Ошибка сценариста

Людмила Сергеевна Ломоносова. 35 лет. Бренд мирового уровня. Холодная как лёд. Умерла. Жаль, конечно... но не все будут притворяться.

Её карие глаза могли разрезать не только реальность, но и самооценку собеседника. Принципы, границы, чужие планы — всё рассыпалось под этим ледяным взглядом, как хрусталь под каблуком. Черные как полночь волосы лишь усиливали образ — сотрудники полушутя, полусерьёзно шептались в коридоре:

— Это, наверно, не краска. Это её тёмная душа вытекла и впиталась в волосы.

Людмила Сергеевна не возражала. Пусть боятся.

Фигуру она держала в форме — не анорексичная модельная доска, а скорее изящная, но с намёком: «тронешь — пожалеешь». Одежда — всегда безупречно строгая, деловая, настолько отточенная, что складывалось впечатление: пиджак боится морщин больше, чем сама Людмила — старости.

Но если кто-то вдруг видел её в мешковатом худи и трениках, значит, случилось ЧП. Глобальное. Космическое. Вроде:

— Людмила Сергеевна вышла в «пижаме»?!

— Тихо! У неё кризис. Сейчас за винишком сгоняет и вернётся, как ни в чём не бывало. Война — войной, а костюм должен сидеть.

Улыбка? Да, случалась. Иногда. Редко. Опасно. Когда она вытаскивала победу, как зуб изо рта конкурента — с хрустом, болью и триумфом. Когда очередной модный показ начинался с её логотипа, а не с «этой блондинки с Мальдив».

Тогда Людмила могла позволить себе тонкую, беззвучную, хищную улыбку.

Такую, после которой даже кофе в офисе стынет от страха.

В жизни Людмила добилась всего — и это не пустые слова. Свой модный дом, бренд нижнего белья, фотосессии в глянце, даже пожертвования на благотворительность — всё это было. Хотя вряд ли она делала это ради одобрения публики. У неё просто оставались лишние деньги. Настолько лишние, что она позволяла своей семье жить за её счёт. И даже тогда они умудрялись быть ей обузой.

Впрочем, Людмила Сергеевна никогда не играла в «добренькую». В её мире не было места соплям, жалости или сантимам — только стратегия, амбиции и идеально выверенная помада цвета «ледяной кофе». Она шла по головам так же уверенно, как по подиуму шли модели её бренда — в кружевных комплектах и со взглядом «я выше этого».

О ней писали в журналах как о стальной леди, женщине без сердца. Конечно, писали — это же кликабельно. Кто ж поверит, что она иногда тайком отправляла миллионы на приюты и реабилитационные центры? Никто. Ведь это плохо сочетается с фотографиями, где она смотрит на камеру, как будто та — её бывший.

Детство? Грязь, сырость, очереди, хруст советских стен и голодные глаза. Но даже тогда Людмила выучила главное: если хочешь выжить — забудь, что ты ребёнок. Она и забыла. Вместе с этим забыла и мечтать. Осталась только цель: быть наверху, чтобы никогда больше не оказаться внизу.

И знаете, она справилась. Только вот организм оказался не таким железным, как репутация. Болезнь пришла тихо, почти деликатно. И, в отличие от врагов, не дала ей времени ответить.

На похоронах были люди. Кто-то — искренне, кто-то — ради фотографий. А кто-то просто хотел убедиться, что она действительно умерла.

Но если вы думаете, что на этом история Людмилы Ломоносовой заканчивается — вы ошибаетесь. Легенды живут дольше, чем те, кто их ненавидит. И кружево её бренда всё ещё продаётся. А значит — она выиграла. Даже мёртвая.

***

За пару часов до смерти Людмила Сергеевна Ломоносова — хозяйка модного дома, железная леди без слабостей и слёз — разваливалась в собственной постели, как никчёмный прототип с браком.

— Чёрт бы побрал эти медикаменты, — прохрипела она и с силой швырнула коробку таблеток в стену. Пластик предательски треснул, пилюли посыпались на паркет из дорогого дерева, словно дешевый конфетти на похоронах гламура.

Пентхаус в центре Москвы, оформленный по всем канонам «глянцевого рая», внезапно стал похож на роскошную камеру пыток. Дорогие шторы из итальянского бархата — бесполезные тряпки. Телевизор с кричащей рекламой её собственного бренда — пустая картинка. Телефон, вечно вибрирующий от деловых звонков — теперь тяжёл, как гиря.

