душой, хочешь ты того или нет.

Помню где-то в 1300-х, когда в моду снова вошли шкуры, чесотка и философия «баня — зло от дьявола», я не выдержала. Засунула себе в нос веточки вербены, надеясь, что хотя бы жжение отвлечёт от запаха тухлого лука, мочи и пота, который шёл от каждого встречного.

Идея была... ну, скажем так — отчаянной. Обожгла слизистую. Чихала три дня подряд. Но знаете что? Это были лучшие три дня моей жизни в ту эпоху.

А ещё были времена, когда люди выливали содержимое ночных горшков прямиком из окна. Без предупреждения. Без зазрения совести. Без малейшего уважения к тебе, бессмертному страдальцу с обострённым обонянием.

Реакция моего носа была мгновенной. Реакция желудка — тоже.

Я плевалась, блевала и проклинала всё человечество. А однажды, пока меня выворачивало прямо на мостовой, мимо прошли две бабы с корзинами и с умилением в голосе выдали:

«Ох, бедняжка... беременна, наверное! Как её крутит!»

Да если бы, девочки. Лучше бы я в самом деле была беременной. Тогда бы рвота была временной. А тут — тысяча лет аромата человеческой деградации.

В то время понятие «гигиена» существовало разве что как имя какой-нибудь деревенской ведьмы, которую сожгли на костре за то, что она мыла руки чаще, чем раз в месяц. Серьёзно, даже вампирские пытки были менее мучительны, чем пройтись по улице в 1350 году после дождя.

Иногда я вспоминаю это, особенно когда вижу, как современный вампир кривит нос от «резкого запаха антисептика».

Пупсик, ты бы хоть день в Париже четырнадцатого века пожил — узнаешь, что такое настоящий аромат боли.

И всё же... Парадокс. Несмотря на всё это, бессмертие — это не наказание. Это привилегия. Просто... с побочками.

Но стоит отдать должное — в двадцать первом веке быть вампиром куда приятнее. Я бы даже сказала: наконец-то меня догнала цивилизация, а не наоборот.

Когда я впервые зашла в магазин парфюмерии в Нью-Йорке, чуть не заплакала.

Запахи — наконец-то не смерть, а искусство. Вместо гнилой рыбы и прелого навоза — жасмин, ваниль, табак, мускус...

Да я раньше убивала людей, пахнущих хуже, чем теперь пахнут их туалеты.

А косметика? Не надо больше перетирать жуков, свинцовые пудры втирать в кожу или добывать румяна из лепестков в лягушачьей крови. Теперь я могу зайти в Sephora, улыбнуться продавщице (чтобы не напугать) и просто выбрать оттенок «ягодного сатана» — и вуаля, я снова неотразима.

А кафе? Раньше, чтобы выпить чего-то кроме крови, приходилось идти в таверну, где вино пахло как прокисший виноград, а кружку мыли только однажды — на Пасху. Теперь — вкусные латте, чашки, не покрытые плесенью, и никто не плюёт в напиток из ненависти к ведьмам или тем, кто слишком хорошо пахнет.

Благословен будь эспрессо и тот, кто изобрёл миндальное молоко.

Ещё нравится, как современные люди сами за собой следят. Дезодоранты, гели для душа, зубная нить... Раньше ты шёл по деревне и уже за три дома знал, кто болеет, кто умирает, а кто просто не мылся с рождения. Теперь я могу ходить по улице — и лишь изредка хочу вырвать кому-то гортань. Прогресс, черт побери.

И магазины... Раньше, чтобы достать платье, нужно было убить портного, украсть ткань и проклясть его жену. Теперь я захожу в бутик, улыбаюсь менеджеру, покупаю четыре пары туфель, и меня благодарят.

Более того — меня зовут по имени и предлагают шампанское. Раньше меня называли ведьмой и поджигали костры...

Современность — как будто мир решил извиниться передо мной за все эти вонючие, неотесанные, чумные века. Пусть с опозданием, но всё же...

И да, теперь я на полной серьёзности могу сидеть на террасе парижского кафе, в красивом платье от Dior, пить холодную кровь из бокала, как вино, и философски рассуждать:

«А ведь я пережила чуму, инквизицию и вонючий Рим. Я заслужила этот капучино.»

— Уже завтракаешь? — ввалился в мою кухню Клаус, будто он тут хозяин, а не самозванец с манией величия.

На нём была темная футболка, сидевшая как влитая (конечно, ведь надо же демонстрировать пресс, как будто я его не видела), и черные джинсы, выглядевшие так, будто он собирался на фотосессию, а не в мой дом с утренним визитом без приглашения. Подошел к холодильнику, отворил его с видом короля, инспектирующего запасы в тюрьме.

