В Ад и Назад.

Российская Империя, Польская Пруссия, 37 километров к северо-востоку от Варшавы, 31 декабря 1911 года, 23:15

Михаил Коршунов лежал у заснеженного дерева, укрывшись своим шинелем, и смотрел, как снежинки медленно опускались с темного ночного неба. Каждый вдох приносил в легкие холодный, но чистый воздух. Вдалеке, в укреплениях, доносились звуки песен — русские и альбионские солдаты пели новогодние мелодии, и на мгновение казалось, будто война ушла куда-то далеко.

Сквозь звуки песен Михаил услышал тихий голос. Он повернул голову и увидел, как его друг Василий Чумаков, стоя на коленях подле дерева, тихо молился. Лунный свет слабо освещал его лицо, а дыхание вырывалось белыми облачками в морозный воздух.

Василий шептал:
— О, Святой Сын Петра, даруй мне ещё один день, чтобы жить. Прости мои грехи, и если воля твоя такова, возвысь мою душу на небеса, а не в ад. Аминь.

Михаил был удивлён. Он никогда прежде не видел, чтобы Василий молился, и уж тем более не слышал таких слов. Осознание пришло внезапно: Василий был католиком. Михаил, воспитанный в православной традиции, почувствовал странную смесь уважения и удивления.

— Ты католик? — тихо спросил Михаил, когда Василий закончил.

Василий слегка вздрогнул от неожиданности, но затем слабо улыбнулся, вытирая снег с колен.
— Да, Миха. Я думал, ты уже догадался.

— А я-то всегда считал, что ты, как и я, православный, — произнес Михаил, пытаясь найти в этом что-то необычное, но не находя.

Василий пожал плечами.
— В конце концов, мы верим в одного Бога. Просто пути у нас разные.

Михаил кивнул, смотря на друга. Он знал, что у Василия нелёгкая жизнь: его семья была расколота из-за религии и политики, а дом давно сгорел в одном из боёв в Сибири. Но даже несмотря на это, Василий всегда оставался крепким и добрым человеком, который держался за свою веру.

— Василий, — вдруг сказал Михаил, глядя на звёзды, — думаешь, эта война когда-нибудь закончится?

Василий усмехнулся, но в его глазах мелькнула печаль.
— Всё заканчивается, Миха. Вопрос только в том, что будет потом.

Слова друга запали Михаилу в душу. Где-то вдалеке прозвучал звук колокола, возвещая о приближении полуночи. Новый год был уже совсем близко, но для этих двоих солдат время остановилось на короткий миг, оставив только снег, звёзды и тихие молитвы в холодной ночи.

ИспаноФран, Ля-Рошель, штаб третьей флотилии, 31 декабря 1911 года, 23:55

Штаб флотилии был переполнен звуками смеха, звонкими тостами и гулом множества голосов. Немецкие офицеры и капитаны подводных лодок собрались, чтобы отпраздновать наступающий Новый год. Бокалы звенели, а столы ломились от еды и выпивки. Несколько человек громко спорили о футбольных командах, другие распевали марши и песни на разные голоса.

Капитан Клаус Рихтер, стоя у окна с бокалом пива в руке, был погружён в свои мысли. Он лишь мельком замечал происходящее вокруг: как лейтенант Ганс Мюллер и ещё несколько офицеров пытались зазвать всех к очередному тосту, как старший механик Леопольд Струмберг оживлённо рассказывал свои истории, как смеялись и шумели остальные.

Рихтер едва улыбался, время от времени делая небольшой глоток из своего бокала. Его взгляд был устремлён в темноту за окном, где вдалеке мерцали огни порта.

"Новый этап," — думал он. — "Я стал частью флотилии. Это не просто повышение. Это мой путь. Моя судьба теперь связана с морем и Рейхсмарине."

