Ошибка сценариста

1419 год, Англия

Прошло сто семьдесят один год с того момента, как мы сбежали от Клауса.

Иногда мне кажется, что время течёт не линейно, а крутится вокруг одних и тех же лиц. Я все еще слышала его имя (пару раз и видела), всплывающее то тут, то там — как эхо войны, что не утихает. Говорили, что он вернулся тогда в мой храм... и разрушил почти до основания. Но не стал сравнивать с землёй окончательно. Оставил стены, колонны, куски потолка — словно надгробие на наших отношениях. По какой-то извращённой сентиментальной причине.

Пятьдесят лет спустя — да, я не удержалась — вернулась. Внушила прихожанам отремонтировать храм. Благо внушение — прекрасный инструмент для капризных бессмертных. Подновили, подбелили, накидали роз. Даже статую восстановили. Я фыркнула, поправила прическу у мраморной себя — и снова исчезла, не оглядываясь.

Теперь — Англия.

Сырая, ветреная, густо туманная Англия с ледяными дождями, стуком копыт по булыжникам и вечно суровыми лицами. Но даже здесь мы нашли уют. Почти.

Мы поселились в замке местного графа. С фамилией такой звонкой, что, если её крикнуть в горах, случится лавина. Сэр Томас Грейстоук Третий.

Я, конечно, сдержала смех только благодаря не малому опыту. Внушили ему, что мы его «осиротевшие племянники из южной Франции», приехавшие «погостить на год». Он радушно приютил нас, обеспечил комнатами, слугами и даже отдельным поваром, который умудрялся не переваривать кролика до состояния пюре. А ещё у него была дочь — леди Элисен — романтичная дурочка лет семнадцати, которая сразу положила глаз на Хенрика.

— Убей меня, — буркнул он в первый же ужин, когда она бросила на него пятый взгляд подряд, поджав губы и кокетливо закрутив локон на пальце.

— Потом. Я ещё не наигралась, — отмахнулась я, неспешно потягивая вино (ну, то есть кровь, но мы же не будем ломать романтику).

К слову о Хенрике. Он теперь выглядел почти как мужчина — высокий, уверенный, с хитринкой в глазах и манерами, которые мы за эти столетия нарабатывали, как актёр реплики. Но для меня он всё равно был тем самым малым, что когда-то ел авокадо со шкуркой и звал меня своей страшной старшей сестрой. А я... я была и матерью, и подругой, и мучителем, и защитницей. Наш маленький мир, в котором не было места семейным династиям и Клаусам.

Я сидела в высоком кресле у камина, перекидывая ногу на ногу и читая книгу, которую Грейстоук подарил мне — о древней медицине и «кровяных болезнях». Иронично. За окном шёл дождь, время от времени в окно заглядывал ворон. Слуги шептались, что я «ангельская, но опасная». Умные.

— Он мне предложил урок фехтования, — влетел в комнату Хенрик, стянув плащ с головы. Он был весь мокрый и раздражённый. — Я чуть ему шпагу в задницу не засадил.

— Ты бы стал легендой. Вечно юный племянник, покалечивший графа. Нас бы снова погнали из страны, — не отрываясь от книги, заметила я.

— Удивительно, как ты говоришь такие вещи не моргнув.

— Удивительно, что ты всё ещё ведёшься на невинных девиц с глазами лани. Ты должен был научиться! — закрыла я книгу и встала, отряхивая платье.

— Ты хочешь сказать, как ты в Испании? С тем рыцарем? — прищурился он с усмешкой.

— Эй! Он был красивый, умел шить, и готовил лучше тебя! И вообще, я им манипулировала. Это другое, — фыркнула я, подойдя к окну.

С улицы доносился звон лошадиных копыт и далекие голоса. Была Англия, был 1419-й, и на удивление, мы просто... жили.

— Осталось только завести лошадь, — хмыкнул Хенрик, плюхаясь на кресло и раскидывая ноги.

— Если заведём, ты её выгуливаешь. Я за этим замком уже ухаживаю как за младенцем.

В камине потрескивали дрова. За окнами мело и серело. А в нашей вечной, странной, скрытой жизни снова был короткий момент почти нормальности. Как иллюзия семьи. Но, чёрт побери, это была наша иллюзия.

***

— Наконец-то начали шить более красивые наряды, — пробормотала я, любуясь отражением в зеркале. Платье из тяжелой синей ткани, расшитое серебром, ложилось на тело идеально, хоть и дышать в нём было задачей не из легких. — Хоть и неудобные... — хлопнула я ладонью по подолу, расправляя складки.

Шурша юбками, направилась к комнате Хенрика. Ужин был почти готов — в смысле, я уже притащила парочку человечков из ближайшей деревни, оба в полудреме под внушением. Молоденькая парочка, глупенькие, доверчивые. Прелестная закуска.

Мы не святые. Убивали. Сотни раз. И, честно, если бы я убила человека в свои тридцать пять будучи обычной Людмилой, я бы, пожалуй, сошла с ума от вины и ужаса. Но теперь, когда мне больше пяти столетий — и счёт идёт не только на годы, но на жизни — чувства уже давно... отравлены. Отфильтрованы. Умерли и не воскресли.

Каждая смерть — как неудачный поворот судьбы.

«Жалко, конечно. Ну ладно.»

Жизнь вечная, чувства — нет.

Иначе бы эта бессмертная пьеса превратилась в трагедию без конца.

Я всё ещё стараюсь держать себя в руках. Не из жалости, нет. Просто трупы привлекают лишнее внимание. А уж если кто-то вдруг узнает имя — Каллиста, Калли... да ещё и в контексте «вампир» — считай, что это приглашение к охоте.

И Майкл, и семейка, и, чёрт возьми, ведьмы — все могут появиться, как только ты позволишь себе расслабиться.

И да, о Майкле. Я не забываю. Ни на день. Иногда думаю: а если он считает меня таким же чудовищем, как и Клауса? Что если хочет моей смерти — тоже?

Лучше оставаться аккуратной. Осторожной. Холодной.

Иногда из таверн и трактиров долетали слухи: о вампирах, чудовищах, охотниках. О «злом бессмертном», что вырезает города и сжигает поля. О Клаусе. О «звере с глазами, как у смерти и клыками, как у демона». Поэтично, если бы не так близко к правде.

Неделю назад, сидя в кресле, Хенрик вдруг заявил:

— Слышала, что о тебе говорят в вампирских кругах? — Он откинулся на спинку, качаясь на задних ножках, как ребенок, у которого слишком много силы, чтобы всё не ломать. Я посмотрела на него через зеркало, медленно выгибая бровь. — Злобная древняя вампирша, — с усмешкой произнес он. — Что сносит головы своим же собратьям без сожаления.

Я закатила глаза, сдерживая ехидный смешок.

— Я бы не сносила им головы, если бы Клаус не посылал их каждый раз, чтобы найти нас, — отложила расчёску на столик. — Я просто зачищаю следы. А заодно учу его, что не стоит надоедать мне.

— Ты уже легенда, — фыркнул он, лениво перебирая страницы какой-то краденой хроники. — Угроза, миф, проклятье кровососущих. Вампирша с лицом святой и сердцем льда.

— Не преувеличивай, — пробурчала я. — Сам прославился не хуже. «Кровавый мальчик из Ирландии, что сожрал целую деревню за ночь» — это не я придумала, это я читала.

— Скучно было, — пожал плечами он с безразличием, достойным короля. — Люди тогда были вкуснее.

— Разбавляй скуку как-то по-другому, — щёлкнула я пальцами у него перед лицом. — А то объявится Майкл, и я не уверена, что мы оба выберемся живыми.

Он проигнорировал мои слова, как обычно. Ушёл. А я...

Я тогда ещё долго смотрела в зеркало, в глаза чужой женщины — этой Каллисты, чьё тело я заняла когда-то, и чьи воспоминания и чувства так часто... сливаются с моими.

Настоящее

Я распахнула дверь в комнату Хенрика, влетев туда как буря. Пусто.

Окно приоткрыто, шторы колышутся от ветра. Воздух внутри остыл, будто в комнате давно никого не было.

— Хенрик? — позвала я в пустоту, оглядываясь. — Ты же полчаса назад шёл сюда...

Пульс в висках резко ускорился. Я уже собралась захлопнуть дверь, как заметила клочок бумаги на постели. Словно специально оставленный. Как вызов.

Подошла ближе. Бумага была не из дешёвых — плотный пергамент с вычурным заголовком, слегка помятым краем, будто писали в спешке. Или в ярости. Я взяла её в руки, осторожно, как мину, и развернула.

«Думала, что сможешь просто сбежать от меня без последствий, любовь моя?

Тогда ты глубоко ошибаешься.

Если хочешь вернуть брата — тебе придётся вернуться в семью.

С любовью, Клаус.»

На пару секунд я застыла. Словно кровь застыла в венах.

Любовь моя?! Да он совсем охренел. Ещё и брата похитил!

— ОН ЧТО — СОВСЕМ СПЯТИЛ?! — взорвалась я. Голос эхом прокатился по замку.

Где-то треснуло окно, от потолка отвалилась штукатурка. Картина упала со стены. Даже мыши, наверное, прижались к стенам, молясь своим божествам о спасении.

Мои пальцы дрожали от ярости. Клаус. Он взял Хенрика. Похитил. Как заложника. Моего брата. Моего! Откуда у него?.. Хенрик ведь не первородный...

«Наверняка заставил, какую-то ведьму сделать подобный для обычного вампира... сволочь!»

Я хотела швырнуть бумагу в огонь, но что-то... что-то меня удержало. Разворачиваю пергамент дальше. На обороте тонким каллиграфическим почерком:

«Спросишь, где находится Лорд Никлаус — у любого в городе.

Тебя проведут.»

— Вот же зараза! — прошипела я сквозь зубы. — Всё продумал.

Он заманил меня в ловушку. Открыто. Смело. Самодовольно. Оставил след, чтобы я пришла. Не тайно. Не через третьи руки. А сама. Добровольно.

Убью его. Своими руками. Сначала укушу, потом придушу, потом выцарапаю глаза. А потом подожду, когда воскреснет — и снова убью.

Бумагу я разорвала в клочья, яростно, будто её плоть была его. И выдохнула. Медленно. Это война, Клаус. Ты перешёл черту.

Я вылетела из спальни Хенрика как сорвавшийся метеор и с грохотом вломилась в столовую. Там, как ни в чём не бывало, сидел граф с кубком вина, окружённый подлизывающимися слугами. Сцена была почти идиллической... до того момента, как я подошла к нему и вцепилась в ворот его рубахи.

— Где живёт Лорд Никлаус?! — прошипела я в его лицо, применяя внушение. Голос мой стал низким, наполненным сталью, глазам добавилась нечеловеческая глубина.

Граф вздрогнул, вино пролилось на скатерть. Он затуманено уставился на меня, как зомби.

— В... в замке на другом конце города... Каменный форт у скалы... — ответил он, словно через вату.

— Вот и славно. — фыркнула я и, оттолкнув его, прошлась по столовой, не оборачиваясь. Граф грохнулся на пол, его слуги охнули, но я не обратила внимания. Мне было не до них.

В моей голове гремел только один голос:

Он тронул моего брата. Он тронул МОЕ. Никто не трогает моё и уходит безнаказанным.

Шаги ускорялись, переходя в стремительный бег, и в следующую секунду я исчезла в расплывшемся силуэте, мчась по улицам города на вампирской скорости.

— Город я, конечно, понимаю — огромный, но не узнать, есть ли в нём Майклсоны — это верх тупизма, Калли. Молодец. — бубнила я, мчась по булыжникам, лавируя между пешеходами и телегами.

Временами приходилось резко тормозить, хватать кого-то за плечо — купца, слугу, городскую шлюшку — и внушать:

— Где Лорд Никлаус?

— В замке у утёса... — снова и снова звучал один и тот же ответ.

Все. Его. Знали. Как будто он нарочно оставил свой след.

Спустя час я добралась до каменного форта на отшибе города. Он невысокий, но пафосный, с башенками и гербами. Как Клаус и любит — чтобы блестело, гремело и источало высокомерие.

Я не подошла сразу. Остановилась в тени у леса. Смотрела.

«Не беги туда сломя голову, Калли. Он этого и добивается. Он знает, как ты думаешь. Он знает, как ты будешь чувствовать. Это игра. И ты в неё втянута.»

Я вжалась в тень, активируя каждый навык охоты, который отточила за столетия. Клаус ждал меня. А я подойду... только по своим правилам.

Пару часов спустя

Из боковой двери вышли Клаус и Элайджа, их силуэты вырисовывались на фоне вечернего солнца. Я наблюдала из тени, затаившись на склоне у живой изгороди, едва дыша. Каждое их слово было для меня как гвоздь в сердце, как удар напоминаний о прошлом, от которого я старалась бежать веками.

— Думаешь, сестра вернётся? — скептически протянул Элайджа, сцепив руки за спиной. Его походка была выверенной и почти аристократичной. — После того как ты забрал у неё Хенрика? Единственного, кто у неё остался. Единственного, с кем она по-настоящему говорила за последние пятьсот лет.

Клаус усмехнулся, почти не скрывая довольной ухмылки. Его взгляд скользил по дорожке, но мысли были явно где-то дальше.

— Она не оставит его. — Голос прозвучал с ленивой уверенностью. — Придёт за братом. А потом... останется с нами. Хоть и с проклятиями на устах, но останется.

Элайджа остановился и повернулся к брату, глядя с печальной иронией в глазах.