— Ну, насколько возможен завтрак в двенадцать дня, — лениво отозвалась я, глядя на настенные часы. — Поздравляю, ты официально живёшь по часовому поясу Лос-Анджелеса двухтысячного года.

Клаус достал из холодильника пакет крови, скривился так, будто там была не кровь, а смесь уксуса и соплей, и с брезгливым фырканьем швырнул пакет обратно, словно тот оскорбил его вкусовые рецепторы лично.

— Как можно пить кровь из пакетов? — скривился он, будто я только что предложила ему похлёбку из носков.

— Хочешь свежей — иди на охоту. Вне. Моего. Дома, — пропела я сладко, с оскалом, захлопывая дверцу холодильника прямо перед его надменной рожей. — Здесь тебе не ресторан «Chez Niklaus», где каждый напиток подаётся с криком жертвы и винтажным флером страха.

Он закатил глаза (его любимое занятие после убийств и драматизации собственной жизни) и, вздохнув, подошёл к кофемашине.

— Хоть кофе у тебя нормальный? — пробурчал он, открывая шкафчик с капсулами.

— Если ты думаешь, что я ради тебя закупаюсь капсулами со вкусом крови девственницы в солнечный полдень, то, увы, разочарую. Там просто крепкий арабика. Без криков, страха и ноток трагического прошлого.

— Скучно ты живёшь, Калли, — усмехнулся он.

— А ты всё ещё не научился благодарить за то, что тебя не выперли обратно к Рику на коврик, — ухмыльнулась я, делая глоток холодной крови. — И вообще, веди себя прилично. Ты в гостях у вампира с багровым чувством юмора и чёткой границей личного пространства.

— О, мне уже страшно, — фальшиво прошептал он, нажимая кнопку на кофемашине.

— Будет, если ещё раз попытаешься залезть ко мне в кровать. Без предупреждения, по крайней мере, — фыркнула я, усаживаясь обратно за стол и доставая свежий глянцевый журнал. — Здесь тебе не «The Vampire Bachelor», Ник.

Вот такой у нас утренний диалог. Добро пожаловать в дом, где вместо аромата булочек — запах пакета с кровью и сарказм на завтрак.

— Вы умеете нормально общаться? — раздался ровный, но уставший голос с порога кухни. На сцену, как благородный фантом терпимости, вошёл Элайджа.

Когда только пришёл?

— Как только Ник научится уважать чужое личное пространство, Элайджик, — фыркнула я, поставив опустевший стакан с кровью в мойку, как будто это был бокал просекко, а не человеческий бульон.

— «Элайджик»? — с подозрением и намёком на глухое веселье переспросил Клаус, выгнув бровь. Да-да, у него теперь брови всё время работают сверхурочно.

— Не начинай, брат, — тяжело вздохнул Элайджа, устало потирая переносицу, будто пытался стереть всю нашу семейную драму одним движением. — Я отправил ведьм из города. Всё к жертвоприношению готово?

— Я ждал этого тысячу лет, брат. Думаешь, я бы не подготовился? — оскалился Клаус с таким видом, будто вот-вот предъявит слайды с презентацией: «Мой идеальный апокалипсис: версия 4.7.»

— Нам осталось только дождаться Хенрика, чтобы он привёз вампира, — вставила я, закатывая глаза. — Он как раз должен прие...

Тук-тук.

— А вот и он, — кивнула я в сторону двери, будто это был доставщик из «BloodHub». Мы все — как заправская мафия — сдвинулись в коридор.

Открываю. На пороге — Хенрик, сияющий, как будто не на жертвоприношение пришёл, а выиграл в лотерею. На плече у него — вампирская туша, болтается, как мешок картошки на базаре.

— Привет, сестрёнка, — весело выдал он и, будто вручил букет, подбросил тело на плече.

— Новообращённый? — хмыкнула я, отступив в сторону. — Самый свеженький?

— Почти ещё хрустит, — фыркнул Хенрик. За ним влетела Надя и тут же меня обняла — да, на фоне вампирских тел и древнего ритуала, обнимашки — просто вишенка.

— О, Наденька, я так скучала, — заметила я, увидев, как Хенрик с интересом косится на двух древнейших вампиров в комнате.

Он довольно швырнул тело на пол (всё ещё ноль уважения к интерьеру!) и направился к братьям.

— Ну привет, что ли, — протянул он руку Элайдже. Тот моргнул пару раз, будто не мог решить, пожимать или экзорцистов звать. Но в итоге пожал. И, о боги, Хенрик его ещё и обнял.

Я даже присвистнула.

— Ого. Не думала, что ты так скучал. Где же были твои чувства, когда он тебя кинжалом в грудь втыкал?

