Ошибка сценариста

Итак. Подведём итоги.

Три дня.

ТРИ. ДНЯ.

В этом... месте. Или Вселенной. Или локации для квеста по саморазрушению, не знаю.

И вот что я поняла.

Во-первых, да, кажется, я действительно попала в какую-то альтернативную реальность. Что-то между «Дневниками вампира» и «Первородными». Хотя, по сути, одно и то же — все с фейсами на обложку, проблемы уровня «я живу тысячу лет и у меня депрессия» и вечные семейные истерики. Ну, типичная драматичная шведская семья, только с клыками (пока ещё нет).

И вроде бы, да, когда мне было пятнадцать, я любила эти сериалы. Обмазывалась ими, как нутеллой. Мечтала, наверное, чтобы Кол поцеловал в шею, Клаус назвал «особенной», а Элайджа подал пальто. Но, простите, мне сейчас тридцать пять. У меня ипотека была. Цистит случался. И я всё ещё не понимаю, где мой кофе, чёрт возьми.

События сериала?

Ну-у-у... там были... братья. Был Мистик Фоллс. Кто-то умирал. Все страдали. Очень красиво страдали, между прочим. Но конкретику? Нет, сорян, не помню. Мозг решил оставить в памяти только избранные сцены с обнажённым Колом и пару фраз от Клауса. Всё остальное — формат .zip. Не разархивируется.

И теперь, внимание:

Даже если подростки и мечтают попасть в любимый сериал — я НЕТ.

Мне бы в SPA попасть. Или хотя бы в Ашан. Не вот это вот всё.

Но нет, Вселенная решила, что Людмила Сергеевна Ломоносова нуждается не в отдыхе, а в семейной саге на фоне средневековых штор и кровососов.

Что ж. Раз играем — сыграю. Но если кто-то ещё осмелится назвать меня «сестрёнкой» без предупреждения, я устрою тут такой сезон, что у сценаристов глаза из орбит полезут.

А что ещё? О, милый дневничок, держись, сейчас будет блок с болью.

Тут НЕТ ФЕНА. Вообще. Даже видавшего жизнь и потресканого от времени, даже ручного, даже намёка. Фен — это уже роскошь будущего.

Хочешь сушить волосы? Получай инструкцию от вселенной: «Выйди на улицу. Повернись к солнцу. Жди». Жди, пока не высохнешь вместе с самооценкой.

Кофе? Пф. Какая милость. Хочешь кофе — иди, найди зёрна (в лесу, ага), обжарь их на костре (без сковородки, конечно), потом толки в ступке, вари на воде из речки, и получи грязную жижу с привкусом отчаяния. Шутка. Зёрен нет. Жаль не растут.

Ванна? Забудь. Всё, на что ты можешь рассчитывать — это тазик, вода из бочки и мокрая тряпка.

Умыться? Или тазик, или прямая подача: «спускайся к речке и плескайся, как дура». Умывание, мытьё головы, бритьё — всё превращается в ритуал средневековой боли.

Спасибо, конечно, Эстер, за чудо-травы. Да, я мою ими голову. Да, потом волосы как пакля, жёсткие, вонючие и с настроением «мы из ада, и нам плевать». О кондиционере я уже не мечтаю. Я просто хочу не пугать местных птиц, когда распускаю волосы.

Телефона нет. Нет связи, нет Wi-Fi, нет даже T9. Из развлечений:

Прогулка по лесу, пока комары не съели.

Помощь с готовкой (в смысле — руби, таскай, чисти, вари).

Сбор трав.

А потом снова прогулка. Повторить до тошноты. Это не жизнь — это лагерь выживания от богов-психопатов.

И знаете, что самое обидное? Даже убиться не получается! Я уже пробовала — да-да, прямо в лучших традициях античных трагедий: Меч. Прямо в живот. Эффектно, с криком. Вы бы видели лица семейства Майклсон. Особенно Майкла.

Он выглядел так, будто его ударили этой же шпагой по отцовскому сердцу. Боже, он прямо затрагедил, как будто я не просто себя убила, а бизнес продала конкурентам.

А потом... БАЦ. Я снова просыпаюсь. За день до. Всё. Сначала. Это не просто день сурка. Это адский Netflix-цикл, где я — главная героиня, которой не дают ни отдохнуть, ни умереть, ни вымыться по-человечески.

И если кто-то думает, что я смирюсь — ох, детка, ты плохо знаешь Людмилу Сергеевну. Если меня не отпустили из этого сюжета — тогда я сделаю так, чтобы никто тут не расслабился.

Итак.

Пока всё относительно мирно и тихо.

Вампиров, к счастью (или к сожалению — зависит от степени моей готовности кого-нибудь укусить), ещё нет. Маленький Хенрик всё ещё бегает по деревне, спотыкаясь об свои сандалии и не подозревая, что его жизнь — буквально предисловие к многовековой семейной трагедии.

Попасть за тысячу лет до событий сериала? Да, шикарно. Просто сказка. Если ваша мечта — жить без фена, без интернета и с травяным отваром вместо шампуня, добро пожаловать. Я лично чувствую себя как в длительной командировке в ад, но без командировочных.

Майкл — тот ещё подарок. Следит за каждым моим движением так, будто я хрустальная ваза, набитая динамитом. Стоит мне глубже вдохнуть — он уже в напряжении. Вдохнула? А вдруг это астма?! Присела? А не перелом ли это, дочь?!

Гиперопека 80-го уровня. Впечатление такое, будто он заранее чувствует, что когда-нибудь я воткну меч в себя из чистой тоски. И ходит кругами, как цербер на привязи.

А вот Эстер... Ну что сказать? Тёплой материнской любовью тут и не пахнет.

Смотрит на меня, будто я ей задолжала ритуал, причём с жертвоприношением. Холодная, сдержанная, на грани равнодушия.

«Я что, единственный её нелюбимый ребёнок?» — подумала я как-то, когда она в который раз прошла мимо, бросив взгляд в стиле «не мешай вселенной, милая.»

Хотя, честно? Ирония судьбы в том, что в итоге всех своих детей она решит прибить. Ну, не сегодня. Но мы-то с вами знаем.

Травы она собирает, отварами лечит, а через пару столетий: «Ой, что-то вы все ошибка природы. Давайте-ка я вас прикончу.»

Семейная терапия, говоришь?

Теперь о Ребекке. Ребекка — мила. Слишком мила. Плетёт веночки, тянет за собой по деревне, ведёт экскурсии по местным лужам. Глаза — голубые, как альпийский лёд, волосы — длинные, светлые, чуть ли не сияют. Личико кукольное, голос звонкий, настроение стабильно как у феи из рекламы зубной пасты.

Если бы мы встретились в моей прежней жизни — я бы сразу подписала её как модель. У неё бы мои комплекты белья смотрелись так, что продажи взлетели бы на сорок процентов, а потом бы я продала бренд в Париж и уехала отдыхать. Но нет. Сейчас она — моя «сестренка», которая каждые три минуты называет меня «Калли» таким тоном, будто это имя — поэмка из сиропа и лепестков роз.

Серьёзно. От её «Калли» у меня уже нервный тик. Я буквально слышу, как в голове у меня клацает счётчик раздражения.

Но я держусь. Держусь изо всех сил. Потому что если меня хоть ещё раз назовут «сестренка» в голосе выше 5 децибел — я сделаю вид, что вспомнила, как вешают петли. Или начну действовать как Майкл. С суровым лицом и острым мечом.

Кстати, важное обновление в базе данных моего нового существования: меня зовут Каллиста.

Да-да, не Людмила Сергеевна, не даже просто «Калли», а Каллиста.

Звучит так, будто я не женщина, а древнегреческая богиня плодородия с личным оливковым садом. Спасибо, мать-Эстер, за фантазию. Людмила, по сравнению с этим, звучит как налоговая декларация — строго, чётко и по делу.

Узнала я об этом торжественно — когда Клаус решил устроить «романтику деревенского образца» и позвал меня на вечер у костра, где собиралась вся деревня в стиле «покормим кур и споем что-нибудь под бубен».

Я стою, никого не трогаю, перевариваю отсутствие фена и личной границы, и тут появляется он — Клаус Майклсон, живой, юный, с теми самыми длинными, светлыми волнистыми волосами, будто он только что сошёл с обложки «Всё о рыцарях и травмах привязанности».

В руках — букет полевых цветов. Не роз, не пионов. Полевых. Вот прям с луга. Где, возможно, только что паслась коза.

— Что это? — выгнула я бровь, глядя на его добычу, как на подношение первобытному идолу.

— Цветы, — с гордой улыбкой сообщил он, словно только что открыл фотосинтез.

— Неси их обратно, — бросила я холодно и развернулась на каблуке. Ну ладно, на босой пятке.

Потому что, знаете, даже если он и красив — а он, чёрт подери, красив, — это всё ещё мой брат.

И не просто брат, а Клаус. Тот самый, который в будущем устраивает бойни, романсы и душевные монологи под дождём (или где там?).

Так что все возможные романтические мысли я отправила в печь. Сожгла, утопила и прикопала в том же лесу, где моют головы водой из луж.

Но он всё равно продолжает смотреть.

Вот этот взгляд — хитрый, прищуренный, с едва заметной улыбкой в углу губ — будто он знает какую-то мерзкую, судьбоносную тайну, из тех, что ломают реальности и портят ужины.

И каждый раз, когда он так смотрит, у меня появляется очень взрослое желание: налить себе бокал вина, которого здесь нет, и уйти в отпуск, которого тоже нет.

Но я пока игнорирую. Потому что если начну отвечать на такие взгляды — это уже будет не «Дневники вампира», а какой-нибудь «Родственные связи: восстание».

А мне ещё как-то не хватало инцест-драмы в моей новой жизни.

Может, кому-то это покажется мелочью, но мне не нравится, как меня теперь зовут. Вот просто не нравится. Не лежит душа.

Тридцать пять лет я была Людмила. Людмила Сергеевна, если быть точной. У кого-то при этом сочетании слов начиналась тревожная одышка, у кого-то — слёзы и пот, у самых смелых — судорожное пролистывание контрактов. Ну а близкие, если вообще осмеливались так называть, говорили просто: Люда. По-человечески, крепко, с характером.

А теперь — оп! — «Каллиста».

Каллиста, блин. Звучит как название дорогого средства от изжоги или греческой богини из «второй волны» Олимпа. Не знаю, что хуже.

И ладно бы просто Каллиста — мне ещё везёт, и все вокруг зовут Калли.

Коротко, будто это мило.

Мило для кого? Для деревенских эльфов?

«Калли, подай цветы»,

«Калли, пошли собирать травы»,

«Калли, ты сегодня светишься добротой» — нет, ребята, это не доброта, это сдержанная злость и отсутствие кофеина.

Каждый раз, когда кто-то говорит «Калли», у меня внутри вздрагивает корпоративная часть личности. Хочется обернуться и сказать:

«Вообще-то, уважаемые, я Людмила Сергеевна, владелица бренда, женщина, построившая империю на костях ленивых дизайнеров и неадекватных бухгалтеров.»

А потом вспомнить, что фена тут нет, шампунь — из пижмы, а ближайший контракт подписан кровью козы и шепотом под луной.

Но что ж. Приходится смириться. Тело новое. Эпоха новая. Имя... ну, вот такое. Пусть зовут Калли. Главное, чтобы не забывали, кто я на самом деле. Потому что имя — это просто звук. А характер — это уже совсем другая история.

Кстати, Кол тоже, между прочим, не отстаёт в искусстве посягательства на моё личное пространство. Особенно когда я рядом с Ребеккой. Он тут же превращается в самого ревнивого братика с синдромом «отдай мою игрушку, я первый начал». Видимо, братская любовь у них выражается через активную попытку вырвать тебя из рук другого родственника, как булку из рта голодного подростка.

Сцена классическая, разыгрывается с завидной регулярностью.

Стоим мы с Ребеккой, обсуждаем что-то важное... ну ладно, она плетёт веночек, а я в сотый раз прокручиваю в голове бизнес-план по организации доставки шампуня из будущего. И тут, конечно, появляется он — Кол. С вечно наглой ухмылкой, глазами-пуговицами и руками-щупальцами.