— Она уже не та девчонка, что когда-то бегала за тобой с сияющими глазами и слепой верой, Никлаус. — В голосе была не злость, а скорее усталость. — Ты видел её хоть раз за последние столетия? Я слышал о ней, в вампирских кругах её называют ледяной принцессой, ночной гибелью. Она не сломалась — она закалилась. Стала кем-то другим. Более опасным.

Клаус лишь усмехнулся уголками губ, как будто слова брата были для него не тревожным звоночком, а комплиментом.

— Мы все изменились, Элайджа. — Он остановился, взглянув на небо, окрашенное последними отблесками заката. — Слишком много крови, слишком много веков. С ней не иначе.

— Я не удивлюсь, если она перехитрит тебя и оставит с носом. — Голос Элайджи стал чуть грубее. Он оттолкнулся от дорожки и пошёл вперёд, явно желая закончить разговор. — Ты недооцениваешь её, как всегда.

Клаус задержался на мгновение, глядя ему вслед. Его лицо на миг стало пустым — словно в голове что-то оборвалось. Но лишь на миг. Затем он снова усмехнулся и пошёл за братом, его шаги были лёгкими, почти танцующими, но в воздухе за ним уже начинало пахнуть грозой.

Когда они с Элайджей углубились достаточно далеко от замка, я вынырнула из тени, как собственная совесть — внезапно и зловеще. Скользнула в замок, бесшумно, как хороший план мести. Внутри пахло свечным воском, железом и... пафосом.

Спрятавшись за одной из колонн, я замерла в темноте. Камень был холодным, но в отличие от меня — беспристрастным. Ждала. И долго ждать не пришлось.

Мимо прошёл какой-то бедолага в рваной рубахе, тащивший ящик, судя по лицу — тяжелее его жизненных решений. Ну или точно такой же тяжести.

Прежде чем он успел пройти мимо, я выхватила его из реальности и впечатала в стену, как наклейку «пропущено».

— Имя? — приказала с холодной внушительной уверенностью, глядя ему прямо в глаза.

— Г-Генри, — заикнулся он, и я могла поклясться, что он только что чуть не обмочился.(По запаху поняла)

— Генри, — протянула я, как будто пробую его имя на вкус. — Ты, случайно, не знаешь, где тут можно найти... ну, гробы, склепы, жуткие тайны, семейные скелеты в буквальном смысле?

Он заморгал, мозг медленно пытался догнать ситуацию.

— Я не знаю... — пробормотал он. — Может, Лорд Никлаус или Лорд Элайджа знают. Или их... э-э... сестра...

— Какая прелесть. — Я закатила глаза. — А может, мне ещё и записаться на приём к Майклу и подождать очереди с крестьянами и крысами? Так, а есть ли здесь, какие-нибудь комнаты, в которых может храниться, что-то очень важное и секретное?

Мужчина сглотнул.

— Здесь есть подвал... в нём комната на нескольких замках... кажется, там хранят всё ценное... или то, что не хотят показывать.

Я прищурилась.

— О, то, что не хотят показывать, — повторила я с ехидцей. — Звучит как-то, что мне нужно.

Я отпустила его ворот и поправила подол платья.

— Генри, солнышко, веди меня. Только шаг в сторону — и я тебе этот твой ящик на голову надену. Навечно.

Он кивнул слишком энергично, будто его голова собиралась отлететь, и заторопился вперёд, а я пошла следом, ловко ступая по каменному полу. Мысленно вычёркивая «тень», «внушение» и «потенциальный труп» из списка задач на вечер.

«Хенрик, держись. Мама-злюка идёт.»

Пока мы плутали по замку, Генри пыхтел, как проклятый, и шарахался от каждого звука, а я шла за ним на вампирской скорости, потому что терпение — не мой конёк.

Спустя пару бесконечных поворотов, два тупика и одно падение бедолаги на скользкой ступеньке (не удержалась — посмеялась), мы наконец оказались у массивной каменной двери с семью замками.

— Мда.

Я сжала губы в тонкую линию.

— Прямо «Снежная королева», но вместо зеркала у нас тут кладбище семейных драм.

Плюнув на элегантность, я по очереди хрустнула каждый замок, и с удовлетворением слушала, как они падают на пол, будто жалкое подобие защиты от таких, как я.

Толкнула дверь. Скрип был такой, что у любого нормального человека уши бы свернулись трубочкой.

Внутри — полумрак, сырость, пыль веков и доисторические гробы, каждый как музейный экспонат «Как хоронить вампиров по версии семейки с расстройствами».

— Ужасно. — протянула я, морща нос. — И ведь нельзя даже в Pinterest добавить «Вампирский склеп мечты», да?

Подошла к наименее заплесневевшему гробу — там, конечно, лежал мой младший братец, заколотый кинжалом в грудь, как школьник шпаргалкой на контрольной.

— Пора вставать, малой, — буркнула я, выдергивая кинжал с неприятным звуком.

Повернулась к Генри, который до сих пор стоял в дверях, бледный как мел, и, кажется, всерьёз обдумывал побег и новую жизнь где-нибудь в пекарне.

— Иди сюда, пирожочек. — махнула я пальцем. Он, конечно, затрясся, но подчинился. — Хороший мальчик, — пробормотала я, впиваясь в его шею. Брезгливо — он всё-таки пах как старый чулан, но дело важное.

Кровь потекла, и я направила рану прямо над губами Хенрика, аккуратно, как кофе в чашку. Тот зашевелился, потянулся к жизни, а я отбросила Генри к стене, как использованную салфетку. Пусть лежит, подумает над своим существованием.

— Как ты, малой? — спросила я, опираясь локтями о край его гроба. Вид имела как сестра-санитарка, только с историей убийств и сарказма.

— Он заколол меня! — возмутился Хенрик, потирая грудь. — Спрашивал, где ты, я не сказал, и он просто...

— Типично Клаус. — вздохнула я. — Разговоры в этой семье всегда были на уровне «удар ножом — объятия — слезы — снова нож».

Я повернула голову и покосилась на оставшиеся гробы, на мгновение позволяя себе хищную ухмылку.

— Хочешь отомстить? — сощурилась я, голос потемнел от азарта.

Хенрик проследил за моим взглядом. Его глаза вспыхнули тем самым ярким, диким огнём, каким обычно смотрят вампиры, когда видят шанс сорваться с цепи.

— Ты ведь знаешь, кого я выберу первым, — ухмыльнулся он, вставая из гроба.

— Да. — сказала я, поправляя волосы.

***

Кто-то бы мог подумать, что, найдя гробы всей нашей неустойчивой семейки, мы проникнёмся чувствами и... освободим их?

Ага, щас.

Мы решили поиздеваться над нервной системой Клауса примерно в том же духе, как он сам обычно поступает. Вот только в этот раз — не словами, а делом.

Пожалуйста, Элайджа, передай братцу, что он может утопиться вместе с семейными ценностями.

И если океана поблизости не было, то глубокое, мрачное озеро выглядело как шикарная альтернатива.

— Ну что, пакуем чемоданы? — спросила я, хватая гроб с надписью «Кол». — Пора отправить наших роднулек в круиз по подводному царству.

Хенрик взялся с другой стороны гроба — и мы, как самые заботливые родственнички, на раз-два-три зашвырнули этот сундук семейных скелетов почти в центр озера.

И вот тут — облом века. Гроб... не утонул.

— Что за... Кол, даже мёртвый ты не перестаёшь быть обузой. — фыркнула я. — Тонуть — базовая функция! Даже я умею!

— Может, воздух в нём? — предположил Хенрик.

— Может, в нём просто слишком много пафоса. Он и воду отталкивает, как нормальные отношения.

Мы стиснули зубы, схватили второй гроб — с Финном.

— Прости, Финн, ты был самой адекватной частью этого цирка. — и метнули его чуть дальше первого. — Теперь ты поплывёшь и утопишь их. — скомандовала я.

— Почему я?! — возмутился брат.

— Потому что я — эстетично трагичная героиня, а ты — аквалангист в отставке. И вообще, я не умею плавать!

Хенрик закатил глаза, стянул рубаху и, бурча, полез в озеро. Я отошла чуть подальше, присела на камень и наблюдала, как мой брат пытается утопить гроб Кола, но тот упрямо держится на воде как проклятая пробка из ада.

— Ну конечно. Говорят же — говно не тонет.

Хенрик всхлипнул от смеха прямо в воду, но продолжил. Открывал крышки, ломал боковины, проделывал дыры, пытался набрать внутрь воды — но гробы всё равно не шли ко дну. Кажется, даже ад отказывался их принимать.

— Надо было утопить в святой воде. Может, тогда бы сработало.

Спустя полчаса тщетных усилий, Хенрик приполз на берег с видом побеждённого спасателя, и мы поняли — эта миссия провалена. Ну, не все планы идеальны.

— План Б. Психанём у главного входа.

С вампирской скоростью мы перетащили гробы обратно к замку Клауса, оставив за собой пару поломанных деревьев и одну сбитую карету (не специально).

Я поставила гроб Финна у самого порога, драматично открыла его крышку, вытащила кинжал из его груди, и бросила куда-то в кусты.

— Захочет — сам найдёт. И да, нож искать в кустах — это тоже квест. Удачи.

Хенрик, не отставая, кинул гроб с Колом рядом, открыл, вытащил кинжал, вытер об траву и тоже бросил в сторону.

— А если в следующий раз Клаус нас догонит — просто закопаем их в болоте. — фыркнул он.

— И пусть потом весь сверхъестественный мир ищет «Проклятых Майклсонов» в корнях дуба.

На этом мы попрощались с драмой и свалили на всех парах, пока из замка не донёсся первый крик слуги, обнаружившего «утренний подарок».

***

Мы уехали из Англии на два года. Дали Майклсонам время подумать над своим поведением. Или просто не хотели слушать очередные попытки Элайджи «восстановить связь» и речи Клауса о «великом семейном воссоединении через насилие».

Но, как это бывает, сплетни бегают быстрее вампиров. Особенно в таких уютных готических местечках, где каждый второй — то ведьма, то оборотень, то просто болтливая прислуга.

Слух был шикарный. Сочный. Настоящее реалити-шоу на минималках:

«В замке поселилась необычайной красоты девушка, покорившая сердца сразу двух братьев — Клауса и Элайджи.»

Угу. Ну да. Конечно. Покорила.

Мы с Хенриком только переглянулись и расхохотались.

— Катерина Петрова, — выдохнула я сквозь смех. — Та ещё актрисулька.

Жаль, не получила «Оскар» за «наивную девственницу, которую никто не принесёт в жертву».

Ага. Вот только Клаусу она нужна как кровавая кукла для ритуала, а не как муза поэм. Элайджа, наивный романтик, в очередной раз решил, что нашёл вечную любовь, а Клаус — что нашёл вечную кровавую закуску. И всё бы ничего, но... меня бомбануло.

— Я не смогла тогда утопить семейку — значит, сейчас подложу им свинью. Серьёзную. С клыками.

— Ты её обратишь? — оживился Хенрик.

— Ага. Сделаю её вампиром. И пусть Клаус подавится своим ритуалом.

— Боже, я так люблю, когда ты пакостишь. — сиял братец. — Это как смотреть на то, как кто-то наступает на собственные грабли.

План был прост: Найти Кэтрин.

Сделать из неё невесту с сюрпризом.

Уйти красиво в закат, оставив Клаусу подарочек с инструкцией:

«Теперь ты не сможешь использовать её для жертвоприношения.
С любовью, Калли.»

Ах да, и самое приятное — никто не сможет обвинить нас в прямом предательстве. Ведь мы не мешаем, мы не врываемся в замок с факелами. Мы просто... упростим девушке жизнь. Или усложним — это как посмотреть.

И если повезёт — может, Кэтрин ещё и вцепится Клаусу в глотку. А мы с Хенриком откроем попкорн. Или свежую кровь.

Когда мы вернулись в Англию, у меня было лишь одно желание: натереть Клаусу его эго так, чтобы оно скрипело. Ну или пело арию страдания. И судьба будто услышала мои молитвы (или насмешки?) — прямо перед нами Катерина Петрова, сбегающая из замка Клауса в панике. Почти как Золушка. Только без туфельки. И без шансов.

Я с Хенриком переглянулась, и мы ринулись за ней, как две тени, которые не успели на премьеру шоу «Как я спасаю себя от жертвоприношения».

Но пришлось свернуть в сторону и залечь в кустах, когда по округе разнёсся голос Элайджи, полный тревоги и бесполезной любви:

— Катерина!

— О, он кричит так, будто у него инфаркт миокарда, — прошипела я, прячась за деревом.

— Или, хуже — эмоции, — добавил Хенрик.

Мы затаились, пропустили его и быстро вернулись на след беглянки. Катерина почти добралась до опушки леса, но я оказалась быстрее. Схватила её за плечи, остановив как раз в тот момент, когда её ноги подкашивались от усталости и страха.

— Приветик, — сладко улыбнулась я, будто мы были давние подружки, встретившиеся на вечеринке. Где вино — это кровь, а закуска — свобода.

Катерина едва не закричала, но я внушила ей стоять, как хорошо обученный щенок, и обернулась к брату:

— Найди Тревора. Он где-то тут, влюблённый по уши. Внуши ему, что он обратил её. Пусть убежит, а то получит от Элайджи раньше времени.

— Ммм, ложь, предательство и обман? Обожаю, — усмехнулся Хенрик и исчез, оставляя за собой лишь шлейф хитрости.

Я же вновь посмотрела на Катерину, которая стояла, как хрупкая статуэтка на грани падения.

— Итак, дорогая. Хочешь жить? — мой голос звучал спокойно, даже мило. Хотя под этой вуалью лежало настоящее веселье.

