Ошибка сценариста

Хенрик сидел у костра, подперев подбородок рукой. Его ноги болтались с пенька, который Калли назначила стулом. Ссутулившись и зябко кутаясь в её старую накидку, он тихо вздохнул.

Калли появилась из леса, волоча за собой дохлого кролика.

— Ну что, маленький король, — бросила она, — сегодня завтрак в стиле «суровое выживание», по рецепту от гневной вампирши.

— Ты убила его? — тихо спросил Хенрик, глядя на кролика.

— Нет, он просто сам сдался от моего взгляда, — фыркнула она, опуская тушку на траву. — Конечно, убила. Добро пожаловать в реальный мир. Здесь или ты — или тебя.

— А можно... без мяса? — пробормотал он, отворачиваясь, пока Калли разделывала кроля.

Калли с шумом выдохнула, присаживаясь на корточки перед ним.

— Хенрик. Я могу, конечно, пойти и найти тебе салат из трав с медом, но пока я этим занимаюсь, нас могут съесть живьём оборотни, мстительные ведьмы или твоя тупая родня. Так что ешь. Или будешь грызть сосновую кору. На выбор.

Стянув шкуру зверя и разделав его, жарила на костре (в итоге: снаружи мясо подгорело, внутри сырое). Мальчик закусил губу, но молча взял кусочек жареного мяса.

— Оно... вкусное.

— Ну вот. Видишь? Я не только красива, но и кормлю. Потрясающая женщина.

***

Калли вернулась на поляну и обнаружила, что Хенрик устроил себе «форт» из её вещей, включая единственное одеяло, кинжал (всё это было честно украдено у жителей ближайшей деревни), и... один из её ботинок, торчащий из-под камня.

— Ты... устроил бункер из моего имущества? — она приподняла бровь, словно решала: сжечь его или отшлёпать (образно, конечно, вампиры не шлёпают — они пугают до инфаркта).

— Это крепость. Чтобы защищаться! — гордо заявил Хенрик.

— Великолепно. Осталось только, чтобы в ней был Wi-Fi и ванна с солью, и я перееду туда жить.

Пауза.

— Убирай.

— Но...

— Нет «но». Или убираешь, или спишь на дереве. С белками. И с комарами размером с мою злость.

Он надулся, но начал убирать.

— Ты ужасная, — пробормотал он.

— Знаю. Но ты же ещё жив? Пожалуйста. Пожалуйся На фоне остальных — я просто ангел.

***

— Если кто-то захочет тебя обидеть, куда будешь бить? — спросила Калли, кидая сухую ветку в костёр.

— Эм... в лицо? — неуверенно сказал Хенрик.

— Неправильно. Всегда в колени. Никто не хочет драться, когда не может стоять.

Пауза.

— И не бойся использовать грязные приёмы. У нас нет роскоши играть по правилам.

— А если я не хочу драться?

Калли посмотрела на него и медленно кивнула.

— Тогда кричи громко, беги быстро и прячься умно. Но если тебя всё-таки поймают — куси.

Хенрик расплылся в кривоватой, но счастливой улыбке.

— Я буду как ты.

— Господи, только не это, — пробормотала она и закатила глаза. — Я старая, злая и травмированная. Будь лучше.

— А ты меня любишь?

Она залипла на него с прищуром, но потом медленно усмехнулась.

— Знаешь... ты единственный, кого я тут не хочу придушить. Это уже практически любовь.

***

Ночь. Пещера-укрытие. Калли и Хенрик сидят у костра с бутылями травяного настоя (у него — вода, у неё — вино, причём паршивое).

Хенрик жевал ягодку, которую Калли принесла с собой из деревни. Она смотрела на него с задумчивым прищуром, как будто собиралась подписать с ним многомиллионный контракт... или научить плохому.

— Малой, — начала она.

— М?

— Скажи мне, что важнее в этой жизни: быть честным или остаться живым?

Хенрик нахмурился:

— Эм... остаться живым?

— Вот и умничка, — Калли хлопнула в ладоши. — Сегодня у нас урок выживания. Тема: как врать, красть и манипулировать взрослыми так, чтобы тебе всё прощали.

— А это точно... ну... нормально?

— Ты живёшь среди вампиров, оборотней, ведьм и одной стервозной «сестры», Хенрик. Тут быть «нормальным» — прямой билет в могилу. Или к Майклу на перевоспитание. А оно тебе надо?

Хенрик резко мотнул головой. Калли вытащила из-за пазухи яблоко и поставила перед собой.

— Попробуй взять, пока я смотрю в другую сторону. Без звуков.

Он осторожно потянулся...

— Ты дышишь как беременный носорог, — резко сказала она, не оборачиваясь.

— Кто?

— Сначала ходим как тень, потом крадём. Пробуй снова.

Через пять попыток Хенрик забрал яблоко из-под её носа. Калли приподняла бровь, когда заметила его руку с добычей.

— Не идеально, но для начала сойдёт.

Пауза.

— Только не кради у меня. Я укушу.

Хенрик откусил яблоко, ожидая следующий этап уроков от сестры.

— Взрослые врут. Всегда. Особенно когда улыбаются, — сказала Калли, откидываясь на плащ. — Если человек говорит: «Ты можешь мне доверять», знай — ему доверять нельзя.

— А как понять, что он врёт?

— Смотри на его глаза. Вверх вправо — выдумывает. Вверх влево — вспоминает. А ещё — спрашивай то же самое дважды, но с перерывом. Если ответ изменится — врёт.

— А ты врёшь?

Калли посмотрела на него, прищурилась и усмехнулась:

— Конечно. Но я хотя бы честно об этом говорю. И самое главное, Хенрик: если хочешь, чтобы взрослый сделал что ты хочешь, — выгляди невинно и слегка сломано.

— Что?

— Взгляд щенка, голос на полтона ниже обычного, вздох перед фразой, и обязательно фраза: «Я просто хочу, чтобы ты был горд мной» — срабатывает даже на самых чёрствых.

— И с тобой бы сработало?

— Со мной? Ха, нет. Я черствая, как трёхдневные оладьи.

Калли встала, потянулась, глядя на потренированного, теперь морально слегка испорченного, но счастливого Хенрика.

— Всё, на сегодня достаточно.

— Я буду как ты! — воскликнул он гордо.

— Только не лги так часто. Мир должен выдержать хотя бы одного приличного Майклсона.

***

Мы уже пару месяцев качуем, как два проклятых привидения: я — вампирша-ренегат, он — недообращённый мальчишка с глазами ангела и душой, которая слишком чиста для этого мира. С деревни в деревню, с дома в дом. Где-то ночуем в сараях, где-то в шикарных хижинах вождей — зависит от того, насколько убедительно я посмотрю в глаза очередному хозяину дома и скажу:

«Ты нас любишь, пригласи переночевать».

Внушение — моё новое любимое хобби. Морально-этический компас? Не, не слышала.

Хенрик в этот момент сидел в траве, плёл венок, тихо бормоча под нос:

— Эх, я скучаю по Ребекке... и по Элайдже... и по Клаусу... и по Ко...

— Да поняла я! Ты по всем скучаешь! — резко вскочила я с земли, выбрасывая руки вверх, будто вселенная только что сделала мне спойлер на весь сезон.

Моё терпение вечно на пределе, особенно когда солнце палит, трава колется, а малой шепчет имена своих любимчиков, как мантру. Прямо «Семья: Возвращение» в озвучке страдающего подростка.

Я уселась перед ним, растрёпанная, злая и с налётом пыльцы на носу. Он удивлённо посмотрел на меня, но продолжил плести.

— Когда-нибудь ты их увидишь, — сказала я, стараясь быть спокойной, но вышло скорее как угроза. — Но не сейчас.

Я никогда не использовала внушение на Хенрике. Он — единственный, на ком я держусь, пусть он и не знает. Не хочу влезать в его голову, вдруг там мирнее, чем в моей. Да и кто знает, как там мозг молодого организма отреагирует на тёмную магию. Я, конечно, не добрая фея, но уж точно не экспериментатор уровня Эстер.

— Сейчас они не в состоянии себя контролировать. Голодный вампир — это хуже, чем подросток без Wi-Fi. А ты хочешь быть съеденным, когда Клаус в очередной раз решит «что-то почувствовать»?

Он мотнул головой.

— Вот и я о том же. Когда научатся не кидаться на всё, что двигается — тогда поговорим.

— А ты разве не пойдёшь со мной к ним? — спросил он так жалобно, что даже мой каменный сарказм дал трещину.

— Нет, они слишком проблемные родственники. На одного Клауса у меня аллергия. На Ребекку — отвращение к слюнявым признаниям. А Кол... — я закатила глаза. — Если бы я оставалась с ним рядом, то уже давно закопала бы его на метр в землю с табличкой «мелкий идиот».

Он усмехнулся, но быстро снова погрустнел. Доплёл венок и встал, как будто собирался вручить его мне с надписью «Лучшей злобной сестре».

— Тогда... я останусь с тобой. С тобой мне не страшно.

И что ты думаешь? Поставил мне этот венок на голову. На. Голову. ВАМПИРУ.

А я — дурочка — сразу почувствовала: пекло. Ад. Вербена.

— АААА! Вербена! — заорала я, срывая этот венок с головы быстрее, чем когда-либо снимала парик в прошлом.

