часть 3
жизнь никогда и никому не кажется щадящей, радужной и милой: она способна разбивать носы, ломать судьбы и вычищать желудки алкоголем и болью, она вызывает, с одной стороны, жуткое привыкание, но в конечном итоге всё равно умираешь от побочных эффектов. так у всех, не только у меня, не только я думала, что умру, в моменты, когда знала, что точно выживу, не только я думала, что мне будет сложно, а в итоге оказалось, что я ещё легко отделалась.
также и с глебом викторовым — он знал, в какие места мне надо надавить, чтобы я думала, что мне больно, но на самом деле я ничего такого не чувствовала. потому что напридумывала себе много чего, подумала, что всё хорошо, а в итоге...
а в итоге случилось то, что случилось.
андрей приехал с фестиваля через несколько дней и пару часов уж точно рассказывал о «блядском пиве, блядских звуковиках и блядском иртыше», а я слушала да думала, когда он уйдёт и просто оставит ра мне. понимала теперь, почему котёнок одновременно и любил компанию, и ненавидел её — если такой хозяин, как андрей пирокинезис, начнёт говорить, то сдохнут спустя сто лет его пустой болтовни все, кто его слушал, мумифицируются, затем прахом осыпаются — и только после этого андрей спросит «ну а у тебя как дела?» и придётся ожить, воскреснуть и удавиться одним-единственным «да потихоньку».
— как ра себя вёл, всё хорошо? — я любила, когда мужчины общались с животными, и поэтому искренне умилилась картине, когда андрей поцеловал рыжую моську своего кота и посадил на колени, а тот, в свою очередь, потоптал штаны моего друга и улёгся, мурча, как маленький трактор на тяге из кошачьего корма и свежего мяса. — не возникло проблем? а то он у нас товарищ своеобразный...
— я с ним возилась, глеб возился, мы были только рады поиграть, да и особой заботы не требовал, лишь ласки и еды, — я улыбнулась и откинулась на спинку стула. — да и вообще поняла — кажется, кошку хочу. назову мурка, как у меня у бабушки в деревне корову звали, буду покупать ей консервы и...
— страшно, когда практически одинокая девушка о таком говорит.
— это база для каждой женщины, только я не одинока — у меня как бы глеб отвечает за молодого человека и соулмейта.
андрей любил порой захаживать в мою квартиру и сидеть в ней практически до момента, когда мне надо ложиться спать — ему было одиноко возвращаться в свою квартиру на коменде, потому что, кроме ра, его там никто не ждал. ра, в принципе, был неприхотлив, ленив, красив и к лотку приучен, а для еды у него была автоматическая кормушка вместе с питьевым фонтанчиком, который никогда не перестанет работать, так что на целый день его спокойно можно оставить одного — выспится, лениво потянется и снова ляжет спать, а как придёт хозяин — ну, можно ему или колыбельную спеть, или серенаду, если март наступил. конечно, если предстояли далёкие и длинные поездки, он зачастую просил влада или таню присмотреть за ра, но что-то в привычном порядке вещей нарушилось.
стадию наших дружеских отношений можно было описать забавной фразой: я знакома с его котом, и этот кот меня принял, как давнюю подругу. кажется, это показатель самой настоящей дружбы.
— кстати, у тебя на ближайший месяц есть окошки? — ра в переноске, кроссовки на ногах друга, а я наконец-то завязала пакет со всеми принадлежностями и вещами котёнка, по которому уже скучала. — хочу к тебе прийти, набить кое-что.
— можешь послезавтра заглянуть, я тебе всё сделаю. напиши только в телеграме, что ты хочешь, а лучше — просто картинку скинь да диалог зашифруй, — сказала я. — я посмотрю, порисую, ну и набью.
— спасибо ещё раз за ра, — андрей приобнял меня за плечи, и я прильнула к его груди. — ну и за всё, что ты делаешь, марин. увидимся.
— увидимся.