— Вы хотите меня убить?.. — шепнула она.

— Если бы хотела — ты бы уже висела на ближайшем дереве. — фыркнула я. — Я, наоборот, хочу спасти тебя. От Клауса, моего милейшего братца. Того самого, что вскоре тебя превратит в шашлык для жертвенного ритуала.

Её глаза расширились:

— Но почему?.. Он же... твоя семья.

— Угу. — я закатила глаза. — Именно поэтому. Он два года назад решил, что может забрать моего брата как куклу. А я злопамятная.

Я подошла ближе, нашептывая:

— Я сделаю из тебя вампира. Тогда ты станешь для него бесполезной. Правда, минус — ты проведёшь ближайшие пару веков в бегах, оглядываясь через плечо.

— Я согласна. — сказала она слишком быстро. Но взгляд у неё был осознанный. Или обречённый. Какая, по сути, разница?

Я ухмыльнулась и обняла её, как старую знакомую.

— Тогда пойдём, жертва моя. Сделаем из тебя проблему побольше.

Мы перенеслись к экипажу у замка графа, где у нас был припрятан путь отхода. Я открыла дверь и, как хозяйка бала, кивнула в сторону кареты:

— Прошу. Ваша резервация на место в бессмертии подтверждена.

— А юноша, что был с вами? — спросила она, садясь.

— Он знает маршрут. Умный мальчик, хоть и вредный.

Села напротив неё, достала бутылочку крови — вино для гурманов.

— Ты знаешь, что делать?

Она взяла бутылёк, словно священную реликвию.

— Это Ваша кровь?

— Нет, это кровь собаки. Конечно, моя, гений. — закатила я глаза.

Катерина выпила — немного с гримасой, как будто я подсунула ей тёплое пиво. Я хлопнула её по спине:

— Спокойно, мадам, выживешь. Пока.

И с этими словами я подскочила к ней и свернула шею. Хлёстко, точно, чисто. Её тело упало на сиденье, как вяло накинутый плащ. В окно постучал кучер.

— Мы можем ехать?

Я, любуясь бездыханной Катериной, довольно кивнула:

— Да, поехали. Пока она не встала и не начала болтать. У неё, кажется, талант к этому.

Карета тронулась. В этом моменте я почти чувствовала, как где-то в замке Клаус вскрикивает в ярости, не зная ещё, что его великое жертвоприношение испортилось... на пол тысячелетия.

***

Мы перебрались в Грецию — я, Катерина и Хенрик. Хотелось покоя... и нормальной еды. Ну, то есть нормальной крови. Уж в греческих деревушках точно можно было найти хоть кого-то не тухлого изнутри.

Первым делом — кольцо для Петровой. Снова ведьма, снова торг, снова «пугаю-уговариваю». К счастью, вышло проще, чем с кольцом Хенрика. Та ведьма даже не пикнула, как только я случайно уронила серебряный кинжал слишком рядом с её младшим сыном.

Катерина, на удивление, перенесла обращение на редкость спокойно. Не визжала, не грызла первых попавшихся бедняков — пила кровь, отпускала, и даже вытирала за собой. Я бы поставила ей зачёт. А потом выдала курс молодого вампира: внушение, ускорение, регенерация, маскировка, эмоциональное подавление... всё, что знаю — учила. Правда, в её глазах это больше напоминало: «научи меня быть тобой», чем «выжить в мире чудовищ».

— Мы надолго в Греции? — спросила она, прогуливаясь рядом со мной по залитой солнцем улочке, разглядывая своё новое кольцо, будто оно могло загипнотизировать солнце само по себе.

— «Мы»? — приподняла я бровь и усмехнулась.

Она замялась, и даже попыталась изобразить безразличие. Бедняжка, вампиризм не спасает от человеческих неловкостей.

— Я просто подумала... ты ведь взяла меня с собой... ну, не просто так, да? — пробормотала она, неуверенно.

И даже покраснела. Ну, насколько может покраснеть бессмертная, у которой температура тела как у холодильника.

— Ааа, ясно. Ты решила, что я взяла тебя под крылышко и теперь будешь, как домашняя вампирша — ходить за мной, делать глазки, быть полезной... и всё такое? — ехидно уточнила я.

Она отвела взгляд, будто я застала её в краже конфет на вечеринке.

— Хочешь сказать, мне... пора уйти? — тихо спросила она, при этом изо всех сил стараясь выглядеть безразличной.

Я остановилась. Катерина, не дождавшись моих шагов, тоже остановилась и обернулась.

Стояла, словно школьница перед директором, только вместо замечания — вопрос: оставят ли её в стае?

Я долго, чуть больше минуты, просто смотрела на неё. А в голове прокручивались обрывки недавней дороги:

Как она дёрнула мужчину за шиворот, когда тот обозвал меня ведьмой.

Как каждый вечер подражала моей походке (да-да, я замечала).

Как училась внушать, заикаясь, но упрямо шепча, пока не добилась успеха.

Как однажды ночью, когда я спала, накрыла меня плащом, решив, что «ветер усилился».

Она была, черт возьми, милой. И странно... уютной. Словно не просто спутница — а зеркальце, в котором я видела себя, только с остатками человечности.

— Если хочешь... — наконец сказала я. — Можем путешествовать вместе. Думаю, будет... весело. Или хотя бы не так скучно.

Катерина сначала расплылась в улыбке так, будто я подарила ей ключ от мира, а не предложение таскать гробики и разруливать проблемы.

Но быстро натянула на себя лицо сдержанной элегантности, как будто ничего не произошло.

— Тогда... я останусь, — кивнула она.

А я мысленно усмехнулась.

Честно? Не думала, что она действительно захочет остаться. За месяц совместной дороги, Катерина ходила за мной хвостом, училась, старалась, внимала — будто я для неё эталон. Хотя сама знаю: я — не пример. Я — кошмарный вампир. Пример — это бабочка, а я пуля. И Хенрик — доказательство: из милого мальчика я сделала мини-версию Кола. Мелкий, язвительный, обожающий пакости. Практически хулиган из древности. И вот теперь у нас троица: Безумная училка, хитрый брат и вампирская ученица. Если мир ещё не в панике, то просто не знает, что мы вместе.

***

1507 год, Шотландия

— Мы не скрываемся от Клауса, мы путешествуем по миру, — возмутилась я, размахивая руками так, будто это должно было что-то кому-то доказать.

— Это теперь так называется? — протянула Катерина, выгибая бровь с такой же грацией, с какой я сама когда-то делала это в зеркале.

Она стояла, прислонившись к стене у входа в таверну, скрестив руки и со скучающим выражением лица, как будто прямо сейчас ей должны были вручить кубок «Стерва года».

— Смотри-ка, жива, и уже язвит на автомате. Моя школа, — пробормотала я, закатив глаза.

Внутри будто скребло: несколько лет назад она была перепуганной, наивной девчонкой, дрожащей от каждого шороха. А теперь?

Теперь Катерина не просто выживала — она наслаждалась этим. Она двигалась, как охотник, говорила, как манипулятор, и ухмылялась в лицо опасности. Маленькая, злопамятная, шипящая кошечка... копия меня. Только моложе. И, что пугает, обучаемая.

— Мне кажется, я плохо влияю на персонажей этой вселенной, — пробормотала я себе под нос, наблюдая, как Кэтрин проверяет на себе взгляд какого-то торговца, и затем внушает ему забыть, как дышать, но не умереть.

Просто... чтобы не мешал. Классика.

— Ты что-то сказала? — спросила она, не поворачивая головы.

— Да. Я сказала, что, может быть, ты слишком хорошо учишься, — ответила я. — Скоро начнёшь сворачивать шеи без причины и жаловаться, что кольцо не сочетается с платьем.

— Уже жалуюсь, — усмехнулась она и оглядела своё отражение в окне. — Это кольцо в бронзе? Серьёзно, Калли? Даже ведьма была слепая?

Я поджала губы.

— Следующее кольцо сделаю сама. Из костей своих врагов. Будет под всё подходить.

Катерина хмыкнула, и на секунду её лицо снова стало мягким — почти девчачьим. А потом снова каменное спокойствие. Та же маска, что я когда-то надела. И вот теперь вижу её на других.

«Я не знаю, что пугает больше — то, что Катерина стала такой, как я, или то, что ей это, чёрт возьми, идёт. Хенрик, конечно, в восторге — теперь у него две сестры с хищными ухмылками и склонностью к «чёрному юмору». Но я-то знаю: в нас троих уже почти не осталось прежних лиц. Только маски. Только роль. И, возможно, однажды, мы даже не вспомним, кем были... Но пока — пусть мир завидует. Мы — семья, которую сам Клаус Майклсон не может догнать.»

***

1534 год, Венеция

Мы расположились в одной из вилл, на границе с лагуной. Здание не слишком большое, но утопающее в бархате, мраморе и светильниках. Венеция в этом веке — место прекрасное: шумная, свободолюбивая и порочная, как и мы. Идеальный временный дом.

Катерина с задумчивым видом облокотилась на перила балкона и смотрела на сверкающую гладь воды под лунным светом. Я потягивала вино (ну, почти вино), удобно устроившись в кресле у окна. Хенрик лежал на диване, закинув ноги на подлокотник, и читал книгу — вверх ногами. Типично.

— Вы самые старые вампиры, как и Клаус с Элайджей... но бегаете от них. Почему? — вдруг нарушила тишину Катерина, не отрывая взгляда от канала.

Я вздохнула и покосилась на Хенрика. Он не отреагировал, только перевернул страницу (опять вверх ногами).

— Не то чтобы мы прям бегали от него, — лениво отозвался он. — Просто живём... подальше. Для душевного равновесия.

— Он наш брат, — добавила я, вставая и неспешно прохаживаясь по залу. — Как и Элайджа, как и вся эта наша... великая древняя семейка, чья фамилия вызывает у людей дрожь и икоту одновременно. Но, увы, где Майклсоны — там беда. И не простая такая — а с огоньком. Взрывы, проклятия, оторванные головы и обязательное кровопролитие. С ними постоянно что-то случается...

— И всегда что-то плохое, — закатил глаза Хенрик, не поднимая головы. — Вечно какой-то ритуал, проклятие, месть, истерика...

— Да, я собираюсь немного поиграть им на нервах, — добавила я, с усмешкой поправляя ворот платья. — Но не сейчас. Пока мы наслаждаемся Венецианской свободой и сыром. В планах — через пару веков открыть своё дело.

— Торговля? — уточнила Катерина, уже с интересом поворачиваясь ко мне.

— Пока не решила. Проблема в том, что женщин, особенно деловых, в это время воспринимают хуже, чем чуму. Ну, или чуть-чуть лучше. Но только потому, что чуму нельзя «выдать замуж за кузена», — хмыкнула я. — Так что для начала я просто планирую сидеть в тени и внушать кое-кому, что женщинам стоит дать побольше свободы.

— Почему тогда просто не внушить знати дать женщинам право на работу? — не унималась Петрова.

Я прищурилась на неё, с лёгким смешком:

— Молодец, Кэт. Ученица растёт. Но знаешь, если внушать слишком сильно, люди начинают подозревать, что ты ведьма. А если внушаешь аристократии — они начинают подозревать, что ты француженка. И то и другое — смертный приговор в 1534 году.

— Ну, тогда внушим аккуратно. По капле. Как яд в бокал вина, — ухмыльнулась Катерина.

Я одобрительно хлопнула в ладоши:

— Вот это мой ребёнок! Скоро ты сама будешь управлять Европой.

Хенрик буркнул из-за книги:

— Ещё одна Калли... Господи, мир обречён.

— Ну или станет куда интереснее, — пожала я плечами и подошла к балкону, любуясь ночной лагуной.

В этот момент мне вдруг пришло в голову, что даже если Клаус найдёт нас снова — у нас будет чем его встретить. Мы больше не просто беглецы. Мы уже история в движении. И пока он считает себя единственным «особенным» — мы строим будущее.

***

1535 год, Венеция. Ратуша гильдии торговцев тканями

В зале с резными колоннами, где в воздухе пахло пыльной шерстью, деньгами и старым потом, собралась местная торговая знать. Одни с пузом, другие с париками, третьи с лицами, на которых было написано: я богат, а значит прав. Никто даже не заметил, как в зал вошли две изящные женщины — в тёмно-синих платьях, скромных, но дорогих, с лёгкими капюшонами на плечах.

Катерина несла свиток, Калли — только свою надменность и хищный прищур.

— Извините, сеньоры, — вкрадчиво начала Катерина, склонив голову. — Нам нужно всего лишь пять минут вашего времени. Речь идёт о возможности расширить торговлю с югом.

— С югом? — переспросил один из старейших членов совета. — Вы что, с ума сошли? Или, быть может, мужья ваших особ разрешили вам выступать от их имени?

Все захихикали. Калли выдержала паузу. И внушила:

— Вы восхищены тем, что две образованные женщины хотят инвестировать в развитие торговли и предложить выгодные связи. Вы уверены, что это шанс, который нельзя упустить. Женщины должны быть допущены к наблюдению за советом.

Их глаза чуть помутнели. В зале стало неожиданно тихо.

— Это правда... — пробормотал другой. — Пожалуй, стоит дать им право наблюдения. Для начала. Для... разнообразия мнений.

— И свежего взгляда, — добавил Катерина, улыбаясь, как будто она просто невинная девушка, случайно забежавшая в «мужской клуб».

Калли прошлась между рядами кресел:

— Мы не просим власти. Мы просим голос. Вы же не боитесь пары умных женщин? Или боитесь?

Тон был ласковым, но в нём звенела угроза.

