В Ад и Назад.

Российская Пруссия, 68 Км к северу-востоку от Варшавы, 28 декабря 1911 года, 9:23

Заснеженный лес был тих и мрачен, слышно было лишь скрип снега под сапогами. 21-я Стрелково-Штурмовая рота продвигалась цепочкой, осторожно, стараясь не создавать лишнего шума. Снегопад скрывал движение роты, но одновременно ухудшал видимость. Михаил Коршунов, унтер-офицер штурмового отделения, шёл замыкающим в составе второй группы. Его глаза внимательно сканировали заснеженные деревья, а пальцы нервно лежали на спусковом крючке карабина.

Рота продвигалась вдоль линии деревьев, когда тишину прорезал треск пулемётной очереди, эхом разнёсшийся по лесу. Тут же последовали одиночные выстрелы винтовок. Вой стоящих рядом солдат смешался с хрустом падающего снега, который обрушился с ветвей от резонанса выстрелов.

– Засада! В укрытие! – прокричал один из офицеров, но его голос утонул в общем хаосе.

Рота мгновенно рассыпалась: кто-то метнулся влево, укрываясь за толстыми стволами деревьев, кто-то залёг на снег, пытаясь определить, откуда ведётся огонь. Михаил рванул вслед за своим отделением влево, чувствуя, как его сердце стучит в груди, и холодный воздух обжигает лёгкие.

– Всем влево! Ложись! – командовал Михаил, оглядываясь, чтобы убедиться, что никто не отстаёт.

Пулемёт продолжал поливать огнём, то и дело вспыхивая короткими очередями. Михаил скользнул за дерево, упал на колено и внимательно всмотрелся в передний край леса. Его глаза искали малейший намёк на движение или блеск оптики.

– Держитесь вместе, не расползайтесь! – негромко бросил он своим людям, понимая, что разрозненные бойцы становятся лёгкой добычей.

Пулемёт временно замолк, но уже через несколько секунд в тишине послышались приближающиеся голоса. Это были противники, которые явно решили обойти роту с фланга. Михаил резко повернулся к одному из своих:

– Герасимов, предупреди лейтенанта: нас обходят слева!

Герасимов кивнул и мгновенно бросился обратно, скользя по снегу. Михаил перевёл взгляд на своих бойцов, которые ждали его команды.

– Все по трое! Занять позиции за деревьями! Кто первый увидит движение – открывайте огонь!

Снегопад усилился, делая лес почти непрозрачным, и Михаил понимал, что противник может быть совсем рядом. Теперь каждый выстрел, каждая команда могла стать решающей.

Михаил вжался в ствол дерева, прислушиваясь к звукам, которые раздавались через плотный снежный занавес. В хаосе боя и треске пулемётной очереди он уловил голос – низкий, рваный, словно человек был на грани крика и шёпота. В этих звуках было что-то необычное, что-то, что Михаил не сразу смог распознать.

– "Васеммалле! Валмитаука Кранаатейа!" – услышал он, и его сердце сжалось. Звучание было незнакомым, но слова – чёткими. Он напряг память, вспоминая уроки базового соомейского языка, которые ему пришлось проходить во время подготовки. "Васеммалле"... это значило "влево". А "Кранаатейа" – "гранаты".

Михаил сжал зубы. Всё стало ясно: перед ними были Кареланские легионеры – профессиональные бойцы, которых ненавидели за их беспощадность и коварные тактики. Они славились мастерством в лесных сражениях, идеально приспосабливаясь к местности и скрываясь в её тени.

– Кареланцы, чёрт их возьми, – прошептал Михаил, поворачиваясь к своим бойцам. – Гранаты наготове!

Он поднял руку, показывая, чтобы все приготовились. Руки его солдат тут же потянулись к сумкам. Щёлканье затворов и металлический звон осколочных гранат были едва слышны в гулкой тишине леса.

Михаил вновь напряг слух, стараясь уловить их движение. Кареланцы готовились к атаке, и теперь каждое мгновение могло стать решающим.

– Зададим им жару, – пробормотал он, вглядываясь в белую пелену. – Бросайте на мой сигнал!