— Сходи погуляй, Бекка, — говорит он и уже тянет меня за руку. Не предлагает, не спрашивает — тянет, как будто я кукла в деревенском театре.

— Сам иди гуляй, — не отстаёт Ребекка и хватается за другую мою руку, с выражением лица «эта сестра моя, найди себе свою».

И я, между ними, стою как жертва древнегреческой трагедии. С абсолютно каменным лицом, потому что уже нет сил выражать эмоции.

Только в голове звучит:

«Вы. Все. Меня. Задолбали.»

И где-то там, глубоко внутри — где раньше была мечта о покое и SPA — шевелится тихая, отчаянная надежда:

«А может, я всё-таки умерла? Может, это чистилище? Или ад? Или мне просто вернуться в свой мир?.. Хотя ладно. С моей биографией — скорее в ад. Но хотя бы с кофе и ванной, а?»

И ведь, что особенно прелестно — таких ситуаций было уже штуки три-четыре за день, не говоря уж о всей сумме за три дня.

То Кол тянет меня куда-то, то Ребекка тащит в другую сторону, то Финн появляется с глазами полными тревоги, то Клаус вдруг решает «поговорить», глядя как будто я — ключ к тайной комнате вселенского заговора.

Я? А я просто хотела вымыть голову.

И вернуться к своей скучной, взрослой, предсказуемой жизни, где драма — это конфликт с поставщиками кружев. А не... вот это всё.

Финн. Вот уж кто стал неожиданным бонусом в этом допотопном DLC.

Я, признаться, с трудом помнила его из сериала — ну честно, он там мелькал эпизодически, всегда мрачный, угрюмый, с выражением лица «я уже умер, но всё равно недоволен». Такой, знаешь, скучный философ-ноябрист, которого всегда хочется промотать.

А тут... сюрприз. Финн живой, молодой (на мой тридцатипятилетний взгляд), и — прости, Господи — теплый. Смотрит на меня с выражением лица, будто я — последний адекватный человек в этой семейной карусели. Возможно, так и есть, но сам факт радует.

Он, не поверите, разговаривает. Причём не просто «как дела», а разговаривает по душам. О жизни, о вечности, о том, как их семейка его раздражает, что Майкл вечно орёт, Кол бесится, Ребекка скачет с веночками, а Клаус вообще целый театр одного актёра (так он видит).

Я слушаю — и понимаю: Наконец-то. Человек, который меня понимает. Правда, он застрял в теле страдальца с грустным взором, но всё же — интеллект обнаружен.

— Иногда я думаю, что меня просто никто не слышит в этой семье, — говорил он, глядя в костёр, как будто видел там все свои несбывшиеся надежды.

«Добро пожаловать в клуб, Финн,» — мысленно отвечаю я, а вслух просто киваю. И мечтаю, чтобы кто-то принёс бокал вина и утащил нас вдвоём в угол без обязательной драмы.

Но, конечно же, Эстер не дремлет. Стоит нам только немного разговориться, как она, словно по тайному пейджеру, появляется рядом. Гладко уложенные волосы, мёртвый взгляд, улыбка на 0,3% — и оп! Финн уже исчезает за её спиной, как ученик, которого вызвали к доске.

Мать года, что тут сказать. Похоже, ей совсем не нравится, что её самый разумный сын находит утешение в «дочке, которую не любит», которая, возможно, слишком часто закатывает глаза и при первой возможности убьёт Кола палкой.

А признаться Финну, что я не отсюда — вообще миссия невыполнима. Каждый раз, когда я только начинаю:

— Ты знаешь, Финн, на самом деле я...

— тишина...

Звуки. Просто. Не. Выходят. Как будто кто-то нажал на муте. Или вселенная, эта язва, такая:

«Ага, хочешь испортить сюжет? Не-а, давай-ка молчи, Каллиста, терпи, живи, адаптируйся.»

Видимо, мне осталось только общаться через пассивную агрессию, многозначительные взгляды и сарказм.

Ну ничего. Если уж мне не дают говорить правду — значит, я буду думать её громко. А потом, когда всё слетит с катушек, я скажу:

«Я предупреждала. Просто телепатически.»

Элайджа, кстати, держится удивительно достойно, особенно на фоне остальной цирковой труппы с фамилией Майклсон.

Он, знаете ли, опекает, но по-элегантному. Без паранойи Майкла, без «а ну отойди от лужи, а вдруг ты утонешь». Его стиль — «я просто стою в углу и наблюдаю, чтобы ты не умерла глупо». Вроде как не мешает, но ты точно знаешь: если оступишься — он уже сзади с готовым платочком, моральной поддержкой и, возможно, договором на спасение.

Доброта у него есть, конечно. Только она не такая приторная, как у Ребекки. Ребекка — это ваниль с сиропом, конфетками и лепестками роз.

А Элайджа — это доброта в виде теплого шерстяного пледа и чашки чая. Без сахара. С намёком на «держи себя в руках, пожалуйста».

Разговоры? Да, бывают. Вежливые, нейтральные, культурные. Иногда философские, если я не успела сбежать. Ни тебе исповедей, ни долгих душевных вечеров под звёздами. Просто взрослый человек в доисторическом тряпье, который умеет слушать и не перебивать.

И знаешь что? Слава тебе, господи, он не лезет ко мне с цветами, как Клаус, будто я не сестра, а потенциальный кандидат в рубрику «Романтический интерес месяца».

Никаких букетов, никаких лукавых взглядов, никаких тонов голоса «я сейчас скажу что-то судьбоносное». Только лёгкий кивок и спокойное:

— Каллиста.

И тишина. Как подарок.

Он — как швейцар в этом дурдоме. Стоит сдержанно, со стилем, и как будто единственный осознаёт, что всё происходящее — полная хрень.

И, честно? Это уважительно. Потому что если уж кто и может поддержать меня в молчаливом сарказме и внутреннем «что за чёрт тут творится», так это он. По крайней мере, он один не пытается меня поделить, спасти, усыновить или женить на себе. И на том спасибо.

Кстати... О, вишенка на торте этого фэнтези-ада — Таня. То есть, Татия. Одна из тех самых двойников с лицом «я хрупкая, нежная и чистая как рассвет», а внутри — змеиная ферма на акциях.

Встретила я её случайно — шла, как обычно, проклиная отсутствие кофе и цивилизации, и тут — бах, стоит. Вся такая благообразная, с нежной улыбочкой, будто в рекламе мыла ручной работы. Губы бантиком, глаза страдальца, платье — прямо «жертва по акции». Но взгляд. Вот этот взгляд, который она бросает на меня каждый раз, как будто я:

1. прокляла её род,

2. наступила на её платье,

3. украла у неё Элайджу, Клауса, Финна и весь луг.

И каждый раз я мысленно ей отвечаю:

«Иди ты лесом, Таня. И желательно в чащу.»

Потому что, честно? Я, конечно, не святая, и игра на публику — моя личная дисциплина в олимпийском бизнес-спорте. Без неё я бы не построила свою империю нижнего белья и не закопала десятки конкурентов под глянцем и бухгалтерией.

Но Татия — это другое. Это уровень двуличия, который требует отдельной номинации и медали с надписью «Лучшая в номинации 'Ангел с сюжетом ведьмы'.»

Поэтому... да. Я попыталась её убить.

Извините, но если судьба выдала тебе вторую жизнь, ты как минимум имеешь право немного поиграть с каноном.

И так как Татия была перекрестком судеб и источником половины мужских страданий в этом лесу — я решила, что пора сломать сценарий.

Взяла меч. Из рук Элайджи. Да, да, его же меч. И отрубила ей голову. Чётко, чисто, профессионально. Шлёп — и нет Петровой.

На пару секунд я испытала истинное удовлетворение. Мир стал лучше. Воздух — чище. Птицы — громче.

Но нет. Не успела я насладиться триумфом, как БАМ — я проснулась.

Снова. За день до этого.

Снова в теле Каллисты.

Снова в этом деревенском кошмаре.

А Татия жива. Снова улыбается. Снова раздражает. Снова двуличная. А я стою, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не повторить «фокус с мечом». Но, видимо, вселенная сказала «нет».

Нет — убийству ключевых персонажей.

Нет — нарушениям сценария.

Нет — твоему удовольствию, Людмила Сергеевна. Терпи.

И ведь я даже не хотела «всё по любви».

Я хотела наказать за совпадения, за переливание ДНК в каждого моего «не до брата», за эти вечные взгляды на неё, за вселенскую драму.

И ничего. Не. Получилось!

Ну ничего. Я подожду. Когда-нибудь и у сценария сдадут нервы.

Хенрик. Маленькое милое существо, которое всё время вьётся рядом, как комарик на минималках, только не раздражает, а наоборот — вызывает что-то странное... возможно, это и есть эмпатия, но я не уверена, давно не пользовалась.

Он особенно радуется, когда я рядом с ним и Ребеккой — у них там какая-то семейная динамика «блондинистая идиллия», в которую я внезапно встроилась, как суровая няня из другого времени. И знаете что?

Это мило. Чертовски подозрительно мило. Прямо чувствую, как сценарий за углом затаился с фразой: «О, вы полюбили ребёнка? Как мило... Пора страдания!»

Хенрику, на глаз, лет двенадцать. Может больше. Может меньше. Мой глазомер отказывается работать, особенно на детях. У меня, извините, опыт с ними заканчивается на словах «ну вы его покормите, а я на переговоры».

С подросткового возраста я с детьми общалась только на расстоянии и исключительно вежливо, как с особо хрупкими бокалами.

Сегодня мы сидели на корточках — я, взрослая бизнес-акула в теле юной блонди, и он — обиженный малыш с глазами, полными драм.

Он держал меня за руки, а я изображала понимание, как будто у меня есть хоть капля педагогического такта.

— То, что он тут единственный колдун в семье, не значит, что можно издеваться над младшими, — сказала я с таким серьёзным видом, что даже себе поверила.

Хенрик кивнул, всё ещё с надутыми щёчками и печалью всемирного масштаба.

— Но он всё равно не перестаёт мне мёртвых жаб на подушку ставить, — обиженно пробурчал он.

Мёртвых. Жаб. Кол, если ты это читаешь — ты психопат с креативной жилкой. Я впечатлена и морально опустошена.

— Хочешь, я за тебя отомщу? — спросила я, почти шепотом, с той самой стальной серьёзностью, с какой обычно принимала многомиллионные решения.

Глаза у малыша загорелись. Искры. Надежды. Восторг. Жажда справедливости. Как будто я только что пообещала ему щенка и уничтожение врагов.

— А ты можешь? — прошептал он, будто я сейчас достану меч и заору «За Хенрика!».

— Конечно, — фыркнула я, вставая на ноги и выпрямляясь во весь рост.

Маленький мальчик снизу вверх смотрел на меня, как на чудо. А я? Я уже прокручивала в голове варианты мести Колу, начиная от банальных ловушек до эмоционального уничтожения через тонкие, филигранные психологические ходы.

Ну вы понимаете — стиль Людмилы Сергеевны.

И вот в этот момент я поняла:

я не просто попала в этот мир. Я — его головная боль.

***

Кол смеялся над Хенриком, как обычно. На этот раз — привязал лягушачьи лапки к венку, который тот делал с Ребеккой. Малой, разумеется, снова расстроился, а Кол, довольный собой, исчез с выражением лица «я бог местного юмора». Ну да, клоун деревни, только без грима — зато с садистской фантазией.

И вот тогда я решила: всё, хватит.

Маленькие братья — не для издевательств. Даже если они иногда ставят тебе травяной чай на кровать как «зелье счастья». Особенно если у них глаза, в которых больше чистоты, чем у всей этой семьи за тысячу лет вместе взятой.

Итак, план мести:

Шаг 1: Выяснить, что Кол любит больше всего.

Ответ: свою внешность, конечно. Он этот мир спасать не будет, но волосы расчёсывает по часу.

Шаг 2: Подставить. Легонько. С привкусом психоза.

Я дождалась, когда он дрыхнет после очередной своей «охоты» на собственное отражение в луже. Тихо прокралась в его комнату (которая, между прочим, больше моей, и это бесит).