Хенрик отстранился и пожал плечами.

— Мы же теперь снова одна семья? — сказал он с такой лёгкостью, будто обсуждал семейный ужин, а не предательство века.

— А ничего, что он тебя пытался консервировать, как огурец? — напомнила я сладким голосом.

— Всё в прошлом, — отмахнулся Хенрик, а затем посмотрел на Элайджу с той самой щенячьей преданностью, которой не хватало на «Санта-Барбаре». — Правда же, Элайджа?

— Я... надеюсь, что мы не будем вспоминать об этом, — сдержанно пробормотал тот, будто проглатывал жабу. — Мне правда жаль.

И вот тогда, словно по таймеру, Клаус распахнулся в братскую нежность и заключил младшего в объятия, похлопывая по плечу, будто прощал ему невидимую ипотеку.

— Неужели скучал? — хохотнул Хенрик. — Я думал, ты только Калли вернуть хочешь. За мной ты не особо бегал.

— Ты бы без неё и не вернулся, — усмехнулся Клаус, отстраняясь. — Добро пожаловать обратно в семью, братец. Опять.

— Семья Майклсон. Мы убиваем друг друга, предаём, втыкаем кинжалы — и обнимаемся на завтрак, — театрально прокомментировала я и щёлкнула пальцами. — Может, сделаем семейную футболку? Или хотя бы кружку?

Кай, появившийся в дверях с новой пачкой шкварок, фыркнул:

— Кружка с надписью: «Выжил среди Майклсонов и не сошёл с ума». Мечтаю.

В коридор влетела растрёпанная Кэтрин — босиком, в шелковом халате и с видом, будто собиралась спать ещё часов шесть, но прозевала апокалипсис.

— Что за шум? Кто опять кого-то убил, и почему без меня? — зевнула она, прежде чем налетела на Надю. — Надя? — Кэтрин округлила глаза, затем резко обняла дочь, как будто не видела сто лет. — Ты опять не позвонила!

— Ты опять не отвечала! — фыркнула Надя в ответ, и они на секунду зависли в полуобнимашках-обвинениях, типично по-семейному.

Я, наблюдая всё это великолепие, указала на Надю и озвучила, как ведущая реалити-шоу:

— А, точно. Это Надя Петрова. Дочь Кэтрин. Так что её, пожалуйста, не пытайтесь убить, заманить в подвал или превратить в ведьму. Спасибо.

— Приятно познакомиться, — сдержанно кивнул Элайджа, будто оценивал дипломатическую обстановку.

Клаус же... хмурился. Не то чтобы злой, просто как кот, который увидел нового питомца и решает, будет ли он его игнорировать, грызть или тайком прятать носки.

— И по совместительству Надя является возлюбленной Хенрика, — сказала я, скрестив руки и обратившись напрямую к Клаусу. — Так что, предупреждаю, на неё даже дышать криво нельзя. Особенно в твоей манере.

— Самый младший — самый шустрый, — хмыкнул Клаус, будто вдруг вспомнил, что младшие братья — это вообще-то законные носители хаоса в семье. — Приятно познакомиться, невестка.

— Кто виноват, что вы, старшие, не умеете выбирать себе спутниц жизни? — я пожала плечами. — Одна Ребекка ещё куда ни шло, но всё остальное... просто парад токсичных выборов.

— И ты, конечно, сияешь как маяк в этом море психов, — прищурился Клаус.

— Ну извини, что я твой единственный пример вкуса и здравого смысла за тысячу лет, — с показным сожалением ответила я и отпила.

И тут с порога раздался голос, бархатный и хриплый:

— Чемоданы куда ставить?

Мы повернулись, и в проёме стоял Энзо — как всегда в идеально сидящей рубашке, с лёгкой небритостью и дерзкой улыбкой, как будто только что вышел из рекламы мужского парфюма.

— А я думала, ты застрял в Чикаго среди налоговых отчётов и жутких кофейных автоматов, — приподняла бровь я, подходя к нему.

— Слишком скучно там без тебя, — пожал плечами Энзо и прижал меня к себе в объятиях. Его пальцы привычно скользнули по моей талии, как будто время между нами не проходило.

— Я успела соскучиться, — выдохнула я, чуть отстраняясь, но не отпуская руку.

— Хорошо, что я успел до начала вашего жертвоприношения, — подмигнул Энзо, глянув мимо меня на гостей.

— Прости, у нас традиция. Семейные посиделки без кровавого ритуала — не посиделки. — Я развернулась к толпе. — Кто там ещё не появился? Может, Кол придёт с фейерверками? Или Финн со свитком морали?