Он посмотрел на бойцов: Герасимов, Серёга "Тихон", Петро Сычев – все были сосредоточены, держали гранаты так, словно это были ключи от их жизни. Михаил понимал, что им противостоят опытные противники, но он также знал, что у них есть преимущество внезапности.

Его пальцы крепче сжали ручку гранаты. Снегопад усиливался, а издалека вновь донеслись фрагменты речей:
– "Хейтя! Нют!"

– Сейчас же! – выкрикнул Михаил и, не медля, метнул свою гранату в сторону голосов. Вслед за ним в белоснежный лес отправилась целая череда взрывчаток, каждая из которых разрывала ледяной покров и отбрасывала осколки снега и земли в воздух.

Через мгновение воздух разорвали глухие взрывы. Лес огласился криками, и всё смешалось: грохот, крики и треск падающих деревьев. Михаил, не теряя времени, выкрикнул:

– Вперёд!

Бойцы под его командованием начали продвижение, используя деревья как укрытие. Михаил видел страх в их глазах, но также и решимость. Теперь судьба боя была в их руках.

Михаил остановился на мгновение, чувствуя, как его дыхание вырывается в морозный воздух облаками пара. Всё вокруг окутывала странная, почти зловещая тишина. Взрывы и выстрелы ещё недавно сотрясали лес, но теперь – ничего, только шёпот ветра среди заснеженных деревьев. Это было неправильно.

– Что за чертовщина... – пробормотал он себе под нос, сжимая карабин.

Когда они с отделением начали продвигаться вперёд, всё больше казалось, что они сражаются не с людьми, а с тенями. Враги появлялись из ниоткуда и исчезали с такой же пугающей скоростью. Казалось, что лес жил своей собственной жизнью, пряча их врагов за своими снежными завесами.

Михаилу казалось, что за ним постоянно следят. Каждый шорох или движение снега заставляли его оборачиваться, но он видел лишь белизну. Когда он перебежал от одного укрытия к другому, взгляд его выхватил силуэт – высокий, худой, облачённый в белый камуфляж, идеально сливающийся с окружением. Силуэт двигался почти бесшумно, словно призрак.

Михаил резко остановился, прицелившись. Он задержал дыхание и нажал на спусковой крючок. Выстрел прорезал тишину, отдавшись эхом между деревьев. Силуэт дернулся... и исчез.

– Чёрт возьми! – выругался Михаил, поднимаясь на ноги и бросаясь к месту, где только что был этот странный враг.

Добежав до того самого места, он остановился. На снегу алела небольшая лужица крови, капли которой уходили дальше в глубину леса. Но тела не было. Никаких следов, никаких признаков, что здесь только что был человек.

Михаил обернулся, почувствовав, как мурашки пробежали по спине. Лес был таким же безмолвным, как и прежде. Его бойцы, находившиеся неподалёку, тоже выглядели напряжёнными, постоянно оглядываясь и перешёптываясь.

– Коршунов! Всё в порядке? – окликнул его Сычев, выглядывая из-за дерева.

Михаил только кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Что-то было не так. Эти Кареланские легионеры... Они не были обычными солдатами.

– Будьте начеку, – наконец произнёс Михаил, оборачиваясь к своим людям. – Они здесь. Где-то рядом.

Он вновь поднял карабин и сделал знак двигаться вперёд. Но в глубине души он чувствовал, что этот бой – не просто сражение с врагом. Это было что-то иное, что-то, что вызывало у него холодный страх, скрывающийся где-то в подсознании.

Михаил напрягся, услышав голос своего лейтенанта, отрывисто отдающего приказ:

– Отходим! Немедленно! Здесь слишком опасно, мы понятия не имеем, где находимся и кто против нас!

Рота начала отходить, двигаясь через заснеженные деревья, стараясь держаться тихо, чтобы не привлекать внимания. Но сам лес, казалось, дышал за их спинами. Михаил шел с карабином наперевес, чувствуя, как каждый шаг становится всё более напряжённым.