Они покинули зал так же спокойно, как вошли. Но за их спинами уже обсуждали, как сделать первую венецианскую «советническую группу дам», которые наблюдают и консультируют при решениях гильдии.

***

Позднее вечером. На крыше их дома.

— Ну что, поздравляю, ма chère, — усмехнулась Калли, наливая Кэтрин бокал. — Ты официально стала частью венецианской революции. Подглядываешь за советом, а не в замочную скважину.

— А ты не думала, что когда-нибудь мы просто начнём управлять всем этим? — спросила Катерина, беря бокал.

— Думала. Просто это будет... через пару веков. Когда дамам дадут больше, чем красивый наряд и замуж.

— Пока — внушаем по-тихому?

— Да. Маленькие шаги, дорогая. Маленькие шаги. А потом... мир поймёт, что ему нравится, когда мы у власти. Он просто пока об этом не знает.

Они чокнулись бокалами и рассмеялись.

***

1536 год. Венеция. Особняк на заднем канале

Вывеска у двери была невинной: «Serate del Ricamo» — Вечера Вышивки.

А по факту — это было ядро «венецианской тени» — первого женского совета.

Я сидела в кресле, перекидывая ногу на ногу, пока Катерина демонстративно держала в руках пяльцы с недошитым геральдическим цветком. За большим столом сидели восемь женщин разного возраста: от молодой вдовы аптекаря до пожилой супруги одного из членов совета гильдии.

— Так, дамы, — произнесла я, хлопнув иглой по ткани, чтобы привлечь внимание. — Сегодня мы не шьём, сегодня мы думаем. Мужчины собираются обсудить повышение пошлин на поставки с востока. Если они это протолкнут — страдает рынок, страдают лавки, страдаете вы.

— Но что мы можем? — подала голос Анжела, молчаливая, но проницательная.

Катерина отложила вышивку, склонив голову:

— Вы можете говорить. Вы можете шептать своим мужьям. Вы можете внушать им, что выгоднее держать торговлю открытой.

— Мы не вампиры, Каллиста, — вздохнула вдова аптекаря.

Да-да, я рассказала этим дамам, кем мы являемся с Катариной, но внушили тут же, чтобы они забыли этот интересный факт, как только переступают порог особняка.

— И не надо, — хмыкнула я. — Женская логика, вина в постель, пара фраз за ужином, пара «случайных» идей — и вы уже управляете городом. Просто... в тени.

Я встала, проходясь по комнате, как по залу суда:

— Мы — не угроза. Мы — поддержка. Не сила, а совет. Не решение, а влияние. И именно это делает нас опасными. Потому что они не ждут. А когда не ждут — не защищаются.

Все переглянулись. В комнату вошла служанка с вином.

— Мы это уже делали в Вероне, помните? — тихо сказала Катерина, принимая бокал. — И теперь там женщины получают процент от прибыли в текстильной лавке. Просто потому что одна из нас внушила нужные слова нужному мужчине. А потом — как цепная реакция.

Я кивнула:

— Ваша задача проста: узнавать, слушать, говорить. Завтра одна из вас сядет на званый обед рядом с консулом. Завтра вы «невзначай» скажете, что пошлины — это плохо. Завтра он подумает, что сам это придумал.

И тут я добавила с усмешкой:

— А послезавтра он поставит подпись на закон, написанный руками женщины, которая делает вид, что просто вышивает цветочек.

Позже, ночью.

Мы с Катериной сидели у окна. Она смотрела на огни фонарей, отражающихся в воде канала.

— Иногда я думаю... — сказала она тихо. — Не слишком ли мы играем с людьми?

— Катерина, — я посмотрела на неё в упор, — у нас не так много выбора. Игра или подчинение. А я в подчинённые — не нанималась.

***

1537 год, Венеция

Если бы вы сказали мне, что однажды я — древняя вампирша, по совместительству «святая», «чудовище» и «старшая сестра с нехилой злопамятностью» — буду стоять в центре зала, наполненного знатными дамами, и обучать их, как переворачивать историю без единого клинка... Я бы, возможно, рассмеялась. Или свернула шею. В зависимости от настроения.

Но вот мы здесь.

Катерина стояла у камина, играя с прядью волос и излучая ту самую холодную женственность, которую я когда-то сама в ней вырастила. Прямо как я в её возрасте — только с чуть менее взрывным характером (но это пока).

Хенрик сидел на подоконнике, бросая в потолок яблоко и ловя его снова. Выглядел как невинный юноша. Обманчиво. За последние десятилетия он стал мастером манипуляции: и священникам каялся, и лордов — до слёз доводил. Всё ради «старшей сестры», ага.

— Ты уверена, что готовы? — спросила Катерина, кивнув в сторону дам за занавесом.

— Нет, — честно призналась я. — Но и я не была. Пока не стала той, кого боятся даже ведьмы.

Я подошла к столу и положила карту Венеции. Метки — каждый квартал, где у нас были уши, глаза и те, кто «вышивает по ночам».

— Мы начали с вышивки. Перешли к пошлинам. Сейчас — банки. Кто управляет золотом, тот управляет законами. А законы — это не про мужчин. Это про язык. А в нём мы сильнее.

Катерина усмехнулась:

— Какой вдохновляющий монолог, Калли. Не хочешь на площадь выйти и с креста начать вещать?

— О, я уже была на пьедестале, — фыркнула я. — Слишком неудобно для обуви.

Хенрик встал с подоконника и подошёл:

— Ты правда думаешь, что, изменяя торговые договоры и поддерживая женщин, мы сместим ход истории?

Я посмотрела на него, долго. Очень долго. Он всё ещё задавал вопросы, как ребёнок. Только теперь — о глобальном.

— Мы уже сместили, Хенрик. Женщина, которую считали слишком хрупкой, теперь ведёт переговоры с главой венецианской гильдии. Молодая вдова — стала банкиром под чужим именем. И старый герцог, который плевался, что «баба в деле — к несчастью», — теперь живёт на проценты, которые ему платит его дочь. Через подставную лавку, конечно.

Я присела за стол. Карта передо мной была как шахматная доска. Только фигур больше.

— Мы показываем этому миру, что даже в шестнадцатом веке не всё решается грубой силой. Иногда достаточно пары острых умов, клыков и красивого платья.

Катерина поднесла бокал к губам:

— Скоро будет мало одной Венеции.

— Вот и чудесно, — ответила я. — Надо же кому-то приводить Европу в порядок. А там, глядишь, и до Нового Света доберёмся.

Хенрик склонился ближе к карте:

— Говорят, французы слишком гордые. И швейцарцы не любят вмешательства.

— Гордые? Прекрасно. Я как раз давно не сталкивалась с достойным вызовом.

Катерина насмешливо закатила глаза.

А я... я усмехнулась. Потому что, возможно, я не создавала этот мир. Но уж переписывать его — мне, как говорится, по зубам.

***

1582 год, Новый Свет (нынешняя Вирджиния)

Если бы кто-то сказал мне, что я — древняя вампирша с историей длиною в полтысячелетия — буду топтать землю, на которой ещё даже не построены столицы, и устраивать революцию, я бы сказала:

«Подожди, дай допью кровь этого лицемера, и тогда — возможно».

Но вот мы здесь. Катерина в кожаных сапогах выше колена, на поясе — кинжал, за спиной — легенда. Хенрик с ухмылкой, с которой можно было бы скинуть королевства. И я. В платье цвета ночи, с планом, который сломает их систему, не пролив ни капли человеческой крови. Почти.

Мы прибыли в колонию под видом вдов, прибывших по воле богомольных мужей, которые, к несчастью, утонули в море (впрочем, никто не уточнял в каком именно и от чьих рук). Нас тут же определили «в добрые руки» — к местному управителю, любителю женского «молчания» и мужского «святого труда».

О, как я обожаю таких. Прямо до жажды.

С первых дней мы заметили: женщина — тут инструмент. Готовь, рожай, умирай. Если скажешь слово против — либо кнут, либо веник, либо петля. А труд — неоплачиваемый. Формально. Неофициально? На нём держится всё.

Так и началось.

Фаза первая. «Женские посиделки»

— Мы устраиваем шитьё. Для всех. По воскресеньям.

— Разве это не... подозрительно очевидно? — усмехнулась Катерина.

— Если мы не сделаем это очевидным, никто не поверит, что женщина может быть опасной.

Каждую неделю к нам стекались жёны, вдовы, дочери. Мы начинали с разговоров о быте, потом — жалобы. А потом я ненавязчиво направляла беседу:

— Знаешь, что было бы справедливо? Чтобы платили тем, кто руками кормит всю колонию. А не тем, кто только бумажки подписывает.

— Да, и чтобы, если уж и рожаем детей, нас не гнали обратно в поле на следующий день! — выкрикивала очередная Мэри.

Скоро мы перешли от разговоров к действиям.

Фаза вторая. «День без женщины»

Мы выбрали день. Обычный вторник.

И на этот день — ни одной женщины в поле, на кухне, в прачечной, в амбаре. Ни одной. Хозяева сначала плевались. А потом... голодали.

Когда мужчины попытались силой загнать женщин обратно в «обязанности», я, Катерина и Хенрик показали зубы. И не в метафоре.

Хенрик «убедил» двух главных землевладельцев, что заболеют неизвестной болезнью, если не согласятся провести переговоры.

Катерина внушила местному писарю внести в журнал: женщины равны в труде и заслуживают долю прибыли от урожая.

Я же... я внесла кое-что в их сознание — страх. Страх того, что женщины — это не просто тени на заднем плане. Это сердце поселения. И если оно решит не биться... всё рухнет.

Фаза третья. «Закон ночи»

Через полгода в поселении появились правила:

Женщина, работающая в поле, имеет право на плату в виде земли или доли.

Женщина не может быть продана или передана без её согласия.

Женщина имеет право обучаться грамоте.

Наказание за побои — изгнание. Или, если честно... исчезновение. (Некоторые просто перестали просыпаться.)

Это не была официальная революция. Никто не жёг флагов и не вешал правителей. Но... мир треснул. Тихо, но уверенно. И в трещинах начали расти цветы. Женщины, впервые, начали жить для себя, а не «ради рода, мужа и господа».

***

Однажды я поймала взгляд Катерины у окна. Она смотрела, как маленькая девочка ведёт мать в школу, которую мы открыли.

— Ты гордишься? — спросила она.

Я задумалась.

— Я удовлетворена. А гордость... оставим её мужчинам. Им без неё никак.

Катерина рассмеялась. А Хенрик, проходя мимо, пробормотал:

— Вы двое — худшее, что могло случиться с патриархатом.

— Благодарю за комплимент, — ответили мы хором.

***

1650 год. Новый Свет

Я сидела за огромным столом, на котором были разложены пергаменты, чернила, печати и две пустые чаши крови — одна утренняя, другая на обед. Деловая вампирская жизнь. Складывала третий договор с экспортёрами из Испании, который меня устраивал, и чертыхалась, потому что одна из ведьм, с которой мы заключали сделки, опять пыталась завуалированно вставить фразу «во имя господнего долга женщин перед мужчинами».

Вырвала этот кусок и под и подожгла его прямо над свечой, даже не глядя. Пергамент свернулся трубочкой, потемнел и зашипел, а пепел медленно осел на ближайшем контракте.

— Снова? — пробормотала я, откинувшись на спинку стула. — Да сколько можно...

Эти ведьмы — могущественные, умные, но всё равно половина из них цепляется за патриархальные заклятия, будто те придают их магии особую силу. «Во имя господнего порядка», «пусть мужчина правит домом», «женщина в тени власти» — они пытались вставлять это в ритуальные формулировки, будто это не имеет значения. Но я прекрасно знала: слова — это сила. И если я подпишу подобное — я согласна.

А я не была согласна.

Я сожгла фразу, обвела магическую печать на новом пергаменте и велела секретарю-ведьме (которая по совместительству была проклята всегда говорить правду) переписать всё без божественного мужского контроля.

— Скажи своей матушке, что следующий договор она будет писать в человеческом веке, а не в дохристианском. — сказала я и указала пером на дверь. — Или пусть сама приходит, я ей объясню лично, где она может засунуть этот «господний долг».

Пока ведьма спешно удалялась, я взяла обе чаши, утреннюю и обеденную, и выпила их до дна. Хенрик, как обычно, где-то шатался, наверное, «помогал» очередной горожанке заблудиться по пути домой.

Катерина в это время смотрелась зеркальце и критиковала свою фамилию.

— Петрова... звучит слишком... скучно, — протянула она.

— Жалуешься, будто я дала тебе эту фамилию, — не выдержала я. — Хочешь быть кем-то другим?

— Может... что-то... более дерзкое?

— Пирс, — бросила я. — Кэтрин Пирс.

— Что? Это даже не фамилия!

— Ага, но зато запоминается.

— ...

— ...

— ...Звучит. Стильно звучит, — наконец выдохнула она.

Я фыркнула и вернулась к бумагам.

«В сериале сама выбрала эту фамилию и имя, а тут нос воротит...» — подумала я.

Мы не просто торговали. Мы меняли правила игры. Каждый подписанный договор без упоминания «долга перед мужчинами» — был победой. Каждая женщина, принятая на работу в порт, на торговый корабль, в арсенал или лавку — была бунтом. И я, Каллиста, «святая Каллисса» в прошлом, стала совсем другой легендой.

***

1705 год, Япония

Весна, цветёт сакура, пахнет благовониями и свежими свитками, но у нас — как всегда, хаос, шелк и слегка подгоревшая интрига. И, трудные уроки японского...