На тумбочке — расчёска, деревянная, вырезанная вручную, с какой-то рунной хреновиной сбоку. Прямо святыня. Я достала кое-что из зельеварни Эстер (да, я украла, не жалуюсь) — настой трав, вызывающий сильнейшее завивание волос при контакте с кожей головы. Ребекка его использует для кудрей на праздник урожая.

Я щедро смочила расчёску. Очень щедро. С любовью. А потом ушла. Как будто меня и не было.

На утро... О, это было прекрасно.

Кол выбежал из дома с лицом, как будто его голова — новая жертва алхимического взрыва. Волосы — вьющиеся, пушащиеся, торчащие, как у барашка в панике. Пружинки! Его ровные, ухоженные локоны превратились в анархию. Весь стиль «я сексуальный демон» рухнул под натиском «я вчера спал на вилке».

— КТО ЭТО СДЕЛАЛ?! — орал он так, что листья с деревьев осыпались.

Я сидела на крыльце, пила «чай» (эль) и глядела, как страдает мой братец.

— Может, это наказание за мёртвых жаб? — подсказала я, глядя в небо. — Или за лягушачьи лапки в венке?

Он понял. Конечно, понял.

— Каллиста! — прорычал он, указывая пальцем, как охотник на ведьм.

— Приятно, что ты меня правильно называешь. А то всё «Калли», «сестричка», «куда пошла»...

Он попытался угрожать, но с волосами в стиле «пудель-диско» это выглядело настолько нелепо, что я чуть не захлебнулась от смеха. Даже Элайджа прикрыл рот рукой, чтобы не рассмеяться.

И знаете, что было самым приятным?

Хенрик. Он стоял за моим плечом, жевал хлеб и с довольной физиономией сказал:

— Красиво сделала. Спасибо.

Я — Калли. Я — сестра. Я — кара, возмездие и завивка 80-х в одном лице. И я здесь, чтобы наводить порядок.

***

— Никчемный мальчишка! — донеслось откуда-то с поляны, сбоку.

Я подняла взгляд от земли, на которую смотрела последние... ну, час? два? Неважно. Здесь же даже времени нет — всё тянется, как жевательная резинка на каблуке.

Я повернула голову и увидела: Майкл, разъярённый как всегда, стоял над Клаусом. Тот лежал на земле, прижатый мечом к груди. Если бы Клаус дёрнулся — всё, привет дырка в груди и спойлеры на ближайшие пять столетий.

Я могла бы вмешаться. Могла бы сказать хоть что-то. Но... Я только посмотрела в небо и на секунду прикрыла глаза.

«Может, проигнорировать? Может, я не обязана лезть в каждый семейный ад?»

Но мозг — гад — подкинул воспоминание.

Воспоминание

— Люд, дай денег, — влетела в мою комнату мама.

Уставший, выгоревший взгляд. Я подняла глаза на неё. Всё та же. Лет 39, но выглядела на 60. Одежда — как будто её брал с помойки кто-то более разборчивый, а потом всё равно выбросил. Волосы — гнездо, лицо поплыло от алкоголя.

— У меня нет денег, — прошипела я, не отрывая рук от тетради. — Сколько можно? Мне шестнадцать. Шест-на-дцать. А ты просишь у меня денег? Выйди на работу уже.

— Что ты сказала?! — она подскочила ко мне, как будто я её ударила.

— Отстань. Мне нужно готовиться к экзамену. Ты мешаешь. — Я снова уткнулась в учебник.

Подработки в кафе, ночные смены, и никакого репетитора. Только кофе, учебники и мечта выбраться. Пока «золотые дети» жевали брекеты и жаловались на пыль в кабинете.

— Как ты с матерью разговариваешь, дрянь?! — взвизгнула она и ударила меня по затылку.

Я не ожидала. Голова резко стукнулась об стол. Резкая боль. Под носом стало тепло. Я выпрямилась, провела пальцами — кровь. Кровь. Из носа. Но это не страшно. Это привычно.

И тут я увидела, как она уже стоит у моей сумки, рыщет в ней, как в чужом шкафу.

Я вскочила:

— Это мои деньги! — в голосе дрожь и злость, и унижение. Я плакала, не заметив когда. Просто потекли.

— Заткнись уже! — крикнула она, вытащив мои последние наличные из кошелька. Сунула в карман халата. — В этой семье всё общее!

— Да?! — закричала я. — Тогда почему еда в этом доме не общая?! Почему на мою лапшу вы кричите, а ваше бухло стоит в холодильнике как святыня?!

Она хлопнула дверью. Я осталась. С кровью, с болью, с пустыми руками. Но с твёрдым знанием — что такое незаслуженная ненависть от тех, кто обязан был тебя любить.

Тех, кто должен был защищать, а вместо этого прижимал к земле — не мечом, но словами, действиями, ежедневным презрением.

Я вернулась в настоящее. На поляне всё ещё: Майкл над Клаусом. Гнев. Жестокость. Сила, обращённая против собственного сына.

Ничего не изменилось. Только антураж.

Я медленно поднялась. Лицо было спокойно, почти пустое. Потому что если есть что-то, что я знаю досконально — так это взгляд ребёнка, которого ломают, как ветку. И взгляд взрослого, который выжил — несмотря ни на что.

И сейчас я — взрослая. И если надо, я возьму этот меч. Но уже не из-за экзамена, и не ради стипендии. А просто потому, что я устала смотреть, как слабые лежат на земле. И никто не встает за них.

Я шла, как на автомате, ноги сами несли вперёд, сквозь тревожные взгляды, сквозь напряжение, разлитое в воздухе, как гарь после пожара.

Элайджа стоял первым. Он не двигался, словно прирос к месту, и смотрел на Майкла с тем самым страхом — старым, знакомым, детским. Я толкнула его вбок — не сильно, но решительно, без извинений.

— Микаэль! — выкрикнула я, подходя ближе к той сцене, что разворачивалась на поляне, словно театр боли.

Майкл замер. Всего на долю секунды. Эта секунда — вся его растерянность. А потом, как обычно, маска раздражения, надетая с маниакальной точностью.

— Уйди, дочь, — прорычал он. Голос не угрожал — он приказывал. Он всегда приказывал.

Но я уже подошла почти вплотную.

— Оставь Клауса в покое. Сколько ты можешь его мучить? — голос был спокойный. Удивительно спокойный, учитывая, как внутри всё кипело.

Я накрыла ладонями его руки, сжимающие меч. Грубые, натруженные пальцы отца дрогнули — я отняла оружие. И без промедления подала руку Клаусу. Он взглянул на меня с недоумением, но всё же принял помощь и поднялся.

— Сколько можно, отец? — я встала между ними, с мечом в одной руке, с яростью — в другой. — Он такой же ребёнок, как Элайджа или Ребекка. Но ты не поднимаешь руку на них каждый раз, когда они делают ошибку. Только на него. Как будто он — не сын, а бремя. Как будто он не достоин твоего доброго слова. А ведь он... он тянется к тебе, а ты каждый раз встречаешь его кулаком. Он молод. Да, может, он делает ошибки. Но это не повод его ломать.

Я говорила как на духу. Как будто в этом поле сейчас решается не просто судьба одного мальчишки, а всей чёртовой вселенной. Говорила, как будто выговаривала не Майклу — матери, отцу, системе, самой жизни.

Он смотрел на меня. Сначала — удивлённо. Как будто не ожидал, что я заговорю. Потом — с яростью. И наконец — с привычным, тяжёлым гневом, который прорывался наружу, как кипящая смола.

— Молчи, неразумное дитя! — заорал он и ударил.

Пощёчина была такая, что голова дёрнулась в сторону, как будто меня хлестнули плетью. В ушах зазвенело. Щека вспыхнула огнём и тут же начала пульсировать.

— Калли! — хором вскрикнули Ребекка, Элайджа, Кол и Финн. Даже Клаус выдохнул что-то глухое, будто не верил, что это произошло.

Я не упала. Я выпрямилась. Щека горела, но взгляд... взгляд был ледяной.

— Вот и всё, — тихо сказала я, глядя на Майкла. — Теперь ты поднял руку и на ту, кто не ползал перед тобой на коленях. Поздравляю, отец. Теперь ты окончательно доказал, кто ты есть на самом деле.

В глазах — не боль, не слёзы, не обида. Только холод. Чистый, выстуженный, ледяной холод с тонкой кромкой ненависти. Не театральной. Настоящей.

Потому что когда ты вырастаешь в доме, где любовь надо вымаливать, где уважение измеряется объёмом страха, где тебя учат молчать и терпеть, — ты учишься не падать. Никогда.

Даже если тебе больно.

Даже если всё внутри рвётся.

Даже если мир рушится.

Ты просто стоишь. И держишь меч. Потому что если никто не встанет между злом и слабым — встанешь ты.

Майкл стоял ещё пару секунд, сжав кулаки, будто сдерживая себя — а может, обдумывая, как бы меня прибить, чтобы никто не заметил. Но потом резко развернулся на пятках, и с шагами, полными ярости и унижения, ушёл прочь, шумно раздвигая кусты и пугая невинных ворон.

Я молча провожала его взглядом. Щека всё ещё пульсировала, но куда сильнее пульсировал внутренний адреналин. И, разумеется, я не могла просто стоять и молча страдать. Я подняла руку с мечом вверх... и гордо показала фак. Такой, знаете, крепкий, выраженный, московский фак.

И пусть здесь ещё никто не придумал, что он значит — выражение моего лица чётко объясняло, что это не благословение.

Клаус первым подошёл ближе, слегка развернув меня к себе.

— Ты как? — тихо спросил он, и осторожно, ладонью, коснулся моей щеки.

От прикосновения я резко дёрнулась, поморщилась. Жгло так, будто меня шлёпнули горячей сковородкой, и в придачу по самолюбию.

— Прости, — выдохнул он. И не как обиженный подросток, а как человек, который только что увидел, что кто-то наконец-то за него встал.

— За что? Что ты сделал? Это его должно быть жаль, а не тебя. — отрезала я, и посмотрела на него с таким выражением, будто сейчас начну ему лекцию по родительскому абьюзу и ценности психотерапии.

К нам подошёл Элайджа, аккуратно взял у меня меч, будто опасался, что я могу его нечаянно зарубить. Что, в целом, небезосновательно.

— Сестра... — начал он, мягко, как всегда.

За ним подтянулись все остальные. Ребекка смотрела на меня, будто я внезапно превратилась в феникса, восставшего из пепла, Кол — как на новую комедию, а Финн, как всегда, задумчиво и трагично. Ну а Хенрик выглядывал из-за спины Кола, будто ждал продолжения шоу.

— Как тебе только в голову пришло сказать отцу такое? — прошептала Ребекка, оглядываясь, как будто Майкл мог выскочить из ближайшего куста с ремнём наперевес.

Я подняла бровь.

— Вы серьёзно? Это он нас должен бояться, а не мы — его.

Они смотрели на меня так, будто я только что разрушила столетиями работавшую систему внутреннего страха.

— Наш отец — чудовище, — чётко, отчётливо сказала я.

Воздух вокруг будто на секунду уплотнился. Все замерли. Даже лес, по-моему, притих.

— И я не собираюсь извиняться за эти слова.

Точка. Без извинений. Без оправданий. Без уступок.

Потому что я не та, что родилась в этом теле. Я прошла через ад, выстроила империю, пережила родителей-пиявок, клиентов-дебилов, и три налоговые проверки. И уж точно не собираюсь бояться мужика с манией величия и мечом.

— И если он ещё раз тронет кого-то, я из него фарш сделаю, — процедила я сквозь зубы, зыркнув в спину Майклу, будто могла поджечь его взглядом. И, черт возьми, если бы могла — он уже поджарился бы до хрустящей корочки.

— Что... сделаешь? — Элайджа, конечно, как всегда, выдал бровь вверх на пол-лба. Словно я не угрозу озвучила, а гневно процитировала древнеегипетский рецепт тушёного гусенка.

— Забудь, — отмахнулась я, всё ещё кипя.

Здесь даже объяснять ничего не хочется. Да и... ну что толку объяснять людям, которые «слово» кофе узнали бы только лет через 300?