— Ой, прости! — он перекрыл рот руками, как будто это могло отменить химический ожог моей бедной вампирской кожи.

Я уже было набрала воздуха в грудь, чтобы выдать гневную речь о безответственности, но... Он стоял с тем самым выражением: глаза — как две лужи, губы поджаты, руки дрожат.

Ну вот и как мне его ругать?

— Ну ты даёшь, — устало сказала я, сбивая волосы с лица. — Хенрик, давай договоримся: если хочешь делать мне больно, то хотя бы предупреждай. Например: «Калли, надень шлем», или «держи ведро воды, сейчас будет жечь».

Он виновато кивнул, а я...

Я снова взъерошила его волосы, потому что он — это единственное, что в этом мире ещё хоть немного напоминает семью.

***

Эх... Я когда-то была городской девушкой: латте в правой руке, телефон в левой, ногти острые как когти. А теперь? Стою у колодца и качаю воду, как настоящая доярка-универсал в юбке. Куда катится эта бессмертная жизнь...

— Давай помогу! — раздался знакомый голос за спиной, и Хенрик тут же в два шага оказался рядом, ухватившись за ручку.

Я повернулась и скрестила руки на груди, изображая старшую, важную, ну и, естественно, вампиршу.

— Я вообще-то тут бессмертный ночной хищник, а ты — смертный мальчишка. Как-то роли не по сценарию.

— Я просто хочу помочь своей сестре выкачать воду, — улыбнулся он... вот той самой своей фирменной улыбкой, от которой половина деревенских девиц падает в обморок, а вторая — уже вяжет себе свадебные венки.

За эти пять лет Хенрик из ребёнка превратился в уверенного, даже чересчур красивого юношу. Сейчас на вид ему лет шестнадцать-семнадцать, но щёки у девиц румянятся при виде него так, будто он им лично поцеловал руку.

Понаехали, называется. Даже воды выкачать не дают спокойно — вон уже глазками стреляют из-за кустов.

Улыбка у него действительно майклсоновская — лукавая, но добродушная. И волосы упрямо завиваются на висках, как у Кола. Да и характер... хитрый, как лис. Порой кажется, что Кол в него подселился.

— Ты ж мой помощничек, — протянула я, хлопнув его по плечу и сунув ему в руки пустое ведро.

— Говоришь как старуха, — усмехнулся Хенрик, зачерпывая воду.

— А ты всё ещё шкет, — парировала я.

Хоть теперь он меня и перерос на добрых десять сантиметров — факт, который я тщательно игнорирую. Как только он начинает задирать голову вниз, чтобы посмотреть на меня, у меня возникает желание швырнуть в него тыквой. Я, теперь официально, самая низкая в семействе Майклсон.

Когда ведро было полное, я потянулась к нему, но, конечно, Хенрик тут же выдернул его из моих рук.

— Эй, я вообще-то... сильнее тебя!

— Ну-ну, — фыркнул он, спокойно зашагав в сторону дома, словно ведро было пушинкой.

— Всё равно буду звать тебя малым, — буркнула я, идя следом с видом царственной обиженной. — Даже если ты вырастешь до потолка. Потому что я так решила, понятно?

Он только засмеялся в ответ.

Мы вдвоём смотрелись, наверное, странно: красивая, вечно недовольная вампирша с ведром и юноша с лицом ангела, волочащий воду в разваливающееся жильё. Но, чёрт возьми, это были мои странности. Мой малой. И пусть я ною, закатываю глаза и фыркаю — я не променяла бы это утро ни на одно кофе с видом на Манхэттен.

***

Ну что, вот она — очередная безмозглая с косой до пят, розовыми щёчками и глазами-оленьими. Устроилась у колодца, будто случайно, да всё глазами стреляет, пока мой малой таскает воду. Смеётся звонко, кивает на каждое его слово, будто он не ведро, а вселенную несёт.

Я наблюдала за этой картиной десять минут. Целых. Десять. Минут. Я что, зря пять лет его растила, как волчица? Вкладывала в него и лекции по манипуляции, и ночные тренировки «как сбежать, если тебя окружают трое»? А теперь вот это вот розовощёкое нечто решило увести его своими косами?

Нет уж. У Калли свои методы воспитания. Я терпеливо подождала, пока Хенрик пойдёт за следующим ведром, и подошла к ней с улыбочкой. Такой... очень доброжелательной. Прям как у палача перед сеансом.

— Привет, милая. Не подскажешь, ты случайно не из тех, кто верит, что любовь с первого взгляда — это про тебя?

Она моргнула, чуть отпрянула.

— Я... я просто разговаривала с Хенриком...

— А, так вы разговаривали? — я прищурилась. — А то со стороны выглядело, будто ты его взглядом в койку волочишь. Или мне показалось?

Девица явно занервничала, стала теребить подол юбки. Я сделала шаг ближе, как акула к пловцу.

— Послушай, солнышко, я не злая. Правда. Я очень добрая. Особенно к тем, кто держит руки подальше от моего брата.

— Он же... он же не настоящий тебе брат, да?.. — пискнула она, надеясь выкрутиться.

Оу. Оу.

— Милая, то, что мы не похожи, не означает, что мы не родственники. Если ты думаешь, что после всего этого я буду смотреть, как ты вешаешься ему на шею — ты явно переоценила своё обаяние.

— Я просто... — она отступила ещё на шаг.

— Вот и просто продолжай не подходить к нему ближе пяти шагов, пока у тебя есть колени, на которых ты можешь убежать.

Я снова одарила её той самой улыбкой — вежливой, но холодной как мороз в январе. Она развернулась и улетела отсюда быстрее, чем девственность на первом балу.

Я вернулась к колодцу как ни в чём не бывало. Хенрик посмотрел на меня с подозрением.

— Что ты ей сказала?

— Что у тебя паразит. И если она подойдёт ближе — он перескочит.

— Калли! — закатил он глаза, но улыбался.

— Я забочусь. Кто-то же должен.

Мы вернулись домой уже под вечер. Я уселась на лавку у стены, закинув ноги на стол — ну а как ещё сидят уставшие вампирши после того, как отпугнули очередную липучку?

Хенрик как ни в чём не бывало задвигал миски по столу.

— Хочешь есть? — спросил он, оборачиваясь.

— Нет. У меня, в отличие от тебя, диета. — отмахнулась я. — Мне достаточно свежего идиотизма, который ты сегодня демонстрировал у колодца.

Он замер.

— Ты про... Сильвию?

— А, у неё даже имя есть? Прелестно. Значит, она уже перешла стадию «безликая деревенская нимфа» к стадии «объект романтических ванильных мечтаний», да? — прищурилась я. — Слушай сюда, мой длинноногий источник беспокойства. Пора поговорить по-взрослому.

Хенрик сел напротив, явно ожидая чего-то вроде спича о «любви, бабочках и поцелуях под звёздами». Ну уж нет.

— Ты красивый.

Он удивлённо моргнул.

— Эм... Спасибо?..

— Нет, не спасибо. Это не комплимент, просто факт. Это как быть мешком золота посреди нищего базара. Все хотят утащить, использовать и назвать своим. Ты — молодой, милый, улыбаешься так, будто у тебя в кармане солнце. Улавливаешь?

— ...Не очень.

— Ясно. Простыми словами: бабы будут липнуть к тебе, как пчёлы на мед. Но знаешь, что бывает с пчёлами, если мед оказывается с ядом? Они дохнут.

Он нахмурился.

— Калли...

— Нет, ты послушай. Многие из них — не потому что ты им по-настоящему нравишься. А потому что ты свеженький, чистенький, красивый и не подозреваешь, что тобой можно манипулировать.

Я встала, подошла к нему и ткнула пальцем в грудь:

— Вот тут у тебя сердце — и ты его пока не просрал. Держи так. Не давай каждой дурочке залезать в голову только потому, что у неё коса до жопы и голос как у птицы.

— А если мне кто-то действительно понравится? — тихо спросил он.

Я притормозила. Сделала вдох.

— Тогда... я посмотрю, выживет ли она после «случайной» проверки на психику. — пожала плечами. — Но до этого момента — шаг влево, шаг вправо, и я ей уши оторву.

— Калли...

— Что? Серьёзно. Я не выносила тебя из пасти оборотня, не бегала с тобой по лесам, не учила тебя как читать ложь, чтобы потом ты влюбился в первую дурочку, которая посмотрела на тебя с влажными глазами.

Он молчал. А потом вдруг улыбнулся.

— Я тебя люблю, знаешь?

Я усмехнулась.

— Я тоже тебя, шкодник. Но держи себя в штанах.

Он рассмеялся, а я кинула ему яблоко. В конце концов, даже в семье Майклсонов можно устроить что-то похожее на нормальные отношения... ну, почти.

***

Следующая точка нашего странствия была там, где спустя тысячелетие появится Мексика. Сейчас же это была выжженная солнцем земля с рваными тенями от экзотических деревьев и странными, вечно подглядывающими племенами, у которых мы останавливались. Народ упрямый, но внушению поддавались, особенно если их вождю пообещать вечное плодородие полей и крепкие зубы.

— Тут будто кто-то рассыпал песок, добавил пару зелёных пятен, и сказал «ну всё, теперь это джунгли», — бурчала я, стоя по щиколотку в пыли и вытирая пот с шеи.