Людмила Сергеевна Ломоносова знала всё о психологии — могла одной фразой выбить из-под конкурента не только тендер, но и почву из-под ног. Её фишка — холодная голова, точный расчет и умение видеть слабость в человеке быстрее, чем он сам её осознает. Она могла взять кредит на сумму, от которой банкиры начинали креститься, и закрыть его досрочно — просто потому что может.

Но вот чего она не знала — так это любви. Её с детства приучили: чувства — это роскошь, которую она себе позволить не может.

Пока брат Денис был семейным любимцем, надуваемым в задницу родительской любовью даже в 30 лет, Людмиле внушали одну-единственную установку: «Если хочешь не жить под мостом — пахать надо. Сама. Всю жизнь.»

Так и жила. С пятнадцати лет. Без истерик, без отпусков, без жалоб. В её мире не было места соплям и розовым мечтам — только цели, сроки и сделки.

Она и не заметила, как прошла мимо самой обычной человеческой жизни. Муж? Ребёнок? Да кто он вообще, этот муж, когда в офисе подписывается контракт на пять миллионов, а налоговая в засаде?

Подруги у неё были. Такие же глянцевые хищницы, у которых дети фигурировали в разговоре на уровне «вот та, что родила в 27 — дурочка». Людмила слушала их рассказы про грудное вскармливание, как про сюжет фантастического фильма.

Сама же она считала своим единственным ребёнком бизнес. Он и капризничал, и требовал ночей без сна, и вырос, между прочим, достойным. Вот только, в отличие от настоящего ребёнка, бизнес не приносил цветов на День матери. И не держал за руку в час, когда сердце сдаёт.

Но Людмила до сегодняшнего дня не жаловалась. Она была не из тех, кто плачет. Она просто жила, как умела — по-своему. Холодно, жёстко, но с проклятой эффективностью.

— Зачем мне все эти деньги, если я подыхаю как собака?! — выдохнула Людмила и смахнула остатки таблеток на пол.

В комнату ворвалась экономка, Клавдия Петровна Маслякова, женщина крепкой закалки и ангельского терпения.

— Боже, Людмила Сергеевна, что с вами?!

— Уйди с глаз прочь! — сорвалась Ломоносова и швырнула в неё стакан с водой. Удар — звон стекла, глухой вскрик, и Клавдия рухнула на пол, схватившись за голову.

На миг в глазах Людмилы мелькнула тень раскаяния. Но тут же накрыл новый приступ кашля — жестокий, душащий, унижающий.

«Я сдохну. Просто сдохну. А всем наплевать! Денис, мой модный бездарь, и брат по совместительству, даже носки с трусами путает, а ему отойдёт бизнес? Мама с папашей, эти финансовые терминаторы, за неделю всё спустят в казино или на вино за 300 тысяч! Всё, ради чего я жила, канет в лепту...»

Она тяжело вдохнула, подняла трясущуюся руку и нащупала телефон. Голос был едва слышен, но ледяной, как всегда:

— Переведите все средства в фонд помощи сиротам. Всё. Да, всё. Ни копейки семье. Они пусть на трусах Дениса экономят.

Её последние слова в этом мире были не о любви, не о Боге, не о прощении. А о деньгах. И о сиротах.

А через пару часов, во время следующего звонка, сердце не выдержало. Оно не знало, что такое отдых, любовь или «время на себя». Оно работало, как и хозяйка, до самого конца.

И да — бренд выжил. А вот семейка осталась у разбитого корыта. Без трусов и без Людмилы.

***

Как же тело ломает — будто всю ночь на голой земле спала, будто вернулась в детство, где не было ни мягких кроватей, ни теплых одеял. Или это просто болезнь играет со мной злую шутку? Сердце шалит, и всё остальное уже не выдерживает — так врачи и сказали, не понимая, как такое возможно: один сбой запускает цепную реакцию, и вот уже организм сдаётся без лишних разговоров.

Стоило только открыть глаза, как стало ясно — я действительно лежу. Не на кровати, не на диване, а на земле. Точнее, на какой-то шерсти. Под головой — смотанная шкура, напоминающая плед в плохом смысле.

— Калли! — раздался голос, и в комнату, которая больше напоминала экспозицию из музея древностей, влетел парень. — Сестренка! Пора вставать, спать до полудня — это не твой стиль, — с улыбкой произнёс он.

