Глава 19. Бой
Конвой CB-6, 377 км к Северо-северо-западу от острова Санта-Круз, U-87, 13,5 метров под водой, 17 января 1912 года, 23:32
Рихтер напряжённо вглядывался в линзу перископа, каждый нерв его тела был натянут, словно струна. Гигантские силуэты кораблей возвышались над гладью воды, освещённые холодным светом луны. Где-то на палубах их экипажи не подозревали, что смерть скользит под водой, невидимой тенью.
В голове капитана складывались уравнения - угол, скорость, дистанцию. Всё должно быть идеально.
Он медленно перевёл взгляд на цель - огромный танкер, чёрный силуэт которого слегка покачивался на волнах. Более 10 000 брутто-регистровых тонн. Громада, нагруженная нефтью или топливом, а значит - потенциальный пожарный ад в океане.
- Дистанция... 760 метров... - пробормотал он себе под нос, подсчитывая поправки.
Где-то в глубине лодки слышалось мерное жужжание механизмов, шёпот матросов у приборов. Экипаж ждал команды.
Рихтер выдохнул, ещё раз сверяя данные. Ещё чуть-чуть... ещё мгновение... и они нанесут удар.
Рихтер едва сдержал раздражённый выдох, когда прямо перед объективом массивная тень заслонила обзор. Чёрный корпус судна медленно, но неотвратимо проходил в считанных сотнях метров, словно исполинская стена.
- Дерьмо... - вырвалось у него сквозь стиснутые зубы.
Пришлось ждать. Долгие секунды, пока этот стальной исполин не ушёл дальше, открывая обзор. Как только танкер вновь оказался в поле зрения, Рихтер сразу заговорил:
- Дистанция 600 метров. Курс угловой цели 78 градусов. Скорость 8 узлов.
Первый вахтенный офицер, не теряя ни секунды, молча внёс данные в торпедный вычислитель (ТКА), проверяя каждый параметр. Затем коротко кивнул:
- Данные введены, капитан.
Рихтер не сомневался - торпеды должны лечь точно в цель.
- Настроить веер на 4 градуса! Затопить торпедные аппараты от одного до четырех!
- Торпеды готовы! - отозвался торпедист.
Лодка замерла в ожидании. Где-то в её металлических недрах, среди приборов и паров масла, люди задерживали дыхание.
Рихтер сжал кулак. Затем резко рубанул воздух рукой:
- Залп!
Глухие хлопки - один за другим. Лодка слегка дрогнула, выпуская четыре смертоносных заряда. Четыре стальных копья, устремившихся к цели.
- Торпеды достигнут цели через 22 секунды, капитан, - ровным голосом доложил Штайнер, отслеживая время на секундомере.
Глубокий, тяжёлый гул секунд эхом отдавался в голове Рихтера. Он продолжал следить за танкером через перископ, видя, как массивный силуэт скользит во тьме.
19 секунд...
ВЗРЫВ!
Огненный шар разорвал ночную тьму, озарив воду кроваво-красным светом. Затем ещё один!
Но... Где остальные?
- Две торпеды не сдетонировали? - раздражённо выдохнул Рихтер, сжимая зубы.
Он не отрывал глаз от зрелища. Пламя уже пожирало корму судна. Яркие всполохи отражались в волнах, клубы дыма поднимались к небу. Но что-то было не так.
Корабль не собирался тонуть.
Тревога в конвое вспыхнула мгновенно. Прожекторы с грохотом включились, лучи прочесали воду, ища невидимого убийцу.
Рихтер видел, как эсминцы резко сменили курс, их силуэты двигались быстрее. Они знали - здесь подлодка.
Танкер же... Чёртов гигант всё ещё держался. Он горел, но не взрывался, не ломался пополам.
- Вот сукин сын... - тихо выдохнул Рихтер.
Минуту спустя танкер оставался на плаву, словно отказываясь подчиняться смерти.
- Всплытие! - резко приказал Рихтер.
Экипаж переглянулся, ошеломлённый таким решением. Выходить на поверхность прямо в центре конвоя, где полно охранных кораблей, казалось чистым безумием.
- Вы меня услышали? Всплытие!
Леопольд Струмберг, моргнув от удивления, но без лишних вопросов, скомандовал продуть балластные цистерны.
Гулкий звук выпуска воздуха эхом разнёсся по корпусу. Подлодка начала подниматься, вода стекала по обшивке, когда палуба наконец пробила поверхность.
- Боевая готовность! Орудия к бою! - рявкнул Рихтер.
Матросы бросились на палубу, пригибаясь в темноте.
- Снаряды к пушкам! Быстро! - прозвучал новый приказ.
Ночь больше не скрывала их. Конвой уже поднял тревогу. Вдали эсминцы поворачивали в их сторону.
Но у Рихтера было несколько минут.
Время действовать.
Рихтер, холодный и сосредоточенный, поднялся на мостик и ощутил ночной ветер, резкий и пахнущий морем и гарью.
Громады вражеских кораблей высились совсем рядом, их силуэты казались пугающе огромными в лунном свете. Но главное - танкер. Он горел прямо перед подлодкой, пламя жадно пожирало его корпус, но он всё ещё держался на воде.
- Орудия, огонь! Передняя пушка - по носовой части танкера! Задняя - беглый огонь по ближайшим целям!
Грохот! Переднее орудие загремело, отправляя тяжёлый снаряд прямо в горящий корпус. Снаряд пробил его нос, вызвав новый мощный взрыв.
Позади, заднее орудие заговорило непрерывными выстрелами.
Хаос охватил конвой.
Прожекторы метались, поиск огненного налётчика.
Но U-87 была слишком близко, слишком смела.
Она не пряталась. Она атаковала.
Море содрогнулось от взрыва. Огненный гриб взметнулся в небо, освещая ночной океан ярким, почти слепящим светом.
Танкер разламывался на две части, уходя в бездну. Метал скрежетал, пар вздымался в воздухе, а пламя продолжало плясать на маслянистой воде.
Рихтер, ошеломлённый мощью взрыва, на мгновение застыл, но быстро взял себя в руки.
- Всем внутрь! Погружаемся!
Экипаж метнулся к люку. Люди спешили, но без паники - чётко, по боевому.
Рихтер, взбежав к люку, оглянулся в последний раз.
Свет прожекторов метался по волнам, и вдруг - снаряды!
Они свистнули над U-87, ударившись в воду совсем рядом.
Не мешкая, Рихтер спрыгнул вниз, захлопнул люк и заорал:
- Погружение! Быстрее!
Вентиляционные клапаны захлопнулись, балластные цистерны начали наполняться водой.
U-87 ныряла в спасительную темноту.
Резкое попадание заставил подлодку вздрогнуть, Вода начала хлестать в центральный пост, заливая пол и замыкая проводку, из-за чего свет мерцал, превращая всё в кошмарную картину.
Рихтер, падая на мокрый металл, чертыхнулся, но тут же вскочил.
- На глубину 55 метров! Малый вперёд! - крикнул он, едва перекрывая хаос.
Экипаж работал как единый механизм - воду откачивали, пробоину латали, но внезапно раздался крик от рулевых:
- Руль заклинило! Начинаем бесконтрольное погружение!
U-87 с каждой секундой ныряла всё глубже.
Леопольд метнулся к рулю, помогая матросу, но механизм не поддавался.
Время шло, глубина увеличивалась.
Леопольд сжал зубы, отбросил бесполезные попытки и завопил:
- Всем свободным в корму! Быстро!
Экипаж, оставив всё, что не имело значения, бросился в кормовую часть.
Рихтер вдохнул глубже, принимая быстрое решение:
- Самый полный назад! Подать воздушный пузырь в передний балласт!
Машинное отделение взревело, винты закрутились на полную мощность.
В переднюю балластную цистерну устремился воздух, и U-87 начала замедлять падение...
U-87 теперь зависла в темноте глубин, словно застыв между жизнью и смертью.
Тишина, нарушаемая лишь приглушённым треском металла.
Затем глухой рёв, словно само море стонало в своей утробе.
- Чёрт... - пробормотал кто-то.
Скрежет усилился, потом хлопок, похожий на взрыв, и громоподобный гул, расходящийся волнами.
Это был танкер.
Его корпус лопался, давлением воды разрываясь в последнем смертельном вопле.
Кто-то из матросов в полголоса, как молитву, произнёс:
- Их приборки... они не выдерживают...
Рихтер перевёл взгляд на Леопольда.
Тот, наконец, отклинил руль, снова возвращая U-87 в управление.
- Малый вперёд, - приказал Рихтер, нарушая зловещую тишину.
Подлодка ожила, мягко двигаясь вперёд, прочь от могилы обречённого танкера.
Спустя какое-то время, похожее на бесконечность, гулкое напряжение заполнило U-87.
Гидрофонист вздрогнул и, едва сдерживая тревогу в голосе, доложил:
- Быстро приближающийся контакт! Пеленг 273! Военный корабль!
Время замерло.
Рихтер не закричал, а тихо, но жёстко приказал:
- Тихий ход.
Красно-белый свет сменил тусклую желтизну ламп, заполняя подлодку зловещим, кровавым свечением.
Всё резко стихло.
Каждый вдох казался громоподобным.
Гул винтов приближающегося корабля нарастал, превращаясь из глухого шума в грозовое рычание.
Теперь его можно было услышать без гидрофона, даже чувствовать - вибрации проходили по корпусу подлодки, словно через живой организм.
Кто-то вцепился в поручень.
Кто-то зажал рот, боясь, что даже дыхание может их выдать.
Затем тяжёлые тени пронеслись над ними - эсминец прошёл прямо над U-87.
И тут наступила тишина.
Но эта тишина была хуже грохота.
Рихтер про себя начал считать.
Они все ждали.