— Пойдём, приложим что-то холодное, — вдруг без лишних слов схватил меня за руку Клаус и потащил куда-то, в сторону одной ведьминской избушки. Не той, из сказки, без пряничных стен и куриных ножек. Просто местная ведьма. Темнокожая, с выразительным взглядом, от которого у любого честного викинга случился бы нервный тик.

Остальные родственнички остались стоять на поляне, провожая нас взглядами, в которых читалось сразу три вещи:

Шок. Страх. И лёгкая зависть, что кто-то наконец-то имел наглость вмазать Майклу словами.

Домик ведьмы встретил нас запахом трав, которым можно было откашлять лёгкие или словить галлюцинацию — по ситуации.

Она, молча, сунула Клаусу тряпку, пропитанную чем-то ядрёным. На запах — смесь мяты, лопуха, лаванды и, вероятно, протестного духа угнетённых сестёр.

Меня усадили на валун — ага, никакой тебе кушетки или диванчика, только хардкор. Клаус аккуратно приложил компресс к щеке.

— Ауч! — дёрнулась я, поморщившись.

Но потом — о чудо. Боль начала отползать прочь, как налоговая в пятницу вечером.

— Хм... круто быть ведьмой. Несколько трав — и ты снова красавица. Где была эта магия, когда у меня угри были в шестнадцать?

Клаус тихо усмехнулся. Вот это его добродушное, почти человечное «хи» всегда было странным. Особенно когда я вспоминаю, что через тысячу лет он будет рвать людям позвоночники, словно грифель из карандаша.

— Иногда я не понимаю, о чём ты говоришь в последнее время, — признался он, всё ещё удерживая тряпку на моей щеке.

— Это потому что у меня словарный запас больше, чем у всей деревни, включая твою любимую козу, — ответила я, лениво прикрывая глаза. — И потому что я родилась сильно позже, чем вы все тут... с перьями в волосах и комплексами на всю семью.

Он хмыкнул. Не обиделся. Видимо, уже привык. Или ему нравилось, что я не стою перед ним на коленях и не пищу от восторга.

А я в этот момент подумала, что... ну, может, эта версия жизни не такая уж и хреновая. Особенно если научиться заменять кофе настойкой из папоротника и не заблудиться по дороге в сортир (дыру в земле) ночью.

— Не стоило тебе лезть в ссору с Майклом, — пробурчал Клаус, сжав губы и глядя на мою щеку с таким видом, будто сам чувствовал, как она горит.

Я неохотно приоткрыла один глаз.

— Серьёзно? — голос был сухой, как пятка после зимы. — Ты сейчас ещё скажи, что он нежный как мох в утреннюю росу, просто мы его не так понимаем.

Клаус усмехнулся, но как-то странно — вроде и в тему, но во взгляде что-то блеснуло.

— Честно? Я не думал, что он когда-нибудь поднимет на тебя руку.

— С чего бы это? Я у него, прости господи, в любимчиках? — открыла я второй глаз и уставилась на него, подозрительно прищурившись.

— Ну... можно и так сказать, — Клаус пожал плечами, и улыбнулся уголками губ. Улыбка была та ещё — с тайной, с подтекстом, с кучей невысказанного. Вроде «ха-ха, а ты не знаешь, а я знаю».

— Так, — протянула я, сужая глаза. — Почему?

Он наклонился чуть ближе, заговорщически понизив голос:

— Большая тайна.

— Очень смешно, — фыркнула я, выхватив тряпку у него из рук и приложив её к щеке сама.

Тепло и травяной пар всё ещё шли от неё, приятно щипало кожу. Вот только расслабиться мне не дали.

Чутьё сработало, как у собаки, почуявшей сосиску в кармане соседа. Я резко повернула голову вправо — и ловко поймала взгляд Татии, метрах в десяти от нас, которая, судя по выражению лица, пыталась меня прожечь злобой.

Вот только от моего внезапного движения она вздрогнула и чуть не уронила кувшин, что держала в руках.

— Иди отсюда, пока я тебе глаза не выколола! — шикнула я резко, махнув рукой в её сторону, как будто отгоняла курицу с крыльца.

У Татии глаза расширились до размера блюдец, челюсть дрогнула — то ли от оскорбления, то ли от того, что кто-то вообще осмелился сказать ей это в лицо. А может, и от страха — мало ли, у меня ж лицо не особо дружелюбное в такие моменты.

Через пару секунд она, недоумённо пискнув, развернулась и сбежала, прижимая кувшин к груди как трофей. Возможно, хотела его в меня кинуть, но передумала. Мудрое решение.

Рядом раздался сдержанный смешок, потом — ещё один. А через мгновение Клаус уже заливался смехом, опершись на колени, будто я только что показала ему самое смешное шоу за последние сто лет.

— Ты видела её лицо?! — выдохнул он. — Оно было как у курицы, которой пообещали свободу, а потом вспомнили про суп.

— Ага. С тебя теперь эль и ужин, — хмыкнула я. — За моральный ущерб. И за то, что я теперь в этой средневековой версии реалити-шоу.

Он всё ещё посмеивался, а я лишь покачала головой и приложила обратно тряпку. Не знаю, мне радоваться тому, что он меня не понимает, или плакать?

— И всё же, — Клаус спрятал улыбку за ладонью, — не стоит перечить Майклу. Ты для него особенная, но... не думаю, что он теперь станет это учитывать.

Я медленно подняла бровь, отбросила тряпку от лица и с легкой насмешкой ответила:

— Намекаешь, чтобы я заткнулась и смотрела, как он кого-то избивает?

Клаус замялся, подбирая слова, словно учитель, который впервые видит, что его ученик умнее учебника:

— Ты раньше боялась ему и слово вставить. Я впервые увидел тебя такой... злой.

— Ну да, — фыркнула я, вставая с валуна. — Я умерла неделю назад. Теперь я — новая версия себя. Злой апгрейд с улучшенной функцией «не бояться сказать то, что думаю».

Тем более, когда тут творится цирк без билета. Может, я и не хочу особо вмешиваться в их семейные перепалки, но знаете что? Я уже настолько устала от этого сценария, что хочу сломать его так, чтобы эта вселенная выплюнула меня прочь. Чтоб я больше не появлялась. По крайней мере, без своего полного набора сарказма и сарказмических шуток.

Клаус посмотрел на меня, будто пытаясь понять — это я шучу или уже окончательно сошла с ума.

Я кивнула и, собравшись с мыслями, пошла вперед. Пусть сюжет и пытается меня съесть, но я не из тех, кто сдается без боя. Пусть все готовятся — я уже на охоте, и «ждать тишины» не в моем стиле.

***

Сегодня — тот самый вечер, когда бедного Хенрика должен убить оборотень. Как я это поняла? Очень просто:

— Пойдём с нами смотреть, как оборотни превращаются? — с озорной улыбкой прошептал Хенрик, тянув меня за собой к двери.

— Вы с ума сошли? — прошипела я, стараясь говорить так тихо, чтобы никто из домочадцев не услышал.

— Брось, будет весело! — махнул рукой Клаус, который уже ждал нас на улице, словно знал, что меня это возмутит.

— Очень весело... особенно если нас всех загрызут, — закатила я глаза и посмотрела на Хенрика. В его темно-карих глазах плясали искорки от любопытства и жажды приключений.

Но я знаю правду: если он пойдёт туда сегодня, его там не будет завтра. И пусть я не умею любить детей, но этот мелкий за неделю стал мне ближе, чем просто сосед по дому.

С другой стороны — если я остановлю этот переворот судьбы, кто же тогда подарит нам всех этих вампиров? Вселенная, конечно, выкрутится. Эстер всё равно найдёт способ превратить Майклсонов в вампиров, и сценарий не пострадает. Жаль.

— Ладно, — сказала я, подозрительно глядя на мальчишку, — но если станет опасно — мы сбежим. Обещаешь? — пригрозила пальцем.

Хенрик кивнул, а я уже решила: пусть вселенная строит свои планы, а я — свои. И пусть эта ночь будет не просто страхом, а моим шансом показать — что даже в этом вампирском безумии, у меня есть право на защиту тех, кто дорог. Даже если я не умею любить — я умею бороться.

Мы шли, казалось, в никуда — лес вокруг сгущался, тени становились гуще, а воздух пах холодом и сыростью. Наконец, у огромного раскидистого дерева мы остановились, и я взглянула на поляну, залитую светом полной луны. Лунный свет делал всё вокруг и без того мрачное место еще зловещей декорацией к ночному кошмару. Полуночная тишина нарушалась пронзительными тресками — звук ломающихся костей, который пробирал до мурашек.

На поляне действительно были они — оборотни, их тела уже не принадлежали людям, но ещё и не стали зверьми. Тела извивались, мышцы рвались, когти пробивались сквозь кожу, а лица искажались в диких гримасах.

Я невольно скривилась, глядя на Хенрика, который — вопреки всему — светился от возбуждения, как будто смотрел спектакль, а не на смертельную охоту. Странные дети в это время, подумала я.

Затем перевела взгляд на Клауса — в его глазах не было ни страха, ни радости, лишь сосредоточенность и холодная решимость.

«Мда, братец, тебя тоже ждёт это безумие», — мелькнула мысль, пронзая меня холодом.

Вдруг сзади послышался тихий шорох. Я резким движением повернулась и увидела перед собой огромного волка — настолько большого, что сердце чуть не вырвалось из груди. Я редко пугалась, но это существо вызывало первобытный ужас.

Рот зверя исказился в угрожающей усмешке, и я еле сдержала крик.

Клаус и Хенрик, словно по команде, мгновенно развернулись и застыли, оцепенев от неожиданности.

В тот момент, когда зверь готовился прыгнуть на беззащитного Хенрика, я инстинктивно оттолкнула мальчишку в руки Клауса, и в следующий миг волк сбил меня с ног.

— Бегите! — крикнула я, глядя в раскрытую пасть волка, который буквально навис надо мной.

В отчаянной попытке защититься я с силой хлопнула рукой по земле, зачерпнула жменьку земли с листьями и метнула прямо в глаза зверю.

Земля, хрупкие ветки и листва попали прямо в морду зверя, заставив его взвизгнуть и отпрянуть от неожиданности.

Я вскочила, схватила Клауса и Хенрика за руки и, несмотря на ошеломленное состояние, потянула их прочь.

Мы бежали, ощущая, как адреналин взрывается в венах, ноги горели огнём, а за спиной слышался шорох приближающегося зверя. Мы бежали, как будто сама смерть шагала за нами — потому что так оно и было.

— Чтобы я хоть раз ещё согласилась влезть в ваши идиотские передряги! — орала я так, что, наверное, даже оборотни на другой стороне леса вздрогнули. И всё это, сжимая ладошку Хенрика, который спотыкался, захлёбывался в слезах и чуть не выворачивал мне плечо от страха.

С другой стороны — Клаус, вцепившийся в мою руку, волочил меня вперёд с такой скоростью, будто решил: если мы не убежим, то хотя бы умрём красиво — с беговой дорожки в ад.

А вот волк... Вот это, простите, мохнатое извращение судьбы — даже не пытался нас догнать быстро. Он... игрался. Да, игрался. Как будто смотрел: «А сколько они выдержат?»

Как будто ему просто весело было наблюдать, как мы мечемся в панике, и от него зависело — догонит ли он нас сегодня, или так и быть, подарит нам ещё одну ночь на выживание.

Но, конечно же, подарков мне жизнь не делает. Потому что, когда я уже решила, что если выберусь отсюда живой — стану монахиней, в этот самый момент мохнатый урод нападает. Прямо на меня.

Он прыгнул, повалил меня на землю, и тяжёлая лапа придавила меня к сырой почве, вжимая в неё как дохлого воробья. Я взвыла, выгнулась, пыталась сдвинуться, но он надавил на спину, и я снова рухнула лицом в мох.

«Ирония: всю жизнь я вытирала полы тем, кто был ниже по статусу. А теперь пол вытирает мной оборотень.»

Клаус тут же остановился как вкопанный. Его лицо застыло, как у человека, решающего: спасать или не разозлить зверя лишним движением. Хенрик — весь трясётся, сжав кулаки, будто сейчас заплачет так, что сам лес поседеет.