— Чего? — я выгнула бровь, пытаясь сфокусировать затуманенный взгляд. Потёрла глаза, чтобы убедиться, что не сплю.

Карие глаза смотрели так близко, что я могла рассмотреть в них всю глубину — насыщенный цвет тёмного шоколада, в котором будто растворена тайна. Я отпрянула назад.

— Ты чего? — наклонил голову вбок тот самый парень.

Кол Майклсон? Или как там его? Если правильно помню — самый младший из Майклсонов.

— Чё? — вырвалось снова, но он только усмехнулся — такой самоуверенный и чуть игривый.

Я оглядела парня с ног до головы, насколько позволял шаткий взгляд, пока он уютно устроился на корточках рядом.

Вроде бы это был Кол Майклсон... только не тот глянцевый красавчик из сериалов 2010-го или даже 2024-го, а какой-то другой — в лохмотьях, но вполне чистых, с каштановыми волнистыми волосами до плеч и этим бесстыдно шалым взглядом, будто он вот-вот затеет какую-нибудь проделку.

Такой, каким он, наверное, был тысячу лет назад. Хотя, честно, откуда мне знать, что творилось тогда.

— Что за?.. — нахмурилась я, прищурившись. Немного подумав, вернулась под одеяло из шерсти и укрылась, надеясь, что вот-вот проснусь и всё это — идиотский сон. — Ха! Дебильный сон, я спать.

— Какой сон? — удивился парень, будто вообще не врубался.

— Дебильный, — пояснила я, поднимая бровь.

— Деб...иль... что? — переспросил он с явным непониманием.

Когда он ткнул мне пальцем в щёку, я просто буркнула:

— Отвали.

Видимо, даже в параллельных мирах хамство — моя коронная черта.

Когда Кол продолжил с маниакальным упорством тыкать мне в щёку, как будто я резиновая уточка, терпение моё закончилось. Резко сев, я прошипела:

— Я тебе сейчас палец сломаю, рыцарь чертов.

Но, судя по тому, как загорелись у него глаза, угроза подействовала не как предостережение, а как приглашение к веселью. Он сиял, как ребёнок, которому выдали ведро с краской и белую стену.

— Ну же, Калли, — протянул он, теперь уже весело тыкая меня в плечо. — Ты же всегда была на веселе!

Я посмотрела на него так, будто он только что прыгнул в лужу.

— Что ты мелешь? — спросила я вымученно. — Я при смерти, гениальный ты человек прошлого века. Я, прости господи, в коме. А мой измученный мозг, чтобы не сойти с ума от страданий, решил выкопать из глубин памяти мои подростковые фантазии и сделать из них театр абсурда. Добро пожаловать в «Кола» Бродвей.

Он рассмеялся. Громко. Звонко. Без тени понимания.

— Я ничего не понял!

Я лишь уставилась на него с выражением лица, которое обычно сопровождает фразу: «Ну всё. Мозг окончательно сгорел. Надеюсь, после смерти у меня будет Wi-Fi.»

Ладно. Я всё же встала. Отбросила Кола в сторону — аккуратно, но с внутренним желанием впечатать его в ближайшее дерево. Он с коротким «эй!» рухнул на попу, а я побрела вперёд, босыми ногами по сырой земле. Холодной, влажной и явно недружелюбной. Шёл бы кто-нибудь передо мной с ковровой дорожкой — но нет, конечно. Я, видимо, в аду бюджетного формата.

Чем дальше шла, тем меньше верилось, что это сон. Потому что если мой мозг генерирует такую мерзкую текстуру грязи — он точно не друг.

И тут, в попытке обойти кривое дерево, я бодро врезалась во что-то твёрдое. Носом. Классика. Подняла глаза, уже готовясь к фразе в духе «Ну кто ж ставит людей в лесу?!» — и замерла.

— Куда это ты собралась? — раздался приятный, слишком приятный голос. С британским акцентом. И да, мурашки — не стыдно признать — пошли по позвоночнику строем.

Я подняла взгляд на лицо. И увидела. Его.

Клаус. Чёртов. Майклсон.

Так, стоп. Это уже не просто предсмертные глюки, это прям сериал на максималках. Один Майклсон — совпадение. Два — это уже заговор. Причём они оба, кажется, не вампиры. Ни клыков, ни фиолетовых вен, ни классического «я пахну смертью». Люди. Вроде бы. Или я просто не обновляла прошивку.