— А мне нравится, — пожал плечами Хенрик, щурясь на яркое солнце. — Тут тепло. И никто не хочет нас сжечь.

— Пока, — хмыкнула я.

Но самый кайф был позже. Когда я среди местных деревьев обнаружила авокадо. Настоящий. Зрелый. Зеленый, как надежда после похмелья. Я сорвала его с благоговением, будто святыню. Разрезала кинжалом — идеально мягкий. Я чуть не пустила слезу. Дом. 21 век. Авокадо-тост с яйцом пашот... эх.

— Что ты ешь? — сморщился Хенрик, подбираясь поближе, пока я выскребала половинку.

— Еду богов, смертный, — пафосно сказала я и протянула ему вторую половинку. — Только сначала сними кожицу, не позорься.

Он, конечно, не послушал. Схватил и откусил прямо со шкуркой, зажмурился и выплюнул:

— Фууу, ты ешь это добровольно?

— Ты только что оскорбил мою религию, — я мгновенно дала ему подзатыльник. — Это авокадо, дитя невежественного мира. Ему поклоняются в цивилизованной части моего мозга. Умри с позором.

— Кроме тебя его тут никто не ест, — буркнул он, потирая затылок.

— Вот и прекрасно. Больше останется мне, — радостно сообщила я, прижимая два авокадо к груди как младенцев. — Если хочешь — иди и ешь своих ящериц. А я устрою себе гуакамоле-фестиваль.

Хенрик только фыркнул, усевшись на сухую корягу. Я тем временем поглотила, кажется, штук шесть. Нос заляпала, руки в масле. Душа — в восторге. Сытость, солнце и фрукты — три вещи, которые в этом мире нельзя недооценивать.

Перед уходом я оторвала пару плодов, завернула их в тряпку и сунула в сумку, в которую обычно набивала оружие и сушёное мясо.

— Серьёзно?.. Ты берёшь это с собой? — фыркнул Хенрик.

— Кто-то берёт в дорогу оружие, а кто-то — кусочек рая, — философски сказала я, подкидывая авокадо и ловя одной рукой. — Так что заткнись, пыльный, и пошли. У нас ещё целый континент впереди.

***

Солнце клонилось к закату, отбрасывая длинные оранжевые тени от деревьев, а я растянулась на траве, подперев голову чужим плащом и прикрыв глаза. День выдался жаркий, и после внушения очередному племени, чтобы дали еды и ночлег, я окончательно вырубилась.

Тем временем у костра шуршала какая-то движуха.

Очень тихая. Но не для вампира. Очень подозрительная.

Хенрик, озираясь, как будто крал королевскую корону, вытащил из походной сумки завернутое в ткань авокадо. Осторожно развернул, как будто там динамит. В руках у него оказался аккуратный, ровно зрелый плод. Ни одной вмятины. Ни одной трещины. Вчера он чуть не обозвал его болотным яйцом, а сегодня...

Он достал кинжал, оглянулся ещё раз и начал очень уверенно разрезать плод. Мягко, ровно, как будто делал это всю жизнь. Срезал кожуру, отбросил её в кусты с такой ненавистью, будто та когда-то лично оскорбила его семью. Потом осторожно откусил.

Пожевал. Задумался. Откусил ещё раз. Задумался ещё глубже.

— Ммм... — вырвалось у него сквозь зубы. — Чёрт...

Он уже собирался взять второй кусок, как сзади вдруг раздался сонный голос:

— Знала, что сломаешься.

Он вздрогнул и обернулся. Я лежала всё так же, с закрытыми глазами, но уголки губ приподнялись в самодовольной ухмылке.

— Ты спала! — возмутился Хенрик, судорожно пряча авокадо за спину.

— Угу. С закрытыми глазами и сонаром вампира, — лениво протянула я, переворачиваясь на бок. — Даже мыши не шуршат, как ты, когда воруешь мою святыню.

— Я... Я просто хотел ещё раз убедиться, насколько оно отвратительное, — буркнул он.

— Конечно. Уверена, ты морщился от омерзения на каждом укусе, — хмыкнула я, поднимаясь на локте. — Ну что, признаешь, что я была права?

Хенрик шумно вдохнул, выдохнул и надменно выдал:

— Нет.

И демонстративно откусил ещё кусок авокадо.

Я засмеялась, швырнула в него сухим листом и снова улеглась.

— Маленький лицемер. Гордость Майклсонов в тебе просто вопит, — пробормотала я. — Ладно, оставь себе. Я всё равно спрячу второй плод получше.

— Ты его ещё и прячешь?! — возмутился Хенрик с набитым ртом.

— От таких как ты, — фыркнула, и вскоре снова воцарилась тишина, нарушаемая только хрустом мягкого, маслянистого... авокадо.

***

Настал тот самый день, который я оттягивала до последнего. До самого последнего. Примерно как сдачу налогов. Только в данном случае налог — это жизнь, а плательщик — мой младший брат.

— Преврати меня в вампира.

Сказано это было спокойно, буднично. Словно он попросил соли к ужину.

Чаша с водой выпала из моих рук и разбилась о землю, разлетевшись на десятки осколков. Где-то там валялась и моя челюсть. Ну, фигурально. Хотя, кто знает.

— Ты... что? — уставилась я на него как на человека, который только что предложил пообедать стекловатой.

— Я же вижу, что из-за меня нам тяжело приходится. Я человек. Я обуза, — ответил он сдержанно. И что самое страшное — он действительно так думал.

— Ты не обуза, Хенрик. — Я подскочила к нему, взяв за плечи. — Если ты только из-за этого...

— Не только. — Он поджал губы и посмотрел прямо в глаза. Эти чертовы карие глаза, в которых теперь уже не было ничего детского. — Я хочу быть с тобой. Всегда. Мы — семья. И я не хочу умирать от старости, пока ты живёшь ещё тысячи лет. Я хочу, чтобы мы были вместе.

Молчание. Секунда. Две.

— Ты только что сказал самую отвратительно трогательную вещь на свете, — выдавила я и отвернулась, чтобы он не увидел, как мои глаза начинают подозрительно блестеть. — Мерзость какая. Фу.

Он улыбнулся. Улыбка уже взрослая. Не мальчишеская. Опасная.

— Но, Хенрик... если ты пойдёшь по этому пути — назад дороги не будет. Никогда. Ты станешь другим. Ты потеряешь что-то. Детство, мягкость, часть своей человечности. Поверь мне, я это чувствую каждый раз, когда смотрю в зеркало... и ничего не вижу.

— Я знаю. — Он подошёл ближе. — Быть вампиром — это жажда, боль, острое восприятие всего. Я слышал, как ты скрежещешь зубами от запаха хлева в соседней деревне. И ты всё равно выжила. Значит, я тоже смогу.

— Это не крутой рассказ на ночь, не суперсила и не вечная тусовка, — прошипела я. — Это одиночество, потеря друзей, боязнь потерять контроль. Это сдерживать зверя внутри. Сдерживать себя, когда кто-то ударит тебя словом, а тебе захочется вырвать ему позвоночник.

— Но я не ты, — сказал он тихо. — Я — я. И если не ты, то кто меня научит с этим справляться?

Вот тут я и сдалась.

— Чёрт бы тебя побрал, — прошептала я, подходя ближе. — Раз уж ты унаследовал мою упрямость — держи всё остальное.

Я провела пальцами по его запястью, ощущая пульс. Глубокий, уверенный, живой. Ещё живой.

— С этого момента ты не просто Хенрик. Ты — последняя нормальная часть моей совести.

— Уже бывшая, — хмыкнул он.

Я закатила глаза.

— Скажи спасибо, что я люблю тебя. Иначе я бы просто заперла тебя в погребе до конца твоих человеческих дней.

— Спасибо, — искренне сказал он. — За всё.

— Ладно. Иди за ножом. Только не тащи кухонный, будь мужчиной, возьми ритуальный, — буркнула я, скрывая волнение. — И, пожалуйста, в следующий раз, когда будешь говорить что-то настолько драматичное — заранее предупреждай. Я чуть не расчувствовалась.

Он усмехнулся и пошёл в сторону сумки. А я осталась на месте и посмотрела на закат.

— Добро пожаловать в ад, малыш, — прошептала я. — Теперь мы оба в этом навечно.

Малой принес ритуальный нож, который мы когда-то стащили у какого-то местного вождя. Помню, того лысого, что размахивал им перед тотемом. Ну так вот — теперь его магический тесак пошел в дело. Прости, дедушка, но у нас тут семейный апгрейд.

Я взяла его в руки, чуть повертела, проверяя лезвие. Оно было всё ещё острое и холодное, как моя совесть. Ну... если бы она у меня была. А потом, скривившись, надрезала себе ладонь. Да, я всё ещё брезгую кусать себя. Спасибо, но нет — я не дикарь. Надрез, а не вампирский фетиш.

— На, пей. Только быстро, — протянула я ему руку, чувствуя, как кровь уже начала заживать. — Моя регенерация не вечна, как твоя болтовня.

Хенрик осторожно взял мою руку, глядя на неё так, будто это был не поток мертвой крови, а святая вода из Гималаев. Он сомневался лишь секунду, а потом аккуратно припал губами к ране, делая первые глотки.

— Не облизывай! Я не уверена, сколько микробов на твоем языке! Фу, — скривилась я, чувствуя, как его губы скользят по коже. — Ты что, романтизируешь это, псих малолетний?