— Как они вообще носят... это? — кривилась Кэтрин, стоя перед зеркалом и разглядывая своё дзюнхитоэ — двенадцатислойное кимоно, затянутое так, будто она собралась не на прогулку, а на ритуальное обездвиживание.

— Сама не понимаю, — пробормотала я, когда служанки очередной раз попытались затянуть мой пояс так, что грудная клетка едва не хрустнула. — Это не одежда, это пытка в тканевом исполнении.

— Зато красиво, — пропел Хенрик, появляясь в дверях. Он, зараза, выглядел как всегда сногсшибательно в своем хакама, и даже волосы завязал в подобие самурайского узла.

— Красота требует жертв, — процедила Кэтрин и дернула плечом, отгоняя очередную служанку, пытавшуюся подправить её рукава. — И напомни, зачем мы вообще сюда приехали? — скептически буркнула она.

— Мы в отпуске, — ответил Хенрик, с наигранной серьёзностью. — Отдыхаем от всех этих переворотов, законов, проклятий и торговых контрактов.

— Отп... что? — не поняла Кэтрин, морща лоб.

— Отпуск, Кэт. Отдых. Релакс. Ничего не рушим, никого не соблазняем, не убиваем... ну, желательно.

Я тяжело вздохнула и поправила золотисто-алый рукав, разглядывая себя в полированном зеркале. На мне был уредодоси — парадное женское кимоно с символами феникса, вышитыми серебром. Выглядела я как божество войны, прикрытое слоем ритуального гламура.

— И всё же ты устроилась в резиденции сёгуна и вдохновляешь наложниц устроить внутреннюю революцию? — усмехнулась Кэтрин, не скрывая ехидства.

— Ну прости, Кэт, я не умею просто сидеть и любоваться горами. Это утомляет. А вот незаметно подбить женщин, чтобы начали задавать вопросы... Это уже весело.

— А завести интрижку с главной наложницей — тоже из разряда «я просто мимо проходила?»

Я скосила на неё взгляд, чуть приподняв бровь.

— А что? Я не думала, что меня могут привлекать женщины. Тем более азиатки.

— Тем более обученные искусству флирта, маскировки, ведения беседы и отравления мужа чаем, — добавила Кэт, закатывая глаза. — Чисто твой тип.

— Не могу не согласиться, — усмехнулась я, — а ещё у неё потрясающий вкус в аксессуарах. И меч под подушкой. Удивительно возбуждает.

Кэтрин рассмеялась, расправляя рукава, и выпрямилась.

— Ладно, Калли, давай нарушать баланс империи. Но хотя бы после чаепития?

— Договорились. А пока... — я взяла свою чашу саке и подмигнула. — За женскую солидарность — даже если в шелковых кандалах.

***

Комната была пропитана ароматом вишнёвых лепестков, благовоний и томительной тишины. Мягкий свет свечей отбрасывал тени на бумажные перегородки. Передо мной сидели пятеро женщин, каждая — жемчужина, заточенная в клетку золотом.

Они опустили взгляды, руки сложены на коленях, и я не могла не заметить: ни одна из них не дышит свободно. Все говорят мягко, улыбаются искусственно и смотрят вниз — туда, где когда-то, возможно, была их гордость.

Я села на татами перед ними, мои алые рукава разлеглись, как крылья хищной птицы.

— Вы знаете, что значит слово онна-бугэйся? — спросила я тихо, но вкрадчиво.

Женщины переглянулись. Самая младшая, Ая, прошептала:

— Женщина-воин.

— Верно, — кивнула я. — Женщина, которая сражалась наравне с мужчинами. Их боялись. Их уважали. Они поднимали меч и рубили ложь пополам. А теперь? Теперь вы сидите в шелковых платьях, с обвязанными голосами, как куклы. Сколько раз вам приказывали улыбаться, когда хотелось кричать? Сколько раз вы прятали слёзы под рисовой пудрой?

Они молчали. Я встала.

— Ваши мечи — ваши слова. Ваши доспехи — разум. Ваша армия — вы сами.

Пора вспомнить, что быть женщиной — значит не только быть красивой, но и быть силой. Не украшением при мужчине, а равной ему. Или выше.

Старшая из них, Сумико, наконец подняла глаза.

— И что ты предлагаешь, Калли-сан?

Я медленно прошлась вдоль их рядка.

— Я предлагаю больше не склоняться перед теми, кто слабее вас духом. Я предлагаю изменить правила. Пусть мужчины дрожат, когда вы входите в зал. Пусть сёгун спрашивает вашего мнения, потому что знает: если не спросит — оно всё равно станет законом.

Я остановилась перед ними.

— Но сначала... Встаньте.

Они замерли.

— На коленях не ведут армию, — прошептала я. — Вставайте.

Первая поднялась Ая, неуверенно, но с упрямством. Затем — Сумико. Одна за другой — они выпрямились, их глаза горели, руки дрожали. Я видела: что-то в них проснулось.

— С этого дня, — сказала я, — вы больше не наложницы. Вы советницы. Тени за спиной мужчин, от которых им теперь не скрыться.

И они поклонились мне — уже не как подданные, а как союзницы.

***

Зал для приёмов был залит утренним светом. В нём пахло рисовой бумагой, ладаном и высокомерием. Сёгун сидел на возвышении, окружённый советниками, наложницами и глухим эхом собственного величия. Он ждал. Он думал, что сейчас войдёт молчаливая шеренга прелестных, поникших женщин — и снова будет обычный день.

Но не в этот раз.

Я шла впереди. За мной, как волны за штормом, шли пять женщин, закованных в утончённую ярость: их кимоно были из тончайших тканей, но в каждом шве — намерение. Голову держали прямо, шаг — уверенный. Не взгляд вниз. А взгляд вперёд. И в глаза.

Я чувствовала, как напрягся зал. Лица мужчин вытянулись, кто-то почти незаметно взялся за меч у пояса.

Сёгун щурился.

— Что это? — процедил он на древнем, как сам зал, японском. — Где ваша скромность? Где ваша сдержанность?

Сумико выступила вперёд. Красивая, как фарфор, и твердая, как обсидиан.

— Мы принесли не сдержанность, а предложения, — проговорила она. Голос — чистый, как звенящий клинок. — Мы больше не тени. Мы — свет, который вы слишком долго игнорировали.

Тишина. Тяжёлая, вязкая, мрачная. Один из советников вскочил:

— Как ты смеешь! Женщина, ты...

— Сядь, — перебила я его на безупречном японском, и он сел. Внушение или страх — не важно. Главное — эффект. Я шагнула к сёгуну. — Посмотри на них. Они не пришли свергать тебя. Они пришли править с тобой. Или ты хочешь продолжать делать вид, что без этих женщин твои налоги собираются, еда готовится, заговоры угадываются?

Он молчал. Долго. Поднял глаза.

— Что вы хотите?

Сумико и остальные вышли вперёд.

— Образование. Право голоса в совете. Защиту от произвола мужчин.

— И... — добавила Ая с коварной невинностью. — Чтобы женщины могли сами выбирать себе супруга. Или отказаться вовсе.

Советники всполошились. Сёгун вскинул руку — тишина снова легла, как меч на горло.

Он смотрел. Долго. Его глаза не отражали ни страха, ни гнева. Только усталость. И, может быть, восхищение.

— Вы опасны, — выдохнул он наконец.

— Опаснее молчания, — кивнула я.

Пауза. Он медленно кивнул в ответ.

— Хорошо. Один вечер. Один ужин. С моими людьми. Если вы убедите их... начнём.

— Договорились, — сказала я и резко развернулась, волосы взметнулись. Женщины за мной — как армия, как вихрь.

А пока мы уходили, я уловила чей-то шёпот:

— Эти ведьмы изменят страну.

О, как же ты прав.

***

Комната была тише, чем храм ночью. Только шелест одежды, звон фарфора и негромкий плеск саке. Мужчины сидели по одну сторону длинного стола, женщины — по другую. Но по взглядам было ясно: граница проходит не по столу. А по эпохам.

Мужчины — из прошлого. Женщины — из будущего.

Я медленно опустилась на подушку, слегка наклонив голову — не в знак покорности, а в игру формальностей. Катерина, рядом, держала спину прямой и расплывалась в лёгкой, почти опасной улыбке. Хенрик, спрятавшись у стены под видом помощника, наслаждался шоу с выражением кошки, подставившей мышей к пианино.

Сёгун откинулся, будто самоустранился: «Пусть мои люди решают».

Советник Йоширо первым нарушил тишину.

— Женщина, говорящая слишком много, как река во время паводка: мутит воду, но не даёт пить.

Он поднёс чашу к губам. Сумико, напротив него, кивнула с вежливой улыбкой.

— А мужчина, не умеющий слушать, как колодец без ведра. Глубок, но бесполезен. — Она взяла саке, отпила. — Но мне по вкусу ваша поэзия.

Мужчина замолчал, кашлянул. Женщины — молчали. Они знали: сила — в ожидании.

Следующий был старый генерал.

— Если дать женщинам голос, скоро они потребуют меча.

Катерина облокотилась на стол, томно глядя в глаза генералу.

— Мы его уже взяли. Просто пока не сделали из него представление. — Она указала на себя: — Я слабее тебя, генерал? Может, попробуем?

Тот резко покраснел и, не найдя, что сказать, занялся едой. Ая, та самая наложница, с которой я теперь делила не только стратегии, но и подушки, улыбнулась:

— Знаете, как наложницы понимают власть? Мы каждый день учим её наизусть. Мужчины думают, что мы молчим — но мы слушаем. Думают, что соглашаемся — но мы просто запоминаем, кто чего боится.

— И что мы боимся? — хмыкнул молодой, самодовольный чиновник.

— Потерять контроль, — прошептала она и наливала ему саке. — И потому так боитесь дать его нам.

Он не осмелился пить из чаши.

Мужчины переглянулись. Один начал:

— Но вы же... вы женщины.

Я подняла глаза и, впервые за ужин, заговорила:

— Женщины рожают императоров. Женщины — хранители языка, духа, традиций. Женщины — последние, кто держит руку умирающего, и первые, кто принимает новорождённого. И вы ещё спрашиваете, что мы можем дать этой стране?

В комнате повисло напряжение, как перед землетрясением.

Сёгун поднёс чашу.

— А теперь скажите... чего вы хотите?

Мы переглянулись с Катериной. Она подняла бровь, я кивнула. Сумико заговорила:

— Мы хотим школ для девушек. Право на труд — оплачиваемый, не как подачка. И наказание за насилие, независимо от статуса мужчины.

Тишина. Саке уже не казалось сладким. Воздух был плотным, как кровь.

— Иначе? — уточнил кто-то.

— Иначе... мы создадим свой совет. Подпольный. Женский. И он будет решать, кому позволено спать спокойно в этой стране.

Сёгун медленно поставил чашу. Его лицо было как зеркало: ни эмоций, только отражения.

— Удивительно, — сказал он. — Я пригласил наложниц. А получил генералов.

Я наклонила голову.

— Мы умеем быть всем, чем вы нас не считаете. Именно поэтому — вы нас и боитесь.

Он медленно кивнул.

— Завтра вы получите разрешение открыть первую школу для девочек в Эдо. Это — начало.

Я улыбнулась. А значит — начало конца старого мира.

***

— Ты как обычно, — с ноткой капризного разочарования вздохнула Кэтрин, сидя на циновке, обвязывая трофейный пояс, явно снятый с одной из главных наложниц. Вокруг неё росла аккуратная кучка «случайно присвоенных» безделушек: шелковые платки, золотые шпильки, лаковое зеркальце, веер, подозрительно похожий на фамильный.

Я бросила взгляд на сундук, в который заталкивала последнюю складку дорогого кимоно, и приподняла бровь.

— В каком смысле, «как обычно»?

— Снова свела всё к тому, что ты не отдыхала, а устроила социальную революцию под видом отпуска, — пояснила Кэтрин, поднимаясь с полусобранной укладки и пихая туда веер. — Ты же обещала просто «поотдыхать на фоне сакуры»... А в итоге половина гарема строит планы, как выкинуть своих «господ» через балкон.

— Да какая разница? — я пожала плечами и захлопнула крышку сундука, — Я делаю мир лучше. Совмещаю приятное с полезным. Реформы, романтика, чайные церемонии — и всё это в одном кимоно.

В комнату зашёл Хенрик. Как обычно с одним маленьким сундучком и с равнодушной миной человека, который видел слишком много глупостей за свои столетия.

— Дальше что? Свергнешь короля? — фыркнул он в шутку, переглянувшись с Кэт.

Я остановилась. Медленно повернулась к нему. И медленно, нарочито театрально сощурила глаза. На губах скользнула та самая моя фирменная хищная улыбочка — та, от которой у смертных мурашки по спине, а у бессмертных желание срочно эмигрировать в другой континент.

— А это... идея, — протянула я с ленцой яда.

Хенрик и Кэтрин в унисон тяжело вздохнули, как пара нянек, узнавших, что ребёнок собирается построить ядерный реактор в чулане.

— Может, мы просто поедем в Шанхай? — устало предложил Хенрик, накинув на плечо сумку.

— Нет, в Шанхае слишком спокойно. Надо ехать туда, где всё нестабильно, чтобы было с чем играть, — поправила я пояс.

— Ты и так играешь, как с марионетками, — буркнула Кэтрин.

Я улыбнулась, кивая:

— Ага. Только я ещё не решила, кто будет первым — король или совет.

— Ты — угроза мировой стабильности в лице хрупкой женщины с идеями, — пробормотал Хенрик, идя к выходу.

— И ты меня любишь именно за это, — хмыкнула я и направилась за ним, оставив за собой комнату, в которой только что зародился женский переворот. В виде украденного веера и сложенного плана на шёлковой ленте.