Ждали оглушительный разрыв глубинных бомб...
Резкий ударный взрыв встряхнул подлодку, заставив всех инстинктивно вздрогнуть.
Затем второй.
Грохот был ближе.
Вибрации передавались через стальные переборки, превращая корпус подлодки в натянутую струну, готовую лопнуть.
Третий взрыв.
В воздухе запахло озоном и машинным маслом.
Рихтер понял - ждать больше нельзя.
- Самый полный вперёд! - его голос зазвенел в давящей тишине. - Рули на погружение!
Экипаж мгновенно ожил. Подлодку мотануло вбок, едва удерживаясь в потоке воды, крен увеличился.
Очередной взрыв сотряс корпус.
Металл завыл, словно живое существо, U-87 накренился настолько, что на мгновение казалось, что её вот-вот перевернёт.
И тут из кормы раздались крики.
Рихтер удержался на ногах, но все инстинкты кричали бежать назад, узнать, что случилось.
Он только шагнул, когда матрос, бледный как полотно, подбежал к нему, задыхаясь от волнения.
- Пробоина в дизельном отсеке! - голос его дрожал. - Вентиляция вышла из строя!
Рихтер на долю секунды замер.
Пробоина в дизельном отсеке означала угрозу затопления и возможную гибель подлодки.
Рихтер резко повернулся к Леопольду.
- Бери людей, немедленно в корму! Заделать пробоину!
Леопольд не задал ни одного вопроса, не теряя времени, он развернулся и рванул вместе с матросом в дизельное отделение.
А вокруг продолжался ад.
- Бесконтрольное погружение! - крик матроса у рулей глубины расколол напряжённую тишину.
Рихтер резко обернулся.
Подлодка уходила вниз.
Скрип металла заставил экипаж сжаться.
"Дизельный отсек по колено в воде..." Подумал Рихтер в голове
Рихтер не колебался.
- Продуть наполовину задние балластные цистерны!
Матрос у клапанов тут же схватился за рычаги.
Раздался громкий шипящий свист, заполняя центральный пост звуком выпускаемого воздуха.
Рихтер шагнул к телефону внутренней связи, резким движением переключил его на дизельный отсек.
Гудки.
Затем голос Леопольда, заглушаемый шумом воды.
- Дизельная!
- Отчёт! - голос Рихтера был твёрд.
- Сильный напор! Вода идёт из эвакуационного люка без остановки!
Рихтер замер на секунду.
- Заделывайте дыры, но не откачивайте воду! Нам нельзя резко всплывать!
- Понял, но есть проблема! - Леопольд заговорил громче, перекрикивая шум. - У дизелей неконтролируемая утечка масла и топлива. Течь под водой не остановить!
Рихтер сжал зубы.
Вентиляция накрылась. Смесь топлива и воздуха... Это значило что там сейчас заполняется ядовитые пары
Рихтер не мог медлить.
- Начинайте откачивать воду вручную! Все доступные помпы в дело и починить вентиляцию!
- Будет сделано! - Леопольд коротко бросил трубку.
Рихтер снял руку с телефона и резко повернулся к ближайшему матросу.
- Бегом! Собери отчёты по передним отсекам! Немедленно!
Матрос рывком отдал честь и побежал.
U-87 продолжала скрежетать, уходя всё глубже.
Едва различимый голос гидрофониста пробился сквозь напряжённую тишину, но даже он не мог скрыть сорвавшийся мат:
- Вот дерьмо... Новый контакт! Быстро приближается, пеленг 45!
Рихтер замер.
На секунду его лицо потемнело, а взгляд застыл.
Снова?
Грудь стянуло, как будто давлением воды снаружи.
Но он не мог позволить себе замешкаться.
- Полный влево! Самый малый вперёд!
Штурман метнулся к штурвалу, матросы за двигателями напряглись.
И опять... этот проклятый гул винтов.
Он нарастал, словно огромная морская тварь подбиралась всё ближе.
Кто-то не выдержал, зажал уши ладонями, сжавшись в комок.
Другие сидели в полной тишине, не моргая, глядя в пустоту.
Подлодка дрожала от приближающегося монстра.
И затем - тишина.
Секунда.
Две.
Три.
БАХ!
Взрыв сотряс корпус, подлодку дёрнуло набок, металл жалобно взревел, пол заходил ходуном.
БАХ!
Ещё один!
Трещали перегородки, кое-где посыпались искры.
Резкий удар в борт заставил нескольких матросов рухнуть на пол.
- Держись, чёрт возьми! - крикнул кто-то, вцепляясь в трубу.
И тут - вспышка.
Резкий хлопок, и вся центральная рубка озарилась светом короткого замыкания.
Раздался треск плавящихся проводов, и тут же - огонь.
Пожар!
Огненная змейка поползла по предохранителям, заползая всё выше, пожирая кислород.
Запах горелой изоляции бил в нос, обжигая лёгкие.
Паника.
Матросы метались по рубке, кто-то споткнулся, ударился о приборную панель, крик боли затерялся в хаосе.
Рихтер отчаянно пытался взять ситуацию под контроль:
- Спокойно! Вернуться на посты! Не орать! Тушите, чёрт вас возьми!
Но словно никто его не слышал, гул тревоги в головах людей был сильнее.
И тогда - тяжёлые шаги.
Младший механик ворвался в центральный пост, таща за собой огнетушитель.
Без промедления выстрел пены ударил в пламя. Огонь захрипел, задохнулся... и погас.
Тишина.
Слышно было только тяжёлое дыхание экипажа.
Где-то в углу кто-то кашлял, пытаясь отойти от удушающего дыма.
Где-то кто-то дрожал, сжав лицо в ладонях.
Рихтер провёл рукой по лицу, смахивая пот и копоть.
Глубоко вдохнул, собрался.
- Все целы?
- Да... да... вроде да, капитан... - раздались неровные голоса.
- Хорошо.
Рихтер вздохнул, и после секунды паузы добавил:
- Когда выберемся... каждому обещаю по бутылке пива.
Кто-то глухо усмехнулся.
А кто-то просто закрыл глаза, на секунду забывая, что они всё ещё в аду.
Леопольд ворвался в центральный пост, мокрый до нитки, с облепленной чёрной масляной кляксами формой.
Кто-то оторопел, глядя, как с его волос капает солёная вода, но Леопольд не обращал внимания - он был на взводе.
- Всё выкачано, капитан! - выдохнул он, отфыркиваясь.
Рихтер резко вскинул голову.
- Течь?
- Остановлена. Масло и топливо больше не идут.
На секунду в рубке повисла тишина.
Рихтер впервые за долгие часы позволил себе ухмылку.
- Хорошая работа, Леопольд. Молодец.
- Просто делаю свою работу, капитан.
Но даже сквозь усталость в его голосе пробилась капля гордости.
Не теряя времени, Леопольд отошёл к матросам, сидящим за рулями глубины, внимательно следя за их действиями.
Рихтер бросил последний взгляд на механика, затем повернулся, прошёл через узкий проход к люку, ведущему в соседний отсек.
Там, скрючившись у приборов, сидел гидрофонист, уткнувшись в наушники, его пальцы напряжённо сжимали металлический корпус аппарата.
- Как дела? - глухо спросил Рихтер, пытаясь скрыть в голосе напряжение.
Гидрофонист не сразу ответил.
Его бледное лицо едва различимо дрогнуло в тусклом красном свете аварийного освещения.
- Плохо, капитан... Цель не отстаёт.
Рихтер почувствовал, как в груди неприятно сжалось.
- Идёт на второй заход?
- Так точно.
- Проклятье.
Рихтер выдохнул носом, стараясь не выдать злость.
Они не уйдут.
Эти ублюдки не отступят.
Резко развернувшись, он вернулся в центральный пост.
- Глубже.
Леопольд вскинул взгляд, казалось, что он хочет возразить. Но затем понял - бесполезно.
Молча, он кивнул матросам.
- Передний 5 на погружение задние 10 на всплытие...
Механизмы глухо взвыли. Подлодка задрожала, как живое существо, стонущая под весом глубины.
Где-то что-то хрустнуло, словно сжавшийся в кулак металл.
Из щелей в переборках стали сочиться капли воды, стекая тонкими струйками по стенам.
Рихтер напрягся.
Чёртова старушка.
Тип-4А.
Старая, усталая, выслужившая свой срок, а теперь она покорно ныряла глубже, словно морской зверь, уходящий в чернильную бездну.
И Рихтер не был уверен, что на этот раз она выдержит.
На борту U-87 стояла напряжённая тишина, прерываемая лишь звуками гудящих приборов и глухим скрежетом металла. Леопольд Струмберг, старший механик, нервно поглядывал на шкалу глубиномера. Стрелка приближалась к отметке 70 метров, и его голос начал дрожать:
- Семьдесят метров...
Он бросил взгляд на Рихтера, но тот оставался невозмутимым, его взгляд был твёрд, как сталь. Подлодка продолжала погружаться.
- Восемьдесят... - Леопольд сглотнул, его пальцы судорожно сжимали платок в руках.
Рихтер молчал, но его решимость не давала экипажу поддаться панике.
- Девяносто! - голос механика теперь звучал почти срывающимся криком.
Внезапно раздался хлопок! Болты с треском начали вырываться из креплений.
- Чёрт! - Штайнер, первый вахтенный офицер, резко обернулся. - К-корпус... корпус не выдерживает!
Металл подлодки издавал тревожный стон, словно гигантский зверь под давлением глубин.
- Всплыть на восемьдесят! Обе машины - полный вперёд! - выкрикнул Рихтер.
Механики рванули к приборам, отдавая приказы дальше по цепочке. Подлодка слабо дрогнула, но продолжала тонуть.
