제 12 장
Первое, что ощутил Бан после своего пробуждения, это привкус собственной крови во рту и пронзительную боль в области затылка. Воспоминания о том, как он оказался в полуподвальном помещении церкви, были смутными и неясными, словно глаза Чана завязали чёрной повязкой, дабы посеять смуту сомнения в затуманенный разум. Пошевелив конечностями и услышав знакомое слуху звяканье, мужчина понял, что тот связан цепями, которые ещё и пропитаны кровью мертвеца, что медленно разъедает его тонкую кожу.
Каждое движение отдавалось главе вампиров жгучей болью, отчего еле слышимые шипение вырывались с пухлых губ мужчины. Всё, что помнит Кристофер перед тем, как проснуться в сыром помещении, — это незнакомца, который был подобием человека образного существа, на той самой улице, где его японец оставил одного, а после дыра в памяти. Бан даже не помнит, как он отключился, но смеет предположить, что на него напали сзади, когда он отвлёкся на неизвестного. Трусы! Первое, что приходит в мыслях Чану.
Клыки вампира острылись с каждой секундой и врезались внутрь, собственная кровь во рту вызывала жажду. Чан, не пивший человеческую кровь уже очень долгое время, терял контроль над собственными инстинктами, зверь внутри, что клацал зубами и когтями, всё больше зверел, становясь диким животным, неподвластным собственному хозяину. Его черные, как омут, глаза всё чаще в темноте поблёскивали синим цветом, неутолимая жажда крови острыми коготками царапала глотку мужчины. Тот, будучи половозрелым вампиром с выдержкой, что проверялась годами, научился контролировать собственные вампирские инстинкты, но сейчас всё будто обстоит иначе: сплетённые нервы бесстыже оголялись, а нарастающая желание выпить свежей сладкой крови пугало самого Кристофера.
Кристофер Бан никогда не сталкивался с острым желанием упивания крови, крепкий алкоголь был тому заменой. И он не знает, причиной, по которой ему так хочется этой сладковатой красной дряни, была регенерация собственного тела, что при взаимодействии с кровью мертвеца слабела, или же ему что-то вкололи, когда он был в отключке. Но в помещении помимо его самого не было никого, кто мог бы ответить на все его вопросы. Он был один. До момента, пока не скрипнула тяжёлая железная дверь.
Чан поднял свою опущенную голову, пряди выбившихся волос из его идеальной укладки упали ему прямо на лицо, тем самым создавая контраст опасности и серьёзности, чем преобладал пристальный взгляд главы вампиров, что проводил двухметровую фигуру за дверью, в которой появился тот самый незнакомец. Ухмылка, напоминающая улыбку восковой куклы, была ярко выражена на лице бугая. У него будто лицо было слеплено из быстро застывающего воска, под полутенью его физиономия выглядела жутко, от чего Крис, сидевший на грязном полу, скривил лицо.
— Проснулся? — сально оглядев сидящего на полу Криса, задал вопрос незнакомец. — А ты оказался не таким крепким, каким о тебе поговаривают. — проговорил тот, будто был разочарован.
— Что тебе нужно?! — сверкая синими глазами, прокричал вопрос Крис. Жажда крови охватила его целиком, остатки разума, что остались ещё при нём, Бан пытался собрать, и чувствовал он себя школьником, что собирает гербарий.
— О-о-о... Вижу, препарат работает на тебе отлично. — незнакомец будто специально выводил Чана из себя. Ведь у Бана от каждого его слова вены набухали.
— Сукин ты сын, говори, что тебе нужно от меня?! — рычит в лицо Чан.
— Мне от тебя, Чан, ничего не нужно, но вот моему клиенту... — поворачиваясь корпусом на пол-оборота в сторону двери, — кое-что маленькое, но значительное нужно. — закончил тот.
На проходе железной двери, что до этого момента была приоткрыта, появилась высокая фигура. Глаза, появившиеся в тени незнакомца, сверкают красным, и поначалу Чан подумывает, что это несостоявшаяся шутка Нишимуры, что тот неудачно над ним подшутил, но каково было его удивление, когда вырастающая фигура перед ним не принадлежала японцу. Это было совсем иное и незнакомое существо, которого Чан видел впервые.
— Не может быть такого, чтобы в аду хранилась ещё одна бомба замедленного действия. — усмехаясь, возлагает Бан, оглядывая худощавого и бледного вампира перед собой.
Еле слышный смешок вырвался с уст мужчины, что моментально поглотился тишиной. Высокая фигура, что возвышалась над Чаном, смотрела с надменным взглядом, черные, как смоль, волосы переливались под лунным светом, а пухлые губы искривились в полуулыбке.