***

1709 год, Франция, Версаль

Золотой зал блистал позолотой, канделябрами и легкой вуалью парфюмерии. В центре трона сидел король Людовик XV — молодой, но уже отягощённый грузом власти, в шёлках и с лукавой усмешкой.

Вошли мы втроём: Калли — в строгом корсетном платье с серебристой вышивкой, Кэтрин — чуть робкая, но с огнём в глазах, и Хенрик — с чуть надменной ухмылкой, будто бы уже знает все тайны дворцовых интриг.

Король лениво поднял взгляд и тихо улыбнулся:

— И кто это ко мне пожаловал? Новая свита для развлечений?

Калли, не теряя ни секунды, сделала лёгкий поклон и с мягкой, но властной интонацией ответила:

— Ваше Величество, мы не развлечения, мы — перемены. И пришли, чтобы предложить вашему королевству свежий взгляд...

Кэтрин, пряча лёгкую неуверенность, добавила:

— Мы слышали, что Версаль — место, где рождаются легенды. Позвольте стать частью этой истории.

Хенрик, оглядывая зал и мельком встречаясь взглядом с придворными, тихо произнёс:

— А я здесь, чтобы следить, чтобы вы не скучали, Ваше Величество.

Людовик усмехнулся, слегка откинулся на спинку трона:

— Перемены, говорите... Времена меняются, но двор всегда остаётся игрой. Покажите мне ваши ходы.

Калли слегка наклонилась вперёд, глаза блестели:

— Мы не боимся играть и менять правила. С вашего позволения.

В этот момент стало ясно — наше знакомство с королём не будет обычным светским визитом. Это была игра на равных, где каждая фраза — ход в шахматной партии, а ставки — будущее Франции.

***

1710 год, Версаль. Полночь

Спальня Хенрика.

Я не собиралась вмешиваться. Честно. Но когда до моих ушей дошёл шёпот от служанки, что «молодой польской королеве слишком часто находят дорогу к покоям одного иностранного гостя», меня, мягко говоря, перекосило.

И вот я стою в дверях спальни, которую делил Хенрик. Дверь не заперта — как мило, он даже не утруждается в проявлении осторожности. Канделябр в моей руке слегка дрожит от злости. И тут я вижу их.

Хенрик в расстёгнутой рубашке, с этим чертовски самодовольным выражением лица, сидит на кровати, а Мария Лещинская — королева Франции! — в одном тончайшем шелке, склонившись над ним, едва не лежит на его груди.

— Ты с ума сошёл? — прошипела я, так что оба отшатнулись. — Ты хоть понимаешь, в чьей постели она должна спать?!

Хенрик вскочил.

— Калли, я... это... ничего такого... просто разговор...

— Ага, и разговор этот явно сползал ниже пояса, Хенрик!

Мария застывает на месте, как испуганная лань. Я делаю шаг к ней, пристально глядя в её испуганные глаза.

— Посмотри на меня, Мария, — произношу я мягко, но с нажимом, включая вампирское внушение. Её глаза расширяются. — Ты никогда не была в этой комнате. Ты не знаешь, кто такой Хенрик. Он всего лишь ещё один иностранец при дворе. Ты любишь своего мужа. Ты будешь ему верна до конца своих дней. Ты забудешь эту ночь.

Она медленно кивает.

— Верна... до конца своих дней...

— Молодец, — киваю я. — А теперь возвращайся в свои покои. И улыбнись по пути, как будто ты шла пить чаю с герцогиней Орлеанской.

Мария, как зачарованная, уходит. Только когда её шаги стихли за дверью, я оборачиваюсь к Хенрику.

— Ты идиот, — медленно говорю я. — Если Людовик узнает, ты окажешься не на гильотине, а в каком-нибудь серебряном гробу, закопанный на дне Сенны.

— Ну, не мог я устоять. Она же... такая...

— ...Замужем, Хенрик. На короле. КОРОЛЕ. Франции.

Он потупился, как мальчик, которого застукали с рукой в варенье.

— Ты хочешь умереть по-настоящему? Или мне тебя угомонить прямо сейчас?

— Нет... ладно, прости. Больше не буду.

Я закатила глаза.

— Вот и умничка. А теперь переоденься, и давай забудем об этом. Потому что если ещё раз такое случится — я лично тебя кастрирую. Без наркоза. В 18 веке.

Он вяло кивнул. А я вышла, на ходу швырнув канделябр в стену. Потому что измены — это единственное, чего я по-настоящему ненавижу. Даже больше, чем Клауса.

***

После того как устроили небольшую революцию во Франции, мы решили, что заслужили передышку. И в первый же день пребывания в новой стране — как истинные уставшие труженики... напились в стельку.

Вампирский метаболизм, конечно, делает тебя стойким к ядам и всему, что поднимает градус веселья, но вино тут было чертовски хорошее, и даже наши клетки не справились с его густым, терпким шармом. Мы сидели в старом особняке, снятом на пару недель, и пьяная атмосфера витала в воздухе как благословение.

— У меня её забрали... — прошептала Кэтрин, голос дрожал, а взгляд был затуманен. Впервые за долгое время Пирс позволила себе быть уязвимой.

Я мельком взглянула на неё — обычно такая собранная, стальная, а сейчас будто снова та самая болгарская девушка, потерянная, сломанная.

— Ты про Надю? — уточнила я, уже зная ответ.

Кэтрин всхлипнула, смахивая слёзы.

— Моя дочь даже не знает, кто её мать... — почти выдохнула она, опуская голову.

Пьяный мозг гудел, подбрасывая идеи как безумный фокусник. Но одна мысль встала особенно чётко. Найти её.

Я резко вскочила с кресла, платье вихрем вспыхнуло вокруг ног.

— Так, всё, за мной, — скомандовала я, вылетая из комнаты, босиком, как в лучших пьяных рейдах.

Хенрик и Кэтрин переглянулись, но пошли следом, как всегда. Потому что кто, если не я, приведёт их к очередной катастрофе, которая вдруг чудом выгорит?

— Куда мы, мать твою? — спросила Кэтрин, пытаясь не отстать на каблуках по булыжной мостовой.

— К ведьме. У меня тут есть одна... должница. Сьюзен. Я когда-то спасла её от костра инквизиции. Потом, по моей же наводке, она углубилась в тёмную магию. Умная девочка. Сильно боится, но талантлива как чёрт.

Особняк Сьюзен стоял на отшибе, словно сам мир пытался забыть о ней. Дикие травы, заплесневелые камни, тяжёлый воздух. Но внутри — защита, заклинания, магия, что царапает воздух. Мы постучали.

— Сьюзен! Открывай, я знаю, что ты там! Не заставляй меня выбить дверь, она и так держится на волоске, — закричала я, стуча кулаком по дереву.

Щёлкнул засов, и дверь открылась.

Сьюзен выглядела... уставшей. В её глазах плескался страх и раздражение — не зря, учитывая, кого она видела.

— Чего тебе, Калли? — хрипло произнесла она, глядя на меня, Хенрика и Кэтрин, как на проклятие тройного масштаба.

— Я пришла за платой, моя дорогая ведьма. Впустишь?

Она закатила глаза, но отступила в сторону и пригласила. Мы прошли в крошечную, густо заставленную комнату — сушёные травы, черепа животных, пергаменты. Уютно по-ведьмински.

— Чем могу помочь? — спросила она, уже зная, что выбор у неё условный.

— Найди дочь вот этой вот, — указала я на Кэтрин, — она в этом мире, кровь её носит, свяжись с этой нитью.

Сьюзен не задавала вопросов. Просто резко схватила Кэтрин за запястья. Та закричала от боли, упала на колени — у ведьмы были свои методы.

Прошло несколько минут. Сьюзен отпустила Пирс, поправляя рыжие волосы.

— Та, кого вы ищете, сейчас в Италии, — наконец сказала Сьюзен, отводя глаза. — Судя по языку, на котором она говорит в видениях, точнее сказать не могу.

Я кивнула, хоть и хотелось рявкнуть, что это слишком расплывчато. Но я знала, на что шла — магия никогда не бывает точной на сто процентов. Особенно когда ты ищешь кого-то с таким тонким следом крови, как у Катерины с её потерянной дочерью.

— И на том спасибо, — сказала я вслух, уже поворачиваясь к выходу. Но Сьюзен продолжала смотреть на меня... слишком пристально. Ах да.

Я усмехнулась, полуобернувшись:

— А, точно. Теперь ты мне больше ничего не должна.

Взгляд ведьмы сразу потух. С плеч её будто упал мешок камней, и она тяжело выдохнула, впервые позволив себе быть просто человеком, а не должницей вампира.

Кэтрин едва держалась на ногах — эмоции, боль, магия — всё вымотало её. Хенрик, не сказав ни слова, подхватил её под локоть и мягко, почти по-родственному, вывел из дома.

Я осталась на пару мгновений, глядя в глаза ведьме. Мы с ней многое пережили. Она была той, кто ещё десятки лет назад со страхом училась варить проклятия, а я прятала её от церковных псов.

— Кольцо готово? — спросила я негромко, чтобы даже вампирский слух Хенрика ничего не уловил. Это была моя тайна. Моё оружие. Даже от Кэтрин я решила это пока скрыть.

Сьюзен молча подошла к потёртому дубовому столу. На нём стояла старая, почти почерневшая шкатулка с защитными символами. Она сняла три амулета-защиты, щёлкнула замком — и достала его.

Кольцо. Изящное, с причудливой вязью древних символов, что слегка мерцали на серебряной оправе. А в центре — кроваво-красный камень, внутри которого будто пульсировала живая искра. Как сердце.

— Вот оно, — прошептала ведьма с почти суеверным трепетом. — Скажешь «Evanescere» — исчезнешь для всех. Ни запаха, ни дыхания, ни звука. Ни один глаз, даже ведьмин, даже звериный — не заметит. «Apparuit» — вернёшься. Но запомни...

Она подняла на меня взгляд, полный неуверенности и тревоги:

— Это темная магия. Кольцо привязано к тебе, но оно живёт своей жизнью. Если тьма внутри вырвется — я не смогу тебя остановить. Никто не сможет.

— Хорошо, что у меня есть опыт в обращении с тем, что не поддается контролю, — холодно усмехнулась я, надев кольцо на второй палец. На первом уже красовалось моё солнечное кольцо — теперь у меня была полная экипировка. Оружие и броня в одном флаконе.

— Сможешь прикасаться к вещам, можешь взаимодействовать, но мир с тобой — нет, — напомнила Сьюзен, провожая меня до двери. — Ты станешь призраком.

— Если кольцо проголодается, найду другую ведьму. Питание — это решаемо.

Я остановилась на пороге, глядя на неё через плечо. — А ты живи. Без меня тебе наконец повезло. Считай, жизнь — это мой подарок за кольцо.

Она не ответила, только медленно кивнула. И я, на вампирской скорости, исчезла в ночи, оставив после себя лишь вихрь воздуха и лёгкий запах магии.

Кэтрин и Хенрик уже были у особняка, когда я вернулась.

— Ну что? — спросил Хенрик, лениво перекладывая кожаную сумку с плеча на плечо.

— В Италию, — ответила я коротко, глядя на своё новое кольцо, на секунду сжав его между пальцами. — У нас есть дочь, которую нужно найти. И целый мир, в котором всё ещё слишком мало справедливости.

И мы пошли — трое вампиров, с древними клятвами, тлеющими сердцами и опасными дарами.

***

Через месяц мы были уже в Италии. Жаркое солнце, запахи базилика, чеснока и пролитой крови, застарелые улицы, и, как всегда, чертовски удобные балконы для ночного шпионажа.

Устроившись в старинной вилле с видом на залив, мы уже через пару дней снюхались с местной ведьмой — Пьетрой. Такая же, как и все в этом ремесле: любопытная, упрямая, слегка сумасшедшая. С глазами, в которых живёт вечный голод до знания, особенно запретного.

Я, конечно же, не приехала с пустыми руками. Чувствовала нутром, что придётся платить за информацию. Так что вытащила один из гримуаров, написанных ведьмами, которых я спасла (или не спасла — уж как повезло им) лет двести назад. Пыльный, в кожаной обложке, с выжженной пентаграммой и заметками на латыни, гримуар зашёл как надо. Пьетра рыдала, целуя страницы, а потом выдала нам точное местоположение: Флоренция, улица Виа деи Барджи, дом с виноградом у окон. Прямо по-поэтичному.

— Готова? — спросила я, вглядываясь в лицо Кэтрин, когда мы стояли у нужного дома.

Она выглядела так, будто вот-вот сломается. Напряжённая, кулаки сжаты, челюсть скована. Как струна, натянутая до предела. И в глазах — страх. Страх не быть узнанной. Страх сказать не то. Страх увидеть себя в ней.

— Готова, — еле слышно выдохнула она.

Я кивнула, постучала в дверь и отошла, будто отдав эту сцену ей. Пусть будет только её.

Спустя минуту дверь отворилась. Девушка лет двадцати пяти — волнистые каштановые волосы, карие глаза, выразительные скулы. Очень симпатичная. И очень... знакомая. В ней читалась Петрова: не буквально, но в острых чертах лица, в прищуре глаз, в том, как она стояла, будто готовая сбежать или ударить — если потребуется.

Это была Надя.

И всё замерло. Ни одна из них не проронила ни слова в течение, казалось, вечности. Они просто смотрели. Изучали. Сравнивали. И, кажется, обе знали. Никакие заклинания, никакие бумаги, никакие слова — не были нужны.