Он отстранился, слегка смущённый. Протёр губы рукавом.

— Что дальше? — спросил он.

Я пожала плечами и холодно ответила:

— Выбирай: нож в сердце или свернутая шея. Как хочешь сдохнуть?

Голос был нейтральный, как будто мы выбираем начинку для пирога, а не способ умереть.

Он задумался. Черт возьми, он реально задумался.

— От ножа, наверное, будет больнее и дольше. А шея — быстрая смерть. Логично, — кивнул он, как будто сдаёт экзамен по здравому смыслу.

— Ты ненормальный, — прошипела я, подходя со спины. — Но мой. Так что...

— Готов, — выдохнул он.

Я медлила. Рука зависла в воздухе. Он этого не видел, но я дрожала. Плевать, что он сам просил. Плевать, что я знала — он воскреснет. Всё равно ощущалось, будто я только что подписала смертный приговор своему брату.

И всё же...

— Прости, и, надеюсь мне это не выйдет боком, — прошептала я и — щёлк.

Характерный хруст. Тело Хенрика рухнуло на землю, как кукла с перерезанными нитками.

И вот в этот момент... я треснула.

Слёзы пошли по щекам сами. Вампирские эмоции — как шторм без предупреждения. Хлестнули так, что я едва не рухнула рядом с ним. Чёрт побери, ненавижу эту вампирскую чувствительность. Она хуже предменструального синдрома. А ведь у меня его больше нет! Спасибо, мертвое тело.

Я медленно опустилась на колени рядом с ним. Пальцы дрожали, пока я отодвигала волосы с его лба.

— Ты лучше бы был обузой, честное слово, — прошептала я, всматриваясь в безжизненное лицо. — Лучше бы тащила тебя на спине ещё сто лет, чем вот это видеть.

И всё, что мне оставалось — ждать. Ждать, пока мой младший брат поднимется... не совсем человеком.

Я сбегала в соседнюю деревушку. Глядела, как кошка на жирного воробья, пока не заметила одного... скажем так, достойного кандидата. Слегка пошатывался, вонял вином, как раз тем, что пахнет дешевле, чем его обувь. Прямо скажем — классика деревенского алкоголика. Ну, не жалко. Природа сама отбирает слабейших.

— Ты пойдешь со мной.

Я поймала его взгляд, заглянула глубже. Поверила в то, что он со мной пойдет — и он пошел. Внушение — дело техники. Главное, чтоб верил не он, а ты. И не моргнуть, когда даешь команду.

Через пару минут этот «рыцарь вонючего плаща» стоял возле тела Хенрика, который ещё не воскрес. Я удержала мужика, и, ткнув пальцем в лоб, сказала:

— Ты будешь стоять молча и не двигаться. Понял?

Он кивнул и застыл, как криво вырезанная статуя.

И только я успела вдохнуть полной грудью (второй раз за вечер, между прочим), как труп моего младшенького дернулся.

— Вааах, — протянул он, делая вдох, как будто возвращался из чистилища. Ну, в принципе — так и есть.

— Очнулся? Вставай давай. — я встала и махнула ему, как будто это не вампирское пробуждение, а ленивая утренняя зарядка.

Хенрик медленно поднялся, потирая шею. Посмотрел на мужика с замешательством и лёгкой... жаждой. Его взгляд был цепкий. Зрачки расширялись, будто пульс того бедолаги бил ему по вискам.

— Это твой ужин, — пояснила я, подтягивая его ближе. — Чувствуешь зуд в деснах? Поздравляю — прорезаются клыки. Самое время для новой главы в твоей жизни: «Диета из Homo Sapiens».

Он стоял, заворожено глядя на шею мужика. Пульс мерцал вены под кожей, как маяк для новообращенного.

— Понимаю, тяжко. Первая тяга — зверская. Но потом станет проще. Типа как первая сигарета — противно, но затягивает. Пей, короче.

Хенрик медленно наклонился, и... вонзился. Неуверенно, но голодно. Клыки пробили кожу, и кровь потекла. Под его глазами начали проявляться тёмные вены, а белки глаз налились алым. Он пил жадно, как будто в нем проснулся хищник, дремавший века.

— Всё, хватит! — я резко схватила его за плечи и отдёрнула. Мужик пошатнулся, но не упал. Внушение всё ещё держалось, хоть и слабо — он уже начинал постанывать. — Ты его убьешь, придурок. Ты не животное, не дай инстинктам победить. Держись.

Хенрик тяжело дышал, будто бежал марафон. Глаза бешеные. Он прикрыл их, медленно вдыхая — и сразу же нахмурился от нового витка запаха крови.

— А теперь — урок номер два. Кровь на исцеление. Прямо как бонус после убийства в RPG.

Он нахмурился, потом прокусил запястье (мелодично так, хрустнуло), и поднёс его к губам мужика. Тот застонал, вены на шее зажили, кожа потянулась.

— Фу, — скривилась я. — Ты бы хоть подачку сделал эстетичной, а не как голодный волк.

— Зато быстро, — буркнул он и закатил глаза. Я уже чувствовала этот вайб — новообращённый подросток с характером.

Он положил руки на плечи мужика и, склонившись ближе, прошептал с напускной уверенностью:

— Ты забудешь всё, что здесь было. Ты просто шёл домой и заблудился. А теперь иди.

Мужик, как хорошо выдрессированная курица, развернулся и пошёл, спотыкаясь о свои же ноги.

— Вот это я понимаю — обучение с погружением, — похвалила я и подняла большой палец.

— Я просто много наблюдал, как ты это делаешь. — усмехнулся Хенрик. В глазах загорелась искра — уверенность. Гордость. Знаете, такая, как после первой пятёрки в школе... если бы пятёрка была получена за укушенного человека.

— Я гениальный учитель. Но отвратительный опекун. — фыркнула я, подходя к вещам.

— Опе... что?

— Боже, как сложно быть продвинутой в доисторическом мире, — закатила глаза я. — Пошли уже, пока твой «ужин» не вернулся с рогаткой.

***

Месяца два. Два чертовых месяца я обучала его, как не загрызть бедного крестьянина на ужин. Сколько раз он держался, закрывал глаза, отстранялся, сам просил меня остановить, когда пульс у жертвы бился слишком громко. Я гордилась им. Даже подумывала о медали. Или хотя бы пироге.

До сегодняшнего вечера.

— Эй, красавица! Потанцуй с нами! — прокричал один из у костра, пошатываясь от эля и собственной тупости.

Парень был местной звездой — не по уму, а потому что звезданутый. Сын старосты, ходил с видом короля, а мозгов — как в глиняной кружке. Я-то думала: потерпим пару дней, уедем. Ага, щас.

— Отвали уже, — фыркнула я, не поворачивая головы. Моя кружка с элем интересовала меня больше, чем этот мешок эго.

Он подошёл ближе, уже занося руку — то ли чтобы приобнять, то ли чтобы схватить.

— Эй, придурок, — раздался рядом знакомый голос. Малой.

Хенрик материализовался прямо перед ним, как будто до этого сидел в кустах, отсчитывая минуты, и толкнул его в грудь руками.

— Моя сестра сказала «отвали». Ты глухой или дурак?

— А если не хочу? — фыркнул парень, пьяная бравада хлюпала у него в голове, как недоваренный суп. Он подошёл вплотную, явно пытаясь «помериться» с Хенриком.

Плохая идея. Очень плохая.

— Тогда пойдём... поговорим, — сказал Хенрик тихо. Слишком тихо.

Он схватил парня за шиворот и... исчез.

Вампирская скорость. Никто вокруг даже не заметил — все были заняты танцами, песнями, похабными тостами. А я — замерла. Отложила кружку. Прислушалась.

Звук треска костра. Хихиканья. Кто-то фальшиво пел. Ветер прошелестел по сухим веткам. А потом — голос Хенрика. Раздражённый. Резкий. В тридцати метрах. Левее. Я рванула туда.

И... опоздала.

Кровь ещё стекала с обрубленной шеи, когда я появилась. Голова валялась рядом, лицо парня застыло в дурацком выражении. Улыбка, будто он всё ещё в танце.

Я прикрыла рот рукой, чтобы не закричать.

— Ты что наделал?! — шипела я, будто змеиное шипение могло остановить время.

— Он хотел запятнать твою честь! — бросил Хенрик, будто это было святое оправдание.

— Это не повод убивать, придурок! — я подскочила и схватила его за руку, вся в панике и потащила в сторону нашего временного дома. — Ты хоть понял, ЧТО ты только что натворил?!

— Он заслужил. Ты видела, как он к тебе лез?! — злился Хенрик, но я видела в его глазах — растерянность. Он сам испугался себя. — Ты боишься людей? — усмехнулся он, пытаясь отыграться.

Я резко остановилась. Развернулась и толкнула его в грудь — с такой силой, что он сделал шаг назад. Глаза мои горели. Гнев, страх, любовь, отчаяние — всё вперемешку.

— Ты не понимаешь?! Я не боюсь их. Я боюсь, что однажды ты не остановишься. Что один из них воткнёт тебе кол в сердце, пока ты будешь думать, что всё под контролем. Я первородная, Хенрик. Ты — нет. Ты обычный вампир. При том ещё и без кольца. Без защиты. Ты уязвим.

Хенрик отступил на шаг, сжав кулаки.