Он размышлял о прошлом: о том, как начинал службу, о долгих месяцах тренировок и первых миссиях. Он вспоминал, как впервые увидел подлодку и почувствовал трепет и гордость. А теперь, после всех этих лет, он осознавал, что его жизнь навсегда останется на службе.

"Море не отпустит меня," — думал Рихтер, чуть улыбнувшись. — "Но разве я хотел бы другого?"

Шум в зале усилился. Кто-то начал считать до полуночи, и крики "десять, девять..." заполнили пространство. Рихтер поднял свой бокал, хотя тост казался ему формальностью.

"С Новым годом," — пробормотал он самому себе, делая ещё один глоток.

За окнами послышались звуки хлопушек и небольших салютов, а в зале офицеры взорвались радостными возгласами, приветствуя приход 1912 года. Рихтер посмотрел на их лица и понял, что несмотря на разное прошлое, их объединяет одно: море, долг и неизбежное будущее, которое готовило для них война.

Капитан Рихтер всё ещё стоял у окна, когда к нему неуверенной походкой подошёл Ганс Лук. Тот был в состоянии полного опьянения: глаза покраснели, а в руках он почему-то держал кусок сырой моцареллы, который, казалось, придавал ему какое-то сомнительное чувство значимости.

— Рихтер! — протянул Лук, хлопая капитана по плечу. — С Новым годом, капитан! — его голос был громким, но дрожал.

— С Новым годом, Лук, — сухо ответил Рихтер, чувствуя запах алкоголя, исходящий от коллеги.

Лук махнул рукой, пытаясь поддержать разговор:

— Знаешь, Клаус... эта война... она будет идти вечно! Мы здесь, чтобы умирать за то, чего мы никогда не увидим!

Рихтер, взглянув на веселящихся офицеров в зале, лишь спокойно ответил:

— Всё когда-нибудь заканчивается, Лук.

Лук усмехнулся, качнул головой и, выронив кусок сыра, пробормотал:

— Пойду-ка я... лицо помою. Слишком жарко тут...

Он развернулся и, пошатываясь, направился в сторону прачечной.

Прошло около десяти минут, но Лук так и не вернулся. Рихтер, беспокоясь за него, решил проверить, куда он пропал. Войдя в прачечную, капитан увидел неприятную картину: Лук лежал на полу рядом с лужей блевотины, без сознания. Его капитанская фуражка была обмазана блевотиной а рот был всё ещё грязным.

— Чёрт побери, Лук... — пробормотал Рихтер, подходя ближе. Он попытался разбудить того, слегка встряхивая за плечо, но Лук не реагировал.
— Ну старый ты черт, просыпайся!

В этот момент в прачечную вошёл Ганс Мюллер.

— Капитан? — удивлённо спросил он, глядя на сцену.

— Ну давай помогай мне! Что ты стоишь? — Рихтер указал на Лука. — Надо его поднять, он совсем отключился.

Мюллер кивнул, закатал рукава и помог Рихтеру поднять Лука с пола. Как только тот оказался на ногах, он вдруг начал приходить в себя и, не открывая глаз, пробормотал:

— Я... я знал! Сыр это ключ к победе... Но... — Сделал паузу Ганс, затем открыв глаза крикнул — I'm not in the condition to fuck!

Мюллер хмыкнул, взглянув на Рихтера:

— Похоже, он всё-таки перегрелся... или переел чего-то.

Рихтер покачал головой:

— Скорее перепил. Давай отнесём его на диван, пока он не устроил что-то хуже.

Лука аккуратно вывели из прачечной, и, пройдя через зал, они усадили его на один из диванов в углу комнаты. Лук что-то продолжал бормотать о сыре, войне и "величии Рейхсмарине", вызывая смешки у окружающих.

Рихтер вздохнул, думая о том, как странно смешиваются человеческие слабости и их обязанности в этой войне.