Раздался оглушительный лязг - один из болтов сорвался и, словно пуля, пронёсся по отсеку. Крик боли разрезал напряжённую атмосферу. Один из матросов схватился за торс, кровь стремительно пропитывала его форму.
- Медик! - кто-то выкрикнул.
Раненого тут же подхватили и унесли в соседний отсек.
Подлодка продолжала скрипеть, металл жалобно гнулся под давлением. Теперь всё зависело от того, успеет ли она всплыть до того, как вода возьмёт своё.
Когда подлодка всплыла на 80 метров, на борту подлодки вновь воцарилась зловещая тишина, нарушаемая лишь звуками тяжелого дыхания экипажа и угрожающим скрежетом обшивки. Казалось, даже подлодка затаила дыхание, готовясь к следующему удару судьбы.
Но вот он снова — этот гул. Снова этот шум винтов и вибрации. Ловушка сжимается.
Гидрофонист с мрачным выражением лица снял наушники и просто покачал головой. Он больше не хотел слышать, как смерть приближается.
Рихтер, облокотившись на штурманский стол, тихо произнёс:
— Уже и так слышно...
Некоторые матросы в отчаянии зажали уши ладонями, словно надеясь заглушить звук обречённости. Другие просто закрыли глаза, приняв неизбежное.
Гул становился всё громче. Теперь это был не просто шум — это был приговор.
Рихтер выпрямился, его губы скривились в ухмылке, полной вызова.
— Давай же... Разнеси нас к чертям!
В этот момент шум прошёл прямо над подлодкой. Внезапно — тишина.
Но она длилась всего мгновение.
ВЗРЫВ!
Оглушительная ударная волна сотрясла подлодку, свет замигал, корпус задрожал.
Рихтер не успел удержаться — его бросило в сторону, и голова с глухим стуком ударилась о металлическую переборку.
Мрак.
Тишина.
...
Рихтер очнулся от тягучего, вязкого забытья. Голова пульсировала от боли, будто кто-то бил молотком изнутри черепа. Он моргнул несколько раз, прижимая ладонь к забинтованному виску. В подлодке стояла зловещая тишина — почти полное отсутствие звуков, за исключением приглушённых шёпотов, тяжёлого дыхания и далёкого, едва различимого поскрипывания корпуса.
Глаза автоматически скользнули по отсеку. Кто-то сидел, уставившись в пустоту, кто-то молча опирался о переборку, а у гидрофона, с напряжённым лицом, неподвижно замер гидрофонист, вцепившись в наушники, словно они были его единственной связью с реальностью.
Рихтер глубоко вдохнул, ощущая металлический привкус во рту, и, преодолевая слабость, медленно сел. Кровь прилила к голове, отчего в висках пронзило острой болью, но он лишь скрипнул зубами и, пошатываясь, поднялся на ноги.
Шатаясь, он подошёл к люку в центральный пост. Оглядев отсек, он увидел, что экипаж всё ещё на местах, но теперь люди выглядели спокойнее, если это вообще можно назвать спокойствием после такого испытания. Второй вахтенный офицер, завидев его, выпрямился и сдержанно кивнул.
— Я взял командование, пока вы были в без сознании, — коротко сообщил он, всматриваясь в лицо капитана, будто оценивая его состояние.
Рихтер не ответил сразу. Он прошёл к штурманскому столику, машинально потянувшись к своей фуражке. Плотная ткань оказалась тёплой от стоявшего в отсеке духа. Надев её, он пригладил волосы и повернулся к экипажу.
— Молодцы, — негромко, но твёрдо сказал он. — Молодцы ребята. Не дали нам сдохнуть в этой консервной банке.
Некоторые матросы слабо улыбнулись, кто-то даже хихикнул.
В этот момент в отсек вошёл один из механиков, лицо которого было покрыто копотью. Он чётко отдал честь и заговорил:
— Господин капитан, доклад по повреждениям. Пятый и шестой предохранители сгорели, есть небольшая постоянная течь через люк в переднем торпедном отсеке. Клапаны повреждены.
Рихтер выслушал доклад, медленно кивнул и чуть скривил губы в кривой ухмылке.
— Значит, ушли... но с царапинами.
Он вздохнул, затем хлопнул ладонью по штурманскому столику.
— Ладно, к чёрту. Мы всё ещё в строю.
Спустя время Рихтер услышал приглушённый голос, но сначала не придал ему значения — он всё ещё был немного ошеломлён. Однако голос повторился, на этот раз более настойчиво. Очнувшись от мыслей, он повернул голову и заметил, как гидрофонист жестом подзывает его.
Подойдя к люку, Рихтер наклонился, глядя на гидрофониста. Тот, не отрываясь от наушников, прошептал:
— Они ушли... Контактов больше нет.
Наступила пауза. Казалось, даже подлодка на мгновение замерла. Рихтер вслушался в тишину, будто сам хотел убедиться в этом. Затем он медленно выдохнул — долгий, тяжёлый выдох, словно сбрасывая с себя груз последних минут.
Он распрямился и вернулся в центральный пост. Экипаж смотрел на него с ожиданием.
— Всплываем, — коротко приказал он.
По отсекам прокатился облегчённый вздох, кто-то даже не сдержал нервный смешок. После смертельной игры в прятки пришло время выбраться из тьмы.
Матрос у вентиля мельком взглянул на капитана, словно ища подтверждения. Когда Рихтер кивнул ему он плавно повернул один из крупных вентилей. Раздалось знакомое шипение — сжатый воздух с глухим рёвом устремился в балластные цистерны, вытесняя воду. Подлодка дрогнула, затем чуть накренилась, а через несколько секунд её слегка качнуло. Они были на поверхности.
Рихтер кивнул, в голосе прозвучала уверенность:
— Переключиться на дизеля. Заряжать батареи.
По отсекам разнеслись голоса вахтенных, передающих приказ дальше. Вскоре послышался характерный рёв запускаемых двигателей, сменивший тяжёлую тишину последних часов. Матросы ожили — кто-то потянулся, кто-то расстёгивал воротник, впуская долгожданный свежий воздух. Первый вахтенный офицер уже собирался подняться, чтобы занять пост.
И тут раздались, пожалуй, самые долгожданные слова:
— Отмена боевой тревоги.
Мгновение стояла тишина, затем по подлодке прокатился вздох облегчения. Кто-то осел на место, закрыв глаза, кто-то перекидывался полушёпотом короткими фразами. Один из матросов устало откинул голову назад и тихо пробормотал:
— Живые... чёрт возьми, живые.
Смрад пота, дизельное топливо, застоявшийся воздух – всё это больше не имело значения. Главное – они ещё плыли.
Российская Пруссия, 56 км к северо-востоку от Варшавы, 18 января 1912 года, 11:53
Телега медленно покачивалась на разбитой дороге, подскакивая на ямах. Где-то впереди гремела артиллерия, но здесь, в относительном тылу, звук был приглушён, словно война на мгновение ослабила хватку. Михаил Коршунов сидел, привалившись к борту, и держал на коленях сложенный лист бумаги. Лёгкие толчки телеги мешали, но он всё равно продолжал писать, будто страх потерять мысли был сильнее неудобства.
"Дорогая сестра, Анастасия.
Я не знаю, когда смогу отправить это письмо, но всё же пишу. Эта война тянется, как бесконечный кошмар, и я всё чаще ловлю себя на мысли, что единственное моё желание – вернуться в Тверь. Вернуться домой. Снова пройтись по нашим улочкам, зайти в тот самый чайный домик на набережной, где мы столько раз сидели, разговаривая обо всём и ни о чём. Я хочу хотя бы на часок вырваться из этого ада и снова увидеть тебя.
Но страх не даёт покоя. В глубине души я боюсь не за себя – боюсь за наш дом, за наш город, за тебя. Боюсь, что пламя войны не обойдёт Тверь стороной, что стены, в которых мы выросли, рухнут под завалами, что ты будешь вынуждена бежать, как тысячи других несчастных. Я не могу этого допустить. Я присягал защищать Родину, и пусть эти слова многим кажутся пустым звуком, я всё же верю в них.
Пожалуйста, береги себя. Если станет опасно – уезжай, не жди чуда. Мы должны выстоять, должны пережить всё это. Я сделаю всё, чтобы вернуться. Ты только жди.
Твой брат, Михаил."
Он перечитал написанное, ощущая, как сжимается сердце. Почерк чуть дрожал – то ли от тряски телеги, то ли от чего-то другого, более глубокого. Вздохнув, он аккуратно сложил лист, убрал в нагрудный карман.
— Всё в порядке, Михаил? — спросил один из офицеров, сидевший рядом.
Коршунов поднял глаза, слабо улыбнулся:
— Да... Просто мысли.
Телега продолжила свой путь, а война вокруг неумолимо приближалась.
Михаил посмотрел на колонну: длинная вереница людей тянулась по дороге, рассекая серую, промозглую равнину. Солдаты Российской Имперской армии и Альбионской Королевской армии шагали в строю, их шинели колыхались от ветра, сапоги мерно глухо ударяли по утоптанной грязной земле. Унтер-офицеры, надменно поглядывая на колонну, ехали верхом на усталых лошадях или тряслись на телегах с провизией. Колесо одной из повозок скрипело особенно громко, раздражая слух.
Где-то впереди пыхтел единственный грузовик, его старенький двигатель время от времени кашлял, словно простуженный старик. На задней платформе, приваренный к импровизированному креплению, одиноко возвышался пулемёт — надежда на защиту, если вдруг случится засада.
И она случилась.
Раздался оглушительный взрыв. Огненный шар взметнулся вверх, разрывая серое небо. Самая передняя телега раскололась на части, осколки дерева и металла, клочья лошадиной плоти и ошмётки шинелей полетели во все стороны. Взрывной волной сбросило нескольких солдат на землю, и ещё до того, как осела поднятая облаком пыль, раздался леденящий душу гул — град пуль обрушился на колонну с обочины дороги.