— Ты так злишься...

— Да, чёрт возьми, я злюсь! — голос мой дрогнул. — Плевать на парня. Пусть сгниёт. Я за тебя боюсь! За то, что я не смогла тебя сдержать. Что, может, я зря... сделала это с тобой.

Молчание. Долгое. Только шум деревьев, отдалённые голоса деревни.

— Прости, — тихо сказал он, опуская голову. Губы поджаты. Он выглядел снова как мальчишка. Растерянный, виноватый.

Я отвернулась, тяжело дыша. Кровь ещё пахла свежей. Я знала — мы не можем оставаться. Ни на минуту.

— Собирай вещи. Мы уходим до рассвета. Надо найти ведьму. Солнце уже скоро поднимется. А ты сгоришь, как деревенская лепёшка.

Он шёл за мной молча. Без лишних слов. Без шуток. Малой повзрослел. Только вот какой ценой...

***

Спустя три месяца скитаний, угроз, шантажа и выноса мозга всем подряд, наконец-то мы нашли ведьму, с которой можно было «договориться». Ну, это если под словом «договориться» вы подразумеваете: «угрожать жизнью её дочери».

Теплый лес. Воздух тяжёлый, влажный, и где-то в зарослях гудят насекомые. Солнце ещё не взошло, но небо уже светлеет, и Хенрик как проклятый сидит в глиняной хижине, прячась от утренних лучей, будто вампирский таракан в коробке.

А я, в это время, держу шестнадцатилетнюю девчушку за шею — на вытянутой руке, слегка сжав пальцы. Смотрю не на неё, а прямо в глаза её матери. Ведьме.

Та бледная, в панике, с дрожащими руками сжимает какую-то ритуальную тряпку.

— Если ты не сделаешь мне это чёртово кольцо, я сожру её, — произнесла я ледяным тоном.

Мой голос был спокойный, слишком спокойный — именно это и пугало ведьму сильнее всего.

Девчонка дёргалась в хватке, хрипела. На её шее уже начали проявляться синеватые отпечатки моих пальцев.

— Что ты такое?! — выдохнула женщина, лицо побелело как свежая известь.

— Я новый вид чудовища. Прототип. Альфа и омега в одном флаконе, — прошипела я, медленно проявляя клыки. — И если не хочешь проверить, умрёт ли ведьма быстрее, чем дочка, лучше начни сотрудничать.

Я сделала шаг вперёд, ближе к ней, держась на грани безумия и театрального пафоса. Мол, хочешь жить — зачаровывай, мать твою, кольцо.

Ведьма попятилась и в панике схватилась за висюльку на шее.

— Ты не боишься ведьминого проклятия?! — вскрикнула она.

Я усмехнулась, оскалившись:

— Спасибо Аяне. Кольцо на пальце — как защита от твоей магии. Так что если решишь проклясть — проклятие просто... отскочит. И ты, вероятно, получишь вспышку в лицо. Хочешь проверить?

— Нет-нет! — закачала головой. — Хорошо. Только... отпусти её. Пожалуйста.

Я посмотрела на ведьму ещё пару секунд, прежде чем разжать пальцы. Девчушка упала к моим ногам, кашляя, схватившись за горло.

— Слабачка, — пробормотала я, чуть наклонившись к ней. — Будь осторожнее с доверием. Люди редко заслуживают его. Особенно я.

***

Ведьма взяла синий камень, серебряную оправу и начала начерчивать на глиняной плите ритуальные руны. Она дрожала, но работала быстро — страх стал для неё отличным мотиватором.

— У тебя час. Потом солнце. И я не собираюсь использовать брата как вампирскую шаурму, — прошипела я.

Спустя полчаса — кольцо было готово. Маленькое, тёмное, с узором викингов — на удивление, стильное. Я его даже немного протёрла о подол платья прежде, чем понести Хенрику, словно вручала корону.

***

— О, героиня дня вернулась, — усмехнулся Хенрик, увидев меня в дверях с кольцом в руке.

— Закрой рот и протяни палец, пока я не передумала, — огрызнулась я. — Теперь ты можешь гулять под солнцем и не подгорать, как деревенская лепёшка на раскалённой плите.

Он рассмеялся. А я... я посмотрела на него и вдруг поймала себя на мысли, что несмотря на весь ад, мы всё-таки справились.

— Спасибо, сестра, — прошептал он, надев кольцо.

— Ой, да заткнись. А то обниму, и будет неудобно.

И пошла прочь, вытирая кровь с рук о траву. День начался чертовски хорошо — ни одного трупа, новое кольцо, и никто меня не поджарил.

***

— Что-то Хенрик задерживается... — буркнула я себе под нос, бросая тряпку на край бочки.

Чугунная сковорода, которую я пыталась очистить, злобно бликовала в утреннем свете.

— Пошёл, видите ли, на свидание! — я театрально всплеснула руками, подражая деревенской старухе. — Вырос, значит! А сестра — будь добра, сиди дома, чисть чугун, вари кровь, и не отсвечивай! Восемьдесят лет как вампир, а в голове до сих пор ветер!

— Ты всё так же ворчишь, как старуха.

Знакомый голос вонзился прямо в уши, как игла.

Я вскинулась мгновенно, развернулась с такой скоростью, что воздух взвизгнул. Мгновение — и прижала нарушительницу к стене. Сердце дало один тяжёлый удар — Ребекка. Та же прическа, тот же высокомерный взгляд и... черт возьми, всё такая же красавица, как раньше. Век бы не видела — и это буквально.

— Нашли-таки, — прошипела я, глядя ей в глаза, не ослабляя хватки.

— Ты не поверишь, как трудно было вас отследить, — выдохнула она, но мягко отстранила мою руку, зная, что я не всерьёз. Мы ведь обе — вампирши. Устроить тут сестринский мордобой могли в любой момент, но... зачем?

— И чего пожаловала, сестрица? — спросила я, всё же обняв её одной рукой, упрямо и резко, как это умею только я.

Она пахла чем-то дорогим и ностальгическим. Как старые времена, когда нас было много, и мы ещё не грызли друг другу глотки. Да, славные были недельки...

— Я подумала, что, может, ты... передумала. — Ребекка обняла меня в ответ, но тише, осторожнее. — Может, вы с Хенриком захотите вернуться в семью.

— Нет, — ответила я сразу и холодно. — Мы не вернёмся. У нас — своя жизнь.

Я отстранилась, глядя на неё уже с отстранённым лицом, будто между нами не было ни крови, ни общей бессмертной юности.

— Но ведь... ты правда думаешь, что вам лучше вдвоём? — голос Ребекки стал мягким, почти умоляющим. — Ты же знаешь, мы скучаем. Элайджа ищет покой, Кол... ну, Кол как всегда, но он говорил о тебе. Даже Финн... А Клаус... Клаус сходит с ума. Он... рвёт и мечет.

— Он просто бесится, что кто-то посмел уйти без его благословения, — отмахнулась я, вытирая руки об платье. — Клаус не скучает. Он бесится, что не может контролировать. Это его стиль. Бессмертие испортило его больше, чем порченое мясо.

— Тогда... — Ребекка опустила голову, а потом схватила мои руки обеими ладонями. — Ради меня, Калли, прошу... пожалуйста. Вернись. Хотя бы ради меня.

Я застыла. Смотрела на наши сцепленные пальцы. На её глаза, полные надежды. На лицо, которое когда-то казалось мне самым родным. И ощутила, как что-то скребётся внутри. Что-то тёплое. Слабое. Жалость?

— Я сказала: нет.

Я резко выдернула руки, и в следующую секунду резким движением свернула Ребекке шею. Её тело тяжело рухнуло на пол, с безжизненным шлёп.

— Нельзя же так вторгаться в чужой уют, Бекка, — усмехнулась я, присаживаясь рядом. — А ещё говорить о семье. Твоя семья — это стая хищников, которые порвут друг друга за внимание. Не-а. Спасибо.

Я встала, стряхнула подол и взглянула на неё ещё раз.

— Полежи. Остынь. Может, когда проснёшься — поймёшь, что я была права.

И пошла собирать вещи. А ведь, у меня там чугун недочищен и брат, которого нельзя ни на минуту оставлять без присмотра.

Семья. Чёрт бы её побрал.

— Всё же ты не согласилась.

Хенрик появился в дверях, опершись плечом о косяк, будто вернулся с обычной прогулки, а не из семейной засады.

Я, сидевшая на полу среди полусобранных вещей, медленно подняла на него взгляд.

— Так ты был в курсе? — с подозрением прищурилась я, выгнув бровь.

— Это «свидание» было не совсем свиданием, — пожал плечами он, проходя внутрь и не глядя мне в глаза. — Ребекка нашла нас ещё неделю назад. Копалась в голове, выискивая, как затащить нас обратно. Думала, что если я соглашусь, ты пойдёшь следом.

Я тяжело выдохнула и сжала губы.

— Мило. Манипуляция — фамильная черта.

— Я сказал ей «нет», — продолжил Хенрик, и тут он уже посмотрел прямо. — Сказал, что если ты не захочешь вернуться — я тоже не пойду. Всё просто. С тобой я уже как... вечность. Считай, с тех пор, как вообще появился на свет. А с ними я уже и не знаю, кто они.

Он сел рядом, вытянув ноги, и начал вертеть в руках амулет, который мы подобрали в одной из индейских деревень.