Королевство Альбион, Холихед, Эсминец "Дэнди", 31 декабря 1911 года, 22:45

Джордж Уитакер глубоко уснул на мешках с морковью в трюме корабля. Он изрядно вымотался за день, а ночь празднования Нового года двумя днями ранее дала о себе знать. Его задача была простой — посчитать, сколько килограммов моркови погрузили на борт, но усталость взяла своё, и он не заметил, как задремал.

— Эй, Уитакер! — раздался знакомый голос, вырвавший Джорджа из сна.

Проснувшись, Джордж увидел Томми О'Доннела, стоявшего с хитрой ухмылкой. Тот опёрся на деревянный ящик, держа в руке кружку с остатками чая.

— Ну ты даёшь! — сказал Томми, оглядывая мешки. — Спишь на моркови, как какой-нибудь кролик!

Джордж протёр глаза и попытался подняться, но ноги запутались в мешках, и он едва удержался на ногах.

— Томми, я... я просто присел на минутку, чтобы... чтобы... — начал оправдываться Джордж, всё ещё сонный.

— Чтобы поспать, — перебил его Томми, смеясь. — Послушай, Джордж, тебе крупно повезло, что я твой друг. Любой другой уже бы доложил командованию, и ты бы сегодня праздновал Новый год, отмывая палубу.

Джордж смущённо улыбнулся, понимая, что Томми прав.

— Спасибо, Томми. Я больше так не буду. Просто... ночь была длинная, а день — ещё длиннее.

Томми пожал плечами:

— Ну ладно, чего уж там. Но ты давай, заканчивай с этой морковью. У нас ещё загрузка картошки через час.

С этими словами Томми направился к выходу, оставив Джорджа одного с мешками. Тот вздохнул, собрал свои записи и принялся считать всё заново, решив, что больше не допустит такой оплошности.

ИспаноФран, Ренн, казармы 3-го инженерной бригады, казарма 5-ого инженерного отделения, 1 января 1912 года, 05:30

Алехандро Фернандес проснулся от резкого голоса и звуков трубы, разорвавших утреннюю тишину. Он вскочил с узкой армейской кровати, ещё не до конца осознав, где находится. В казарме сразу началась суета: мужчины быстро натягивали армейскую одежду, запинались о свои ботинки и пытались привести себя в порядок.

В дверь громко вошёл немецкий инструктор, высокий и угловатый, с ледяным взглядом. Его суровое лицо и звучный голос сразу заполнили комнату.

— Быстрее, быстрее! — крикнул он на ломаном испанском, который звучал скорее как насмешка. — Вы что, праздновали Новый год до сих пор? Вставайте, как солдаты!

Мужчины, включая Алехандро, спешно одевались, стараясь не попасть под гнев инструктора. Но тот всё равно находил, к кому придраться.

— Ты! — он указал пальцем на одного из новобранцев, который не успел зашнуровать ботинки. — На плацу я хочу видеть дисциплину, а не детей в песочнице!

Алехандро, застёгивая ремень, взглянул на инструктора с едва скрываемым раздражением. В голове у него снова пронеслась мысль: Что я здесь делаю? Ради чего всё это? Для немцев, которых я никогда в жизни не видел?

Когда все оделись, инструктор громко скомандовал:

— Через пять минут на плацу! Кто опоздает — лишится завтрака!

С этими словами он вышел из казармы, громко хлопнув дверью. Алехандро вздохнул, взял свой старый шарф, заботливо связанный матерью, и обмотал его вокруг шеи. Несмотря на холодное утро, это было единственное, что дарило ему хоть немного тепла — и физического, и душевного.

— Ну что, идём? — спросил сосед по кровати, подтягивая ремни на своём обмундировании.

— Да, идём, — коротко ответил Алехандро, направляясь к выходу вместе с остальными.

После короткого построения на плацу, сопровождавшегося громкими окриками и, по сути, унижениями со стороны немецкого инструктора, 3-я инженерная бригада отправилась в столовую. Алехандро, находившийся в 5-м инженерном отделении, шёл с остальными, чувствуя лёгкую дрожь от утреннего холода, но стараясь сохранить лицо.