снова пришёл иван — уже последний сеанс татуировки, и мне стало грустно отпускать его, слишком уж хороший собеседник. на второй сеанс он притащил мне бутылку крепкого, потом долго извинялся, узнав, что я не пью, но подарок всё же оставил — хотел произвести приятное впечатление. на третьем сеансе мы болтали уже как старые знакомые, прошедшие бок о бок через многое, потому прощались сравнительно ненадолго — на пару дней. сегодня он пришёл, спросил, можем ли мы перейти на «ты», выдохнул, отдал всю сумму наличными за татуировку, ведь никто из мастеров не любил денежные переводы на карту — надо будет отчитываться банку, откуда постоянно приходят внушительные средства, но никто не хотел этим заниматься, как и я.
— в общем, я хотел, чтобы мы не только этот рукав набили, но и ещё один, — брови поднялись — не каждый рискнёт забивать сразу две руки, и так с одним рукавом ходить опасно, за второй прижать могут конкретно, и не только сделавшего это мастера найдут и в землю закопают, но и тебя самого. — да, я могу заплатить столько, сколько надо, но если вдруг я захочу белые чернила... ты такие умеешь производить?
— ну, все чернила изготавливаются одинаково, — сказала я, вспоминая, что у меня по пигментам — были все различные цвета, чтобы смешивать и получать другие, и белый тоже завалялся где-то. сто процентов его было мало, потому следовало выйти из дома, зайти в магазинчик для художников, где я часто закупалась, и снова начать химичить. о, ещё надо будет глеба попросить купить водки — его уж точно не заслабит, скорее, дело привычное. — так что тебе просто надо будет подождать недельку-другую, ну и записаться ко мне.
мы принялись доделывать часть рукава, и как только я была уже на окончании процесса, хлопнула дверь, что-то задребезжало, глеб кашлянул, и у клиента аж глаза на лоб полезли. к боли за время пребывания в объятиях моего кресла и под жужжащей машинкой он привык, только не знал, что делать, если ко мне кто-то пришёл ещё, говоря:
— марин, я на кухне, если что, не мешаю.
уже помешал! потому что ваня, бедный, уже готов выпрыгивать из окна, но не встречаться с посторонним человеком, который теперь знает, что он повязан с преступницей. дело, соответственно, пошло более криво, меня расстроил конечный результат, хотя всё на коже выглядело неплохо, и небольшую часть денег, как компенсацию, я ему вернула. самой стало больно и обидно за него, и пускай пусть не уверяет, что я сделала всё прекрасно, потому что свои косяки я знаю намного лучше, как и все сильные стороны.
— может, на свидание сходим, раз заставил меня и моего клиента понервничать? — перчатки и маску, что до этого держала в кармане растянутых домашних штанов, выбросила в мусорное ведро на кухне и села рядом с глебом, отбирая от него кружку со свежим чёрным кофе. — я ж работаю на доверии. он спокойно может в следующий раз не прийти, потому что испугается, что кто-то его сдаст.
— прости. хотел домой. к тебе.
поначалу он действительно всегда хотел ко мне, чувствуя тягу соулмейтов, подходил, трогал, гладил, целовал, и я отзывалась на всё это поцелуями, ласками и нежностью со своей стороны. потом всё изменилось, и виновата, оказывается, во всём оказалась я. прекрасно обвинять травмированного человека в травмированности, прекрасно говорить ему про идеалы и то, какой женщина должна быть, но ничего не делать, чтобы хоть как-то следовать идеалу возлюбленной. критикуешь — предлагай, требуешь — соответствуй, и когда я училась в школе, эти слова помогли мне создать собственный характер и перестать быть размазнёй и посмешищем, потому что в математической школе я была той, кто абсолютно не шарил в математике, а именно в геометрии. сейчас я могла построить траекторию вектора, но эта траектория указывала направление на хуй тем людям, которые меня обижали и не ценили.
и как же хорошо, что у меня были друзья, которые прошли со мной огонь и воду в те моменты, когда казалось, что я захлебнусь в ванне или вздёрнусь.
— сегодня выступление, в пять репетиция. с пацанами тебя познакомлю, пойдёшь?