И тут — вспышка. Блеск металла во тьме. Лунный свет отразился от кинжала в руке Клауса, и прежде чем зверь понял, что происходит, клинок с хрустом вошёл ему в шею.

Оборотень взвыл, так, что закладывало уши. Его когти в последнем истеричном движении разодрали мне спину — и я закричала, так, что птицы взлетели с деревьев.

Боль обрушилась волной, жгло, будто туда вылили расплавленный металл. Что-то тёплое и липкое текло по коже — кровь. Моя. Много.

Клаус подбежал ко мне, поднял на руки, будто я не тридцать пять лет прожила и не полжизни гордилась тем, что сама себе хозяйка.

— Больно... — прошептала я, прикусив губу до крови. Слёзы катились по щекам, и не от слабости — от злости на саму себя. За то, что полезла. За то, что снова спасаю кого-то, забывая, что меня-то спасать никто не будет.

— Прости меня... — только и выдохнул Клаус, бегом унося нас от поляны, где остался задыхающийся зверь с кинжалом в горле.

А Хенрик — бедный мальчик — семенил следом, спотыкаясь, захлёбываясь всхлипами, и всё время оборачивался назад... будто боялся, что кошмар вернётся.

Ну, ничего. Я, конечно, не героиня. Но если эта вселенная не отпускает — я в ней, чёрт побери, правила перепишу.

***

Мы забрались в пещеру, промёрзшие до костей и насквозь пропахшие паникой, кровью и мокрой землёй. Она находилась в нескольких милях от той проклятой поляны, где оборотни развлекались в стиле «Сделай из человека фарш без соли».

Но, признаться честно, пещера не особо радовала. Сырость, плесень, вонь, как в спортивной сумке после недельного похода, и ощущение, что каждую секунду тебя вот-вот догонит что-то мохнатое с очень плохим настроением.

Клаус, всё ещё тяжело дыша, аккуратно поставил меня у шершавой каменной стены, будто я была фарфоровой куклой с трещиной на затылке. Я сдержала стон, но выражение лица у меня, вероятно, выдавало весь букет чувств: боль, ярость, гордость и лёгкое желание ударить кого-то копытом. Ну или хотя бы чем-нибудь тяжёлым.

— Через час рассвет. Доберёмся до деревни... — сказал Клаус, поджав губы.

Глаза отвёл, будто боялся, что если ещё раз посмотрит на меня, то спалит собственное чувство вины до тла. И знаешь, что? Он прав. Потому что, по сути, это он предложил пойти к логову лунных психопатов. А я? Я же такая умная, взрослая, 35-летняя бизнесвумен с инстинктом самосохранения уровня картошки — попёрлась за ним. Сама. Как дура. Без каблуков, между прочим.

— Как ты?.. — послышался тихий всхлип, и я подняла взгляд на Хенрика.

Он подбежал ко мне и сжал мои ладони в своих крошечных руках. Его губы дрожали, глаза блестели от слёз — как у щенка, который не понимает, почему всё пошло не по плану.

Я чуть не разрыдалась. Почти.

— Я... в порядке, — солгала я.

Хотя хотелось завыть, как тот волк. Спина горела так, будто мне выжгли на коже родословную Майклсонов — во всех её безумных подробностях.

Обычно я бы буркнула что-то саркастичное, честное, с перчинкой. Но как ты скажешь ребёнку:

«Да, Хенрик, я чувствую, как из меня вытекает жизнь, и клянусь, если доживу до утра — тебе больше не разрешат ни один поход за хлебом без моего ведома?»

Вместо этого я просто сжала его пальцы. Сильно. Убедительно. Чтобы он знал — я ещё держусь.

Клаус сел рядом, не говоря ни слова. Лицо у него было, как у человека, который только что заказал вечеринку, а получил апокалипсис.

И вот мы сидели втроём: измождённые, израненные, и с новым общим секретом (который скоро все узнают). Один оборотень уже не встанет, второй — возможно, идёт за нами, а я... я точно знаю одно: в следующий раз, когда кто-то в этой семье скажет «будет весело» — я просто сверну ему шею. В профилактических целях.

***

Рассвет окрасил небо в тревожно-розовые тона, будто природа заранее предупреждала:

«Держитесь, с этими Майклсонами тишины не будет».

Клаус снова поднял меня на руки, будто я не истекающая кровью женщина, а капризная принцесса, которую срочно нужно донести до трона.

— Мама точно поможет... У неё же есть лечебные травы... — бормотал где-то внизу голос Хенрика, выбившийся из дыхания. Он, бедняжка, изо всех сил пытался не отставать от Клауса, несмотря на то, что его короткие ножки, очевидно, не были рассчитаны на марафоны по лесу в пять утра.

Я сощурилась, глядя на небо между качающихся деревьев и на профиль Клауса. Серьёзный, сосредоточенный, но с какой-то тенью облегчения: мол, живы — уже плюс.

— Да даже я на фоне Ребекки — лилипут, — пробормотала я. — Не говоря уже о тебе. На что вообще рассчитывала природа, делая меня миниатюрной, если потом закинула в мир, где все выглядят как древнегреческие боги на стероидах?

Клаус едва заметно усмехнулся. То ли от моих слов, то ли от того, что я не теряю способность ныть, даже когда истекаю кровью, то ли от того, что снова ничего не понял.

— Да даже Хенрик, — продолжала я с драматичной усталостью, — скоро перерастёт меня.

И это при том, что я умерла в расцвете лет. Спасибо, вселенная, спасибо за высоту в метр с кепкой и спину, из которой вытекает вся моя жизненная сила.

— У мамы есть травы, она тебя вылечит! Я точно помню! Я сам однажды поранился, и она сделала отвар — и всё прошло! — вдохновлённо тараторил Хенрик, будто это был рецепт от прыщей, а не потенциальное спасение от перитонита и смерти.

— Скорее она меня прикончит окончательно, чем спасёт, — простонала я сквозь зубы, чувствуя, как новая волна боли словно танцует чечётку у меня на лопатках.

Клаус не ответил, но уголки его губ дрогнули. Не от веселья. От какой-то слишком хорошо спрятанной правды. Такой, которую говорят лишь на смертном одре. Или не говорят вообще.

— Ты что-то знаешь, да? — спросила я, прищурившись.

— Не сейчас, Калли, — произнёс он тихо. — Сначала — лечение.

Я знала. Он в курсе, почему Эстер смотрит на меня как на прокажённую. Почему она никогда не обнимает. Почему всегда молчит, когда все остальные меня защищают. Но, видимо, по сценарию мне придётся выяснить это самой. Ох уж этот сюжетный саспенс.

И пока Клаус нес меня всё ближе к деревне, я думала только об одном: если Эстер меня не убьёт — то убью я. От обиды. Или от любопытства.

Когда мы, наконец, ввалились в деревню — грязные, вымотанные, с Хенриком вприпрыжку и Клаусом, окровавленным с головы до ног (включая меня в роли трепещущего кровавого буррито), — началось натуральное представление.

Первым вылетел Элайджа.

— Каллиста! — загремел он так, будто я умираю в третий раз и на этот раз уже официально.

Из домов повалили люди, будто у кого-то свадьба или наконец завезли муку. За Элайджей как вереница преданных утят высыпались братья и сестра: Финн, ещё с подушкой (шерстяной тряпочкой) на щеке, хлопал глазами как сова; Кол уже скрежетал зубами и выглядел так, будто вот-вот кому-нибудь вырежет печень. Ребекка — босиком, с растрёпанными волосами и в ночной рубашке — была буквально шокирована:

— Что случилось?! — завизжала она, зажимая рот ладонью. Подумаешь, немного крови. Утрирует.

А потом, как апофеоз всей этой драмы, в сцену вваливается Майкл.

— Прочь с дороги, — отшвырнул он Элайджу, будто тот был просто декорацией, и подошёл ко мне.

Я только собралась что-то язвительно сказать, но он внезапно взял меня на руки.

«Ого, нежность?» — подумала я, и почти поверила, что в его каменном сердце завелось что-то живое. Но нет. Всё испортил, как обычно.

Он повернулся к Клаусу, и в лучших традициях отцовского воспитания всадил ему ногой под дых, так что тот рухнул на землю.

— Ты псих?! — прохрипела я, но Майкла это только подзадорило.

— Это были оборотни! Клаус не виноват! — закричал Хенрик, прикрывая Клауса собой, будто его хрупкие ручонки могли остановить батю с агрессией Тора после похмелья.

Я, забыв, что умираю, со злостью долбанула Майкла по груди.

— Я сейчас помру! А ты фигнёй страдаешь! — прорычала я сквозь боль. — Успокой свои тестостероновые позывы и найди мне траву, мазь, я не знаю — хоть заклинание, чтоб не окочуриться!

Тут к нам, словно из ниоткуда, подскользнулась Эстер. Её голос был холоднее утренней росы на кладбище:

— Что случилось?

Ах, вот и мать года явилась!

— Каллиста ранена, нужна помощь, — выплюнул Майкл сквозь зубы и снова, как по заказу, смерил Клауса взглядом палача.

— Пойдём. Я попрошу лекарства у Аяны, — произнесла Эстер таким тоном, будто ей поручили сварить кашу, а не спасать собственную дочь. Даже в этой ситуации ей было как-то... лень. Или брезгливо.

Майкл, держа меня на руках, словно хрупкий сосуд (или мешок с картошкой), пошёл за женой, а я, несмотря на боль, успела оглянуться.

Все родные стояли в ступоре: Кол с кулаками, Ребекка со слезами, Финн с виноватым видом, Элайджа — как всегда, с лицом «я точно должен всё контролировать, но ничего не понимаю».

И весь народ деревни вышел как на показ мод: разинув рты, переговариваясь, шепча, кто-то уже пересказывал случившееся в третьей версии.

— Челядь, — процедила я сквозь зубы, фыркнув. — Дайте только не помереть, я устрою вам такой показ — никто в этой деревне не забудет, как выглядит настоящая сцена.

Майкл, весь такой угрюмый и пафосный, занёс меня в хижину Аяны с таким видом, будто только что спас свою единственную дочь от дракона. Хотя по факту — от волка, и дочь далеко не единственная. И то, волк, по-моему, просто хотел поиграть в «кто быстрее сдохнет».

Он аккуратно уложил меня на каменную плиту, прикрытую шкурой — ну прям люкс-кровать из каменной IKEA. Сделал шаг назад и застыл у стены, как надзиратель в женской тюрьме. Я, кряхтя от боли, приподнялась и устало прошипела:

— Так, мне только самое лучшее: золото, ладан и мирра. А если серьезно — давайте мази, ведьмовские, желательно с эффектом омоложения.

Эстер на это фыркнула и так закатила глаза, будто я только что заказала педикюр в полевых условиях. Тем не менее, подошла к столу с травами и зельями, начала перебирать баночки. Выглядела, как официантка, которая вот-вот скажет:

«Ничего нет, кроме берёзового дегтя и жабьих языков».

Аяна, темнокожая ведьма с потрясающей осанкой и холодным профессионализмом, уже стояла у моего изуродованного платья, которое, честно говоря, и до волка выглядело как «лук из коллекции Живу-в-лесу-и-не-жалею-об-этом». Она потянулась к лямкам, и я тут же вцепилась в неё взглядом:

— Эй, может, кто-то из мужчин покинет помещение? — кинула я взгляд на Майкла, что всё ещё стоял в углу, будто собирался следить, не вздумаю ли сбежать.

Он моргнул пару раз, видимо, с трудом обрабатывая фразу, а потом молча вышел, громко хлопнув дверью — будто его личное достоинство только что выкинули из окна.

Я перевела дух и кивнула Аяне, мол: Окей, приступай к развороту туши.

Когда она стянула с меня платье, я вздрогнула. Даже не столько от боли, сколько от холода, стыда и осознания, что мои шикарные костюмы остались в прошлом мире. Теперь мой дресс-код — это «платье в мясорубке».

Аяна аккуратно дотронулась до моей спины, и с тихим сочувствием прошептала:

— Как же тебя измучило это животное...

Эстер подошла ближе. Её взгляд скользнул по ранам — и в нём, о чудо, на секунду вспыхнула эмоция. Живая, человеческая. Боль. Но она тут же выровняла лицо в свою обычную маску: «я–мать–но–не–особо–горжусь».