Коршунов резко вскочил, рука машинально потянулась к винтовке, но в ту же секунду что-то рвануло его за плечо — он потерял равновесие и рухнул обратно на телегу. Крики слились с пронзительными звуками свистящих пуль, где-то рядом жалобно заржала раненая лошадь. Михаил, почти не осознавая своих действий, перекатился с телеги, с силой ударившись боком о мерзлую землю. Боль отдалась в рёбрах, но страх и адреналин не дали зациклиться на этом.
Он бросился в сторону лесной полосы, его ноги вязли в грязи, сапоги чавкали с каждым шагом. Времени думать не было — он нырнул в ближайшие заросли, едва не споткнувшись, и затаился за толстым корневищем векового дуба. Сердце грохотало в ушах, руки дрожали, но пальцы уже ловко передёргивали затвор винтовки.
Хаос. Война. Выстрелы. Крики раненых. Михаил глубоко вдохнул, стараясь взять себя в руки. Противник был где-то там, впереди, скрытый в тенях. Теперь предстояло драться.
Михаил заметил смутный силуэт среди снега — едва различимый в сером, завывшем метелью пейзаже. Время будто замедлилось. Он прижал приклад к плечу, глубоко вдохнул, задержал дыхание. Палец медленно надавил на спусковой крючок.
Выстрел.
Фигура дернулась, споткнулась и упала в сугроб, расплескав вокруг себя тёмные капли. Михаил не думал, не чувствовал. Он уже передёрнул затвор, холодный металл привычно скользнул в пальцах, выбрасывая гильзу в снег. Его глаза метались в поисках новых целей, но среди вихря снега и дыма от взрыва ничего не было видно.
Он решил сменить позицию. Рывком поднявшись с колена, Михаил бросился к соседнему дереву. В ту же секунду воздух над ним захлопали пули, ломая ветви и срывая куски коры. Он пригнулся, рывком упал за ствол и перевёл дыхание.
Затем он увидел её.
Пулемётная точка возвышалась на холме, едва различимая среди белых заносов и обгорелых кустов. Ствол "чёрного дьявола" неустанно поливал свинцом колонну, изрыгая огонь и смерть. Михаил прицелился, стиснув зубы. Выстрел!
Пуля ушла мимо, только срикошетив от укрепления. Пулемётчик дёрнулся, замешкался и резко начал сворачивать станок, пытаясь унести орудие подальше. Михаил не дал ему шанса.
Передёрнув затвор, он снова прицелился. Пулемётчик сгреб в руку своё оружие, но прежде чем он успел сделать шаг, новая пуля Коршунова нашла цель. Человек вздрогнул, разжал пальцы, и пулемёт со стуком упал в снег. Тело грузно осело на землю.
Михаил задержал дыхание, вглядываясь в неподвижную фигуру. Затем быстро перевёл взгляд на поле боя. Война продолжалась.
Когда бой немного затих, Михаил, тяжело дыша, поднял голову из-за укрытия. В воздухе ещё витал запах пороха и горелого дерева, снег вокруг был испачкан кровью и грязью. Вдалеке раздавались глухие крики и топот ног по хрусткому снегу.
— Peräännymme! — донеслось из-за деревьев.
Коршунов вздрогнул. Он знал этот язык. Соомейские легионеры. Они отступали.
Осознание пришло вместе с волной адреналина. Михаил рывком поднялся и, пригибаясь, бросился через поле боя, стремясь найти своего командира. Вокруг ещё хлопали шальные пули, но он почти не замечал их — только одно было в голове: донести важное известие.
Сквозь дым и суету он наконец разглядел знакомую фигуру — майор стоял на колене рядом с ранеными, отдавая распоряжения. Михаил бросился к нему, едва не поскользнувшись на обледенелом снегу.
— Господин майор! — выдохнул он, переводя дыхание. — Враг начал отходить!
Офицер резко повернулся, оценивая слова Коршунова. Глаза его быстро пробежались по позиции, по отступающим теням среди деревьев. Затем он резко выпрямился и, не теряя времени, коротко скомандовал:
— Приказываю окапаться!
Михаил моргнул, не сразу понимая. Окапаться? Но ведь враг отступает...
— Неизвестно, что там дальше, — добавил майор, оглядываясь на север. — Мы не знаем, насколько глубока их оборона.
Коршунов кивнул. Он понял. Это был не конец боя — это была передышка перед новым сражением.
Северная часть Атлантического океана, Конвой NYC-03, Эсминец "Дэнди", 20 января 1912 года, 8:32
Лёгкий ветерок нёс солёный запах моря, когда Джордж стоял на мостике эсминца "Дэнди", держа в руках бинокль. На горизонте уже вырастали силуэты конвоя — десятки кораблей, идущих плотным строем.
— Гигантский... — пробормотал он себе под нос.
Торговые суда, военные транспорты, танкеры, даже два тяжёлых крейсера — конвой был защищён хорошо. Джордж не смог удержаться от мысли, представляя, как могучие орудия крейсеров разрывают воду всплесками от залпов, а их броня отражает вражеские снаряды.
Он прижал бинокль к глазам, разглядывая суда поближе. Внезапно его внимание привлёк огромный пассажирский лайнер — его белый корпус выделялся среди серых силуэтов остальных кораблей.
"Сколько там людей? Куда они идут? И зачем им плыть в самую гущу войны?" — эти вопросы крутились в его голове.
Джордж уже собирался отвести взгляд, как что-то привлекло его внимание позади. Он обернулся и замер.
На горизонте, на фоне утреннего солнца, поднимались огромные столбы дыма. Джордж резко поднял бинокль — ещё больше кораблей! И не просто кораблей, а военных! Среди них возвышался громадный дредноут, его массивный силуэт напоминал гиганта среди смертных.
— Капитан Росс... — тихо позвал он, продолжая смотреть. — Не слишком ли много кораблей для сопровождения конвоя?
Росс, до этого стоявший у штурвала с равнодушным выражением лица, усмехнулся, но в следующую секунду резко изменился в лице.
— Что за черт... — прошептал он.
Он буквально выхватил бинокль у Джорджа и прижал его к глазам. На мостике наступила напряжённая тишина. Что-то было не так.
— Проклятье! — выругался Росс, сжав кулаки. — Я так и знал, что за нами хвост!
Он резко рванул к корабельному громкоговорителю и, хриплым голосом, перекрывая шум волн, скомандовал:
— Боевая тревога! Всем по местам!
Сирены завыли, раскатываясь по всему корпусу эсминца "Дэнди". Джордж молча сел за штурвал, руки привычно легли на обшарпанные, но надёжные рукояти.
Росс, схватив разговорную трубу, рявкнул в радиорубку:
— Передать по открытому каналу: экстренное сообщение! Контакт с крупной группой противника!
Голос радиста прозвучал напряжённо:
— Принято, передаю!
— Право на руль! — скомандовал Росс, сжимая бинокль так, что побелели пальцы.
Джордж мгновенно отреагировал, разворачивая корабль вправо. Вся палуба слегка накренилась, послышался плеск воды, когда корпус прорезал волны. Росс следил за курсом, а затем вновь рявкнул:
— Дымовую завесу! Самый полный вперёд!
Джордж поставил руль прямо и, не мешкая, передал команду по машинному телеграфу:
— Самый полный вперёд!
Глухой рёв турбин эхом разнёсся по всему эсминцу, заставляя стальные переборки чуть вибрировать от напряжения. Джордж слышал, как по палубе забегали матросы — кто-то натягивал спасательные жилеты, кто-то закреплял ящики с боеприпасами, офицеры отдавали команды, готовя орудия.
Внезапно голос из центрального поста управления огнём разнёсся по мостику:
— Идентифицирован вражеский дредноут! Класс "Виго"! Пять эсминцев класса "Юлиан"!
Росс резко выдохнул, проклиная всё на свете.
— Дьявол... Это будет тяжёлая цель...
Джордж сжал зубы. Он знал, что "Виго" — это морское чудовище, плавучая крепость с 12-дюймовыми орудиями, броней, способной выдержать десятки попаданий, и эскортом, готовым ринуться в атаку при первой же возможности.
Они только что нарвались на самую серьёзную угрозу в своей карьере.
Внезапно мостик содрогнулся от грохота – даже сквозь стальные переборки эсминца "Дэнди" было слышно серии мощных взрывов со стороны конвоя.
— Господи... — выдохнул кто-то из офицеров.
Джордж чувствовал, как звенит в ушах — это не был вражеский огонь, нет, это было что-то своё.
Росс резко развернулся к иллюминатору, а затем поднёс бинокль к глазам.
— Фарфар и Галифакс вступили в бой! — крикнул радист, перекрывая шум волн и сирен.
Джордж вскинул голову. Два тяжёлых крейсера, охранявшие конвой, дали первый залп. Мощные 203-миллиметровые орудия изрыгнули смерть, отправляя тяжёлые бронебойные снаряды в сторону вражеского дредноута и его эскорта.
На мгновение всё замерло, пока смертоносные снаряды не рассекли воздух с угрожающим свистом, пролетая прямо над "Дэнди".
БАХ! БАХ! БАХ!
Громоподобный гул прокатился по морю. Огненные вспышки и взметнувшиеся вверх столбы воды на месте падения снарядов озарили горизонт.
Росс напрягся, не отрываясь глядя в бинокль.
— Попадание! — вдруг выдохнул он, глаза расширились.
На одном из вражеских эсминцев разорвался снаряд.
Секунда... две...
И вдруг...
Огромный взрыв!
Пламя вырвалось из корпуса под острым углом, словно само море взорвалось под ним. Короткое мгновение эсминец ещё держался, прежде чем разломиться пополам.