И вот тогда, среди ветвей и морозного воздуха, он ощутил это. Нечто, что нельзя было объяснить словами, – чувство, будто взгляд прожигает его спину. Как будто кто-то невидимый целится прямо между лопаток, изучая каждое движение.

Михаил замедлил шаг, повернув голову, но увидел только пустую белизну. Ни шороха, ни звука. Лес оставался недвижимым, словно приросший к земле. Однако чувство не отпускало.

Его руки сжали карабин крепче. Он мог поклясться, что кто-то следит за ним, но... не стреляет. Щадит. Словно играется с ним, словно даёт уйти, но лишь до поры до времени.

– Коршунов, всё нормально? – услышал он шёпот одного из солдат позади.

– Идём, – резко ответил Михаил, его голос звучал твердо, хотя внутри всё сжималось от тревоги.

Они продолжали идти сквозь лес, но Михаил не мог отделаться от этого странного ощущения. Он даже заметил, что невольно идёт быстрее, будто пытаясь убежать от преследующего его взгляда.

Когда рота, наконец, добралась до условленного рубежа, Михаил впервые позволил себе выдохнуть, но только на мгновение. Он не был уверен, закончился ли этот странный бой или это было лишь начало чего-то более страшного.

– Потеряли почти половину роты после этого боя... Черт возьми этих Соомейцев. – Прошлись слова в его голове. 

Санкт-Петербург, Зимний дворец, Штаб Командования Российской Имперской армий, 27 Декабря 1911 года, 20:21

В огромном зале Зимнего дворца царила напряжённая атмосфера. Большой стол, украшенный картами, отчетами и документами, был окружён офицерами в пышной форме. Генералы сухопутных войск, адмиралы флотов и начальники штабов внимательно слушали выступающих, иногда бросая друг другу короткие взгляды. В центре, с величественным видом и в царском мундире, восседал Алексей IV.

Когда слово взял Главнокомандующий сухопутными войсками, он встал, выпрямился и, громким уверенным голосом, отрапортовал:
– Ваше Величество, наши войска успешно продвигаются к Варшаве! Мы уже вплотную приблизились к западным укреплениям города. Если всё пойдёт по плану, Варшава падёт в течение двух недель.

Слова прозвучали гордо, но с небольшим оттенком настороженности, который царь сразу уловил. Алексей IV посмотрел на генерала, прищурив глаза:
– Продолжайте, Михаил Васильевич.

Генерал на мгновение замешкался, затем взял карту и указал на несколько районов к северу и востоку от Варшавы:
– Однако, Ваше Величество, недавно наши войска начали сталкиваться с частями легионеров Карелиан. Эти формирования отлично подготовлены и действуют крайне эффективно, особенно в лесистой местности. Мы потеряли несколько рот в результате их внезапных и хорошо скоординированных атак.

Царь нахмурился. Его взгляд переместился на карту, а затем на лица адмиралов и генералов. Тишина в зале стала почти осязаемой.

– Легионеры Карелиан, – произнес Алексей IV с холодной твёрдостью в голосе. – Значит, Карелиан теперь не просто наблюдатели. Они вмешиваются в войну, давая понять, на чьей они стороне.

Царь на мгновение задумался, затем с тяжёлым вздохом добавил:
– Это не останется без последствий. Их дружеские отношения с нами закончатся здесь и сейчас. С этого дня Карелиан рассматривается как потенциальные противники. Генерал Зорин, – царь перевел взгляд на одного из сидящих, – подготовьте план на случай возможной эскалации конфликта на наших северо-западных рубежах.

– Слушаюсь, Ваше Величество, – коротко ответил Зорин, его лицо оставалось бесстрастным.

– А что Балтийский флот? – царь повернулся к адмиралу Трубецкому. – Мы можем быть уверены в том, что наши северные воды надёжно защищены?

– Ваше Величество, – адмирал с достоинством встал, – Балтийский флот полностью контролирует ситуацию. Наши корабли готовы пресечь любую угрозу с их стороны. Кроме того, я уже приказал усилить патрулирование побережья и проливов.