— А... ээ... — выдала я на автомате. 35 лет жизни, образование, бизнес, конференции — и всё полетело к чёрту. Мозг нажал на «ошибка загрузки словаря».

— Тебе плохо? — спросил он и нагло, без предупреждения, прикоснулся к моему лбу.

Я отшатнулась так резко, будто он предложил вступить в MLM по продаже зубной пыльцы.

— Где здесь озеро?! — выпалила я, как будто озеро — универсальный способ сбежать от безумия.

Клаус прищурился, как будто хотел сказать «ты в порядке?»... но вместо этого молча указал куда-то за спину, явно в стиле «ну, раз тебе так надо...».

Я прошла мимо него, как будто знаю, куда иду (спойлер: не знаю), и побежала по тропинке, цепляя ногами холодную грязь и свои последние нервные клетки.

«Я точно схожу с ума. Но даже в психозе — я стильная. Наверное.»

Я бежала без оглядки — как героиня плохого триллера, только вместо убийцы за мной гналась реальность. К счастью, людей на пути не было. Хотя в таком виде, в каком я сейчас неслась, — бледная (скорее всего), босая, в длинном платье, похожем на ночнушку бабушки из 1800 какого-то года (если не раньше!) — меня бы и олень испугался.

Ветки били по лицу, как будто лес сам пытался вернуть меня назад: «Тётя, вы забыли возраст дома!» Камешки с наслаждением врезались в стопы — нежные, городские, не предназначенные для туризма в декорациях живого Средневековья.

И тут, как подарок судьбы (или ещё одна издевка), на горизонте показалось озеро. Настоящее. Холодное. С загадочным паром над гладью. Всё как в фильме, где героиня либо обретает истину, либо теряет последнюю связь с реальностью.

— Ладно, — выдохнула я, подбегая к воде. — Примирилась бы я с Майклсонами, если б оказалась в Мистик Фолс. Или хотя бы в Новом Орлеане, ладно уж. Но ЛЕС?! И я...

Я замерла. Потому что в воде, вместо моего привычного уставшего лица с глазами «я перехитрила налоговую» и чёрной гривой — отражение выдало мне сюрприз.

Блондинка. С большими голубыми глазами. Кожа без морщин. Щёки с румянцем. На вид — лет девятнадцать, в лучшем случае. То есть, если верить глазам — я студентка, а если верить мозгу — я тётка, которой через год налоговая пришлёт поздравление с сорокалетием.

— Что за херня?! — выдохнула я, глядя на своё новое лицо, как на незапланированную пластическую операцию.

«Окей, или я сдохла и реинкарнировалась, или это самая неадекватная кома в истории медицинских наблюдений. Где медсестра? Где капельница? Где моё лицо?!»

Я пыталась отдышаться, прийти в себя, но каждая секунда только подтверждала одно: Да, что-то пошло очень, очень не так.

— Так, что делать в таком случае, Людмила Сергеевна? — спросила я вслух, как делала это всю жизнь, будто мой внутренний отдел стратегического планирования собрался на экстренное заседание. Вдох — полной грудью. Выдох — с печальным осознанием, что лёгкие тоже моложе выглядят, но не лучше работают. — Если я сплю, нужно попытаться разбудить себя, правильно? — задала я себе риторический вопрос, потому что другого совета от окружающих ожидать не приходилось.

А окружающие — это лес, шкура оленя и призрачное озеро, которое выглядело так, будто в нём живёт депрессия.

Сделала шаг в воду.И тут же отскочила, как будто меня там ждали с электрошокером.

— Холодная, мать вашу! — взвизгнула я. Причём не своим голосом. Только в этот момент, кстати, и заметила: тембр звонкий, молодой, будто у студентки первого курса, которую еще не сожрала жизнь.

То, что я говорю по-английски, вообще не смутило. Возможно правильный ответ: древний скандинавский... но, чё то я не слышала в оригинальной озвучке древне скандинавского... Я и до этого в переговорах с международными брендами нижнего белья лихо шпарила. Было бы хуже, если бы я начала говорить на латыни — вот тогда бы реально испугалась.

Тяжело вздохнув, с видом человека, который готовится не к плаванию, а к налоговой проверке, я пересилила себя и вошла в воду по колено. Холод пробежал по ногам, как будто я купаюсь в молоке с антисептиком, но я продолжила идти — упрямо, как всегда.

А потом... меня накрыло водой. Полностью.