— Всё так плохо? — спросила я, морщась, будто мне сейчас читают лекцию по налогам.

— Три глубоких пореза вдоль всей спины. Почти до кости в одном месте, — ответила Эстер хладнокровно, как будто озвучивала диагноз чужой корове.

— Мда... фигово, — протянула я, зарывшись лицом в шкуру.

«Прям «отдохни в новой жизни» — сказали они, «будет весело» — говорили они...»

В этот момент Аяна начала обрабатывать раны чем-то жгучим — скорее всего, смесью на основе чистого сатанизма и крапивы. Я зашипела как кипящий чайник:

— Вы уверены, что это лечебное, а не способ призвать злых духов?!

— Это сок пижмы и полыни. Очень эффективно, — ответила ведьма спокойно.

— Ага, особенно если цель — заставить человека пожалеть, что он вообще родился, — выдавила я сквозь зубы.

И пока они мазали мои раны, я мысленно записывала: «Спина: одна. Боль: бесконечность. Доверие к братьям, затащившим в лес: ноль.»

***

После этого «оздоровительного сеанса в стиле средневековой Inquisition SPA», меня практически под домашний арест посадили. Лечись, мол, дыши ровно и не вздумай вставать, а то заново располосуем. Хижина стала моей камерой, а шкура — моей больничной койкой. Атмосфера — «уют» уровня: если за окном не воют оборотни — считай повезло.

Майкл...

Он, видимо, решил, что теперь я его любимая игрушка, и наведываться ко мне — его священный долг. Неважно, что за день он мог заходить по 7, а то и 10 раз. С вопросами вроде:

— «Как ты себя чувствуешь, дитя?»

— «Ты уверена, что не простыла? Здесь дует, надо закрыть шкуру!»

— «Я видел, как ты шевельнулась. Я же сказал — лежать!»

Иногда казалось, что он просто сверяет: на месте ли моя голова. А иногда — будто хочет убедиться, что не Клаус добил меня из чувства вины.

Остальные братья...

Финн, как всегда, приходил с лицом философа: рассуждать о бренности бытия и моральных уродствах деревенской жизни. Прямо медитация, только на фоне моих криков боли.

Элайджа приносил воду, одеяла, свежие шкуры — всё с видом «я несу цивилизацию в каменный век». Его спокойствие немного помогало не треснуть кого-то глиняной кружкой.

Кол, само собой, пытался шутить. В стиле:

— «Ну ты и попала, сестричка. Я б тоже притворился раненым, если б хотел отдохнуть от работы в лесу!»

На что я отвечала что-нибудь ласковое вроде:

— «Притворись мертвым — вот это будет смешно».

Хенрик был самым милым. Он приносил мне странные лесные палки, называя их «амулетами силы», и уверял, что они точно защитят от боли. Я кивала, клала их рядом и мысленно сравнивала с теми «талисманами» от боли, что продавали в аптеке — только те были круглые и с анальгином внутри.

Ребекка...

Ребекка, к моему удивлению, действительно старалась. Приносила цветы — правда, половина из них была с насекомыми — и ягоды, от которых меня потом слегка подташнивало. Но я ценила. Вон, девочка старается. Хоть кто-то не смотрит на меня как на хрустальную вазу или потенциальную жертву проклятия.

А вот Клаус...

Этот гений вины каждый день появлялся, чтобы... посидеть молча как тень. Ни слова. Просто сидит. Смотрит. Как будто я музейный экспонат эпохи «Женская жертва его глупости». Каждый раз после его визита хотелось взять ту же глиняную кружку и зарядить ему в лоб.

Но в последний раз у меня просто сдали нервы.

— Да заговори ты уже, или я тебе сейчас кадык вырву! — взревела я, подскочив на шкуре, что вызвало приступ боли, но оно того чертовски стоило.

Клаус дернулся, как будто я только что кинула в него факел. А потом виновато пробормотал:

— Прости... Я просто... Я не знал, как...

— Говорить. Вот так. Ртом. Слова. Лепишь их и выпускаешь. Не сложно. Хочешь, дам мастер-класс? — язвила я, сжимая зубы.

Он только усмехнулся — впервые за неделю — и сел рядом.

А вот Эстер, королева семейной холодности, не зашла ни разу. Ни взгляда, ни травки, ни «держись, дочь моя». И если честно — и не надо. Её пассивная враждебность лучше действует, когда я её не вижу.

И вот я лежу, переломанная, полуживая, в этом зверинце под названием «Семья Майклсонов», и думаю:

«А ведь, будь у меня выбор. Либо ад. Либо они... И знаете, ад вдруг кажется гораздо тише.»

***

Майкл появился, как обычно, без стука. Ну, еще бы — хозяин дома, мать его. Принес с собой «лекарство» — видимо, новую авторскую настойку на кореньях, жабьих глазах и крови младенца. Сел рядом, с лицом мудреца, который только что решил судьбу мира.

— Я принес лекарство, — сказал он, и только ленивый бы не заметил нотки «ты будешь мне за это благодарна».

— Почти не болит, — буркнула я сквозь зубы, но чашу взяла. Ну, воспитание ж не подводит, хоть и задолбала уже его гиперопека, особенно после того, как я наорала, что если он не прекратит издеваться над Клаусом, я его в гроб закину раньше срока.

Подействовало? Ну, как сказать. Он просто перестал говорить с Клаусом вслух. Теперь только смотрит на него так, будто мысленно уже похоронил. Тоже результат.

Я отхлебнула из чаши. Ошибка номер один.

— Что это? — скривилась я. Потому что, откровенно, пить тухлое вино с привкусом ржавой монеты — не мой план на утро.

— То, что вылечит тебя за мгновение, — сказал он спокойно, слишком спокойно. Слишком... намеренно.

Он подтолкнул чашу к моим губам. Я сделала ещё пару глотков, потому что доверие, мать его. Ну, не в прямом же смысле «убей за здоровый образ жизни»?

Вкус... странный. Металл, что-то тягучее. Где я это уже... Ага! Кровь. Когда у тебя из носа течёт от перегрузки, и ты случайно сглатываешь — один в один вкус.

— Оте... — начала я, но договорить не успела. Потому что в этот момент что-то пронзило мне грудь. Резко. Холодно. Глубоко.

Чаша выпала из рук. Вся дрянь из неё расплескалась по земляному полу. А я медленно опустила взгляд... На рукоятку кинжала, воткнутого мне в сердце, а за ним — Майкл.

Смотрит прямо в глаза. Без гнева. Со слезами.

Ты что, черт возьми, плачешь?! Что, совесть проснулась на полпути?!

Я открыла рот, чтобы спросить: «Ты с ума сошел?!» Но из горла вырвался только хрип. В глазах начало темнеть, как будто вселенная решила резко выключить свет. Словно кто-то врубил титры к этой серии, а я даже не успела доесть свой сарказм.

Последнее, что я увидела, — слезы Майкла, стекающие по его щекам, и как он прошептал что-то...

...но я уже не слышала.

***

— Вааах... — раздалось от меня нечто среднее между судорожным вдохом и звуком, который издают рыбы, выброшенные на берег.

Я резко села, хватаясь за грудь — и ладонь тут же почувствовала влажную, уже подсохшую кровь, липкую сорочку и небольшое отверстие аккурат там, где до этого торчал тот чертов кинжал.

— Я не перенеслась на день назад... — прошептала я, ощупывая место, где по всем законам природы должна быть... ну, дыра. А там — ничего, кроме слабой пульсации и ощущения, будто грудную клетку кто-то зашил крупными нитками. Что ж... миленько.

Но вот что действительно выбило меня из колеи — это не факт, что я воскресла. С этим уже, знаете, как-то смирилась. Нет. Это то, что в комнату влетел Майкл, как будто у него тут пятизвездочная клиника по экстренной реанимации, а я — его завсегдатай.

И не один, заметьте! А с девушкой. Которую он тащил за собой, как сумку с мясного рынка.

— Что ты делаешь? — нахмурилась я, и вскочила, еле удержавшись на ногах, потому что, ну, вы знаете, после смерти немного кружится голова.

Я ощупала спину. Ран нет. Потрясающе. Только что меня разворотили волчьими когтями, а теперь я в состоянии пройтись по подиуму. Правда, кажется, остались шрамы, но, может, их можно будет продавать как особую фишку. Типа «осенне-зимняя коллекция от выживших».

А тем временем... Майкл, не теряя ни минуты, ловко достает всё тот же проклятый кинжал, которым меня прикончил пару часов назад (или вечность назад, кто тут считает?), и с чисто хирургической точностью режет руку девушки, от локтя до запястья, которую притащил.

Я не успела ничего сказать, потому что в нос ударил запах крови. Не просто ударил — прошиб меня, как поезд, на всей скорости. Он был... тёплый, густой, живой. Раньше я бы сблеванула от вида, а теперь... теперь я стояла и гипнотизировалась каплями, что падали на пол. Каждая из них была как звон колокольчика: «Пей, пей, пей...»

Дёсны ныли. Клыки, которые раньше были просто частью анатомии «до», теперь начали выдавливаться наружу, как если бы мои зубы поняли, что на ужин сегодня не суп.

— Чтобы завершить обращение, нужно выпить кровь, — сообщил Майкл голосом, будто объяснял рецепт борща.

— Может, ещё и салфетку подать? — пробормотала я сквозь стиснутые зубы, но взгляд уже не мог оторваться от струйки алой жидкости, медленно стекающей по её запястью.

Где-то в глубине сознания я понимала, что эта девушка — живая, испуганная и уже побледневшая. Но в данный момент её лицо было лишь неважным фоном. Всё, что имело значение — её кровь.

Я медленно подошла, как во сне. Голова кружилась, но не от слабости, а от необузданного голода, животного инстинкта, безумия.

Я не хотела. Я не собиралась. Но я наклонилась.

И, боже... как только капля коснулась моих губ, мир взорвался.

Это было как вдыхать огонь и лед одновременно, как если бы вся моя нервная система взяла отпуск на Бали, а оставшееся тело решило устроить вечеринку без контроля.

Теплая, тягучая, живая кровь. Сначала всего глоток. Потом второй. Потом... я уже вцепилась в её руку, как голодная собака в стейк, и начала пить так, будто в жизни своей ничего вкуснее не пробовала.

Девушка зашлась в крик, но меня это уже не волновало. Плевать. Все плевать. Мозг был отключен, а тело двигалось само. На автомате. На жажде. На какой-то дикой, первобытной нужде.

— Хватит! — прогремел голос Майкла, и он оттащил меня за плечи, а я ещё пару секунд пыталась дотянуться до запястья этой бедняжки, как пьяница до последнего глотка из бокала.

Я отшатнулась. Пошатнулась. Сделала пару шагов назад.

А потом плюхнулась на пол, потому что ноги отказались меня держать.

Во рту всё ещё стоял вкус крови. Пульс бился где-то в висках. Глаза горели. И, что самое страшное... мне понравилось.

— Чёрт... — выдохнула я, глядя на свои трясущиеся руки. — Я... что это было?

— Ты теперь одна из нас, — голос Майкла был холоден, но будто... доволен?

Или мне показалось?

— Одна из... — я прищурилась, поднимая на него взгляд. — Прекрасных, кровососущих и психически нестабильных?

Он кивнул. Абсолютно серьёзно.Люда такая: ты чё, придурок?

— Поздравляю, Каллиста. Ты — первый вампир.

Тут я молча вытерла губы тыльной стороной руки, оставляя на щеке кровавую размазанную полосу — драматично, как я люблю.

— Ну что ж... — хрипло засмеялась я, — теперь мне точно нужен кофе. Много. Крепкий. Желательно с кровью вместо молока.

Майкл усмехнулся. Девушка тем временем успешно теряла сознание в углу. И я её не винила. Потому что если бы я могла — я бы тоже отрубилась.

Комната будто сжалась. Воздуха стало слишком много, но в то же время его не хватало. Слух работал, как чёртов ультрасканер: я слышала каплю, падающую с потолка на камень где-то в углу, шорох мыши под полом,

биение своего сердца — ровное, мощное... И, как самое отвратительное проклятие — слабое, надрывное сердцебиение той девушки, которая уходила прочь, с каждым шагом ослабевая, а в моей голове звучало только одно:

«Ещё один глоток... всего один... Ну чего уж теперь — начало положено...»