Царь слегка кивнул, давая понять, что доволен ответом, но его взгляд выдавал озабоченность.
– Хорошо. Однако вы должны понимать, что теперь враг может быть более изобретателен. Подготовьте также оперативный план на случай совместных действий германских и карелийских сил в Балтийском море.

Разговор продолжался, постепенно переходя к другим направлениям войны. Но решение царя рассматривать Карелиан как потенциальных врагов стало отправной точкой для новой главы в отношениях Российской империи с этими странами.

Когда Алексей IV поднялся с места, готовясь завершить совещание, из общего строя выступил адмирал Северного флота, Иван Гаврилович Беляев. Его лицо было сосредоточенным, а голос, хотя и уверенный, звучал с оттенком срочности:

– Ваше Величество, простите за вмешательство, но есть важные новости от Королевства Альбион.

Царь, уже сделавший шаг к выходу, остановился и повернулся к адмиралу. Его взгляд стал острым:
– Говорите, адмирал.

Беляев слегка поклонился и продолжил:
– Альбионцы передали нам предложение о поддержке. Они планируют организовать транспортировку снаряжения и вооружения из Новой Колумбии в наши порты. Альбион станет транзитным узлом, обеспечивая охрану этих судов в пути. Более того, ими разработана система караванов, которая минимизирует угрозу от немецких подводных лодок.

Зал оживился. Генералы и адмиралы переглядывались, обсуждая услышанное. Но Беляев ещё не закончил:

– Однако, Ваше Величество, – продолжил он, – для надёжной защиты наших собственных морских маршрутов я предлагаю использовать часть выделенных ресурсов на строительство новейшего типа эсминцев класса "Майский". Эти корабли спроектированы с учётом современных требований борьбы с подводными лодками и смогут стать ключевым звеном в защите наших прибрежных вод и караванных путей.

Царь задумался. Его глаза пробежались по лицам присутствующих. Наконец он поднял руку, призывая к тишине, и произнёс твёрдым голосом:
– Альбионское предложение заслуживает внимания. Если это укрепит наши позиции на море и ускорит снабжение фронтов, я поддерживаю его. Что касается строительства эсминцев "Майский", – царь перевёл взгляд на Беляева, – я одобряю. Подготовьте расчёты по бюджету и срокам. Я хочу видеть первый корабль на воде не позже конца осени.

– Будет исполнено, Ваше Величество, – Беляев коротко поклонился.

Царь оглядел зал в последний раз, как будто оценивая, все ли вопросы были решены. Затем добавил:
– Помните, господа, каждый наш шаг должен приближать нас к победе. Не теряйте времени.

С этими словами он вышел из зала, оставив командование обсуждать детали и воплощать его решения в жизнь.

Берлин, Штаб Командования Германской Армии, 28 Декабря 1911 года, 9:23

Зал заседаний в Императорском дворце Берлина был заполнен генералами и адмиралами Германо-Австрийского Королевства. Картины великих побед прошлого украшали стены, словно напоминая о славе, которую империя должна сохранить. На возвышении, в кресле с высокой спинкой, сидел кайзер Вильгельм IV. Его взгляд скользил по лицам присутствующих, выискивая признаки слабости или сомнения.

– Итак, господа, – начал кайзер, его голос был твёрдым и глубоким, – подведите итоги операции "Лунная переправа". Каков результат?

Адмирал Хеннинг фон Круп встал с места. Его лицо сохраняло уверенное выражение, но голос выдал едва уловимое напряжение:
– Ваше Величество, операция прошла успешно. Значительное число наших подлодок смогло пересечь Ла-Манш и Оркнейские острова и достичь портов Испанофрана. Они готовы продолжить действия против судоходства Альбиона и их союзников в Атлантике.

На мгновение в зале повисла тишина. Кайзер пристально посмотрел на адмирала, словно пытаясь увидеть правду за его словами.
– Значительное число, говорите? – спросил он, с лёгким подозрением в голосе.

Фон Круп едва заметно кивнул:
– Да, Ваше Величество. Однако для закрепления успеха и усиления давления на противника, нам необходимо увеличить темпы строительства подводных лодок. Я также прошу дополнительного выделения средств и ресурсов для подготовки экипажей. В этом случае мы сможем эффективно нейтрализовать силы Альбиона в Бискайском заливе и на их собственных берегах.