— Надя... — прошептала Кэтрин, как будто только сейчас осознала, насколько всё это было реально.

Я бросила взгляд на Хенрика. Он понял без слов: мы уходим. Дать им время.

Мы ушли в ближайший парк, под навес старой беседки, где всё ещё цвели вьюны, и устроились на скамейке, вытянув ноги.

— Как думаешь, она уйдёт от нас? — спросил Хенрик, кидая камешек в фонтан. — Ну... имею в виду, она нашла свою дочь. Теперь может быть с ней. Они семья.

— Возможно, — вздохнула я, устало закрывая глаза. — Но это её выбор. Понимаешь?

Он кивнул.

— Я в начале и не думала, что Кэтрин останется с нами. Я вообще думала, что она удерёт через месяц, как только поймёт, кто я. Но... она осталась. И если теперь решит уйти — значит так нужно. Она заслужила это. Обе заслужили.

Хенрик помолчал, а потом усмехнулся:

— Ты вообще заметила, что мы таскаем за собой шлейф женщин, жаждущих власти, свободы и мести?

— Да, — усмехнулась я. — Кажется, мы устроили клуб по интересам.

— С тобой не соскучишься, Калли.

— Вот в этом и моя проблема, — пробормотала я, прикрывая глаза. — Люди слишком быстро к этому привыкают.

И пока где-то в старинной флорентийской комнате две женщины впервые за века говорили по душам, в парке сидели двое вампиров, тихо смеясь над хаосом, который они снова сотворили.

***

Кэтрин не вернулась ни через час, ни через два, ни даже к закату. Солнце уже садилось, окрашивая небо алым и золотым, а в комнате витала тишина с привкусом опустошения. Мы с Хенриком переглянулись, и без слов стало ясно — она решила остаться с Надей. Ну и ладно. Семья важнее. Мы ведь знали, что это может случиться.

— Ну что, — хмыкнул Хенрик, закидывая в сундук свои книги (и подозрительно тяжёлую бутыль с чем-то явно не виноградным). — Сколько нам понадобится, чтобы собрать весь этот цирк?

— Час максимум, — пожала я плечами и снова отвернулась к сундуку. Молча, как будто каждый предмет, который я клала внутрь, вытягивал из меня немного больше чувства — будто выдираю нитки из чего-то, что давно вросло.

Я уже закрыла крышку последнего сундука, когда в дверь громко грохнули. Не постучали. Не позвонили. А вломились, будто буря.

Я обернулась и чуть не выронила чью-то фамильную вазу.

На пороге стояла Кэтрин. Уставшая, растрёпанная, с горящими глазами. А за её плечом, прижавшись к косяку, неловко переминалась Надя. У неё в руках была простая дорожная сумка.

— Ты куда собралась?! — Кэтрин даже не вошла сразу, просто уставилась на меня с видом обиженной королевы.

— Ээ... — я моргнула. — Я думала, ты решишь остаться с Надей. И мы не будем мешать вам воссоединяться. Поэтому, решили уехать...

— И без нас?! — Пирс резко шагнула вперёд.

— В смысле «нас»? — встрял Хенрик, приподняв бровь.

Кэтрин повернулась к дочери и театрально махнула рукой.

— Надя едет с нами. Правда же, Надя?

Девушка вздрогнула, будто её вытащили на сцену, и уставилась на меня с тем самым взглядом, каким дети смотрят на учителя, когда не знают, можно ли войти.

— Если... если Вы не против, — пробормотала она.

Я выпустила воздух с лёгким смешком и упала на закрытый сундук, устало оперевшись локтями о колени.

— Мда... Кажется, я собираю вокруг себя всех проблемных вампиров этой эпохи, — пробормотала я с нервным смешком. Но без злобы. Наоборот — с лёгким, теплым удивлением.

Надя потупила взгляд. Мне даже стало неловко — вдруг она приняла это на свой счёт.

— Эй, — я поднялась, подошла к ней и легко коснулась её плеча. — Если ты хочешь быть с нами — ты с нами. Добро пожаловать в наш... клуб разрушения стереотипов.

Кэтрин гордо выпрямилась, будто только что победила в чём-то важном. Надя, впервые за вечер, улыбнулась — искренне, по-настоящему, и на мгновение стала похожа не на замученную скитаниями вампиршу, а на обычную молодую девушку, которая впервые чувствует, что её приняли.

— Ну и отлично, — хлопнул в ладони Хенрик. — Теперь нас четверо. Это значит, я снова не убираю на кухне.

— Ты никогда и не убирал, — фыркнула я, но усмехнулась.

— Подумаешь. Семьсот лет вампирской эволюции, а мы всё ещё спорим о том, кто должен мыть посуду, — вздохнула Кэтрин, проходя мимо и усаживаясь в кресло.

— Добро пожаловать в семью, — подмигнула я Наде. — Теперь ты одна из нас. Что, боишься?

— Чуть-чуть, — призналась она с кривой улыбкой.

— И правильно делаешь, — усмехнулась я. — Ты ещё не знаешь, на что мы способны.

И пока вечер опускался на улицы Италии, в этой старой вилле зарождалась новая глава нашей вампирской маленькой революции.

***

1715 год, Франция. Париж

— Серьёзно, почему у меня ощущение, что в нашу семейку всё больше приходит народу, а я даже не в курсе? — я сощурилась, шагая по мощёным улочкам Парижа, придерживая широкополую шляпу, которую только вчера вынудила себя надеть ради «местного лоска». — Вроде как я тут глава семьи. Или хотя бы... завхоз, как минимум.

— Ну, пока с нами только Кэтрин и Надя, — хмыкнул Хенрик, обогнав меня и тут же отвлёкшись на проходящую мимо девушку с локонами цвета карамели. — Которые, к слову, уже опаздывают.

— Угу, — проворчала я, разворачивая бумажный веер. — Вроде пошли к портнихе всего на час, а в итоге полдня их нет. Мода — дело страшное. Особенно если ты бывшая княжна и её дочка, пытающаяся ей соответствовать.

Я повернулась к Хенрику — и, конечно, он уже исчез.

— Ты издеваешься? — пробормотала я себе под нос, обернувшись. И да — там, в десяти метрах, мой «верный младший брат» уже склонился к изящной даме в розовом с перьями, шепча ей что-то в ухо. Та звонко хихикнула, а я закатила глаза так, что чуть не потеряла контакт с реальностью.

— Ну и ловелас, чёрт тебя побери... — фыркнула я, снова пошла вперёд, закинув руки за спину. — Может, мне тоже кого-нибудь найти?

Я остановилась на мосту через Сент-Мартен и посмотрела на своё отражение в воде. Волны слегка искажали черты лица, но взгляд оставался ясным. Странно ясным. Холодным, ирони́чным, уставшим.

Интрижки. О да, интрижек было. Достаточно. Французы щедры на комплименты, и не только на них. Я пользовалась этим не стесняясь. Почему нет? Красота, вечность и свобода — идеальный рецепт для бурного романа, который закончится, как только мне станет скучно.

Но вот любовь...

Если вы меня сейчас осуждаете, то валите лесом. На любовь я не способна, и, знаете, я с этим смирилась.

Я вспомнила Людмилу — ту, кем была до Каллисты. Забитая работающей до ночи, вечная отказчица на свидания, вечно с книгой, вечно в борьбе. Там даже мысли о чувствах были роскошью. Влюблённость — удел тех, у кого был выходной. У меня выходных не было.

А сейчас... сейчас, будучи Каллистой, я имею бессмертие, магические кольца, власть, влияние, сотню языков, тройку фамилий и личного кузнеца под заклинанием. Но... сердце? Оно всё ещё как будто залито воском.

— Может, это и хорошо, — пробормотала я, присаживаясь на бортик фонтана. — С любовью всё усложняется. Страдания, предательства, трагедии. Без этого всё проще. Быстро. Элегантно. И не затратно для нервной системы.

Я достала из кармана перо и записку — для Кэтрин. Написала:

«Вы где? Я уже построила без вас пятилетний план и решила не вступать в брак никогда. Срочно приходите.»

Потом передала мальчику, что проходил мимо.

И снова посмотрела на небо. А может, всё ещё впереди. Хотя нет. Я не про любовь. Я про то, что Кэтрин опять притащит какую-нибудь авантюру — и мы снова будем спасать мир, порчу, ведьм или её репутацию.

И в этом, знаете, была даже какая-то странная форма любви. Только по-своему. По-настоящему нашей.

— Здравствуй, сестра, — рядом вдруг раздался низкий, узнаваемый голос.

Я даже не вздрогнула. Лишь тяжело выдохнула — не потому что не ожидала, а потому что устала от этой игры в догонялки.

Медленно повернула голову влево — и, конечно, он. Элайджа. Всё такой же, каким я его запомнила: идеально одет, идеально сдержан, будто сошёл со страниц какого-то героического романа. И всё же — его взгляд... Тепло. Настоящее. Братское.

Я позволила себе лёгкую улыбку. А потом, черт побери, даже обняла его.

— Здравствуй, братец, — сказала я спокойно.

Никаких игл, сарказма, стен. Просто... момент.

Мы посидели в молчании. А потом я отстранилась.

— Пришёл навестить? Или снова уговоры и «семья важнее всего»?

— Ты знаешь, зачем я пришёл, — тихо произнёс он, сжав губы. На мгновение его голос стал мягче. — И ты знаешь, что ты нам не безразлична.

Я отвела взгляд, глядя, как солнечный свет играет на поверхности воды. И, надев маску сожаления, спокойно сказала:

— Тогда ты знаешь и мой ответ.

— Все скучают по тебе, — Элайджа тоже смотрел на воду, будто искал там ответы. — Клаус... с помощью ведьм ищет вас. Постоянно.

Я усмехнулась.

— Безуспешно. У нас защита — заклинание, блокирующее любое магическое воздействие. Как говорится, «вас тут не стояло».

Я повернула голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Но ты нашёл. Без ведьм.

Он пожал плечами. Легко. Как будто всё это — пустяк.

— Земля слухами полнится. А ты, Калли, теперь легенда. Даже удивлён, что Клаус не нашёл тебя раньше.

Я фыркнула, чуть вздернув подбородок.

— И что теперь обо мне говорят, мм? Что я убиваю мужчин за непочтительность?

Элайджа усмехнулся краем губ.

— Ты теперь... олицетворение матриархата. Женщина, которая показала место мужчинам. Которая возвысила женщин, дала им голос. Первопроходец. Королева. Миф.

Я скрестила руки на груди, и подбородок мой взметнулся чуть выше, как у статуи, готовой к трибуналу.

— Потому что так правильно, — отчеканила я. — Именно поэтому я не просто показываю место мужчинам. Я ставлю Клауса на то самое место, которое вы, извините, так старательно обходите стороной. Он ведёт себя как избалованный ребёнок, а вы — вся ваша свита — лишь киваете и гладите по голове, как няньки, боящиеся истерики.

Элайджа отвёл взгляд, его челюсть напряглась, но он ничего не сказал. Я сжала губы, выдерживая паузу. Пусть почувствует — не укол, а правду.

— Без обид, братец. Но вы действительно потакаете ему. Всю вечность. Словно никто из вас не вырос.

— Сестра... — его голос дрогнул, и в этом дрожании было нечто... человечное. Надлом.

Но я уже не могла остановиться. Внутри всё кипело. Пары столетий накопленного.

— Если я тебе дорога, отпусти меня. — сказала я спокойно, почти нежно. — Не взывай ко мне, не пытайся вытащить в свой хаос. Потому что я вытащила себя сама.

Он посмотрел на меня. Медленно. Тяжело. С долей сожаления, которой хватило бы, чтобы утопить целую нацию.

И тут я... сорвалась. Маска, которую я надела, пока он не появился, рухнула с таким шумом, что, кажется, в фонтане хрустнула плитка.

— Зачем я вам, Элайджа?! — воскликнула я. — Зачем?! Даже Кол... Кол приперся один раз, поддался ностальгии, пошумел и исчез. Ребекка писала, умоляла вернуться — как девочка, потерявшая куклу. Финна вообще закололи. А Клаус?! Он не пришёл просить. Он пришёл — заколоть!

Я рассмеялась — сухо, горько. Этот смех разрезал воздух Парижа, как кинжал в глотке.

— Вот такая у нас «семья», да? Мечта, а не клан. Бежать бы от него, да никто не осмелился — кроме меня.

Элайджа молчал. Но я видела, как в его глазах что-то ломается. А я... я уже не могла сдерживаться.

— Вы приходите ко мне как к последней надежде. А я — уже не ваша. Я своя. И больше не Каллиста, которая смотрела на вас снизу вверх и умоляла «не ругайтесь, будьте семьёй». Я та, кто выбирает себя. А не проклятые семейные ужины под угрозой кинжала в сердце.

Я развернулась. Молча. Мощно. Без крика и театра.

— Ты найдёшь меня, если когда-нибудь действительно изменитесь. Если ты, Элайджа, перестанешь быть хранителем Клауса — и станешь хранителем себя. А пока... прощай.

Я ушла. И, впервые за долгое время, не обернулась. Но зря.

Резкий свист воздуха за спиной — и я почувствовала, как будто время замедлилось. Раздался хлёсткий звук, не мой, чужой — и... вскрик.

— Чёрт тебя побери... — раздался сдавленный голос за спиной.

Я резко обернулась. И сердце — то, что от него осталось — сжалось.

Хенрик.

Малой стоял в двух шагах от меня, пошатываясь, с выражением удивлённой боли на лице. В его груди — тот самый кинжал, предназначенный мне.

— Ты... идиотка... — прохрипел он, оседая на землю. — Зачем ты вообще поворачивалась к нему спиной...