я задумалась: это была хорошая возможность — познакомиться с друзьями глеба, произвести на них впечатление и стать своей, но был и небольшой риск. например, кто-то из них мог оказаться крысой и, увидев татуировщицу, просто сообщить о ней в положенные органы, а если меня запрячут во второй раз в тюрьму, то я рискую не только ещё раз оказаться травмированной, но и полностью сойти с ума. а там уже с зоны меня будут встречать не друзья, обнимающие и шепчущие, что не стоит заниматься противозаконной деятельностью, а врачи психлечебницы, в которую меня упекут до конца дней.
— да, конечно, давай.
а если бы я не согласилась — что бы тогда? тухла вечером у телевизора за просмотром ментовских комедийных сериалов или очередных теорий заговоров, чисто чтобы поржать и расслабиться, пока буду пигмент намешивать. возможно, заказала доставку пиццы или прогулялась по лиговке, доходя до октябрьского и смотря на монолитное советское здание большого концертного зала. когда я была маленькой, мы часто с мамой туда ездили на какие-то концерты от нашего района, и я порой скучала, а порой радовалась, потому что не любила наблюдать за скучным пением или танцами взрослых, в то время как детские таланты меня манили. сейчас, наверно, всё бы было наоборот: я насладилась техникой пения, танцами взрослых, а на детей смотрела с долей умиления, потому что они — совсем маленькие звёздочки, которые засияют целиком и полноправно лишь в будущем.
я только развлекусь, если с глебом отправлюсь на репетицию.
— тебе если надо продукты заказать, то ты не стесняйся, говори, я закажу, — мне всегда нравилось держаться за руки с людьми, которые мне нравились, которых я любила. из-за этого я впадала в самый настоящий экстаз, когда мы с глебом трогали ладони друг друга: у него они были немного грубые, жёсткие, в то время как мои — нежные и чуть тёплые, потому что я часто мёрзла. — а то ты всё время занята готовкой, уборкой и работой, а я у тебя живу и нихуя не делаю.
— делаешь, — сказала я, глядя в его манящие карие глаза. — ты меня развлекаешь, а самое главное — любишь.
не знаю, почему я стала резко разбрасываться такими словами, но мне хотелось верить в сказку о том, что если мы соулмейты, то должны любить друг друга, испытывать хоть что-то, кроме привязанности, и я с лихвой могла рассказать о том, что чувствовала к глебу. это была смесь заботы, ласки и уважения, и я чувствовала, что он относился ко мне примерно так же, потому что знала — моё же тепло возвращается ко мне. какими бы холодными руки ни были, сердце, качающее кровь, навсегда останется горячим.
— да, возможно, и люблю, — возможно, и как же жаль, что я не выцепила это слово, потому что в традиционном смысле я и не скажу, что он любил меня.
мы дошли до клуба, в котором предоставили помещение для репетиции, тем более что до него было недалеко — у метро «лиговский проспект» повернуть, дойти до путей, идущих от московского вокзала, повернуть за угол, и вот уже небольшой клуб, в котором где-то в самом углу светило красным название, а от него спускались муляжи черепов животных. аутентично, красиво, я даже сделала пару кадров, чтобы потом отправить в социальные сети, либо же спросить у андрея или влада, выступали ли они здесь. ждали мы остальных ребят сравнительно недолго, они явились спустя десять минут, как мы приехали, вместе с менеджером и человеком, ответственным за социальные сети, чтобы сделать, как я, пару кадров для архива, несколько видео, ну и сбегать за пивом, если что.
— пацаны, — глеб поджёг сигарету, рассеял вокруг себя дым и посмотрел на меня, — это марина. мой соулмейт. прошу любить, жаловать и не обижать, а то выебу в жопу и выкину из группы. а это гриша — басист, даня — гитарист, ну и коля — барабанщик. ставь ставки, кто из них дольше задержится в группе.
— глеб, ну хватит, — произнёс басист, улыбаясь и протягивая мне руку. — не бойся, мы все от глеба знаем, что тебя обижать нельзя.
— рада познакомиться, — я ответила на рукопожатие.
так и протекала репетиция — в шутках, с разговорами, правда, глеб порой лажал, если дело касалось вокала, но я слушала его песни о любви, о брошенности, о зависимостях и понимала, что мне его как человека жалко. если всё, что он написал — это про него, а не про лирического героя, который страдает на протяжении жизни, то мне просто страшно представить, как он мог всё это преодолеть и со всем справиться, потому что передо мной стоял вроде здоровый, вроде нормальный и вроде не травмированный человек, который не стеснялся говорить о своих чувствах и не сбегал от разговора, если есть лазейка. но стала сомневаться в нём я именно тогда, когда разговор зашёл про...