Присев на корточки перед главой вампиров, тот изрёк:
— Бан Кристофер Чан, я долго ждал этой встречи. — Бархатно-скрипучий голос поволок Бана в самые недры души. Тело отреагировало моментально, мурашки пробежали по поверхности бледной кожи.
— Кто ты? Хотя нет, не говори, это не имеет значения, просто ответь, что тебе от меня нужно? — оскал прорезался на лице Криса. Его тело неистово горело, а дрожь до костей сжигала жажду, как полыхающий костёр.
— Нишимура Рики.
Имя японца из уст вампира прозвучало слишком грубо, с нотками ненависти и пренебрежения, словно тот смял в своей костлявой руке имя дьявола, как ненужную бумажку, и выкинул в урну к другим отбросам.
— Зачем он тебе? — устремляя взгляд, спросил он.
— У нас с ним личные счёты. — холодно отрезал тот, вставая на ноги. — Кристофер, просто скажи, не усложняй себе жизнь, она у тебя и так коротка. — будто издеваясь, отрезает вампир, словно у того есть подобная власть решать, кому сколько времени осталось.
Возможно, так оно и есть, поэтому тот ведёт себя надменно, смотрит на других с высоко поднятой головой и широкой оскальной улыбкой, как у хищника, подобные существа, как он и Рики, были редкостью среди тварей. Не может существовать существо, что совмещает в себе сущность дьявола и вампира, говорили в древности, но исключение было ошибкой природы, как называют люди.
Нишимура Рики и Пак Сонхун были и остались ошибкой природы. Большой ошибкой, которую уже не исправить. Существам из-под преисподней природа-мать даровала большую силу и власть, и, возможно, она знала, что однажды её творение погубит всё живое.
«Творец всегда знает, на что способно его творение».
«Ошибкой природы так меня нарекли, и не только меня», — сверкая глазами, с глубокой обидой произносит Пак.
Его холодные руки сжались в кулаки, взгляд помрачнел и потяжелел. Тысячу лет он был в заточении, тысячу за это время в аду не стало теплее, оно не смогло прогреть холодное мёртвое тело Сонхуна, за всё проведённое время там он ни разу не почувствовал тепла, душераздирающего жара, что могло бы его заживо сварить. Нет, напротив, он чувствовал только холод, пробирающийся до его хрупких костей.
Он метался среди руин тысячу лет, не было существ, что прожили столько же, сколько и он. Пак был путником, что искал среди развалин реку, был тем, кто хотел прикоснуться к кристально чистой воде, пройтись босыми ногами по горячему, раскалённому от тепла солнца песку и услышать, как волны бьются об скалы. Он не хотел быть существом, что имеет огромную власть, ему это было не нужно, всё, что он хотел, это стать человеком, почувствовать тепло и ощутить на себе взгляд того, кто действительно его любит.
Пак Сонхун затаил обиду на творца, на творца что создал его с дефектом, сделал из него чудовище, что не может согреть даже полыхающий ад. А ведь как он мог родиться у семьи крестьян? Неужели его родители так сильно нагрешили, что тому приходится по сей день платить собственным несчастьем за их грехи? Судьба к нему не была благосклонна, она лишь насмехалась над ним, когда тот был загнан в угол старого сарая, шестилетний мальчишка с трясущимися коленками, ищущий глазками хоть каплю сочувствия в глазах сверстников, чувствовал страх, по его бледным щекам катились слёзы.
Те были безжалостны, избили вампиренка до полусмерти, упрекали его тем, что тот не как все, что он не человек, а монстр, но монстрами являлись они. Их голоса заглушали его тихий голосок, что просил остановиться, что просил не трогать его. Но его просьбы не были услышаны, и те продолжали свои действия, пока к ним не подбежала женщина, что растолкав их, подошла ближе к мальчишке, одежда которого была в его собственной крови, порванной и грязной, из его носика шла кровь. Под красивым глазом, что каждый раз сверкал красным, был хорошо заметный синяк. Она была тем, кто остановил жестокое надругательство соседских детей над маленьким и беззащитным вампиренком.
Тот шмыгал носиком и плёлся за ней хвостиком, его впалый животик урчал от голода, мальчишка не ел несколько дней, ведь отец выгнал его из дома снова. И кроме как бродить по улицам деревушки, как потерянный щенок, ему больше ничего и не оставалось. Только в глубокой ночью, словно воришка, пробирался к колодцу, чтобы утолить свою жажду, но этого было мало, вода не могла заменить ему полноценную пищу. Местные жители его не жаловали, прогоняли, как чуму, каждый раз, когда Сонхун подходил к колодцу. Словно тот сможет отравить проточную воду колодца своими грязными ладошками.