Росс моргнул, будто не веря своим глазам.
— С первого залпа... Прямое попадание в погреб боеприпасов...
Он едва слышно усмехнулся, качая головой.
— Вот это стрельба...
Глядя на это, он почувствовал прилив уверенности. Если крейсера могли разорвать эсминец в клочья с первого же залпа, то у них ещё есть шанс...
Когда "Дэнди" соединился с другими эсминцами, его корпус словно стал частью живого, дышащего механизма — боевой линии, устремлённой в сторону врага. Радио разрывалось от докладов, искажённые помехами голоса ломились в динамики, разнося информацию о целях.
— Вражеский эсминец, пеленг 289! Дистанция 55 кабельтовых, скорость 17 узлов! Курсовой угол цели 121 по левому борту!
Росс с каменным лицом слушал доклады, холодно и методично оценивая обстановку.
— Фугасные снаряды товсь! — приказал он.
Офицер тут же развернулся и выкрикнул команду на палубу:
— Фугасные заряды товсь!
Джордж услышал, как палуба ожила — крики офицеров, лязг металла, топот сапог. Матросы молниеносно двигались, перекрикивая друг друга, поднимая снаряды, заряжая орудия. Тяжёлые болты с глухим лязгом вставали на место, а затем раздавался характерный металлический щелчок казённика — орудия были готовы.
Где-то на мостике надстроек корабля глухо работали дальномеры, высчитывая поправки.
— Актуальная дистанция — 56 кабельтовых! — донёсся голос офицера из дальномерного поста.
Росс не колебался ни секунды.
— Огонь без перерыва!
"Дэнди" вздрогнул — его орудия выплюнули яростные языки пламени.
Громадный грохот заполнил воздух — нечто огромное и разрушительное рванулось в сторону врага. Воздух вибрировал от акустического удара.
Джордж почувствовал, как корпус корабля на мгновение будто оттолкнулся назад, откатываясь от отдачи. Гильзы с лязгом покатились по палубе, а в воздухе повис запах пороха.
Теперь оставалось только одно — ждать попаданий.
Голос из центрального поста управления огнём раздался чётко и отчётливо, сквозь гул двигателей и напряжённые голоса на мостике:
— Перелёт! Корректировка: ниже на два градуса, левее на один!
Росс, скрестив руки за спиной, молча наблюдал, как офицеры и матросы спешно вносили поправки. Он знал, что вмешательство не требуется — команда знала своё дело.
Дальномерщики торопливо сверялись с приборами, корректируя угол наведения, артиллеристы поспешно регулировали механизмы, фиксируя орудия на новую точку.
— Второй залп!
"Дэнди" вновь содрогнулся от мощного выстрела — вспышки орудий осветили мостик, а грохот залпа отозвался тяжёлым эхом.
Прошло несколько мучительных секунд ожидания. Все, затаив дыхание, всматривались в горизонт, ожидая доклада.
— Накрытие! Без прямого попадания!
Росс едва заметно кивнул.
— Продолжать огонь! — его голос прозвучал ровно и спокойно, будто он отдавал приказ в учебном бою.
Секунда тишины.
Затем вновь рёв орудий — новые снаряды, разгоняясь до страшных скоростей, полетели в сторону врага, оставляя за собой огненный след.
Море огласилось нескончаемой канонадой — тяжелый гул орудий эсминцев смешивался в единый, оглушающий грохот. Теперь каждая секунда приносила новый залп, и Джордж уже не мог различить, какие выстрелы принадлежали "Дэнди". Всё, что он мог делать, — держать курс, следуя приказам.
Вдруг воздух прорезал зловещий свист.
— Ложись! — кто-то крикнул, но было уже поздно.
Тяжелые снаряды с ревом пронеслись над кораблем, едва не задевая мачты. Один из них врезался в воду всего в нескольких десятках метров от борта, подняв вверх гигантский фонтан воды.
Экипаж на мостике рефлекторно пригнулся. Даже Росс, несмотря на выдержку, резко дернулся, сжав кулаки.
— Проклятье... — процедил он сквозь зубы, затем резко вскинул голову. — Маневры зиг-загом! Немедленно!
— Есть маневры зиг-загом! — отозвался Уиттакер, крепко вцепившись в штурвал и резко выкручивая его влево.
Корабль повернул с креном, рассекая волны.
Тем временем матросы у сигнальных прожекторов уже передавали световые сигналы, предупреждая другие корабли в линии о смене манёвра. Прожекторы разрезали тьму короткими вспышками, словно шепча между собой на языке моряков.
Бабах!
Взрыв оглушил всех на мостике. Море, словно расколотое гигантским молотом, содрогнулось от детонации боезапаса эсминца впереди. Гигантские клубы дыма и пламени взметнулись в небо, осветив морскую гладь, а волна ударной силы заставила "Дэнди" дрогнуть корпусом.
Джордж едва удержался за штурвал, чувствуя, как корабль вибрирует от подводного удара.
Росс не растерялся — мгновенно пришёл в себя и загремел командами:
— Резкий поворот вправо! Все орудия по готовности! Смотреть за чёртовыми торпедами!
Но не прошло и десяти минут, как тяжёлый удар потряс "Дэнди" — снаряд врезался в борт, и корабль весь задрожал, как от яростного удара кулаком.
На мостике на миг повисла тишина, затем начался хаос. Крики, грохот, звук падающего оборудования. Кто-то свалился на палубу, кто-то замер в шоке.
— Живучесть! Всем по постам! — Росс загремел голосом, перекрывая панику.
Матросы бросились к выходам, спеша в трюм и на палубу. Гул шагов, звонки, шум воды, заливающей нижние палубы, — весь "Дэнди" ожил в борьбе за выживание.
Джордж, покрытый потом, сжимал штурвал так, что побелели костяшки пальцев. Сердце бешено колотилось. Он изо всех сил удерживал корабль на курсе, делая манёвры, чтобы не попасть под следующий удар.
Зазвенел внутренний телефон. Росс схватил трубку, его лицо было напряжено, как никогда.
— Где пробоина? Какова ситуация? — Он слушал, не отрывая глаз от горизонта.
Джордж проглотил ком в горле, удерживая "Дэнди" в боевой линии, пока судьба корабля решалась внизу, в темных и затопленных палубах.
Вдалеке вспыхнула огненная точка — это испанофранский дредноут "Виго" дал залп. Даже сквозь грохот сражения этот выстрел был особенным.
Глухой рёв, прокатившийся по морю, словно раскат грома в бурю.
Через несколько долгих секунд воздух разорвал пронизывающий свист.
Режущий, леденящий, зловещий.
У всех перехватило дыхание. Джордж чувствовал, как напряглось всё его тело, пальцы сжали штурвал до боли.
Свист нарастал, становился всё громче, всё ближе.
И вот — снаряды пронеслись над эсминцами Альбиона. Люди инстинктивно пригнулись, как будто могли укрыться от этих гигантов смерти.
Целью были тяжёлые крейсера.
Все замерли.
Если крейсеры устоят — у них ещё есть шанс. Если падут — конвой обречён.
Вспышка.
Гигантская огненная вспышка врезалась в корпус "Фарфара".
Прошло ещё пару мучительных десятков секунд... и тогда грохнул взрыв, ослепительный и сокрушающий.
Джордж чувствовал, как ударная волна прокатилась по морю, заставляя "Дэнди" дрогнуть и заскрипеть корпусом.
Росс выругался сквозь сжатые зубы, с силой сжимая бинокль.
— Проклятье... Фарфар зацепило.
Но крейсер ещё держался.
Вопрос в том, надолго ли.
Резкий крик из центрального поста управления огнём вернул всех к реальности:
— Залп с "Юлиана"!
Прогремел новый взрыв.
Вода взметнулась вокруг "Дэнди", осыпая палубу тяжёлыми каплями. Осколки и обломки взметнулись в воздух, забарабанили по корпусу эсминца.
Росс, словно очнувшись, рывком выбежал из мостика.
— Чего вы молчите?! Давайте залп! — его голос резал воздух, как нож.
Эсминец вздрогнул.
Орудийные башни содрогнулись, выпуская гнев из стали и огня.
Спустя несколько секунд голос дальномерщика прорезал эфир:
— Поправка! Дистанция — пятьдесят два кабельтовых! Брать левее на полтора градуса!
Росс резким движением схватил переговорную трубу и рявкнул:
— Учтите поправку, огонь без остановки!
На палубе опять зазвучали команды, забегали матросы, передавая приказы.
Бой продолжался.
Время текло медленно, словно растянувшиеся секунды стали вязкими, а минуты — бесконечными.
Взрывы сотрясали море.
Снова и снова "Дэнди" вздрагивал от близких попаданий. Вода вокруг кипела от разрывов.
И вдруг — громкий радостный крик из центрального поста управления огнём:
— Прямое попадание! Возгорание на "Юлиане"!
На мгновение тишина на мостике сменилась радостными возгласами. Но Росс уже просчитывал ситуацию.
"Юлианы" были хлипкими, он это знал. Даже один удачный удар мог вывести их из строя.
— Сменить цель! — скомандовал он, не теряя времени.
Голос из центрального поста управления огнём быстро отозвался:
— Новая цель — эскортный эсминец "Кадиз", пеленг 293!
Росс едва заметно ухмыльнулся.
— Кроме дредноута, здесь нет ничего опасного... — пробормотал он, прекрасно зная, что у испанофранских кораблей слабое противокорабельное вооружение.
Дальномерщик не мешкая начал вносить поправки:
— Дистанция 49 кабельтовых, поправка — три градуса правее!
Росс молча кивнул, затем громко и чётко отдал команду:
— Фугасные снаряды товсь!
Офицер мгновенно повторил приказ и крикнул за мостик, чтобы все на палубе услышали команду.