— Но всё равно хочешь вернуться? — тихо спросила я, не глядя.

Сердце неприятно кольнуло — почему-то не хотелось, чтобы он уходил.

Почему-то казалось, что, если он уйдёт, я снова останусь одна. И даже если тысячу лет потом будут рядом другие — это будет уже не то.

— Хочу хотя бы знать, что они живы. — Хенрик сжал амулет в кулаке. — Майкл... он гонится за ними. И, честно говоря, не хочется жить в неведении: кто из них всё ещё дышит, а кто — уже пыль.

Он усмехнулся. Горько.

— Семья — это сложно. Но трупы — это навсегда.

— Значит, это «да»? — холодно уточнила я.

Он слегка развёл руками.

— Я бы хотел поддерживать с ними хоть какую-то связь. Не жить с ними. Не плясать под Клаусовы дудки. Просто... знать. Говорить. Видеться.

Я встала. Несколько секунд молчала, глядя в одну точку, будто рассчитывала на чудо. Потом — тяжёлый вдох.

— Ну и ладно.

— Ладно?..

— Ладно, не будем больше прятаться. — пожала я плечами и обернулась к нему. — Они всё равно найдут. Рано или поздно. Просто... перестанем бегать. Пусть навещают, если захотят. Гости, так сказать.

Хенрик расплылся в довольной улыбке.

— Вот и славненько.

— Но, — я вскинула палец, — сейчас мы сваливаем. Немедленно. Потому что если Клаус в курсе, где мы...

— ...то он припрётся и закатит целую драму. Я помню, — подхватил Хенрик.

— А потом будет играть из себя трагического тирана и «бедного непонятого». — Я с сарказмом закатила глаза. — И тогда нам всем придётся танцевать под его дудку, пока он орёт, что всё делает «из любви».

С этими словами я пошла в спальню, волоча за собой мешок с одеждой, и на ходу ворчала:

— Чёрт бы побрал эту семейку. Хоть бы раз кто-нибудь просто прислал почтового голубя. А не «нашёл через ведьму», «выломал дверь», «вышел из гроба». Уродцы. Все как один.

— Я тебя люблю, сестричка, — крикнул Хенрик с кухни, — даже когда ты оскорбляешь всех сразу.

— Знаю. А теперь хватай еду и тапки — у нас, как всегда, срочный побег.

***

1311 год, север Италии

Лунный свет лизнул вершины пыльных кипарисов. Ночь была тихой, даже слишком. Лишь хруст гравия под нашими шагами и шелест платья, развевающегося на ветру, выдавали, что кто-то еще живёт в этом мире.

— Когда перестанем скитаться, осядем в месте, которое больше понравится, и заживём, — мечтательно протянула я, поправляя ремень, украшенный кованой пряжкой в форме волка.

— У нас будет, наконец, свой дом? — Хенрик склонил голову, будто рассматривая небо, но на самом деле — пытался не споткнуться о валун.

— Да. Возможно даже замок. — Я довольно усмехнулась, задумчиво потирая подбородок. — С видом на реку. И с винным погребом. Или с погребом под винным погребом.

«А как только наступит современность, открою снова бизнес. Может даже два, или три... Хм, салон красоты с баром? Или бар с оружейной?»

Ветер толкал нас вперёд — лёгкий, терпкий, с нотками лимонных деревьев, которых тут росло немерено. Воздух был тёплый, но не душный. Почти идеальный момент. До тех пор, пока...

— Aiuto... — прохрипел кто-то из кустов. Звук был слабый, но ухо вампира цепляет даже дыхание крысы под полом.

Мы переглянулись. Без слов. Вампирская синхронизация, как у близнецов.

Через мгновение уже стояли над умирающим. Мужчина лет пятидесяти в окровавленной рясе, крест сбит набок, а в животе — нож по самую рукоятку. Видок не из лучших. Но хуже всего то, что он шевелился.

— Кто же вас так, падре? — присела я рядом.

Он попытался что-то сказать, но вместо этого выплюнул кровь. Очаровательно.

Я выдернула нож — с приятным скользящим звуком, вытерла в край его же рясы (пардон, святыня или нет — кровь есть кровь) и, надрезав запястье, поднесла его к его губам.

— Давай, старина, — шепнула я.

Он пытался мотать головой, но я сильнее. Капли крови попали ему на губы, потом в рот. И, как и любой смертный в панике, он сглотнул. Инстинкт. Через минуту живот начал затягиваться, как по волшебству. Хотя, по сути, это и было волшебство. Только проклятое.

Падре с усилием сел, приподнявшись на локтях, будто после тяжёлого бдения.

— Кто вы?.. — прохрипел падре, глядя на меня с таким благоговением, будто я сейчас крылья расправлю.

Я уже приготовилась внушить ему забыть. Обычная рутина. Но он опередил.

— Вы святая?

Тишина. Позади меня раздался громкий хрюкающий смешок.

— Ты слышал? — прошипела я Хенрику. Тот сгибался пополам от смеха.

— О, святая Калли! Покровительница идиотов и жертв ножевых ранений! — утирал слезы мой братец.

— Я... — начала было я, но не успела.

Падре схватил мои руки в свои, прижал к груди, будто дорогой реликвии, и, со слезами на глазах, продолжил:

— Вы спасли меня! Это чудо! Небеса послали вас в наш проклятый город! Мы молились, и вы пришли!

— Ну... возможно, — пробормотала я.

«Ага. Конечно. С небес. С кинжалом за поясом. Всё как у архангелов.»

— Как я могу вас отблагодарить? Прихожане не простят мне, если я упущу такую благодать!

Он вскочил на ноги, распрямился, и — внезапно — прижал меня к себе за плечи, ведя куда-то вперёд.

— Подождите! Куда вы меня тащите?! — попыталась я отлепиться от него.

— Я должен показать вас всем! Вы — знамение! Мы построим храм в вашу честь!

— ЧТО?! — хором сказали я и Хенрик.

— Вы будете символом нашей веры! Новое имя! Новая икона! Святой облик! Может, даже небольшой собор, если жертвы соберём!

Хенрик, едва не рухнув от смеха, вцепился в ближайшее дерево, шепча сквозь хохот:

— Я знал, что ты влиятельная, но чтоб икона...

— Я тебя прибью, если ты не замолчишь, — прорычала я сквозь сжатые зубы. — Святая Калли — покровительница бешеных вампиров.

И так я оказалась... святой.

***

1312 год, та самая Италия

Я стояла на холме, скрестив руки на груди, и смотрела вниз, на каменный храм. Скромный, с колоколенкой и коваными воротами, но храм. С витражами. И с табличкой, на которой золотыми буквами было выбито:

«Sancta Callista della Notte.»

Святая Калли Ночи.

— Ты, мать твою, шутишь?! — прошипела я и спрыгнула с уступа, двигаясь к входу с той же грацией, с какой разъярённая кошка нападает на зазевавшуюся птицу.

Внутри пахло ладаном и... моими маслами, которыми я пользуюсь вместо духов. Клянусь, кто-то реально воспроизвёл мой аромат. Как, чёрт побери, они это сделали?

Люди стояли на коленях. Старики, женщины с детьми, пара молодых монахов. Все молились. Искренне, с надеждой.

— «Святая Калли... дай силы пережить зиму.»

— «Святая Калли, пусть дочь поправится...»

— «Пусть урожай будет щедрым...»

Я сделала шаг вперёд, и только тут заметила её.

Статую. Меня.

В полный рост. С венцом на голове (где, мать вашу, они видели на мне венец?!), с длинными развевающимися волосами, с нежнейшим выражением лица, будто я не могла никого обидеть даже взглядом. А в руке — свеча.

СВЕЧА.

А где мой кинжал?! Где ремень?! Где выражение лица: «ещё одно слово — и ты труп»?!

— Что это... за фарс? — выдохнула я.

— Святая... — вдруг послышалось сзади.

Я обернулась — девочка лет девяти с большими глазами смотрела на меня, дрожа, будто увидела ангела. Или демона. Смотря с какой стороны посмотреть.

— Ты живая?.. — прошептала она, не веря.

Я чуть не ляпнула «Я вообще-то мертва, но спасибо за интерес», но сдержалась. Подошла ближе к ней и, внезапно, наклонилась.

— Скажем так... я долговечная.

Она ахнула и... упала на колени, приложив руки к груди. Прекрасно. Теперь и дети. Сзади раздался шёпот:

— Это она... настоящая... Святая Калли...

И волна шорохов прокатилась по храму, как по морю. Люди начали вставать с колен, подходить ближе, кто-то плакал.

Один монах подошёл вплотную и упал на колени, целуя подол моего платья.

Я сдержалась, чтобы не пнуть. Сдержалась!

— Всё... Всё... хватит, народ... Я не Бог и не посланница. Я просто... Я вам не ангел, понятно?! — вскинула я руки. — Я вас вообще-то тогда просто спасла от ножа! Да и то, чтобы себе в карму плюсануть!

Тишина. Потом женщина прошептала:

— Даже когда сердится... какая благодать...

Я закрыла лицо ладонями.

— Господи, убей меня снова.

А потом, сквозь толпу, я увидела Хенрика.

Он сидел в заднем ряду, руки скрестив на груди, и ржал в полный голос.