И вот тут наступил небольшой, но важный факт о Людмиле Сергеевне Ломоносовой, известный только ей самой и засекреченный лучше, чем её финансовые схемы:

Она. Не. Умеет. Плавать.

Никогда не умела. Вода — это красиво в бокале, в душе или на фото для кампании. Не в лёгких.

Я начала барахтаться, как котёнок, сброшенный в ванну. Паника. Холод. Брызги. Легкие горят, вода льётся внутрь, голос — теперь совсем не мой — захлёбывается в крике. А руки, эти якобы молодые руки, ничего не могут. Только отчаянно бьют по поверхности.

«Это не сон!» — пронеслось в голове, когда всё вокруг стало тёмным. Звук ушёл. Вода стала чернильной. Глаза будто закрылись — навсегда.

Если это и была попытка проснуться, то, видимо, я выбрала слишком радикальный метод.

***

Распахнув глаза, я подскочила на месте, как будто кто-то приложил электрошокером. Всё тело горело, дышать было трудно, и я тут же развернулась в сторону, почувствовав, как желудок решил эвакуировать всё содержимое. Изящно? Нет. Жизненно? Более чем.

Когда меня окончательно вывернуло, я почувствовала на языке мерзкий, приторно-затхлый вкус той самой озёрной воды. Великолепно. Если я и выжила, то с букетом впечатлений и намёком на пищевое отравление.

Меня спасли? Серьёзно? Кто-то реально затащил меня на берег и вытащил воду из лёгких? Кол? Или бог приколов?

— Калли! — раздался знакомый голос. В комнату, как по заказу, снова влетел Кол. — Сестрёнка! Пора вставать, спать до полудня — это не твой стиль, — улыбнулся он так, будто в прошлом был рассветом и мимозой в одном флаконе.

Я медленно повернулась к нему с бровью, взлетевшей до небес.

— Чего?

Он снова повторил ту же самую фразу. Слово в слово. Интонация. Угол наклона головы. Даже пылинка в воздухе, кажется, была на том же месте, что и «вчера». Ну да, память у меня отличная — бизнесмены не забывают даже, сколько сахара в кофе у потенциального инвестора. А тут — полный дежавю.

Кол снова наклонил голову и приблизился, заглядывая мне в лицо, будто в витрину. Точно, вот сейчас скажет...

— Ты чего? — с наигранной заботой произнёс он.

Ага, вот и она — вчерашняя реплика. Бинго.

— Так! Заткнись! — резко вскинула я руку между нами. Он отстранился, явно обиженный, как кот, которому не дали полизать йогурт. Я потерла виски — ну всё, пора в нейропсихиатрию. — Меня вчера спасли?

— От чего? — удивился он, ещё и усмехнулся. — От нудности Финна? Или щебетаний Ребекки?

— Нет! Я тонула! — указала я рукой в сторону, где оставила мокрую отметину собственной трагедии. Где-то там должна быть лужа, следы паники, вода, озеро — хоть что-нибудь!

Кол проследил за моей рукой, потом медленно перевёл взгляд на меня. И этим взглядом прямо кричал:

«С тобой, сестрица, что-то однозначно не то.»

— Не тонула, — пожал он плечами. — И что ты мне хотела показать?

— Да вот же!.. — вскрикнула я, поворачиваясь в сторону лужи, но...

Ничего. Ни капли. Ни следа. Ни намёка, что я пару часов назад сражалась с озером, как героиня драмы и минуту назад, меня на землю вывернуло. Земля сухая, спокойная, как будто я придумала всё это на фоне истерики и отсутствия кофеина.

— Какого чёрта?.. — выдохнула я, моргая так, будто мигание вернёт реальность.

— С тобой всё в порядке? — с тревогой положил руку мне на плечо Кол. О да, теперь он волнуется. Видимо, боится, что я начну метать вилки (они тут есть?).

— Я... — прошептала я, глядя в пустоту. — Я что, чёртова Мэри Сью?.. Или это... это день сурка на максималках?

И если да — то пусть уже кто-то выдаст сценарий, я устала импровизировать.

Кол всё ещё держал меня за плечо, будто боялся, что я сейчас расплачусь. Или превращусь в голубя. Хрен его знает, на что я была похожа со стороны.

— Мэри кто? — уточнил он с таким выражением лица, как будто я только что заговорила на эльфийском.

— Сью! Мэри Сью! — вскинулась я, начиная махать руками, как редактор, получивший фанфик от ученицы восьмого класса. — Знаешь, такая идеальная девочка, всем нравится, все её любят, спасают, называют «сестрёнкой», «милой» и ещё ведут себя так, будто она главный персонаж вселенной!