бывшую жену.
— ты был раньше женат? — я смерила мужчину взглядом — да, я не скажу, что он был намного меня старше, но этот факт заставил впасть в ступор. глеб кивнул, но не спрятал взгляд, как сделало бы большинство мужчин. — но как так? я думала... я думала, что такие браки не поощряются.
— не поощряются, но у неё умер соулмейт, а я оказался в нужное время рядом, — сказал викторов. — но потом разошлись. мне было девятнадцать, я в кызыле таксовал, занимался музыкой, а она хотела, чтобы я пошёл работать на более серьёзную работу. только меня не брали никуда. развелись, и всё, карьера музыканта пошла в гору.
— да, проблема была в женщине, — все обожгли взглядом колю, он пожал плечами, — марина вроде не выглядит такой проблемной, что вылупились? продолжаем хуячить, парни, а то не будем готовы.
репетиция кончилась, но не кончилось всё остальное, потому что работники клуба стали подтягиваться, прошёл инструктаж, явились бармены — один в танцпол, другой в випку, загрузили воду на сцену, а нас созвали в гримёрку — и да, я была прихвачена глебом, который курил уже пятую по счёту сигарету, будто бы нервничая. я уселась в отдалении от команды, чтобы не мешать, в кресло, закрываясь в пространстве, суженном экраном телефона. глеб щёлкнул пальцами передо мной, и я отвлеклась от чтения новостей, а потом мужчина опустился передо мной на корточки.
— тебя куда переместить — в танцпол или випку? или ты вообще захочешь быть здесь? в принципе, слышно везде отлично. слышишь шум? — я кивнула — действительно, время подходило к началу концерта, по крайней мере, об этом говорил басист. — это в зале фанаты наши. понимаю, ты пока не хочешь им показываться, но... вдруг хочешь побыть там, с ними.
— можно я лучше за кулисами посижу? — спросила я. — я неуютно себя чувствую в толпе людей, мне это напоминает о... — перешла на шёпот, но всё равно голос дрожал, — тюрьме... так что если есть возможность отсидеться там, где нет людей, я только за.
— хорошо. оставайся за кулисами.
толпа буквально взорвалась рёвом, когда появился барабанщик, потом закричал танцпол, когда явились гитаристы, а как только зашёл глеб, я побоялась, что этот чёртов клуб взлетит на воздух из-за криков, визга и писков, которые наполнили помещение. даже пришлось зажать уши руками и чуть ли не уткнуться головой в колени, но где-то отдалённо я услышала от менеджера группы «дыши», ощутила его поглаживание по плечу и спине, и стало немного легче. ком в горле немного рассосался, а через минуту я уже стала слушать те песни, которые они рядом со мной репетировали. в принципе, можно сказать, что мне даже понравилось, а когда какая-то девчонка из толпы призналась глебу в любви, даже стало смешно.
— не рекомендую вообще такими словами разбрасываться, потому что у глеба соулмейт за кулисами, — заржал гриша и бросил какой-то из страдалиц бутылку воды — в зале царила духота, неудивительно, ведь он был полный. — так что, девочки, если у вас есть метка в районе ягодиц, где изображен китайский иероглиф, означающий «сучка», знайте, вы мой соулмейт.
я поняла, что смеюсь, только тогда, когда чуть не упала со стула — это был настолько сильный байт на то, чтобы сделать татуировку, что я просто не сдержалась. мне натурально стало плохо от смеха. сейчас же повально маленькие девочки пойдут бить татуировки, не зная, что это противозаконно, карается, да и в принципе надписи на заднице — тихий ужас, моветон и повод для шуток в небольшой среде петербургских татуировщиков. я знала, как писали всякие надписи на китайском — смотрели, что поинтереснее выглядит да переводится очень некрасиво, и били, потом говоря, что это изречение конфуция про соулмейтов (зачастую это был иероглиф, означающий корову), или же что-то такое философски бессмысленное. если ко мне приходили с запросом на надписи, я била только те, что на русском или на английском, потому что не хотела обманывать, но с другими мастерами, с кем порой виделась, смеялась.