— Выведи её отсюда! — заорала я, зажав уши руками, будто это могло заглушить внутреннего монстра, который только что проснулся и теперь требовал закуски.

И закуски желательно с хорошей группой крови и лёгким оттенком страха.

Майкл, слава богам, не стал спорить. Он бесшумно кивнул и вывел девушку, уводя вместе с ней и соблазн, и остатки моего самоконтроля.

Когда дверь закрылась, тишина опустилась в комнату, но она не была успокаивающей — наоборот, казалась гулкой, плотной, как если бы я сидела внутри собственного черепа, и всё, что там происходило — сражение с голодом.

Я опустилась обратно на пол, вцепившись ногтями в платье, как утопающий в спасательный круг.

«Спокойно, Людмила... или Калли... кто ты вообще теперь?! Ты модельер, босс, женщина с мозгами и силой воли! Ты не сожрёшь деревню. Ты... просто... посидишь... и подышишь...»

Да, посидишь и подышишь, ага, сказала я себе, при этом втягивая носом запах крови, всё ещё витавший в воздухе.

Вдох. Выдох. Плевать. Может, и ад, зато с премиум-функциями: сверхчувства, бессмертие и новая диета: «люди low fat».с низким содержанием жира

А ведь хотела просто кофе с утра и фен, чтобы волосы посушить...

Смешно. Громкий, нервный смешок вырвался сам.

Да здравствует новая жизнь... А вы, деревня, держитесь. Я теперь... опасная вдвойне.

***

Прошл, может, час... может, меньше. Трудно сказать, когда у тебя в голове сейчас не часы, а метроном на адреналине. Но вдруг... Дверь резко распахнулась.

— Калли?! — послышался удивлённый, даже немного испуганный голос.

На пороге стоял Элайджа, весь в себе, как обычно — ровная спина, напряжённая линия губ... но глаза. Вот в глазах — паника.

Следом ввалились остальные:

Ребекка — растрёпанная, с вкраплениями трав в волосах, Кол — как всегда будто после драки и перед новой, Финн — бледный и задумчивый, и маленький Хенрик, прижавшийся к Клаусу, а сам Клаус выглядел так, будто его только что размазало по внутренней стенке катастрофы.

— Вы... вы уже?.. — я встала, ощупывая себя, как будто подтверждая, что да, я всё ещё вампир. Сюрприз, детка.

— Что с нами случилось? — голос Ребекки дрожал, и это было непривычно — она обычно звучала как роза с шипами, а тут — букет нервов.

— Поздравляю, вы теперь как комары, кровь вечно сосущие, — я пожала плечами, пытаясь говорить спокойно и с долей сарказма, хотя внутри у меня всё ещё бушевал голод, и кто-нибудь из них уже начал пахнуть подозрительно вкусно.

Кол подошёл ближе и... нюхнул меня.

— Ты уже... ела?

— А ты хочешь, чтобы я начала с тебя? — я мило улыбнулась, плотоядно так, чтобы он, в случае чего, не расслаблялся.

Он отступил на шаг. Умно.

Тишина повисла в комнате, и только дыхание Хенрика нарушало её. Он был напуган, его глаза метались от одного лица к другому.

— Я... я не хочу быть чудовищем, — прошептала Ребекка, отступая к стене.

Я невольно втянула воздух носом, и...

щёлк. Как будто кто-то включил суперчувствительный нюх на максимум.

Мертвечина. От всех них. Серьёзно, от Ребекки пахло как от свежесрубленной розы... на могиле. От Финна и Элайджи — как от старинной библиотеки с гробницей в подвале. А Клаус? Он вообще источал аромат «осеннего леса с оттенком бойни». Но тут...

Сладкий, живой, горячий, пульсирующий аромат... Я резко обернулась. И почти зарычала.

— Хенрик?.. — сжала зубы, стараясь не кидаться.

Он стоял чуть поодаль от всех, в своей грязной рубашке, с глазами как у напуганного котёнка. Вот только этот «котёнок» вдруг начал пахнуть как жареный стейк для вампира на диете.

— Он не такой, как мы, — сказал Финн, голосом профессора с лекции. — Он ещё слишком мал.

Да неужели, Шерлок? Спасибо, что пояснил, а то я думала, почему у меня вдруг руки затряслись от голода.

— Значит, потом обратят, — сказала я, и только хотела подойти, но как будто кто-то дернул меня за внутренний тормоз.

Резкая волна жажды ударила в затылок, и я осталась стоять на месте.

«Только не хватало — сожрать самого милого из семейки... хотя он и правда пахнет вкусно...»

Стоп. Всё. Вырубай эту мысль.

Я прикусила губу и отвела взгляд.

Внутри было неприятное шевеление. То ли совесть, то ли желание выть на луну — честно, я уже не различаю.

И тут, как молнией по мозгам:

Это всё из-за меня, да?

Не из-за Хенрика, не потому что оборотень его загрыз (что, кстати, в моём времени именно так и было). Нет. Он сделал это из-за меня. Из-за того, что я почти умерла. Из-за того, что я дочь, и он не смог бы вынести потерю.

Решил, что проще превратить нас всех в бессмертных монстров, чем страдать (или просто, чтобы показать оборотням, что они теперь слабее его?). Типичная родительская забота по версии «сумасшедший папаша-воин».

«Ну и идиот,» — прошипела я про себя, а вслух произнесла более дипломатично:

— Великолепно. У нас теперь семейный клуб «Нечто», и главный по кофе-брейкам снова я.

Все посмотрели на меня, будто я сказала что-то неприличное (а точнее, непонятное им). Хотя... на фоне того, как я чуть не кинулась на ребёнка, это была шутка века.

***

— Так, нам нужны кольца от солнца, — с порога заявила я, влетая в комнату Эстер, как налоговая в дом бизнесмена.

Она, судя по всему, пыталась варить какое-то зелье или то, что в этом времени считается «чай от головной боли». Повернулась ко мне с лицом, на котором чётко читалось: «Ты опять?»

— Что? — спросила она, нахмурив брови, будто я сейчас предложила ей полететь в космос.

— Закатай скулы обратно, милая, это тебе не мечты про идеальную семью. Это здравый смысл!

Я закатила глаза так глубоко, что чуть мозг не увидела, и, схватив её за руку, потащила на улицу, не забыв по дороге подхватить Кола, который, как обычно, маячил в коридоре без дела, явно собираясь либо воровать яблоки у соседей, либо очередной раз прикопаться к кому-нибудь.

— Что ты задумала, сестрица? — пробурчал он, когда я втащила его за собой как модный аксессуар.

Я распахнула дверь и резко вытянула его руку наружу, прямиком под весёлый лучик утреннего солнца, который как будто специально ждал своего часа.

— Смотри, — бросила я Эстер с таким видом, будто веду презентацию нового товара.

Ш-ш-шшш!

Рука Кола моментально зашипела, покрываясь волдырями быстрее, чем я успевала моргнуть. Он взвыл, как будто его облили кипятком, и вырвал руку из моей хватки, прижимая её к груди:

— Ты с ума сошла?! — завопил он. — Ты мне чуть руку не сожгла, женщина!

Я даже не обернулась, чтобы его утихомирить. Взгляд мой был прикован к Эстер, в глазах которой мелькнуло искреннее удивление, а может и долбанное озарение века.

— Что ж, ты права, — тихо сказала она, затем резко развернулась и ушла быстрым шагом, как будто я включила в ней «режим ведьмы на миссии».

А я довольная, как кот на солнышке, усмехнулась и посмотрела на Кола:

— Вот видишь? Ради модных аксессуаров иногда нужно немного пострадать.

— Ты психопатка, Калли, — прошипел он, наблюдая, как ожог заживает сам по себе. — Серьёзно. Пусть тебе сделают кольцо из шипов и чеснока.

К обеду (а я проверяла по солнечному положению, потому что часов-то нет, здравствуй, древность) Эстер вернулась с набором колец, аккуратно разложенных на куске ткани. Каждое кольцо — с разным камнем, разной формы, даже оправы были разные: от массивных мужских до утончённых женских.

Она позволила мне первой выбрать, видимо, за вклад в семейную безопасность и за то, что я устроила мини-кастинг боли с Колом.

Я выбрала тонкое серебристое кольцо с тёмно-синим камнем, напоминающим ночное небо. Примерила. Смотрелось на удивление шикарно — сдержанный шик и магическая защита в одном флаконе.

— Теперь я официально готова гулять на солнышке и уничтожать всех морально, — довольно пробормотала я, вертя кольцо на пальце.

Кол, уже примеривший своё кольцо, смерил меня взглядом:

— Тебе бы ещё кольцо, которое фильтрует твои шуточки.

— Тебе бы кольцо, которое не позволяет тебе нести чушь, — парировала я.

Элайджа между нами тяжело вздохнул, как истинный дипломат. А Ребекка примеряла своё кольцо с видом девочки на балу. Даже Финн не жаловался — что уже говорило об успехе всей затеи.

Ну что ж, теперь мы — не только неубиваемые ночные монстры, но и дневные хищники с отличным стилем.

А вы как провели свою тысячу первый год?

Пока мои родненькие выбирали себе кольца под цвет глаз и самооценки, я, скромно отойдя от семейного показательного дефиле, попёрлась к дому Аяны.

Аяна как раз сидела на крыльце, будто ждала меня. Перебирала травы и выглядела как ведьма, которая за одно косое слово может превратить тебя в жабу. Или в Кола — что в принципе одно и то же.

— Аяна, здравствуйте! — подняла руку в театральном жесте.

Женщина напряглась так, будто я пришла не кольцо зачаровать, а кредит ей предложить.

— У меня к вам одно дело, — добавила я, подходя ближе.

— Дело? Ко мне? — скептически приподняла бровь, глядя на меня как на непрошеную посылку.

— Да, вот, — вытянула руку с кольцом. — Не могли бы вы его... ну, слегка... зачаровать? Чтобы ни одна ведьма, включая мою чудо-мамочку, не смогла на меня повлиять.

Аяна не двинулась с места. Только хмыкнула, как будто я предложила ей продать душу за грош.

— Твоя мать ведьма, но ты идёшь ко мне? — с издёвкой скривилась она.

Да-да, слышу уже: «не люблю я вашу семейку»

— Ну да, — забрала я руку обратно. — Вы ведь заметили, она не особо меня обожает. Даже при всей нашей... кровной «близости».

Аяна молча хмыкнула, но я заметила лёгкий блеск интереса в её глазах. Потому что я не просто пришла с кольцом — я подложила ей магический шанс подставить Эстер. А у них там, кажется, любовь как у кошки с пылесосом.

— Моя мать создала «ошибку природы», как вы это называете. И вы явно этим недовольны. Но если уж эта ошибка будет в безопасности от её создательницы — это разве плохо?

Молчание. Секунда. Ещё секунда. Победа.

— Ладно, давай кольцо, — буркнула она, протянув руку.

Я сделала шаг вперёд, но потом одёрнула себя:

— А, стоп. Я ж не могу его снять. Солнце, всё такое... поджарюсь, как хлебушек у костра.

Аяна выдохнула так, будто вся сила её предков ушла в этот вздох. Отложила травы в плетёную корзину, встала, отряхнулась и пошла в дом, как будто решила, что легче раз плюнуть на проклятую семейку, чем спорить с надоедливой девчонкой-вампиром.

Я осталась стоять у порога. И вот тут настал мой любимый момент:

— Я могу войти? — спросила я с вежливой полуулыбкой, будто это не обязательно, но если что — я знаю закон вампиров.

Она остановилась у двери и повернулась:

— Входи уже. Чего встала, как наказанная?

— Вот и славно, — кивнула я, торжественно переступая порог, будто подписала сделку с дьяволом.

Хотя, судя по количеству проклятий в этом доме, дьявол был уже на пенсии.