— Ты хоть ел? — спросила женщина, поворачиваясь к мальчишке. Он поднял свою голову вверх и посмотрел в темные глаза женщины. Они ему казались добрыми, но израненное сердце больше не могло довериться. Сколько раз к нему проявляли доброту? Нисколько, все по отношению к нему были жестоки. Сколько раз его кормили? Пару раз подали в его маленькую миску пищу с отравой. Мальчик не может довериться вновь и быть брошенным.
Никто к нему ещё не был добр...
— Нет, — шмыгая носиком ответил Пак, — не ел, я лучше пойду, а то меня снова начнут прогонять местные. — Это слова, которые были произнесены с болью, печалью и с обидой, произнёсший голосок дрожал, а потерянный взгляд искал хоть каплю заботы.
Сердце каждый раз затрепетало птичкой, каждые раз наивно верило, что он как все и он ничем от них не отличается, но голод, грязная одежда, которая ещё и порвана, говорила об обратном.
— Никто тебя не прогонит, пошли со мной, Сонхун. — Впервые мальчишка услышал собственное имя с чужих уст, оно прозвучало так красиво, с нотками любви и радости, и его наивное сердечко снова, наивно раскрывая свои объятия, бежит навстречу заботе, что впервые к нему проявили.
Умыв мальчишку под тёплой водой, женщина заметила нездорово бледную кожу, что скрывалась под слоями грязи и застывшей крови. Чёрные как смоль волосы заблестели, как и глазки, что смотрели на женщину с благодарностью. Одев и досыта накормив, спасительница уложила мальчишку спать, тот впервые за долгое время спал в тепле и в чистой одежде, а не на полу грязного родительского дома, не в ободранной одежде, которую его мать сшила для него из подола своего старого платья.
Впервые за долгое время он вкусно поел, попробовал те печеньки, на которых он каждый раз заглядывался и глотал слюнки, но не смел прикасаться. Нельзя, каждый шестилетний ребёнок внушал себе, ведь родители строго-настрого запретили ему прикасаться ко всему, что находится в их доме, даже те печеньки что лежат на этом проклятом столе несколько лет, что манят своим видом голодного вампиренка.
Время шло, мальчишка взрослел, женщина, что спасла его в тот день от соседских детей, стала ему близким человеком. Поначалу он боялся, что та его бросит, и потому везде ходил за ней хвостиком. Шмыгал носиком, нёс в своем рюкзачке свои вещи, что купила для него его мама.
— Сонхун, хочешь научиться читать и писать? — заметив книги и тетрадки, что продавец так старательно продавал дворянским детям, спросила женщина, переводя взгляд на Сонхуна что с любопытством смотрел на лавку.
— А мне можно... Мама? — неуверенно спросил голосок. Женщина нежно улыбнулась, присев перед Паком, она заботливо провела рукой по чёрным волосам мальчишки, что снова непослушно упали на бледное личико вампиренка.
— Сонхун-а, мой любимый мальчик, тебе можно всё. — Эти слова Пак не мог описать словами, она назвала его своим любимым сыном. Своим любимым сыном, он повторял это снова и снова в своей маленькой головушке. Он так был счастлив, так счастлив от нескольких заботливых слов, наверно, это то, что он хотел услышать от своей мамы, что не любила его и бросила, не оглядываясь, в том старом сарае.
А после он не чаял в ней души, помогал во всем и был идеальным сыном. Пак Сонхун пытался оплатить женщине всем, чем только мог, он был ей очень благодарен, она спасла его, когда Сонхун был шестилетним мальчишкой, избитым, в грязной и порванной одежде, с застывшей кровью на лице. Она была и осталась его спасительницей, мамой, что отдала ему свою любовь и заботу, что любила его за само его существование.
— Я люблю тебя, мама, — произнёс Пак, стоя над могилой той самой женщины, что дала ему понять, каково это любить и быть любимым, она была и останется самым близким для него человеком, ведь она не видела в нем монстра, а мальчишку, что нуждается в любви и заботе, запуганного котёнка, но жаждущего ласки.
Пак Сонхун всю жизнь будет её помнить, неважно, сколько он проживёт и где он окажется в итоге, он продолжит её помнить и любить всеми фибрами отсутствующей души и мертвого сердца.