концерт, кажется, закончился слишком быстро, и глеб залетел в гримёрку так, будто готов был разнести всё помещение в щепки, но он подскочил ко мне, закидывая на плечо, и пару раз покружился, а потом опустил на пол, целуя.
— ебать концерт прошёл, теперь просто бы бухнуть и потрахаться, — от глеба пахло потом и пивом, и от этой реплики расширились глаза не только у меня, но и у абсолютно трезвого барабанщика, который кашлянул, глянув на меня. — мы поедем домой, оставьте аппаратуру здесь, я завтра с утра заберу свою гитару и наушники, — викторов очень быстро избавился от всех проводов, его оплетающих, и взял рюкзак с вещами. — пошли, марин, нам здесь делать больше нечего.
я еле успела попрощаться с остальными парнями, как глеб выскочил со мной, оглядываясь, из клуба, пробегая до нужной машины, держа меня за руку и слыша вдогонку: «смотрите, это глеб со своим соулмейтом!» наверно, именно из-за этого вскрика мужчина и открыл дверь машины рывком, здороваясь и запихивая сначала меня, а потом валясь следом, зажимая и целуя, потом только позволив пристегнуться. путь был близкий — всего лишь выехать из транспортного переулка, доехать до площади восстания и высадить нас так, чтобы мы, не обходя всю площадь, попали в мой дом, расположенный на углу невского и лиговского.
— я в восторге, получил просто охуенную энергию, — викторов обнимал меня всё время, что мы шли по лестнице, и я невольно зарядилась его энергией: самой захотелось плясать и напиваться, а лучше — целоваться. — а ты как? тебе понравилось? за кулисами тебя там не обижали?
— нет, всё хорошо, мне всё понравилось, — отозвалась я, доставая ключ и входя в квартиру. без ра почему-то было пусто, и я сделала себе мысленную пометку, что хочу себе домашнее животное. — вы отлично справились, какими бы ни были дорогими билеты, вы явно отработали всю сумму.
— спасибо.
это было самое искреннее «спасибо» в его жизни — жаль, что оно было сказано под алкоголем и после концерта, когда внутри горела кровь.
— мне тут клиент притащил то ли вискарь, то ли коньяк, я не вчитывалась, но если тебе надо — можешь выпить или передарить, я такое в последнее время не пью, — он сидел за столом на кухне, я же в это время рылась в полках, пытаясь вспомнить, куда же закинула бутылку. найдя её, показала глебу, у которого брови поднялись в изумлении. — что такое?
— это же torres, — мне, если честно, ничего не сказало название, потому я нахмурилась, и мы стояли антонимами друг напротив друга — один в удивлении, другой в изумлении, — хороший виски. даже можно сказать, охуенный. всего ноль семь? — я передала глебу бутылку, чтобы он всё посмотрел сам, а сама присела рядом, удивляясь загоревшемуся взгляду. — всего ноль семь. он дорогой, хороший, ты просто обязана попробовать.
— но я...
— тащи бокалы, или что там у тебя есть.
это могло быть тревожным звоночком — он не слушал моих возражений, не слышал того, как я говорила, что не хотела пить, но покорилась, доставая с верхней полки два стакана, по форме как раз напоминающие такие, из которых пьют виски. большинство фарфора и хрусталя, что стояло в моей квартире, было от родителей и бабушек с дедушками, потому что добра нажили много, а в одной квартире или небольшом домике в глухой деревне, где я не появлялась уже лет пять точно, так много не надо, да и не имеет смысла. вот и получалось, что никто особо этой посудой не пользовался.
— короче, — глеб откупорил пробку, понюхал, и на его лице показалась блаженная улыбка, — это вещь. стоящая вещь. так что попробуй.