"Дэнди" готовился к новому залпу.
Море вздрогнуло от залпа.
На этот раз — ещё мощнее, чем прежде.
Крейсера Альбиона вступили в бой с дредноутом.
Их орудия ревели, как раскаты грома в шторм.
Снаряды со свистом проносились над эсминцами, включая "Дэнди", оставляя за собой невидимые следы в воздухе.
Росс быстро приподнял бинокль, прищурился — снаряды крейсеров легли близко к цели, но... недолёт.
— Чёрт... — выругался он сквозь зубы.
Но думать о дредноуте не было времени.
Резкий крик из ЦПУО (Центрального поста управления огнём) пронзил гул боя:
— "Кадиз" дал залп!
И в ту же секунду —
ВЗРЫВ!
"Дэнди" содрогнулся от удара.
Всем показалось, будто корабль на мгновение подбросило в воздух.
Прямое попадание бронебойного снаряда.
На мостике послышались крики, корабль завибрировал, где-то загремели осыпающиеся обломки.
Росс потерял равновесие, вцепившись в поручень, и выпалил целую тираду ругательств, проклиная испанофранские дальномеры.
Пошатываясь, он добрался до телефона внутренней связи, сорвал трубку и заорал:
— Отчёт о повреждениях, немедленно!
Росс хлопнул трубку на рычаг и резко развернулся к остальным на мостике.
— Уиттакер, Гриффин, Холл, Стэнтон! — Голос его звенел от напряжения. — Эвакуировать раненых из повреждённых отсеков, живо!
Уиттакер тут же сорвался с места, едва не опрокинув штурвал. Краем глаза он заметил, как его место тут же занял офицер.
Спускаясь по лестничному пролёту, он почувствовал, как воздух стал тяжелее — дым сгущался. Внутри эсминца раздавались приглушённые крики, стук сапог по металлическим палубам — хаос, паника, работа спасателей.
Когда Уиттакер выскочил в коридор, его ботинки хлюпнули в воде.
Затоплено до щиколоток.
Он огляделся — и заметил знакомую фигуру.
Томми.
Тот держал раненого — его футболка и лицо были залиты кровью, а глаза всё ещё осмысленно смотрели вперёд, несмотря на рану.
— Я займусь им! — сказал Уиттакер, подхватывая раненого под руку. — Как тут дела?!
Томми глубоко вздохнул, вытирая лоб — на его руке осталась сажа и пятна крови.
— Чёртова мясорубка, Джордж. — Он мотнул головой в сторону моторного отсека. — Много раненых. Только что потушили.
Он сплюнул на палубу.
— Осколки превратили пол в дуршлаг.
Разговор на этом оборвался.
Томми, вытерев ладонью потное лицо, молча кивнул и исчез в дыме, бегом направляясь обратно в машинный отсек.
Уиттакер, держась за плечи раненого, медленно вел его по узкому, задымлённому коридору. Каждый шаг давался с трудом — раненый стонал, хрипел, но держался.
— Всё в порядке, дружище. Держись. Ещё немного. — Голос Джорджа был твёрд, но в нём звучала тревога.
Коридоры трясло — от залпов главного калибра, от близких попаданий, от контузий.
Когда они добрались до медицинского отсека, санитары тут же выхватили раненого из рук Джорджа и уложили на импровизированный операционный стол.
Только тогда Уиттакер заметил, что его рубашка пропиталась кровью.
Чужая кровь.
Но он даже не подумал об этом — развернулся и побежал обратно.
Корпус «Дэнди» содрогался.
Когда Уиттакер снова ворвался в машинное отделение, его встретил жар, чад и нарастающий плеск воды.
Вода прибывала.
Через пробоины в борту просачивались тонкие, но зловещие струи, а матросы отчаянно пытались заткнуть течи.
Половина из них была ранена.
Уиттакер подбежал к одному из механиков, раненому в бок.
— Давай, я тебя вытащу! — крикнул он, хватая того под руку.
Но механик отмахнулся.
— Не... справлюсь! — прохрипел он, продолжая прижимать прокладку к пробоине, пока товарищ затягивал её бруском.
Джордж понял, что его силой не утащишь.
Нужно искать критически раненых.
Он бросился вглубь машинного, прорываясь сквозь узкие проходы, облитые маслом и водой.
И наткнулся на тело.
Без обеих рук.
Левая нога оторвана до колена.
Даже через пропитанную ткань формы было видно, что всё тело разорвано в клочья.
Мёртв.
Он прошёл мимо, не задерживаясь, и сразу же услышал крики боли.
Где-то рядом.
Он развернулся — и увидел Томми.
Тот накладывал жгут из тряпки на окровавленную, едва держащуюся на мышцах ногу раненого матроса.
Джордж тут же подбежал.
— Готово! — Томми едва не выронил окровавленный жгут, но справился.
Уиттакер не колебался.
Он бросил карабин за спину, пригнулся, подхватил раненого на плечи и со всех ног бросился обратно к медотсеку.
Время перестало существовать.
Раненый за раненым.
Труп за трупом.
Каждый шаг по затопленному коридору был как в кошмаре — визг металла, крики боли, кровь, дым, удары волн по борту.
Уиттакер чувствовал, как его разум трещит по швам.
Ещё один раненый.
Ещё один.
Ещё один...
Но тут его кто-то схватил за плечо.
Он резко обернулся — перед ним стоял офицер.
— Хватит! Назад на мостик! — рявкнул тот.
— Но в машинном ещё люди! Они...
— Другие разберутся! Ты нужен капитану!
Уиттакер хотел возразить, но офицер уже развернулся и бросился в глубь машинного отсека.
Джордж стиснул зубы и побежал обратно.
Лестничные пролёты.
Неровный свет качающихся ламп.
Грохот канонад.
Корабль сотрясался под ногами.
Он ворвался на мостик, и первым, что он увидел, был пустой штурвал.
Капитан Росс стоял у иллюминатора, сжимая бинокль, наблюдая за боем.
Джордж едва перевёл дыхание и шагнул к штурвалу, когда Росс, не отрываясь от наблюдений, бросил:
— Полный вправо!
Уиттакер поскользнулся и чуть не упав, вцепившись в штурвал.
Но моментально начал поворачивать.
Внизу гремели орудия, эсминец заходил в манёвр.
Дэнди всё ещё держался.
— Руль прямо! — резко скомандовал Росс.
Уиттакер повернул штурвал, выравнивая курс.
Очередной залп.
Секунды тянулись, как вечность.
И тут радостный крик дальномерщика сотряс мостик:
— Накрытие! Задымление на палубе!
Ещё несколько мгновений тишины...
И затем ещё более ликующий голос из ЦПУО:
— "Грейт-таун" попал в "Кадиз"! Цель тонет!
Мостик взорвался криками облегчения.
Дальномерщик доложил:
— Группа врага отступает! Осталось три эсминца! Дредноут тяжело повреждён!
На секунду всё словно остановилось.
Росс медленно выдохнул.
— Прекратить огонь. Отбой боевой тревоги. Подсчитать потери и раненых.
Джордж тяжело выдохнул.
Они выжили.
На этот раз.
Но как долго ещё он и Томми смогут так выживать?
Или в конце концов их ждёт та же судьба, что и того матроса, на которого он засмотрелся в машинном отсеке?
Российская Империя, Краинский край, Львов, 20 января 1912 года, 14:32
Львов лежал в руинах.
Среди завалов, среди обломков камня и дерева, среди обгоревших остовов зданий лежал австрийский стрелок — Адольф фон Граф.
Его дыхание ровное.
Его палец медленно давит на курок.
Выстрел.
Силуэт исчез.
Адольф плавно передёрнул затвор, не спеша.
Он встал.
Ещё один.
Русский? Украинец? — какая разница.
Он знал, что попал.
Последняя неделя была его триумфом.
Его личный рекорд рос с каждым днём.
Затем резкий хлопок.
Как будто кто-то грубо дернул его за плечо и вдавил в землю.
Адольф упал навзничь, винтовка выпала из рук и с глухим стуком ударилась о камни. Он не чувствовал боли сразу, только странное оцепенение, будто тело вдруг стало чужим, неподвластным.
Он пытался вдохнуть.
Но вместо воздуха во рту – тёплая, солёная кровь.
Он захрипел.
Глаза округлились, когда он попытался двинуть рукой – ничего.
Попробовал пошевелить ногой – пустота.
Страх сковал его сильнее, чем пуля.
Только теперь пришла боль – глухая, режущая, страшная.
Казалось, будто кто-то налил свинца в грудь и жёг его изнутри.
Он понял.
Пуля прошла сквозь лёгкое, раскрыв его, как гнилой фрукт, и вышла в спину, разбив позвонок.
Он больше не мог двигаться.
Лежал среди завалов, чувствуя, как лёгкие заливает кровь.
Хрип.
Попытка вдохнуть и только булькающий звук в горле.
Глаза бегали по разрушенной улице, но он уже не видел врагов.
Только небо.
Серое, тусклое, равнодушное.
Он понимал, что умирает.
И никто не придёт его спасать.
Затем, спустя вечность, наполненную агонией и хрипами, он услышал шаги.
Тяжёлые.
Равнодушные.
Шаги разносились по разрушенной улице, отдаваясь в его голове, словно приглушённый набат.
Кто-то остановился рядом.
Тень легла на него, заслоняя серое небо.
Он не мог разглядеть лицо.
Но не нужно было.
Он знал, зачем тот пришёл.
Его взгляд умолял.
"Сделай это... Пожалуйста..."
Он захлёбывался собственной кровью, чувствуя, как тело замерзает изнутри, но боль ещё была здесь.
Пуля не убила его сразу, но теперь у него был шанс на быструю смерть.
Звук затвора.