Некоторые новобранцы, которым не повезло, остались на плацу за мелкие ошибки и получили наказание — стоять на холоде неподвижно в течение 20 минут. Алехандро бросил на них короткий взгляд, сочувствуя, но зная, что это не его дело.

В столовой Алехандро почувствовал запах свежей еды. Несмотря на суровые условия, завтрак оказался удивительно богатым. На длинных столах стояли тарелки с колбасами, кастрюли с похлёбкой, корзины с хрустящим свежим хлебом. На выбор предлагались горячий кофе, крепкий чай и даже томатный сок, который почти никто не трогал.

Алехандро взял хлеб, похлёбку и кружку чая, пробираясь к свободному месту. Рядом с ним сел один из товарищей по отделению.

— Ну, это хотя бы приятно, — сказал тот, откусывая кусок хлеба. — Уж не думал, что здесь кормят так хорошо.

Алехандро кивнул, размешивая чай.

— Да, неплохо. Но интересно, как долго это продлится.

Мужчина усмехнулся.

— До первой настоящей работы. А там, говорят, хлеба и похлёбки уже не будет — будешь рад хоть чему-то горячему.

Алехандро сделал глоток чая, слушая общий гул в столовой. Вокруг шли разговоры о суровых инструкторах, тяжёлой утренней дисциплине и том, что ждет их дальше. Он молча ел, мысленно снова задавая себе тот же вопрос: Как я оказался здесь?

В углу один солдат осмелился взять кружку с томатным соком, вызвав смех и шутки у соседей по столу. Алехандро лишь покачал головой, улыбнувшись этому маленькому эпизоду среди общего хаоса.

Алехандро внезапно вспомнил, что должен был помолиться перед тем, как начать трапезу. Его сердце сжалось от лёгкого чувства вины, и он тут же отложил ложку. Он тихо сложил руки вместе, пальцы переплелись, и, закрыв глаза, склонил голову над столом.

В его мыслях зазвучала молитва:

"Святая Мария, Матерь Божья, прости меня за то, что забыл поблагодарить Тебя за этот дар. Я грешен, но прошу Тебя о прощении и милости. Спасибо за хлеб, за пищу, что поддерживает нас в эти суровые времена. Даруй мне силу и мудрость, чтобы пройти этот путь достойно. Аминь."

Алехандро сосредоточился, стараясь почувствовать покой и умиротворение, которые всегда приходили к нему после молитвы. Его губы шевелились без звука, а лицо оставалось спокойным.

Солдаты за его столом заметили его поведение. Один из них, сидевший напротив, нахмурился, но ничего не сказал, просто продолжая есть. Другой, рядом с Алехандро, склонился чуть ближе и шёпотом спросил:

— Ты чего это, Алехандро?

Он открыл глаза, посмотрел на товарища и тихо ответил:

— Благодарю за пищу.

Мужчина лишь пожал плечами и вернулся к своей тарелке, но в глубине души Алехандро почувствовал себя немного лучше. После молитвы он снова взял ложку и продолжил трапезу, теперь с чувством благодарности за каждую крошку на своём подносе.

Спустя пару минут тишину в столовой разорвал резкий звук шагов и щелчок каблуков у входа. Немецкий инструктор, высокий и угрюмый, вошёл в зал и, вытянувшись в струнку, громко скомандовал на ломаном испанском:

— Все стоять! Быстро!

Солдаты моментально вскочили, разбрасывая столовые приборы, боясь получить наказание. В зале воцарилась напряжённая тишина, пока инструктор оглядывал новобранцев. Затем он что-то пробормотал себе под нос на немецком, поморщился и продолжил на том же странном испанском:

— Все вы! Живо к стрельбищу! Быстрее, ленивые свиньи!