Кол задумался на секунду, явно прокручивая в голове список своих сестёр.

— Ну, ты главный персонаж моей вселенной, если это поможет, — с очаровательной наглостью выдал он, будто только что подарил мне букет и свой коронный подмиг.

— Господи, заткнись, Кол, — проворчала я, вырываясь из его хватки. — Ещё одна фраза уровня «ты не такая, как все», и я утоплю тебя. Поверь, я знаю, как это работает.

Он только фыркнул, но послушно отступил на шаг, держа руки в воздухе, как будто я вооружена. И, честно, в своём состоянии я могла бы и палкой начать размахивать.

Я сделала пару шагов по комнате — если это вообще комната, а не хорошо стилизованная декорация для исторической реконструкции. Стены — деревянные. Свет — слабый, но не свечной. Окна? Где? Кто-нибудь видел окна?

— Хорошо, — пробормотала я, втыкая взгляд в пол. — Допустим. Я умерла. Меня реинкарнировали. Или закинули в параллельную реальность. Или в собственную психику. Или, что вполне вероятно, я сижу под капельницей и моя кома решила устроить фан-сервис по полной программе. С кастомизацией тела.

Кол молча наблюдал, как я устраиваю философскую TED-конференцию в углу комнаты. По его лицу было видно: он не понимает ни слова, но ему весело.

— Где здесь зеркало? — бросила я резко, поворачиваясь к нему. — Или тазик. Что угодно, где я смогу рассмотреть это... лицо из чужого паспорта.

— Там, — с готовностью показал он в сторону простенькой, но отполированной металлической тарелки с водой. Отлично. Лесной Instagram-режим активирован.

Я подскочила к ней и заглянула в отражение. Всё та же девочка. Блондинка, большие глаза, губы, которые ещё не знали, что такое запить стресс вином из горла.

— Ну привет, чужое тело, — пробурчала я. — Надеюсь, ты хотя бы не беременна или не обречена выйти замуж за короля, как в дешёвой фэнтези-драме.

Кол тем временем всё ещё стоял рядом, с видом человека, который хотел бы вмешаться, но понял: это уже за пределами братской помощи. Он ничего не понимает...

— Калли... тебе точно не ударом по голове память вышибло? — осторожно спросил он. — Может, Ребекка опять дала тебе то зелье из трав...

— Кол, милый, если ты ещё раз скажешь «Калли», я дам тебе этим тазиком по башке, — мило улыбнулась я.

— Ты точно та же, — хмыкнул он, скрестив руки. — Только злее. Мне нравится.

— Конечно, нравится, — огрызнулась я. — Я теперь главная героиня, детка. Привыкай.

И тут меня осенило. Не просто мысль, а чистое, концентрированное, лютое озарение. Прямо как током по мозгу — или, точнее, по тому, что осталось от моей старой, черствой, пережаренной московской души.

«Ах вы черти...» — подумала я, глядя в своё молоденькое, свежее, почти глянцевое отражение. — «В прошлой жизни вы мне не дали ни дня отдыха. Ни. Одного. Чёртового. Дня. Хоть отпуск под капельницей бы дали — и то нет. Ну ничего. Раз не получилось там — я от этой жизни возьму всё. Со вкусом. И с огоньком. И, конечно, с сарказмом! Прощай сдержанность и отрешенность».

Улыбка сама расползлась по лицу. Такая, которой в прежней жизни я подписывала контракты, после которых конкуренты теряли сон, волосы и адвокатов.

«Теперь у меня есть молодость, время, тело как с обложки, и... огромная семейка. Майклсоны, значит? Братья, сестра? Мило. Пусть не особо радуются. Я — не милая сестричка из ваших воспоминаний. Я — корпоративный тайфун в кружевном белье. Попробуйте сунуть нос не в своё дело — и получите кулинарную книгу из подстав, драм и эмоциональных травм.»

Я выпрямилась, как будто только что встала из гроба, и мысленно прикинула план на ближайшие... ну, скажем, несколько веков.

«Я вам такую «весёлую» семейную жизнь устрою, что Сальваторе позавидуют. Особенно, если кто-то посмеет лезть в мои планы. А мои планы? Просты: разрушить сценарий, переписать правила и построить себе жизнь мечты. Даже если придётся переспать с чьей-то судьбой.»