Мягкий, механический, словно кто-то спокойно, методично заряжал судьбу в ствол.
Адольф закрыл глаза.
Выстрел.
И...
Пустота.
...
Андрий Савчук пригнулся над трупом очередного стрелка Австро-Германской армии.
Сквозь серый дым и едкий запах гари он разглядел мертвое лицо – бледное, с налётом серого пепла, застывшее в гримасе боли и немого вопроса.
Где-то вдалеке ухнул разрыв снаряда, за ним – гулкий обвал, осыпавшиеся кирпичи и грохот упавшего перекрытия.
Савчук машинально потянулся к руке мёртвого солдата.
Тёплый.
Ещё не остыл.
Он расстегнул ремешок, снял часы с запястья и бросил их в мешок, даже не глядя.
Трофей.
Не пропадать же добру.
Он поправил рюкзак, ощущая тяжесть двух коробок с пулемётной лентой.
Ещё и приказ нужно доставить.
Весь этот чёртов город, его родной Львов, теперь казался ему чужим, призрачным.
Те же улицы.
Те же дома.
Но теперь – изувеченные, мёртвые, осиротевшие.
Пустые окна смотрели в небо пустыми глазницами.
Разбитая брусчатка хрустела под ногами, перемешанная с битым стеклом и гильзами.
Савчук вздохнул, сунул руку в карман, вытащил початую пачку папирос.
Последняя.
Он хмуро усмехнулся.
– Чорт... – выдохнул он себе под нос, ругаясь сквозь зубы.
Идти было ещё далеко.
Савчук продолжил путь, осторожно ступая по разбитой брусчатке.
Фронт теперь был как макароны – одна улица за русскими, другая за немцами, а на третий день всё наоборот.
Какое-то безумие, но он уже привык.
Главное – знать свой город, и он его знал.
Он чувствовал его, как раньше чувствовал дыхание ветра с Полтвы, как знал, в какое время закипает рынок, где можно найти лучший квас и где на рассвете дворники сметают мусор в груды.
Теперь улицы были другие, но их душа всё ещё жила в нём.
Он знал, какие переулки пустые, а какие простреливаются с колоколен.
Где закопались немцы, а где можно пройти и не получить пулю в спину.
Пройдя пару улиц, он свернул в разрушенный дом.
Здесь он был уже не раз.
Через большую дыру в стене можно было срезать путь, минуя опасный перекрёсток.
Он ловко пролез внутрь, щурясь в темноте.
В нос ударил запах пыли, гари и сырости – будто подвал старого пивного завода.
Савчук поправил рюкзак, вытирая со лба пот.
– Ну, хоть крысы про эту дыру не знают, – пробормотал он себе под нос, усмехнувшись.
Хотя, может, и знают.
Но у них, в отличие от людей, сейчас была одна проблема – найти еду, а не убить друг друга.
Когда Савчук вышел из здания, он инстинктивно пригнулся, бросив короткий взгляд по сторонам — город жил гулко и опасно, каждый звук мог быть смертельным. Он пошёл дальше, но теперь в два раза осторожней, не делая резких движений, скользя между тенью и развалинами.
Внезапно — движение.
Савчук замер, прижавшись к стене, взгляд выхватывал фигуры между камней и рухнувшими балконами.
Немецкий патруль.
Четверо, молодые, смеются. Один, судя по голосу, рассказывал пошлую шутку. Другой с сигаретой, третий жестикулирует.
– Ага, веселитесь, пока можете, – просквозила мысль.
Савчук проклял всё на свете — и командование, и маршрут, и дурацкое письмо в кармане. Хотел уже повернуть обратно, пойти длинным путём, но тут в небе раздался глухой гул — знакомый, узнаваемый.
Сверхтяжёлые мортиры.
Он узнал их с первого звука — "Шарфенберги", под сто пятьдесят калибр, только у своих такие.
Следом — визг снарядов, будто сам воздух распарывали ножами.
Патруль тут же вскипел паникой, немцы начали бросаться в сторону ближайшего здания, один даже уронил винтовку.
Савчук прищурился, усмехнулся, шепча себе:
– Испугались, швабские. Даже не знают, что по "Дроцкому" району артиллерия никогда не работает...
Так было всегда — район считался слишком близким к своим, туда даже случайных залпов не кидали.
Он не терял времени — выскочил из укрытия и почти бегом пересёк улицу, скрывшись в старом многоэтажном доме.
Здесь раньше жил его двоюродный брат, теперь – пустота, пыль, следы боя на стенах и чёрные пятна на лестницах.
Савчук бесшумно поднялся, продолжая путь сквозь родной, но исковерканный город, как сквозь чужую, враждебную память.
Савчук уже собирался пройти мимо, но что-то заставило его остановиться.
Картина.
Она всё ещё висела на стене, словно вопреки всему, вопреки войне. Пыль покрыла её рамку, но краски не потускнели, а может, ему только так казалось.
Он помнил её с детства.
Львов. До войны.
Главная площадь, утреннее солнце играет на красных крышах, бронзовый купол ратуши отливает золотом, а булыжные мостовые ещё чистые и без крови Люди на картине — маленькие, едва различимые, но живые: кто-то спешит по делам, кто-то смеётся, торговцы раскладывают товар.
Картина ждала чуда.
Как будто надеялась, что город снова станет таким — светлым, шумным, без войны.
Но чуда не будет.
Пыль с улиц не смоет дождь — её разнесёт огнём и сталью. Булыжники не станут гладкими от шагов, их разорвёт артиллерией. Те, кто на картине ещё улыбается, давно или мертвы, или стали совсем другими.
Савчук хмуро втянул воздух.
Что ждёшь, старая?
Ты сгниёшь здесь.
Ты сгниёшь в этих руинах, среди гари, пыли и мёртвых стен.
Или, может, кто-то сорвёт тебя, кинет в огонь, или ты упадёшь, когда рядом ударит снаряд.
Но всё равно...
Она ждала.
Савчук выдохнул, отвернулся и пошёл дальше, но чувствовал, как картина смотрит ему в спину, как будто прощается.
Выйдя из дома, Савчук ощутил вибрацию в груди — это ударила артиллерия.
Где-то впереди рухнул фасад здания, осыпав улицу камнем и пылью, но он даже не вздрогнул. Он уже привык.
Город стонал под ударами, как раненый зверь, а он просто шагал вперёд, считая каждый шаг.
До 23-й улицы Болотного.
Он уже миллион раз, казалось, проходил этот путь, но это был только третий раз.
Спустя как будто десятки километров через руины — а на самом деле всего полкилометра — он услышал знакомые голоса.
Родная речь.
Свои.
Подходя, он заметил блеск винтовочных стволов, направленных прямо на него.
— Кто таков!?
Голоса глухие, напряжённые.
Савчук даже не замедлил шаг, спокойно ответил:
— Дорога и дороги.
Солдаты опустили оружие, и один из них кивнул в сторону дома.
— Проходи.
Он спустился в подвал, и его сразу накрыло плотным, спертым воздухом.
Табачный дым резал глаза, стоял тяжёлый запах пота и сырости.
Все курили махорку, да и сам он достал из кармана папиросу, но пока не закурил.
Керосиновые лампы бросали мягкий свет на стены, а в углу тлела самодельная печь — и для еды, и для тепла.
Не штаб — а сказка.
Хотя, кому как...
Савчук подошёл к Артуру Третяку, тот сидел за ящиком, расстелив карту на коленях, хмуро вглядываясь в пометки.
— Как путь? — спросил он, не отрывая взгляда от бумаги.
— Австрийский стрелок и патруль немцев. — Савчук пожал плечами.
Третяк кивнул, будто услышал что-то вполне обычное.
Савчук достал из сумки письмо и часы, затем с лёгкой усмешкой бросил часы на карту.
— Слыхал, тебе часики нужны?
Третяк бесстрастно глянул на трофей, затем просто кивнул.
— Спасибо.
Разговор окончен.
Самый длинный разговор за весь день.
Савчук прошёл дальше по подвалу, заглянул в темноту тоннеля, ведущего к парку, и шагнул в расщелину в стене.
Траншея.
Она кипела жизнью — если эту жизнь можно было так назвать.
Один солдат, скучая, чистил винтовку, другой спал, накрывшись шинелью, третий жадно хлебал похлёбку, сгорбившись над котелком.
Пахло дымом, потом и гниющей землёй.
Савчук подошёл к пулемётной точке, где пулемётчик и его помощник стояли дозорными, угрюмо вглядываясь в пустые улицы.
Он снял рюкзак, уставив коробки с патронами у станка, и спросил:
— Как обстановка?
Пулемётчик не сразу ответил, только пожевал окурок, затем глухо бросил:
— Немцы подозрительно спокойные.
Савчук кивнул.
Разговор опять закончился.
Голос из глубины подвала — хриплый, прокуренный — позвал Савчука обратно. Кто-то просто крикнул его фамилию, без церемоний, как это здесь и водилось. Он вздохнул, поправил ремень рюкзака и двинулся назад через траншею. Мимо спящих, мимо шепчущихся, мимо хлюпающих сапог. Путь назад был коротким, но казался ещё более гнетущим.
В штабе его уже ждал Третяк, всё так же угрюмо склонённый над картой, но теперь рядом с ним стоял молодой солдат с лицом, в котором ещё угадывались черты подростка. На шинели поблёскивали знаки унтер-офицера.
— Савчук. Отнесёшь станковый пулемёт на восточный рубеж. И сопроводишь унтер-офицера Павлучовка до штаба "Третяцкого" сектора.
Савчук поморщился.
— Артур, ну ты серьёзно? Я что, нянька? Чем нас больше — тем больше гробов. Ты же знаешь.