Акцент и неправильное построение фраз заставили некоторых солдат с трудом сдерживать смех. Однако их взгляды тут же встретили холодный и строгий взгляд инструктора, и улыбки быстро исчезли.

— Что сказал? — шепнул один из солдат, стоявших ближе к Алехандро.

— Не знаю. Наверное, что мы идём на стрельбище, — ответил Алехандро, бросив быстрый взгляд на инструктора.

Несколько человек всё же не поняли приказа и растерянно переглядывались, пока основная толпа не начала продвигаться к выходу. Они, заметив движение, поспешили присоединиться, оставив недоеденные тарелки.

Алехандро украдкой бросил взгляд на свою тарелку, где осталась почти половина еды. Голодный, но не желая рисковать, он просто глубоко вздохнул и двинулся вместе с остальными. Шум шагов, перекатывающийся по коридору, сопровождался шёпотами и приглушёнными смешками, пока бригада направлялась к стрельбищу под бдительным взглядом инструктора.

На стрельбище, окружённом низкими холмами и ветвями деревьев, покрытыми тонким слоем инея, выстроились ряды новобранцев. Их уже встречали испанские и французские инструкторы, чьи лица, в отличие от холодного взгляда немца, выражали больше спокойствия и терпения.

На столах вдоль строя лежали винтовки. Инструкторы начали раздавать их, объясняя на понятном языке устройство оружия. Алехандро, стоя в середине строя, принял в руки винтовку с осторожностью, словно держал что-то чужое и греховное.

— Это винтовка системы Лебель, модель 1886, — говорил инструктор с лёгким французским акцентом, указывая на части оружия. — Здесь затвор, а это спусковой механизм. Вот магазин, но пока без патронов. Запомните — обращение с оружием требует дисциплины и точности!

Алехандро слушал, но его мысли были далеко. Винтовка в его руках казалась тяжёлой, не столько физически, сколько морально. Он почувствовал, как холодный металл оружия пробирает пальцы до самого сердца.

Закрыв глаза на мгновение, он начал тихую молитву в своём сознании:

"Господь Иисус Христос, прости меня, грешного. Я взял это орудие, но не хочу проливать кровь. Если настанет день, когда я должен буду это сделать, дай мне силу удержаться. Пусть моя душа останется чистой перед Тобой, Господи. Аминь."

Руки Алехандро слегка дрожали, когда он открыл глаза. Он почувствовал, как тёплый солнечный луч скользнул по его лицу, словно напоминание о прощении и надежде.

Инструкторы продолжали объяснять, а остальные новобранцы, кажется, быстрее освоились с винтовками, крутя их в руках, рассматривая детали. Алехандро же просто смотрел на оружие, его мысли возвращались к дому, к матери и к её молитвам за него.

Ровная линия новобранцев стояла на стрельбище, каждый с винтовкой в руках. После первых инструкций инструкторы раздали патроны. Металлический звук пуль, касающихся затворов, эхом разносился по открытому полю. Алехандро осторожно взял несколько патронов, их холодная поверхность отдавала странным ощущением ответственности.

Он посмотрел на солдата справа — молодой парень с короткими тёмными волосами ловко загонял патроны в винтовку, будто это была его привычка. Алехандро решил следовать его примеру. Взяв патрон дрожащими руками, он начал вставлять его в магазин. Процесс оказался не таким сложным, как он думал, но руки всё равно не слушались.

Когда он справился, инструкторы начали обходить строй. Один из них, француз с густыми усами, громко объявил:

— Учебная стрельба! Вы будете стрелять по мишеням перед вами. Слушайте команду. Слева направо, по очереди. Один выстрел на каждого!

В строю повисла напряжённая тишина. Затем раздался первый выстрел. Алехандро вздрогнул, звук был оглушающим, как громкий хлопок, который отразился в ушах и остался эхом в голове. Второй выстрел последовал через пару секунд, затем третий.