Кайзер нахмурился, его пальцы начали постукивать по подлокотнику кресла. Взгляд императора стал холодным:
– Вы уверены, адмирал, что успех операции оправдывает столь значительные вложения?

Фон Круп держался уверенно, скрывая беспокойство:
– Абсолютно уверен, Ваше Величество. Если мы не укрепим подводный флот, Альбион и их союзники получат превосходство в Атлантике, что затруднит любые наши стратегические операции.

После секундного молчания кайзер кивнул:
– Хорошо. Вы получите ресурсы. Но знайте, фон Круп, я жду конкретных результатов, а не обещаний. В следующем году я хочу видеть наши субмарины доминирующими в северных водах и на торговых путях врага.

– Ваше Величество, вы не будете разочарованы, – адмирал склонил голову, скрывая облегчение.

Кайзер перевёл взгляд на остальных участников:
– А теперь перейдём к нашим сухопутным операциям. Генерал Штольц, каковы планы по западному фронту?

Обсуждение продолжилось, но тень недоверия, зародившаяся в сознании кайзера, уже начала расти, оставляя фон Крупа в напряжении.

Генерал Герхард Штольц встал, его массивная фигура отбрасывала тень на стол заседаний. Его лицо было напряжено, морщины от долгих бессонных ночей сделали его взгляд ещё более суровым. Голос прозвучал низко и твёрдо, когда он начал доклад:

– Ваше Величество, я рад доложить, что российское наступление на Варшаву было успешно остановлено. Наши силы удерживают позиции, несмотря на сильное давление со стороны противника. Однако...

Кайзер Вильгельм IV нахмурился, услышав это «однако».

– Продолжайте, Штольц, – произнёс он с оттенком нетерпения.

– Однако, я настаиваю на том, чтобы мы продолжали удерживать оборонительные позиции. Зимний лесной климат крайне неблагоприятен для контратакующих действий. Глубокий снег, отсутствие надёжных путей снабжения и высокая смертность от морозов сделают любую наступательную операцию чрезвычайно рискованной.

Кайзер поднялся со своего места, его взгляд был пронзительным.
– Вы предлагаете нам бездействовать, генерал? Мы теряем инициативу, пока русские накапливают силы! Или вы хотите, чтобы я сидел и ждал, пока их артиллерия и пехота вынудят нас отступить?

Штольц напрягся, его голос повысился, несмотря на усилия держать себя в руках:
– Ваше Величество, я служу вам всю свою жизнь и всегда готов выполнить ваш приказ, но позвольте сказать прямо. Любая попытка контратаки в этих условиях обернётся катастрофой. Мы потеряем больше солдат, чем когда-либо теряли, даже в боях с Венгерской Ратью. Помните, сколько крови было пролито в их долинах и горных проходах! Мы не можем повторить те ошибки!

В зале повисла напряжённая тишина. Другие генералы украдкой смотрели то на кайзера, то на Штольца. Никто не осмеливался вмешаться.

Кайзер прищурился, его лицо стало холодным.
– Значит, вы утверждаете, что моя стратегия – ошибка?

Штольц тяжело выдохнул, его голос стал тише, но не менее твёрдым:
– Я утверждаю, что сейчас лучшее, что мы можем сделать, – это укрепить оборону. Подготовить резервы, дождаться весны и тогда нанести мощный удар. В противном случае, Ваше Величество, мы рискуем потерять не только солдат, но и Варшаву.

Кайзер молчал, его взгляд сверлил генерала. Через несколько секунд он наконец опустился в кресло и бросил холодное:
– Хорошо. Вы получите время, Штольц. Но знайте: если ваши расчёты окажутся неверными, ответственность падёт на вас.

Штольц коротко поклонился, но внутри он знал, что каждый день, проведённый в обороне, будет испытанием его терпения и стойкости перед лицом давления как врага, так и своего собственного императора.