Внутри всё было очень по ведьмовски — запах сушёных кореньев, трав, какой-то горькой мази и дымящихся благовоний, от которых у нормального человека бы случился отёк мозга. На стенах — тряпичные амулеты, деревянные маски и шкурки мелких зверушек. Короче, интерьер в стиле «спаси и сохрани».

— Садись сюда, — Аяна кивнула на табурет с вытесанным символом, от которого у меня зачесалась аура. — Сейчас проверим, выдержит ли твоя блестяшка чары защиты.

— Если нет — закажу у вас новую. С гравировкой: «От мамочки с любовью».

Она не засмеялась. Ну, хотя бы не убила. Уже неплохо.

***

Кольцо на пальце мягко отдавало теплом. Аяна сделала свою работу на пять с плюсом — теперь ни одна ведьма с претензиями на мою жизнь не залезет мне в мозги, не поджарит с помощью заклинания и не отправит душу гулять налегке. То, что доктор прописал. Ну, если бы доктор был колдуном и немного злопамятным.

Я крутила кольцо на пальце, пока шла обратно, напевая под нос старую рекламу из своего времени. И да, теперь можно было открыто смотреть Эстер в глаза и не бояться, что она заставит меня сожрать жабу. Хотя... зная её, она найдет другой способ.

Но знаете, что было ещё прекраснее защищенного кольца?

Белый. Дуб.

Да-да, тот самый — из которого можно сделать кол, способный отправить меня в вечный отпуск в ад... или куда там первородных кидает. Только я немного изменила сценарий.

— Хорошо горит, — довольно протянула я, протянув руки к огню.

Точнее, к огромному костру из самого белого дуба, который я лично и подожгла с тем же выражением лица, с каким обычно вручают «Оскар» за лучшую женскую роль. Может было и не обязательно, делать всё самой... но, хочешь, сделать хорошо — сделай это сам.

— Ты уверена, что это он? — нервно спросил Кол, стоя на безопасном расстоянии, будто боялся, что дерево из могилы воскрешается.

— Уверена, как в том, что мне не идёт мешковина вместо нормального платья.

Я бросила в огонь ещё одну сухую ветку и довольно уселась на бревно, грея ладони. Слова плыли в воздухе, смешиваясь с запахом дыма и зловещим треском древнего дерева, что наверняка внесено в список «особо ценных магических пород».

— Ты сожгла дерево, что могло убить нас всех, — попытался надавить Финн.

— Именно. И теперь ближайшее тысячелетие я могу спать спокойно, не думая, что какой-нибудь герой в трико вынырнет с колом в руке и заорёт: «Justice!»

Ребекка покосилась на меня, но ничего не сказала. Наверное, в голове у неё играло что-то вроде: «Зато теперь не будет романтичных смертей». А Клаус... тот молчал, но в глазах у него была смесь уважения, страха и того самого раздражения, когда кто-то делает то, на что у тебя не хватило яиц.

— Ты бы могла оставить хоть ветку. На всякий, — заметил Элайджа, как всегда спокойный, но явно напряжённый.

— И что? Хранить её под подушкой, как сувенир? Нет, спасибо. Я лучше клыки почищу, чем буду спать рядом с тем, что может меня прикончить.

Пламя вспыхнуло ярче. Последняя большая ветка упала, разлетаясь искрами.

Я обернулась к огню и театрально вздохнула:

— Прощай, древний дуб. Ты был легендой. А теперь ты — угли. Как и все, кто решит в будущем сунуться ко мне с «героическим» планом.

Плевать, что я изменила сюжет (не колоссально, конечно же, но всё же). Я тут не ради канонов, я здесь ради выживания с максимальным комфортом. Ну и немного из вредности, чего уж там.

***

Дьявол! Только отвернись на пять минут — и на тебе: Клаус устроил себе кровавую вечеринку с финалом в стиле «ups, I did it again». Милая деревенская девчушка, кудрявая, вся в цветочках, больше похожая на пасхального ягненка, чем на реального человека, теперь лежала безжизненной тряпочкой у его ног, а у Клауса в глазах — ступор, паника и жажда крови одновременно.

— Ты... ты её... — я даже не закончила, потому что в этот момент раздался знакомый треск костей, и его лицо исказилось от боли. — Ой... — прошептала я, делая шаг назад. — Ну всё. Приехали.

Началось. Проклятие. Оборотень.

Тот самый «привет из генетики», которого никто не ждал (кроме меня). Особенно не ждал Майкл. А когда он, сквозь ужас и злость, просчитал генетику в уме, картина сложилась слишком быстро и слишком грязно:

Он — не его сын.

Он — ошибка.

Он — ублюдок от какого-то оборотня, о чём Эстер, конечно, не удосужилась предупредить.

И вот он — Майкл. Великий и ужасный. Ровно настолько же, насколько он был мудаком в оригинале, только теперь с двойной дозой ярости.

— Ты не мой сын! — прорычал он, отбрасывая Элайджу в сторону и хватая Клауса за волосы. — Ты позор!

— Ага, ща начнётся распятие по старой доброй семейной традиции, — пробормотала я и рванула вперёд, пока Эстер рисовала какую-то древнюю руну, чтобы подавить волчью сущность в Клаусе.

Я влетела в круг и с силой рванула Майкла за плечо:

— Отпусти его! Хватит!

Он даже не обернулся. Просто резко и красиво — щёлк! — и моя шея скрутилась как пластиковая трубочка.

— Угх... — это был мой последний звук. Я, конечно, первородная, но на пару минут превратилась в труп с точкой зрения, смотрящей в сторону земли.

***

Когда я снова вдохнула воздух (и прокляла всё на свете), то увидела, как Клауса уже прицепили к кресту, и Эстер закончила руну. Проклятье было запечатано. Всё. Гейм овер, мистер Гибрид.

Я с трудом поднялась с земли, хрустнув шеей, и бросила злобный взгляд на Майкла:

— Серьёзно?! Вот так обращаемся с дочерью?!

Он даже не посмотрел. Гордо стоял с видом: «Я тут, между прочим, семью спасаю».

— Ты хоть раз можешь вести себя не как токсичный викинг?!

Клаус повис на кресте, хрипя и изрыгая проклятия, а Элайджа в шоке стоял сбоку, будто весь смысл жизни вывалился у него под ноги.

И всё, что я могла сделать — это стоять и думать:

«Отлично. Просто идеально. Я пыталась помочь... и опять в минус».

Я стояла, утирая с губ кровь, плевалась песком и горела от ярости. Майкл всё ещё стоял у своего новенького арт-объекта под названием «Мой не-сын на кресте», и, кажется, гордился этим. Как будто он выиграл турнир по «самому отбитому родителю тысячелетия».

Я медленно подошла к нему, сверкая глазами, как ведьма, которую забыли пригласить на шабаш.

— Ты вообще нормальный?! — с этой фразы я начала. Спокойно. Почти.

Майкл обернулся и посмотрел на меня своим ледяным, хладнокровным взглядом. Ну знаете, таким: «Я мужик. У меня есть меч. Что ты мне сделаешь, женщина?»

— Я спасаю свою семью, — сказал он.

— О, да? Распятием, пытками и побоищем?! Браво, отец года!

Я пошла кругом, не отводя от него глаз.

— Ты зашёл так далеко, что даже ад отвернётся от тебя со словами: «Нет, спасибо, мы своих берём!»

Он нахмурился, но молчал. Ах, так. Будем играть в молчанку? Отлично, слушай дальше.

— Он не твой сын — и что?! Может, стоит обвинить того, кто предал тебя, а не ребёнка, которого ты бил, пинал, унижал и из-за которого у него уже не осталось эмоций, кроме ярости!

Майкл скривился. Попала в точку.

— А что сделал ты, когда узнал правду? — продолжала я, повышая голос. — Ты приковал его к кресту! Как будто Иисус и Мстители одновременно зашли на пасху! Ты нормальный вообще?!

Он попытался что-то сказать, но я выставила руку.

— Нет, не надо. Я знаю, что ты скажешь. Ты хотел «искоренить проклятие». Ну, поздравляю, теперь у тебя есть сын, который тебя ненавидит ещё больше! И знаешь, что самое страшное? — я придвинулась ближе. — Ты его боишься. Вот ты кто. Не отец. Не воин. А просто — трус.

Он выдохнул, медленно сжав кулаки.

— И если ты ещё раз тронешь кого-то из них, Майкл, — я подошла вплотную, заглядывая прямо в его ледяные глаза, — я из тебя сделаю половник. Мечом. Медленно. Со вкусом.

И развернувшись, я пошла прочь, оставив его в гробовой тишине.

***

Утро встретило меня тревожной тишиной. Не той уютной, когда птицы поют, а воздух пахнет влажной травой, — а гнетущей, напряжённой. Такой, что хочется проверить, не забыла ли ты закрыть окна перед концом света.

Я встала, пошатываясь, было ощущение, что что-то не так. Выглянув за дверь, я увидела, как моя «чудо-семейка» стоит на поляне у свежезасыпанной могилы. Но не в полном составе.

Семейный завтрак на костях. Отличное начало дня.

Я подошла ближе, разглядывая каждого из них. Ребекка — со слезами в глазах, прижимает к себе Хенрика, который тихо всхлипывает, вцепившись в её подол. Элайджа стоит рядом — как обычно, со своей вечной миной «я страдаю, но достойно». А Клаус... А Клаус, зараза такая, даже не прячет удовлетворения.

Отомстил. Разрезал, закопал, перевернул страницу. Молодец. Только где гарантия, что она не вылезет из земли с табличкой «Я воскресла, суки»?

«Хм. Интересно, если он её позже таскал в гробу — значит, он её выкопает? Ага, как собака — сначала закопал кость, потом вспомнил и обратно в миску притащил. Всё как в лучших семьях».

— И что теперь? — спросила я, скрестив руки на груди.

— Все сбежали, — прошептала Ребекка, глядя в землю. — Как только Майкл убил маму... остались только мы.

— Как печально, — фыркнула я, даже не пытаясь сделать вид, что мне хоть немного грустно.

На самом деле? Мне было... ровно. Холодно. Плевать. Эстер умерла — и слава богам, меньше ведьм, меньше проклятий.

«И всё же... она пока не знает, что Эстер убил не Майкл, а Клаус. Думаю, пока эту прелесть мы оставим в секрете», — пронеслось в голове.

— Будем держаться вместе, — пафосно выдала Ребекка и сжала маленькую ладошку Хенрика.

Ооо, началось. Сейчас будет сцена братства с клятвами, взятием за руки и многозначительным взглядом в небо. Я прямо почувствовала, как внутри скребётся язвительный сарказм, просясь наружу.

Ребекка протянула руку Клаусу. Он — Элайдже. Тот — Хенрику. И теперь две руки — тёплые, полные надежды и наивности — тянулись ко мне.

Семейство Майклсон, торжественно предлагающее вступить в секту вечной семейной любви. Прямо как дешёвый культ с кружевными браслетами.

Я посмотрела на их ладони. Потом на их лица. А потом...

— Да пошли вы на хрен. — Схватила подол платья и развернулась. — Я сваливаю.

Я могу ломать канон и без их компании.

— Калли! — закричала Ребекка, а за ней и другие, но я на вампирской скорости уже мчалась прочь, ловко огибая деревья, не оборачиваясь.

Где-то внутри, в глубине души, всё-таки кольнуло... Не потому что я их бросила, а потому что одного из них я всё же не хотела оставлять.

И вот, спустя всего минуту, я вернулась. Бесшумно, как ночной хищник. И прежде чем кто-либо понял, что происходит, я подхватила Хенрика на руки, подняв его, будто уношу котёнка с поля боя.

— Его я забираю, — кинула я весело, усмехнувшись и мигом исчезнув в лесной чаще.

— Калли! — заорали они сзади, но поздно. Я и малый уже были в миле от них.

Он вцепился в меня, испуганно глядя назад.

— Куда мы? — прошептал он.

— Туда, где тебя не сожрут по ошибке, — хмыкнула я.

Он удивлённо моргнул.

— А... они бы могли?

— Вполне возможно, — усмехнулась я, ускоряя бег. — Но не бойся, я с тобой.

«Да уж, может я и не знаю, как растить детей... но уж точно знаю, как их не терять», — подумала я, глядя вперёд, туда, где я построю для нас новое убежище.