Каждый выстрел заставлял Алехандро невольно дёргаться. Его сердце билось быстрее, а ладони стали влажными. Никогда раньше он не слышал ничего подобного. Этот грохот, этот момент, когда пуля вырывается из ствола, казалось, делал каждого выстрелившего ближе к тому, чтобы переступить невидимую черту.

Когда очередь дошла до Алехандро, он стоял, словно парализованный. Инструктор, заметив его замешательство, подошёл ближе:

— Давай, не бойся. Это просто мишень, солдат!

Алехандро поднял винтовку, стараясь сосредоточиться на мишени перед собой. Он закрыл один глаз и прицелился, стараясь удерживать дрожащие руки. Спусковой крючок показался ему невероятно тугим. Наконец, звук выстрела оглушил его, а отдача заставила плечо вздрогнуть.

Мишень оставалась на месте, а Алехандро почувствовал лёгкое головокружение. Он не знал, попал ли, и в тот момент его это даже не волновало. В голове мелькнула мысль:

"Это не просто оружие... Это решение, это выбор. И этот выбор мне делать, а не винтовке."

Германо-Австрийское Королевство, Гамбург, Штаб Рейхсмарине, 1 января 1911 года, 9:32

В просторном кабинете штаба Рейхсмарине в Гамбурге стояли два высокопоставленных офицера. Адмирал Хеннинг фон Круп, высокий мужчина с седыми волосами и острым взглядом, и вице-адмирал Карлос Наварро, облачённый в форму ИспаноФран, который нервно играл пером в руках, явно обдумывая свои слова.

— Адмирал Круп, — начал Наварро, прерывая тишину, — мы оба понимаем, что в этой войне контроль над Атлантикой жизненно важен. Я предлагаю следующую тактику: наши подводные лодки будут совместно обнаруживать караваны, передавать координаты в главный центр связи, который мы можем разместить в Бресте, а оттуда — передавать данные корабельным группам-охотникам. Эти группы, состоящие из эсминцев и крейсеров, смогут эффективно уничтожать конвои.

Круп, внимательно слушая, медленно кивнул.

— Звучит разумно, вице-адмирал, но с одной поправкой. Мои подводные лодки не будут атаковать военные корабли каравана, за исключением крейсеров и судов более высокого класса. Мы не можем позволить себе терять лодки из-за фрегатов или эсминцев.

Наварро нахмурился, его рука сжала перо крепче.

— С вашего позволения, адмирал, но это серьёзно ограничивает эффективность нашей стратегии. Вы хотите, чтобы мы оставляли эти судна без внимания? Фрегаты и эсминцы будут защищать конвои, и если мы не будем атаковать их, наши шансы уничтожить грузы уменьшаются.

Круп выпрямился, глядя прямо в глаза Наварро.

— И именно поэтому я не могу позволить вашим людям или своим рисковать лодками впустую. Уничтожение эсминца слишком дорого обходится в плане потерь подводных лодок. Вы сами знаете, как сложно строить и экипировать их.

Наварро, заметно раздражённый, ударил пером о стол.

— Вы хотите сказать, что лучше оставить в живых врагов, которые смогут уничтожить наши группы-охотники?

— Именно так, если это сохранит мои лодки для других задач, — сухо ответил Круп. — Я предпочитаю точные удары по ключевым целям, чем бессмысленное героическое самопожертвование.

Наварро шумно выдохнул, явно недоволен, но понял, что спор бесполезен.

— Хорошо, адмирал. Мы согласимся с этим условием, — произнёс он сквозь зубы, — но вы должны понимать, что это накладывает дополнительные риски на наши силы.

Круп кивнул с лёгкой улыбкой, будто был доволен тем, как удалось настоять на своём.

— Риски есть всегда, вице-адмирал, но их нужно минимизировать. Я уверен, что ваши крейсера и эсминцы справятся с оставшейся работой.

Наварро лишь сухо кивнул и поднялся. Их соглашение было заключено, но напряжение в воздухе осталось.