Кайзер Вильгельм IV, уже заметно раздражённый от спора со Штольцем, повернулся, чтобы задать вопрос о Балтийском флоте, но его остановил один из штабных офицеров, который склонился к его уху и что-то прошептал. Лицо Кайзера мгновенно изменилось, его брови сдвинулись, а глаза застыли в тяжёлом взгляде.

Он поднялся со своего места, его голос прозвучал громко и властно:
– Все посторонние покиньте зал. Адмирал фон Круп, оставайтесь.

Штабные офицеры и генералы поклонились и поспешили покинуть комнату, оставляя адмирала один на один с императором. В зале воцарилась напряжённая тишина, пока двери не закрылись за последним человеком.

Кайзер медленно подошёл к столу, сложив руки за спиной, его шаги гулко отдавались по деревянному полу. Он не смотрел на адмирала, пока не оказался прямо напротив. Затем резко развернулся, его голос взорвался словно артиллерийский залп:

– Вы солгали мне, фон Круп! Ложь прямо в лицо вашему кайзеру!

Фон Круп напрягся, его лицо оставалось спокойным, но внутри всё сжалось.
– Ваше Величество, я могу всё объяснить...

– Объяснить? – Кайзер поднял руку, жестом заставляя адмирала замолчать. – Из ста шестьдесят подлодок до Испанофран добрались лишь семьдесят три, и ещё пять вернулись в Вильгельмсхафен с критическими повреждениями! Где же ваша «успешная операция», адмирал? Где результаты, о которых вы рапортовали?

Фон Круп сделал глубокий вдох, его голос был твёрдым, хотя и осторожным:
– Ваше Величество, я сознательно не стал раскрывать полные данные, чтобы не подрывать мораль командования и вашей уверенности в нашей морской мощи. Потери были тяжёлыми, но мы добились определённых целей...

– Целей? – перебил Кайзер, его голос стал ледяным. – Вы говорите мне о целях, когда почти одна трети нашей подводной флотилии уничтожены? Это ли ваша победа?

Кайзер замолчал, его ярость сменялась холодным расчётом. Он подошёл ближе к адмиралу, его глаза блестели опасным светом.
– Слушайте меня, фон Круп. У меня нет времени терпеть провалы и ложь. Вы получите ресурсы на постройку новых подлодок, но если это повторится, лично отвечаете перед трибуналом. Я сделаю всё, чтобы весь ваш род прокляли за ваши ошибки. Поняли меня?

Фон Круп кивнул, стараясь сохранять спокойствие.
– Да, Ваше Величество.

Кайзер махнул рукой в сторону двери, жестом указывая, что разговор окончен.
– Уходите. И помните, адмирал, ваша следующая ошибка станет вашей последней.

Адмирал поклонился и вышел из зала, чувствуя на себе тяжесть угрозы, которая теперь висела над ним, словно дамоклов меч.

Пролив между Ла-Маншом и Кельтским Море, 647 км до пункта назначения Ля-Рошель, 27 декабря 1911 года, 23:21

На койке Клаус Рихтер лежал неподвижно, прикрыв глаза, будто стараясь отгородиться от окружающего хаоса. Но тишина в его голове была обманчивой. Ему вновь и вновь вспоминались события последних нескольких суток – цепочка решений, случайностей и трагедий.

Дувровский пролив. Это место стало ловушкой, где немецкие подводные лодки оказались слишком близки к береговым батареям Альбиона. U-53 под командованием Эндрасса попыталась прорваться, атаковав эсминец класса-T, который, казалось, был лёгкой мишенью. Рихтер помнил, как разговаривал ещё в штабе с  Эндрассом – решительный, но в нём даже тогда сквозила тревога. U-53 выпустила торпеду, но не успела скрыться. Подлодка пропал внезапно, без криков, без прощания. А вместе с ним исчезла и связь с U-32, которую Эндрасс прикрывал.

Рихтер открыл глаза и устало осмотрел тесное пространство вокруг. Каждый метр подлодки напоминал ему о ценности времени, которого в любой момент могло не хватить. Лодка уже не была той боевой машиной, какой они вышли из Вильгельмсхафена. Она была ранена, как и экипаж.