Но Третяк резко поднял голову, и в голосе его вдруг появилась жёсткость:
— Хватит. Я не хочу слушать твои "мудрые речи", Савчук. Устав и приказ есть приказ. Не хочешь — считайся дезертиром. А дезертир тут долго не живёт.
В подвале повисла тишина. Кто-то притих в углу, кто-то уронил ложку в котелок.
Савчук только хмыкнул. Он знал — дезертир тут даже не собака, а тень. Без еды, без оружия, без шанса.
Он перевёл взгляд на Александра. Молодой. Слишком молодой. Лицо ещё не успело покрыться той усталой кожей, которую носили все здесь.
— Как он только унтером стал? — мелькнуло в голове. Но тут же прогнал мысль. Не его это дело.
Он дёрнул подбородком, молча показывая Александру — пошли.
Они двинулись вдоль стены, через полуобрушенную часть подвала, туда, где в углу под брезентом стоял старый, уже потемневший от копоти "Максим" МП1910. Савчук привычно наклонился, снял пулемёт со станка, проверил, чтобы лента не заела, и подал его Александру:
— Держи, герой. Только не урони.
Сам взял станок, накинул на плечи, закрепил, как рюкзак. Сталь холодила спину. Всё, как всегда. Всё до боли знакомо.
Они шагнули в полумрак траншеи.
Германо-Австрийское Королевство, Берлин, Штаб Командования королевской армии, 23 января 1912 года, 16:21
Зал заседаний штаба Главного командования вновь наполнился тяжёлым запахом табака, пота и напряжённой тишины. Кайзер Вильгельм IV в своём серо-синем мундире с золотыми эполетами сидел во главе длинного стола, пальцы постукивали по столешнице в ожидании, пока войдёт последний офицер.
Когда двери затворились за адъютантом, кайзер, без лишних прелюдий, поднял взгляд и, глядя прямо на генерала восточного фронта, спросил:
— Как обстоят дела под Варшавой, господа? Что там с наступлением русских?
Генерал Отто Либенфельд, седовласый, с уставшими глазами, слегка поправил ворот мундира, словно надеясь найти там подходящие слова.
— Ваше Величество... Положение без существенных изменений. Варшавский фронт держится, но русские продолжают атаки с завидной яростью. Они бросают пехоту волнами, не считаясь с потерями. Мы удерживаем укрепления, но...
Он замолчал, взгляд опустился. Кайзер лишь слегка кивнул.
— Значит, зима делает своё дело. До весны они будут давить, пока не издохнут. — сказал он спокойно, почти с усталостью в голосе, будто это уже было раз за разом.
Он перевёл взгляд на Либенфельда вновь:
— Теперь Львов. Что с Краинским краем?
Отто вздохнул.
— Войска уже в городе, Ваше Величество. Мы контролируем западные кварталы и центральную магистраль, но украинцы... они не отступают. Они вырыли туннели, окопались в руинах, снайперы на каждом балконе. Артиллерия почти неэффективна — там только скелеты зданий и каменные лабиринты. И... несмотря на котёл, они снабжаются, пусть и по крохам.
Кайзер ухмыльнулся.
— Пусть дохнут медленно. От голода, от холода, от крыс — мне всё равно. Не надо бросать больше батальонов. Пусть Львов сам упадёт, как гнилое яблоко.
Все переглянулись. Никто не возразил.
Кайзер затем перевёл взгляд через стол, прямо на генерала Герхарда Штольца, командующего западным фронтом.
— А Альпы, Штольц? Что там с итальянским направлением?
Генерал, с холодным выражением лица и папками донесений перед собой, ответил сухо:
— Совместная операция с итальянскими войсками дала результат. Мы оттеснили югославов от Венеции, освободили узлы снабжения и укрепили северные склоны. Но... — он посмотрел в глаза кайзеру, — Теперь они закрепились у реки Изонцо. Не просто укрепились — они построили фортификационные линии, которые по крепости сравнимы с нашими на Сомме. Мы ждём их контрнаступления в ближайшие недели. Их войска свежие, с юга пришли подкрепления. И... у них хорошие артиллеристы. Очень хорошие.
Кайзер молчал, затем откинулся в кресле. В зале повисло напряжение.
— Хорошо. Пусть роют могилы себе сами. До весны держим оборону. Весной — ударим там, где они не ожидают.
Он сделал паузу, смотря куда-то сквозь стены штаба, сквозь весь Берлин, туда — где в снегу и грязи гибнут солдаты за его империю.
В зале военного штаба наступила короткая тишина, пока кайзер Вильгельм IV, хмуро разглядывая карту морских театров на стене, перевёл взгляд на следующего участника совещания.
— Адмирал фон Круп. Атлантика. Что у нас там?
Хеннинг фон Круп, статный мужчина с чётко очерченными скулами и сединой на висках, встал и сделал шаг вперёд. В его движениях читалась гордость, даже определённая бравада. Он с лёгкой усмешкой начал:
— Ваше Величество, Атлантика принадлежит нам. Союзники Испанофран, к сожалению, не могут эффективно действовать надводными силами — их флот слишком разрознен, и командование у них... мягко говоря, нерешительное.
Он раскрыл папку, вытащил несколько листов и поднял один из них:
— Но зато наши подводные силы, как испанофранские, так и имперские, ведут охоту с исключительным успехом. За один только январь, по самым скромным подсчётам, каждая лодка топила в среднем до 150 тысяч брутто-регистровых тонн. Представьте себе, Ваше Величество, — почти целый флот на каждую субмарину!
Он улыбнулся. Даже некоторые офицеры в зале невольно переглянулись — масштаб поражал.
Но кайзер не разделил энтузиазма. Он резко прервал:
— Хорошо, с Атлантикой ясно. А Балтика?
Тут фон Круп уже не улыбался. Его лицо побледнело, он сжал папку в руках чуть крепче и, опустив глаза на листок, заговорил заметно тише:
— Положение... затруднительное, Ваше Величество. Русский Балтийский флот, несмотря на то, что численно уступает, действует умело и дерзко. Особенно — в последние недели. Они стали активно использовать подводные лодки как разведчиков и миноносцы.
Он глотнул воздух, будто выдавливая из себя следующее признание:
— Позавчера группа их лодок заминировала акваторию у Киля. Мы потеряли два транспорта, один эсминец серьёзно повреждён. Придётся остановить работу порта как минимум на месяц, чтобы провести полную очистку от мин.
Слова повисли в зале тяжёлым грузом. Кайзер, хмурясь, медленно встал. Его голос стал холодным и жёстким, как сталь:
— Вы считаете, что они могут так просто гадить у нас под носом? Пусть русские не думают, что они хозяева в Балтике. Адмирал фон Круп, я хочу действия. Я хочу, чтобы вы использовали всё — тральщики, дирижабли, ловушки, всё! Пусть не останется ни одной русской лодки, ни одной мины!
Он сделал шаг к столу и уставился прямо в глаза адмиралу:
— И ещё. Я хочу рейд. В Кронштадт. Немедленно. Какими средствами — неважно. Ударьте по их горлу. Потопите дредноут. Хотя бы один. И привезите мне его команду — я лично награжу тех, кто это сделает.
Фон Круп стоял по стойке смирно, затем кивнул:
— Слушаюсь, Ваше Величество.
Молча он вернулся на своё место, лицо его оставалось бледным. Весь штаб понимал — теперь Балтийское море превратится в арену для кровавой подводной охоты.
Фельдмаршал Карл фон Бек, высокий, широкоплечий и всегда педантично выбритый, стоял, сцепив руки за спиной. Он внимательно следил за разговором, но, как только понял, что кайзер почти проигнорировал его присутствие, резко шагнул вперёд.
— Ваше Величество, прошу разрешения доложить.
Кайзер, слегка удивлённо повернув голову в его сторону, кивнул:
— Докладывайте, фельдмаршал.
Фон Бек сразу раскрыл папку, не теряя времени:
— Разведка подтвердила — Испанофран начал переброску войск в Альпы для поддержки Итальянского фронта. По предварительным данным, речь идёт о двух армейских корпусах, один из которых уже прибыл в Пьемонт, а второй движется через юг Франш-Конте. Их задача — усилить позиции Италии и стабилизировать фронт против Югославов.
Кайзер, только что погружённый в размышления о Балтике, резко поднял голову. Его голос моментально потемнел:
— Что?! Они усиливают Альпы, когда у нас трещит Восток по швам? Почему они не направляют эти корпуса на Варшаву или хотя бы во Львов?!
Он резко ударил кулаком по столу, отчего посуда на подносе дрогнула. Все в зале замерли. Фон Бек ответил спокойно, но с оттенком напряжения в голосе:
— Ваше Величество, по всей видимости, они считают Альпийское направление стратегически более важным для удержания Трансальпийского коридора. Они опасаются, что если юг рухнет, Югославия прорвётся в Ломбардию, а оттуда — к Турину и далее к побережью. Это ударит по всему средиземному морю и Италии.
Кайзер усмехнулся — холодно, с отвращением:
— Значит, у них кишка тонка сражаться на равнине. Только и могут, что в горах прятаться.
Он прошёлся вдоль стола, его шаги гулко раздавались по залу:
— Фон Бек, мы тянем на себе три фронта. Три! Восток, Юг и море! А наши "союзнички" едва ли тянут один, и даже его бросают при первом кризисе.
Он остановился и, повернувшись к фельдмаршалу, добавил:
— Вы будете держать связь с Штольцем и с итальянским штабом. Я хочу знать, где каждая дивизия Испанофрана находится в Альпах. Если они собираются прятаться там, пусть хотя бы не мешают нам вести настоящую войну.
Фон Бек кивнул:
— Будет исполнено, Ваше Величество.
Кайзер снова замолчал, уставившись на карту Европы. В его глазах застыли усталость и раздражение. Союзники превращались в обузу, и каждый день только усиливал это ощущение.