многое начинается со слова «попробуй». попробуй конфеты. попробуй алкоголь. попробуй сигарету. попробуй ляг под знакомого, чтобы наконец-то в шестнадцать лет, потому что пора и все подружки уже спят с парнями, лишиться девственности. попробуй занюхни порошок. и многое из этого «попробуй» наказуемо, запретно. многое из этого «попробуй» приводит к зависимости: зависимости от человека, людского мнения, наркотиков. я не хотела зависеть, но повела себя так, как от меня того ждали, ведь одним глотком выпила обжигающую нутро жидкость до дна, морщась, кашляя и понимая, что забыла хоть что-то организовать на закуску.
я напилась очень быстро — всего трёх стаканов хватило, чтобы я почувствовала головокружение, да и глеб, кажется, тоже напился и ощутил, что я не могу стоять на ногах ровно, а могу лишь завалиться в его объятия спать. или же заняться чем-то ещё, потому что я моргнула — и вот мы уже целовались, снова моргнула — викторов отнёс меня в спальню и навис сверху, продолжая целовать и везде трогать. язык заплетался, глаза разъезжались в разные стороны, а мужчина уже раздвинул мои ноги и готов был раздевать, когда я попыталась его остановить. не надо. не сейчас. но он не чувствовал сигналов моего тела.
потому что хотел его.
— глеб, глеб, — я говорила через силу, потому что он принялся снимать с меня штаны, потом снял с себя футболку, показывая татуировки, что были спрятаны долгое время от меня. их много, слишком, но мне не хотелось к ним прикасаться, не хотелось оценивать работы других мастеров, скорее всего, из кызыла, меня тошнило от того, как глеб ко мне прикасался, как он меня целовал. — притормози, пожалуйста, притормози.
— только не говори, что ты этого не хочешь.
внутри боролись лёд и пламя — я не хотела, чтобы мы занимались сексом под алкоголем, я не хотела, чтобы он овладел мною грубо, не хотела всего этого и одновременно... желала. я чувствовала, что хотела его, его тело, его душу, но вместе с этим что-то маленькое, грозящее воспоминаниями из тюрьмы, внутри меня кричало, что не надо делать этого сейчас. не надо, но почему-то он перехватил мою руку, поцеловал нежно, потом снова прикоснулся к губам, и я сдалась, дрожа и давая себе понять, что всё хорошо. всё нормально. секс в отношениях не порицается, он нормален, возбуждаться и кончать со своим парнем просто отлично и выше всяких похвал, и если я буду сопротивляться, то сделаю хуже не глебу, а самой себе.
он скользил руками по моему телу, задевая стоящие соски, оглаживая живот и спускаясь касаниями дальше. я пропустила момент, когда мы разделись, и я ощущала себя так, будто целиком и полностью пропиталась запахом глеба, который целовал меня, заставлял дрожать и стонать от одного лишь прикосновения к чувствительным зонам. он погладил шрамы на моих бёдрах, увидел вблизи каждую растяжку, белой ниткой тянущейся вверх и расходящейся ответвлениями в разные стороны. он коснулся языком сначала бедра, потом подался чуть вперёд и принялся ласкать клитор, из-за чего всё тело вмиг задрожало, напрягаясь. по коже прошлись мурашки, стало резко холодно, а потом так же резко жарко, и это состояние чередовалось с каждым прикосновением.
глеб ввёл в меня палец, помогая себе, и я подумала, что могу кончить прямо сейчас. прямо сейчас, от его пальцев и языка. но он не позволил, навалился на меня, и я не успела подумать о какой бы то ни было защите, как внезапно член проник в меня и я хрипло застонала, царапая ногтями его грудь.
его движения были импульсивными, судорожными будто бы, он держал меня за плечи и целовал, чтобы немного притупить небольшую боль, которая возникла внутри, и я не поняла, в какой момент он стал уговаривать меня успокоиться и не плакать, потому что я хороша, красива и им желанна. а у самого глаза поволокой завлекло, сам еле сдерживался, чтобы не понаставить мне засосов на шее, чтобы не сжимать ягодицы, потому что боялся задеть, обидеть, расстроить, испугать. а мне хотелось, чтобы он не сдерживался. хотела, чтобы он буквально надругался надо мной, плюнул в душу, растёр и сказал, какая я жалкая. ведь я и есть жалкая. жалкая шлюха, которой место под койкой, в то время как другие будут надо мной издеваться.