Я чуть отстранилась от Энзо, ощутив на себе взгляд не одного — а сразу нескольких хищников с разным градусом недоверия. Элайджа смотрел на Энзо так, будто сканировал его на предмет тайных мотивов, Клаус явно с трудом сдерживал желание вырвать ему сердце прямо в прихожей. Хенрик и Надя, привыкшие к моим... скажем так, приливах нежности, лишь обменялись взглядами в духе «опять?». А Кай и Кэтрин смотрели с таким хитрым прищуром, что я мысленно уже слышала их пересмешки: «вот это будет весело».

— А, точно, — вспомнила я, будто случайно забыла о необходимости представления, — это Лоренцо Сент-Джон.

Элайджа, как и полагается ему по всем канонам старшего брата и дипломата, сразу поправил пиджак, сделал шаг вперёд и протянул Энзо руку.

— Приятно познакомиться, Лоренцо. Меня зовут Элайджа Майклсон, старший брат Каллисты. — Голос у него, как всегда, бархатный и абсолютно вежливый, но в глазах прямо светилось: «обидишь её — я тебе шею выверну».

— Можно просто Энзо, — с лёгкой полуулыбкой ответил тот, пожимая руку. — Но я слышал о вас от Калли. Правда там было больше крови и меньше костюмов от Армани.

— А это Клаус, — я небрежно махнула в сторону того, кто, видимо, решил вообще не здороваться.

Он стоял, скрестив руки, будто позировал для портрета «Я сейчас кого-то убью» и смотрел на Энзо так, как будто тот украл его любимую кисть.

— А, тот самый брат, который не брат, — произнёс Энзо, будто невзначай. — Который гонялся за тобой тысячу лет, устраивал резню в городах, похищал друзей, но всё ради «воссоединения семьи»?

Я прикусила губу, сдерживая ухмылку.

— Именно, — сухо ответила я. — Воссоединение всей жизни. С криками, шантажом и приворотами на крови.

Клаус, к слову, даже не моргнул. Только зубы стиснул чуть сильнее.

— Не брат?! — удивлённо переспросил Хенрик, нахмурив брови и повернув голову то на меня, то на Клауса. — Что это значит?

— О, мой недалёкий друг, — голос Кая раздался, будто он и ждал момента выдать очередную порцию хаоса. Он быстро оказался рядом, обнял Хенрика за плечи и, похлопав по груди, повернул в сторону гостиной. — Пойдём, я тебе расскажу. С самыми яркими подробностями. И графиками.

— Графиками? — хмыкнула Надя, идя следом. — Ты что, презентацию подготовил?

— Всегда ношу с собой. На случай, если кто-то не понимает, как дисфункциональна эта семейка Майклсонов на самом деле, — ответил Кай и растворился в дверном проёме.

Я перевела взгляд на Энзо, который по-прежнему держал руки в карманах и выглядел так, словно ему было абсолютно всё равно, одобрит ли его древнейший гибрид в доме или решит скормить стае оборотней.

— Ты специально пришёл сюда, чтобы устроить сцену? — спросила я его, скрестив руки на груди.

— Нет. Я пришёл напомнить, что у тебя есть человек, который тебя не предавал, не воровал у тебя брата, не пытался провести на тебе ритуал превращения в монстра и не рисовал портреты за твоей спиной по всем музеям Европы, — невинно произнёс он. — Но если и устроил сцену — я хотя бы сделал это красиво.

— О, ну наконец-то кто-то говорит с тобой на твоём языке, — буркнул Клаус сквозь зубы. — Сарказм, гордыня и уверенность без причин. Чувствую себя как в зеркале.

— Разница в том, что я не разрушаю всё, к чему прикасаюсь, — ответил Энзо спокойно, но с ледяным оттенком в голосе.

Я, держа нейтральное выражение лица, повернулась к Клаусу.

— Ник, не начинай. Ты же сам хотел семью, не так ли? Ну вот — семейный ужин в стиле вампирской драмы с изюминкой в виде друзей, врагов и эмоционально нестабильных родственников.

Элайджа глубоко вдохнул и посмотрел на потолок так, будто взывал к божествам, которые всё это допустили.

— Я скучаю по временам, когда самым сложным вопросом было, кого мы сегодня пойдём убивать, — пробормотал он.

— Или кого из гроба не выпускать, — добавила я с фальшивой улыбкой.

— Или в какой подвал кого посадить, — подхватила Кэтрин, прислоняясь к дверному косяку с видом кошки, наблюдающей за канарейками.

— Или как незаметно сбежать из этого дурдома живым, — подытожил Кай из-за угла.

— У Калли другая мать?! — заорал Хенрик из гостиной.

И знаете что? Я на секунду улыбнулась. Потому что да, всё катится в тартарары... Но, чёрт возьми, это моя семейка. И в ней наконец-то весело.