— Ну что, святая сестричка? Пора тебе принимать паломников? Может, свечки в твою честь продавать начнём? Или флаконы с кровью?

— Я тебя закопаю, понял?! — процедила я сквозь зубы, развернулась и вышла из храма, а за спиной всё ещё звучало:

— «Святая Калли...»

— «Спаси и сохрани...»

И где-то тихо прозвенел колокол. Моя голова тоже звенела. От ужаса.

***

Я пришла обратно, когда все ушли, в храм из камня и ладана, пропахшем свечами, молитвами и чужими надеждами, и смотрела на... это.

— Вы издеваетесь?! — вырвалось у меня.

Статуя возвышалась почти до потолка, явно вырезана с особым тщанием: скулы — как у богини, глаза чуть прищурены, как будто в вечной мудрости, губы приоткрыты — будто вот-вот скажет что-то глубокое. Платье — длинное, развевающееся. Поза — будто я только что сошла с небес с благословением и кучей любви в придачу. А лицо — как будто я в жизни ни разу никого не ударила.

— Серьёзно? Это я? Это они обо мне придумали?! — я ткнула пальцем в грудь статуи, которая, кстати, была ощутимо больше настоящей моей. — А что за грудь третьего размера? С каких пор я «материнская фигура»?

— Ну, на вкус и фантазию верующих, — отозвался Хенрик из-за спины. — Они же не знают, как ты с утра выглядишь.

— Зато я теперь знаю, как выгляжу в их бредовых фантазиях. — Я медленно обошла статую. — Смотрите-ка, даже родинку на ключице вылепили... Это... Это как вообще?! Кто это видел?!

— Может, святой дух подсказал, — хмыкнул братец, сдерживая смех.

— Ага, святой дух с умением наблюдения в бане.

На пьедестале было выбито:

«Святая Каллиса — та, что пришла ночью и исцелила страдания.»

— Они ещё и имя перекрутили, — выдохнула я, трогая надпись. — Каллиса... Что я, римская богиня?

— Ну, ты же не скажешь им: «Зовите меня просто Калли, а ещё я могу случайно свернуть тебе шею, если ты подойдёшь слишком близко.»

— Скажу! И с удовольствием! — рявкнула я, и тут же испуганно отшатнулась, потому что какая-то бабка в углу зашептала: «Глас святыни загремел...»

— О, всё, я пошла отсюда, пока они не начали меня на иконах рисовать.

— Ты уже на фреске, кстати.

— Что?!

— В апсиде. Ты там с голубем на плече и лучом света из глаз.

Я резко повернулась. И правда. Голубь. Луч света. И я, вытянув руку, словно благословляю. Как Мадонна, только хуже.

— Я им устрою голубя, если они не прекратят, — прошипела я. — Я их всех так благословлю, что больше ничего благословлять не смогут.

— Святая Калли, покровительница угроз, внезапных истерик и мрачного сарказма.

— И внезапной порчи алтарей, если не прекратят этот цирк!

***

Я просто хотела пройти в покои и залечь на пару часов — устала. От жизни, от вечной беготни, от храма, от этих «дитя небесное» и «о, Святая Каллиса, благослови мои куры». Но нет. Конечно же, нет.

— Мадонна, прошу! Он болеет уже месяц, не дышит как надо! Помогите!

Передо мной опустилась на колени женщина с младенцем на руках. Весь в поту, щёки впали, ребра видны... Ужас. Я таких видела. Он в коме между жизнью и смертью. Ну, и как обычно: «О, святая, дай спасение!» А я-то что? Я кровь пролила на случайном жреце, и они теперь думают, что я целительница.

— Я не врач, женщина. У меня нет волшебных зелий. И если бы были — я бы их оставила себе, ясно? — проворчала я, уже собираясь уйти.

Но малец закашлялся. И, видимо, мозг у меня отключился.

— Да чтоб тебя... — пробормотала я, надрезала палец (уже почти автоматически), выдавила одну каплю своей крови на губы ребёнка. — Ну, если сдохнет — скажу, что небо так решило. Если выживет — опять храм строить будут, твою мать...

Женщина дрожала. Я отвернулась. Мол, ну его.

— Он... он... дышит... Он! Он дышит!

— ЧТ...?

Поворачиваюсь — а пацанёнок не просто дышит, он сел и начал кашлять, как пьяный батюшка на праздник. Глаза распахнуты, щеки порозовели.

— С-святая Каллиса... это... чудо!

— Нет, нет, НЕТ! Это не чудо! Это я... э... лунная магия! Сезон крови! Комета вчера прошла! Я не...

Поздно. Женщина расплакалась, обняла меня за ноги, а в храм начали стекаться остальные. Кто-то заорал:

— Святая Каллиса воскресила дитя! Святая Каллиса — божий посланник!

— Ага, посланник. Особенно когда посылает... — пробурчала я, устало прикрывая лицо рукой.

Через час мне уже несли мёд, ткань, розы, фрукты, икону (снова с голубем!) и новый венок из лавров.

***

Год спустя

Сижу, грызу яблоко, смотрю на толпу у храма.

— Ну и что делать дальше? — спрашивает Хенрик, лениво чистя ногти.

— Ничего. Пускай поклоняются. Шьют мне платья, носят подношения, кормят — и ладно. Хотят верить — пусть верят. Главное — не мешают.

— То есть ты решила быть святой?

— Я решила быть сытой. И не таскать воду из колодца. Всё, что выше — бонус.

— Ты же им кровь не давала до этого?

— Ну, один раз дала. Второй раз — не дам. Или за золото. Или за храм в мою честь в каждой провинции.

Хенрик прыснул со смеху.

— Ты не святая, ты дьявол.

— Ну, я же из Майклсон. Святая капитализма. Аминь.

***

1319 год, Италия

— Да-да, поклоняйтесь мне, — вытянулась я в кресле, изящно скрестив ноги, — и не забудьте оставить в корзине у входа свежие фиги. А то вчера один сморчок вместо фруктов принес глиняную фигурку. Серьезно? Я что — в детский сад хожу?

Я сидела на возвышении, вырезанном из белого мрамора, как полноправная королева своих фанатиков. Местные резчики назвали это «божественным престолом». Я называю — удобное кресло с мягкой подушкой под задницей. Рядом стоял Хенрик, прислонившись к колонне, крутя на пальце кинжал и ухмыляясь моим «церковным обязанностям».

Передо мной склонялись, ползали, плакали, молились.

— Святая Каллиса, благословите моего сына, он рожден с лишним пальцем!

— Святая, избавь меня от проказы на лице, я невесту найти не могу!

— Святая Каллиса, дай дождя, виноград сохнет!

— Боже, я просто хотела тишины и ванну с пеной, — пробормотала я, откидываясь на спинку.

В храме разливался аромат ладана, цветочных гирлянд и... человеческой безнадеги. Люди толпились, давились, терялись в толпе — лишь бы встать поближе, прикоснуться к краю моего платья или получить пару слов благословения.

— Покой, любовь и вино вам всем, — протянула я, театрально поднимая руку, и толпа тут же издала довольный вздох. У кого-то от радости даже пошла слеза.

На мне было белое платье, расшитое золотыми нитями. Мне его шили три недели. Волосы — распущены, подкрашены пеплом у висков (новая причуда местных жриц). На шее — кулон в форме солнца. Как будто я не вампир, а ангел в отпуске.

Я, Калли Грёбаная Старательница Выживания, теперь — святая Каллиса.

Святая благодати. Защитница проклятых. Божественное дитя, победившее смерть.

Да, я зазвездилась. А вы бы нет?

Хенрик фыркнул.

— Ты хоть иногда чувствуешь вину?

— Я чувствую бархат под жопой и сыр козий во рту. Этого достаточно.

Он рассмеялся, качая головой.

— А ведь ты когда-то считала это безумием.

— И что? Все великие культы начинались с безумия. Я хотя бы не прошу жертвоприношений. Пока.

Я протянула руку к следующему в очереди.

— Ты кто такой и что принёс? Только не статуэтку, пожалуйста, у меня их уже двадцать семь.

— Я пойду... «поем», — шепнул мне на ухо Хенрик, тепло коснувшись губами мочки, чтобы никто вокруг не услышал, о чем речь на самом деле.

Я махнула рукой, не отрывая взгляда от сцены, где две старушки спорили, кому первее целовать край моего платья. Да вы бы видели их! Эти две святые бабки готовы были глотки перегрызть ради куска материи, которую я вчера чуть не сожгла на факеле от скуки.

— Иди иди, отпускаю, — пробормотала я.

Хенрик, закатив глаза, направился к выходу храма, натянув на голову капюшон и сделав вид, что он обычный юноша, ушедший погулять по ночному городу. Ну да, обычный. Только вот за ним тянулась аура вампира, от которого веяло сдержанным голодом и чуть-чуть — чувством превосходства. Не сомневаюсь, он выберет кого-то молодого и задиристого, кто посмеет косо на него глянуть.

Мы не убивали. Почти никогда. Питались аккуратно: немного крови — внушение — и всё, иди дальше, живи своей жизнью. Хенрик это уже умел. Хотя однажды он чуть не оставил юную монахиню без пульса — впрочем, потом неделями страдал угрызениями совести и таскал мне виноград в извинение.

Но больше всего меня бесило, что итальянский у него так себе.