«маринка-шлюха», — услышала на краю сознания. этому женскому голосу вторили и другие голоса, такие же гиеноподобные, от которых пахло одиночеством, насилием и наркотиками.
«ну же, маринка, ты же самая юная здесь, неужели совсем секса не хочется?»
не хочется. не хотелось. я была в полнейшем страхе, полнейшей растерянности, и если бы у меня сейчас спросили, что же такое произошло, я бы ответила лишь: «не знаю». не знаю, что со мной тогда произошло, раз девочки из моей камеры решили устроить мне ночь, полную ужаса и сексуального насилия. не знаю, чем я заслужила всё это. не знаю, как я выдержала не одну такую ночь, а целые полгода, полные издевательств над моим несчастным телом.
не знаю, чем я заслужила относительно спокойный секс с глебом викторовым.
— не надо! — внезапный крик вырвался из меня, когда глеб стал вколачиваться усерднее, а внутри всё заныло, внутри всё сжалось, и я испугалась того, что будет в следующую секунду. я боялась получить удовольствие, потому что тогда наступит унижение, что я лесбиянка, будут побои, а тюремщики лишь посмеются, потому что над татуировщиками всегда чинят насилие, самосуд, потому что они грязные люди, возомнившие из себя невесть кого. — не надо, прошу, не надо! я сделаю всё, абсолютно всё, только не надо!
оргазм прошиб меня в объятиях викторова, когда я внезапно заплакала, а мужчина кончил мне на живот, ложась рядом и снова прижимая к себе, поглаживая по подрагивающей спине. я не могла остановиться. не могла трезво всё воспринять. не могла и боялась всего, чего только можно. перед глазами не было лица соулмейта, возлюбленного — перед глазами были сокамерницы, которые растягивали меж пальцами мою смазку, смешанную с каплями крови, и мерзко хихикали.
— марин, что происходит? всё хорошо? — спросил он, погладив моё лицо, и я внезапно пришла в себя, и осознание ошпарило меня кипятком из электрического чайника.
«сейчас ты получишь удовольствие, — влагалище обожгло, я закричала, но если съёжусь — будет ещё больнее, а потная жирная женская ладонь захлопнула мой рот, сжимая горло, — ой-ой-ой, кончила! посмотрите, маринка-шлюшка кончила!»
я не могла находиться в одной постели с глебом — просто свалилась на пол, еле как поднялась на ноги, поплелась в ванную, дрожа и запинаясь, хватаясь за живот, груди, ноги, но не чувствовала, что мужчина был рядом, помог забраться в ванную и включил горячую воду, чтобы я не замёрзла. губы дрожали, руки тоже, но викторов был рядом, позволил прильнуть к своей груди, позволил плакать.
я нуждалась в нём и хотела одновременно оттолкнуть.
я боялась его и одновременно любила, потому что именно он узнал один из моих главных секретов.
— марин, пожалуйста, расскажи, что происходит, — он поцеловал мои пальцы, а потом прильнул ко лбу — он слишком горячий у меня, слишком влажный. — я волнуюсь. у тебя, видимо, не всё хорошо в плане секса?
— глеб, я... — мне было страшно о таком говорить, мне было страшно видеть в его глазах сочувствие, сожаление, потому горло свело, я лишь чудом не задохнулась под серьёзным взглядом соулмейта, который гладил меня по коротким волосам. — я... пожалуйста, дождись, я всё тебе расскажу, но не сегодня. хорошо? может, завтра расскажу, может, на днях, но я не могу иначе. мне сложно.
сложно и больно.
— ответь лишь на один вопрос: это связано с тюрьмой?
«маринка-шлюшка!»
— да, — и соскользнула ниже в объятия, закрывая глаза и прикасаясь к шрамам на бёдрах. — тюрьма. во всём виновата тюрьма.
карательная система в стране заслуживает отдельной награды, потому что она именно карает, а не излечивает и не наставляет на путь истинный. ненавижу систему. ненавижу правительство. ненавижу насилие. ненавижу себя, потому что поддаюсь насилию и даже способна от него возбудиться.
ненавижу всех причастных к грязному прозвищу, которое всплывает раз за разом в голове, когда я нахожусь наедине со своим соулмейтом.