— Дьявол! — выдохнула я, бросившись к нему.

Мои руки дрожали, когда я вытаскивала кинжал из его груди.

— Ты должен был быть в лавке, флиртовать с булочницей, а не... ловить кинжалы своей грудью!

Хенрик попытался усмехнуться, но это вышло как булькающий вдох.

Я стиснула зубы, повернулась — и с хищным прищуром метнула кинжал обратно.

— Целься лучше, братец, — процедила я сквозь зубы.

Кинжал не попал куда я хотела — но воткнулся в плечо Элайджи с обидным звуком вжух — хрясь! Элайджа дернулся, как от пощёчины, и схватился за рану. Он, похоже, не ожидал, что я отвечу. А уж тем более метко.

— Мог бы хотя бы крикнуть «берегись», если уж решил убить меня, — я ведь дама, Элайджа, не по-рыцарски как-то, — я фыркнула, подхватив Хенрика под руку, пока тот слабо ругался себе под нос.

Мы двинулись прочь, я на вампирской скорости.

— Ты ведь могла меня добить... — хрипло крикнул вслед Элайджа, держась за плечо.

И я исчезла с Хенриком, оставляя Элайджу в окружении прохожих и собственного стыда.

***

Россия, Санкт-Петербург, 1780 год

Снежинки сыпались с неба, мягкие, как шелк, и оседали на моей меховой накидке. Воздух был пронизан холодом, но не тем, что жалит кожу — а тем, что будоражит кровь.

— Я не чувствую пальцев, — проворчал Хенрик, натягивая перчатки, и я закатила глаза.

— Потому что ты их не носишь, идиот, — прошипела я и натянула на него меховую шапку, которую он то и дело снимал, чтобы «не портить причёску».

Если вы когда-нибудь видели, как империя встречает гостей — забудьте. Россия в лице Екатерины Великой встречала не гостей, а возможности. И если ты умеешь быть возможностью, а не пустым визитом, — тебе открыты двери.

Именно поэтому я была Людмила Ломоносова. Дальняя родственница покойного гения, якобы унаследовавшая его пытливый ум, страсть к языкам, философии и... алым помадам. Хотя, конечно, сам Михаил Васильевич, если бы узнал, как я «продолжаю его дело», перевернулся бы в гробу и, возможно, сбежал оттуда. Как и я когда-то.

Кэтрин была «графиня Каталина де Пиреску», якобы с дунайскими корнями, хотя её румынский акцент выдал бы всё, если бы в зале не было столько вина и париков.

Надя — «младшая графиня», и весь вечер изображала скромную, что у неё, к слову, неплохо получалось — ровно до того момента, как один из пажей предложил ей станцевать.

И Хенрик, ах, Хенрик. Он просто был «месье Генри», франкофон, по словам Кэтрин, «полиглот, философ и наследник одного из древних родов, ныне утративших влияние». Хотя на деле — просто мой младший брат, который никак не мог запомнить, как правильно склонять фамилии по-русски.

Мы вошли в бальный зал, и всё будто замерло. Не потому, что мы были прекрасны — хотя и это, безусловно, — а потому что каждый из нас входил с видом, будто уже владеет этим дворцом. Особенно я.

Екатерина II предстала перед нами во всей своей императорской мощи — алый бархат, меха, шлейф, в глазах острое знание людей. Она смотрела на толпу и выбирала: кто интересен, кто забавен, а кто лишний. На нас она посмотрела так, как хищник смотрит на таких же хищников. С интересом. С вызовом.

— Людмила Ломоносова, — представилась я с лёгким реверансом. — Из Архангельска, но с душой, воспитанной на французских романах и итальянской драме.

— Архангельск? — приподняла бровь Екатерина. — Оттуда обычно приходят шторма и староверы, а не дамы в платьях от французских модисток.

— Ну, значит, я и есть шторм, Ваше Величество, — склонила голову я. — Только в атласе.

Её глаза блеснули. Она оценила. Нас пригласили остаться.

Позже, когда бал стал банальностью, Екатерина отвела меня в свою библиотеку. Там, среди фолиантов, запаха чернил и дыма трубочного табака, она разглядывала меня молча.

— Вы не Ломоносова, — сказала она наконец. — Но в вас есть безумие... и целеустремлённость. Как у меня. Вы живёте вне времени, не так ли?

Я молчала.

— Кто вы на самом деле?

Я улыбнулась. Подошла к её письменному столу, вытащила закладку из книги по астрономии, подписанную её рукой, и вложила туда один из моих золотых жетонов — на нем было выгравировано «Tempus vincere non potest» — Время не властно надо мной.

— Зовите меня Людмила. Этого достаточно.

***

Праздник затихал. Музыка стала тише, залы начали редеть. Придворные, напудренные и уставшие, расходились. А я стояла у окна, глядя на засыпанную снегом Неву. С бокалом вина в руке, в алом платье с золотой вышивкой, я казалась частью самой эпохи. Хищной. Блистательной. Безжалостной.

— Вы не спешите уйти. Это похвально, — раздался голос позади.

Я обернулась. В дверях библиотеки стояла Екатерина II, уже без короны, но всё ещё с той же величественной осанкой. Её взгляд был пронзительным, как морозный воздух.

— У вас было много гостей, Ваше Величество, — мягко произнесла я. — Не хотела мешать.

— Но вы и не мешаете. Вы наблюдаете, запоминаете, анализируете. Как и я.

Екатерина подошла ближе, скрестив руки за спиной.

— Таких, как вы, очень мало.

Я не ответила. Только приподняла бровь. Улыбка всё ещё играла на губах, но в глазах появился холод.

— Вы не из нашего времени, Людмила.

— Что вы имеете в виду, Ваше Величество?

Императрица наклонила голову чуть ближе.

— Я имею в виду, что вы говорите, как будто уже прожили многое. Словно знаете, чем всё закончится. Как будто... вы вечны.

Я чуть склонила голову. Она знает о вампирах... интригует.

— Вечность — это скука, если её не украсить интригами.

Екатерина усмехнулась.

— Именно это я хотела услышать.

Она достала из складок платья пергамент, аккуратно свернутый в трубочку и перевязанный алой лентой. Подала мне.

— Предложение. Не хотите ли вы стать Советницей по тайным вопросам при дворе. Официально. У нас будет своя игра. Мои враги, мои тайные враги — и ваши методы. Я буду править открыто, а вы — в тенях.

Я не скрывая удивления, развернула пергамент. Печать была подлинной. Подпись — имперской рукой. Всё было действительно.

Я кивнула, медленно, будто взвешивая. Заманчиво предложение, и... до абсурдного мне не понятное.

— А вы, Екатерина Алексеевна, не так просты, как все думают.

— У простых людей не бывает империй, — холодно ответила императрица. — Ну, так что? Останетесь?

Я сделала паузу. Подошла ближе, практически вплотную. Мой голос стал тихим, почти шепчущим:

— Только если у меня будет свой кабинет. И вино. Много вина.

— И ключ от архива. — добавила Екатерина с легкой улыбкой. — Договорились?

Мы пожали друг другу руки. Женщина-вампир и женщина-империя. Союз, который могла выдержать только одна столица мира — и то не надолго. Я никогда не сомневалась в своих людях. Всё же, Россия меня не отпускает до конца.

Спустя годы Екатерину называли коварной, прозорливой и великой. Но только одна женщина могла бы сказать:

«Она просто училась у меня».

***

1790 год, Будапешт.

Жаркий день, шумный рынок, приторный запах венгерских сладостей и свежей крови на прилавках — всё, как мы любим.

Я, поправляя полы тёмно-вишнёвого плаща, скользила вдоль торговых рядов, то и дело отмахиваясь от чересчур навязчивых продавцов и взглядов мужчин, не привыкших видеть женщину, идущую так, как будто этот город — её.

Хенрик плёлся рядом, явно в приподнятом настроении, и я, чуть прищурившись, заметила, как его взгляд задержался на Наде, что в нескольких шагах впереди как раз выбирала серьги у ювелира.

— Мне кажется, или ты строишь глазки Наде? — бросила я, не глядя на него, будто обсуждали погоду.

— Ты только заметила? — самодовольно хмыкнул он и поправил воротник рубашки, как будто собирался позировать для портрета.

— Я замечала и раньше, но теперь заметила, что и она отвечает тебе флиртом, — я искоса глянула на него с той самой улыбочкой, от которой даже Кэтрин закатывает глаза. — Молодец, малой, отточил технику.

— Она просто не могла не пасть перед моим обаянием, — гордо заявил он, и даже провёл рукой по волосам. — Надя — тонкая душа, она ценит харизму и интеллект.

— Ага, особенно интеллект. Напомни, ты в каком году перепутал ведьму с травницей, и неделю лечился от ожогов?

Хенрик поморщился, но выровнял осанку.

— Это было стратегическое недопонимание, — отрезал он. — Кроме того, она не как вы с Кэт. Она не будет крутить интрижки, а потом бросать, когда наскучит.

— О, дорогой мой, — остановилась я и развернулась к нему, сложив руки на груди. — Это ты так намекаешь, что у нас с Кэт проблемы с привязанностью?

— Нет-нет, — поднял он руки в притворной защите. — Просто вы вдвоём как комбо из бури, интриг и контроля. Надя другая. Она... мягкая.

— Мягкая? — я склонила голову. — Это ты поймёшь, когда она тебя в три движения сведёт с ума, заставит сомневаться в себе, а потом скажет, что вы «лучше как друзья».

— Ты просто ревнуешь, потому что я наконец-то нашёл кого-то, кто не отравляет мне жизнь ежедневными замечаниями, — поддел он.

— Я не отравляю — я закалю. Разницу почувствуй, — фыркнула я, и снова двинулась вперёд. — Ну, посмотрим, Хенрик. Главное, не влюбись сильно. А то придётся потом стирать тебе память, как последнему глупому влюблённому.

Он молча фыркнул, но я-то видела — уже по уши. И если Надя хоть немного унаследовала характер Кэтрин — то мне, скорее всего, придётся выкупать его из эмоционального плена где-то через месяц. Или выкапывать.

***

Я остановилась у прилавка с тканями — вроде бы смотреть, но на деле просто шпионить из-за угла. Слишком уж Кэтрин вдруг долго не возвращалась с ювелирной лавки, и я почувствовала — назревает весёленькое представление.

И не зря.

Хенрик стоял у узкого переулка рядом с винной лавкой. Прислонившись к каменной стене, он что-то с усмешкой говорил Наде. А та — о, та самая «мягкая» — кокетливо откинула волосы с плеча и по-настоящему засмеялась. Прямо в голос. Как смеются только когда пытаются произвести впечатление.

Потом наклонилась ближе, что-то прошептала ему на ухо — и я бы могла поклясться, касаясь пальцами его груди.

— Ах ты, маленькая лисица... — прошептала я, выдыхая. И ровно в этот момент появилась Кэтрин.

Её каблуки стучали по камню как набат, и лицо её было каменное, как будто в нём поселились сразу восемь поколений русских бабушек с вениками. Она остановилась ровно в трёх шагах от этой милой сценки и скрестила руки на груди.

— Надя, — голос её был холодным, как февральская метель. — Может, расскажешь, что ты сейчас делаешь?

Надя дёрнулась как школьница, пойманная за поцелуем в шкафу.

— Мама... мы просто... разговаривали...

— О, я вижу. Разговор. С уклоном в тактильную терапию, — сдержанно процедила Кэтрин, глядя на руку дочери, что всё ещё лежала на груди Хенрика. — Ты, случайно, не упала и не пыталась проверить, цел ли он?

— Ну мам, он взрослый, и я тоже... — пробормотала Надя, краснея до корней.

— Взрослый? — Кэтрин прищурилась и медленно повернулась к Хенрику. — Ты!

Он невинно развёл руками.

— Я ничего не делал, она первая начала флиртовать... — и осёкся. Очень зря.

— О-о-о, — протянула Кэтрин, — так теперь моя дочь «начала»? Ты бедняжка, обольщённый, ничего не мог сделать, да? Как же ты страдал, стоя вот так и принимая флирт?

— Так я и не говорил что страдал... — попытался отбиться Хенрик.

— Тогда зачем ты с ней флиртуешь вообще?! — вспыхнула Кэтрин, восклицательный знак в голосе был громче взрыва. — Она моя дочь! МОЯ ДОЧЬ, ХЕНРИК!

— Не забывай, что я теперь взрослый и могу сам решать, кто мне нравится, — резко сказал Хенрик.

— А ты не забывай, что я могу вырвать тебе сердце и вырастить новое! Потому что я тоже взрослая! — парировала Кэтрин.

Я, стоявшая всё это время за углом, не выдержала и вышла к ним, хлопнув в ладоши.

— Ну что, семейная драма в трёх актах: «Мама, он мне нравится», «Он тебе не пара», «А мне плевать!» — хмыкнула я. — Кэт, может, ты дашь им попробовать хотя бы свидание? А то так и останешься грозной стервой при двоих влюблённых.

— Я не против влюблённости, — буркнула Кэтрин. — Я против Хенрика, который может сделать ей больно.

— Серьёзно? — фыркнула Надя. — Ты сама мне рассказывала, как разбила сердце целой французской знати.

— Это другое! — почти выкрикнула Пирс.

— Почему? — в один голос спросили Хенрик и Надя.

Кэтрин открыла рот... закрыла... открыла снова...

— Потому что я — твоя мать, и мне можно всё!

Все трое замерли. А потом одновременно рассмеялись. Даже Кэтрин. И это, честно говоря, был первый случай за долгое время, когда она действительно отпустила. Ну... почти.