Он понимал, когда к нему обращались — особенно если речь шла о вине, женщинах или угрозах. Но отвечать? Вот тут начался комедийный цирк. Он постоянно путал слова: «поцелуй» и «петух», «благословение» и «проклятие», «я сыт» и «я тебя съем». Ладно, последнее он намерено говорил...

— Сестра, он сказал, что съест меня целиком... это угроза или благословение? — однажды испуганно спросила девица лет шестнадцати, пряча пунцовое лицо.

— О, это очень специфическое благословение, — мило ответила я, глядя, как Хенрик краснеет от злости в углу.

Сегодня, кстати, он тоже путается. Я слышала, как утром он сказал одному юному послушнику:

— Вы — очень вкусный храм.

Хотел сказать «красивый храм». С кем не бывает. Ну ничего. Умён, красив, вечен — и с акцентом. Идеально.

Когда последние прихожане — и падре за ними — покинули храм, я сладко потянулась на троне и сползла с него, как кошка с подоконника. В храме сразу стало тише и уютнее. Только я, шелест тканей и корзины с дарами от благодарных смертных.

— Так... где бутыль вина? — пробормотала я, ковыряясь в плетёных подношениях, как ведьма в зельях. — Фрукты есть, хлеб есть, сыр... Где, черт подери, вино?!

Я уже почти полезла в самую дальнюю корзину, когда позади раздался голос, как щелчок хлыста:

— О, святая Каллисса, примешь ли ты и моё подношение?

Рефлекс был быстрее сознания. Я схватила первое, что попалось под руку — баночку мёда — и со всей силы метнула в сторону звука, не оборачиваясь.

— Или можно тебя называть привычным именем, Каллиста? — с довольным тоном продолжил он... поймав баночку прямо перед лицом.

Клаус.

Я даже не сразу смогла что-то сказать. Мой язык прилип к нёбу, а челюсть пошла в свободное падение.

Он стоял в проходе между колонн, будто только что сошёл с портрета эпохи Возрождения: золотисто-русые волосы лежали на плечах легкими волнами, одежда была дорогой, даже по моим стандартам, а улыбка — эта чёртова микстура из обаяния, опасности и вечной угрозы — всё ещё действовала. Жаль, что брат... или слава богу?

— Зови как хочешь, — фыркнула я, но не отводила взгляда. — Зачем явился, Клаус?

— Да вот, услышал аж из самого Рима, — начал он, медленно приближаясь, шаг за шагом, будто обтягивая собой всё пространство. — О святой, что своей кровью исцеляет смертных. И имя у неё подозрительно знакомое. Каллисса... мм? Не узнаешь?

— Закончил комедию ломать? — скрестила я руки, удерживая лицо в ледяном выражении, хотя внутри всё дернулось, как струна. — Соскучился?

— А ты не соскучилась? — ухмыльнулся он, остановившись передо мной на расстоянии вытянутой руки.

— Ни капли, — холодно бросила я. — А ты? Так соскучился, что стал ищейкой по вампирским следам?

— Не зря же искал, — пожал он плечами и протянул мне баночку обратно, даже не моргнув.

Я не взяла.

— Оставь себе. Подари в следующий раз падре — он оценит.

Он поставил банку на ближайший алтарь, лениво, с видом собственника, будто напоминал: Я могу положить руку и на это место тоже.

— Вижу, тебе тут очень даже неплохо, — взгляд его скользнул по моему платью: белый шёлк, золотая вышивка, распущенные волосы, жемчуг на шее — я действительно выглядела как мифическая фигура с витражей. — Прекрасно выглядишь, — добавил он, чуть тише, почти нежно.

Я скользнула рукой по платью, словно напоминая себе, кто я теперь:

— Я родилась такой, — отрезала я. — Ты забыл?

Он чуть улыбнулся, уголки губ потянулись вверх, и вдруг всё вокруг показалось теснее. Даже храм. Даже вечность.

— Ничего я не забыл, сестрёнка, — сказал он, голосом, в котором сквозили старые воспоминания, обиды и привязанность. — Но мне интересно, как скоро ты снова забудешь себя.

Клаус сделал ещё шаг — медленный, мягкий, как будто храм был его территорией, а не моей. Его взгляд был пронзительным, цепким. Он изучал меня, будто искал слабое место в броне, которую я так тщательно ковала веками.

— Ты правда довольна таким... существованием? — спросил он, облокотившись о колонну рядом с моим троном. — Люди кланяются, да. Подносят еду, да. Но кто ты для них, Калли? Статуя. Символ. Миф. Не сестра. Не семья.

— А кем мне быть, Ник? — резко встала я, платье вспыхнуло в свете свечей. — Пешкой в игре бессмертного параноика, который считает, что может управлять каждым из нас, пока мы не задохнёмся в золотой клетке под его именем?!

— Семья — это не клетка, — с нажимом проговорил он. — Это сила. Ты сама это знаешь. Мы стали тем, кем стали, благодаря друг другу. Без тебя... — он на миг замолчал, и в этом молчании было больше боли, чем в тысяче слов. — Без тебя нам стало хуже.

Я стиснула зубы. Руки дрожали — от злости или от того, что каждое его слово било в сердце, в самую середину той части меня, которая до сих пор, как проклятая, скучала по ним. По ночам, когда тишина была слишком тишиной, а век — слишком вечным.

— Ты сам всё разрушил, Клаус. Ты, не я. Я дала вам шанс, когда ушла. А вы продолжили убивать, ссориться, предавать друг друга, словно это единственный язык, на котором умеете говорить.

— Мы просто... устали бороться без тебя, — его голос стал тише, хриплее. Он больше не играл, не ухмылялся. Просто стоял, открытый и уязвимый, как тогда, когда я впервые увидела, как он плачет из-за меня, когда на меня напал оборотень.

— Зачем ты это делаешь, Клаус? — прошептала я. — Ты ведь не пришёл просто повидать меня. Ты хочешь меня вернуть. Для чего? Чтобы держать поводок?

Он подошёл ближе, слишком близко, и заглянул мне в глаза. Его рука потянулась к моему лицу, но не коснулась — зависла в сантиметре, и остановилась.

— Я пришёл, потому что скучал по тебе, Калли. — Его голос почти сломался. — И потому что если Майкл доберётся до нас всех, я хочу знать, что ты — жива. И что ты рядом. Как всегда была.

Я отвернулась. Под веками защипало. Проклятое тело, проклятая сверхчувствительность вампира. Сердце ныло — не от любви, не от жалости. От памяти, не моей, а именно этого тела. От ностальгии, от вечной тоски по тем, кого ненавидишь и всё равно любишь. Потому что семья — это язва, но однажды была твоей кровью.

— Я не могу вернуться, — прошептала я. — Я слишком изменилась. Слишком долго жила без вас.

Как мне ему сказать, что я не настоящая Каллиста?

Что только тело её — да, может, привычки, голос, повороты головы и даже этот упрямый прищур — только это осталось от той, кого он когда-то знал. А внутри? Внутри совсем другой человек. Людмила Сергеевна Ломоносова, чужая душа, случайно оказавшаяся в теле, о котором никто не спрашивал, в семье, которая не просила быть частью моего мира.

Но, чёрт возьми... это тело скучает по ним. По Клаусу. По Ребекке. По Элайдже. Даже по чертову Колу и Финну. Оно скучает, вспоминает, дрожит при их голосах. И я — хочешь, не хочешь — чувствую всё это. Потому что чувства у тела остались, а мне приходится с ними жить.

— Тогда не возвращайся в семью, — вдруг спокойно сказал он. — Просто... останься рядом.

Я вздрогнула от простоты этих слов. Слов, которые сбивают с ног. Потому что он говорил не как Клаус, древний псих и властный лидер, из сериалов, а как человек, как потерявший кого-то близкого. Его голос впервые за долгое время звучал... по-человечески.

Медленно, почти не дыша, я опустилась обратно на свой импровизированный трон. Пальцы сжали ткань на коленях. Я закрыла глаза. Тишина в храме казалась неприлично громкой.

В голове метались мысли:

«Всё! Хватит! Это тело слишком сильно реагирует на Майклсонов! Я не хочу возвращаться в ту мясорубку. Не хочу снова быть в эпицентре чьей-то драмы. До сюжета ещё далеко, чтобы его портить. Я слишком долго строила эту спокойную, пусть и фальшивую, жизнь.»

— Дай мне подумать до утра, — прошептала я, тихо, почти сдавленно. Не глядя на него. Потому что, если бы посмотрела — не уверена, что смогла бы остаться на месте.

Он не стал торопить. Просто смотрел. И перед тем как исчезнуть, мягко сказал:

— Я приду на рассвете. Буду ждать твоего ответа.

И исчез. Так же тихо, как и появился. Без вспышек, без пафоса. Только ветер чуть качнул ткани у колонн.

Я смотрела в ту точку, где он стоял. Его больше не было. Только пустота, в которой гулко отдавались собственные шаги разума.

«Я ухожу. Всё. Сегодня ночью я собираю всё, что могу, нахожу Хенрика и сваливаю отсюда к чертовой матери. До того, как снова попаду в ловушку этих эмоций. До того, как начну верить, будто я обязана им помогать.»

Я резко встала. Подол белого платья с золотыми вставками взвился в воздухе, как занавес на последнем акте спектакля. И да, это был спектакль. Но я ухожу со сцены.

— Русские не сдаются!