Он вспомнил, как они сидели на дне Ла-Манша на глубине 56 метров, когда их настиг фрегат Альбиона. Сначала раздался глухой удар, и весь корпус подлодки задрожал. Заднюю левую часть пробил фугасный снаряд. Вода хлынула в машинное отделение, а двигатели заглохли. Свет погас, и лодка погрузилась во мрак, освещаемый лишь аварийными лампами.

Команда работала молча, слышались лишь команды старшего механика Леопольда Штрумберга, отдаваемые негромко, но твёрдо. Люди трудились в темпе, пытаясь заделать пробоину, несмотря на страх, что следующий залп глубинных бомб может положить всему конец.

Рихтер вспоминал тот оглушительный грохот – вибрации, которые словно выдирали подлодку из морского дна. Некоторые из членов экипажа закрывали уши, чтобы не слышать предсмертный стон корпуса, который мог не выдержать следующего взрыва.

Они провели на дне около четырёх часов. Время тянулось бесконечно, и с каждым ударом глубинных бомб казалось, что воздух в лодке становится тяжелее, а вода вокруг сжимается плотнее. Экипаж держался на грани, надеясь, что фрегаты Альбиона посчитают их уничтоженными.

И вот, когда звуки моторов над водой стали удаляться, Рихтер ощутил первый проблеск надежды. Им удалось заделать пробоину временной заплатой, и подлодка вновь обрела ход. Едва скрывая страх, команда вывела лодку из зоны обстрела. Но каждый знал: лодка теперь как сломанная птица – долететь до порта Ля-Рошель будет чудом.

Клаус встал со своей койки, откинув тяжёлую шторку. На его лице была смесь усталости и решимости. Он направился в центральный отсек, где Леопольд всё ещё проверял насосы и соединения. Ганс Мюллер, второй вахтенный офицер, взглянул на Рихтера с молчаливым вопросом в глазах, на который тот ответил коротким кивком.

Рихтер знал, что до Ля-Рошели ещё долгий путь. Каждый час мог стать их последним, но он был полон решимости довести U-87 и своих людей до порта. Их война ещё не закончилась.

Крик с мостика прорезал напряжённую тишину в подлодке:

— Эсминцы на горизонте!

Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Рихтер, находившийся в центральном отсеке, резко поднял голову. Его сердце замерло, а затем начало биться с удвоенной силой.

Он молниеносно отдал приказ:

— Приготовиться к срочному погружению! Механики — на места! Насосы в полную готовность!

Экипаж начал стремительно выполнять приказ. Люди действовали так, будто их жизни зависели от каждой секунды, и это было недалеко от истины. Однако прежде чем Рихтер успел повторить приказ, его перебил громкий голос Первого вахтенного офицера Гериха Штайнера:

— Капитан! Это не Альбионцы! Это наши союзники — эсминцы ИспаноФран!

Эти слова прозвучали с облегчением и радостью, которые тут же разлились по всему экипажу. Рихтер поднялся на мостик, сжимая поручни, и через перископ всмотрелся в горизонт. Там, на фоне серой морской дымки, действительно виднелись силуэты эсминцев с характерным профилем, несущих флаги ИспаноФран.

Капитан на мгновение замер, его грудь сковала волна облегчения. После всего, что они пережили, это был первый настоящий знак того, что их кошмар близок к завершению.

— Радиста на позицию! Связь с эсминцами установить немедленно! — приказал Рихтер, стараясь сохранить твёрдость в голосе, хотя на его лице впервые за долгие дни мелькнула улыбка.

Когда через несколько минут из радиорубки пришёл ответ от одного из испанофранских эсминцев, напряжение внутри подлодки окончательно начало спадать. Громкий голос матроса огласил:

— Сообщают, что эсминцы принимают нас под защиту!

Эти слова вызвали вздох облегчения у всей команды. Некоторые матросы, сидя на своих местах, благодарили судьбу, кто-то перекрестился, а кто-то просто опёрся на стены, закрыв глаза.

Рихтер, стоя на мостике, чувствовал, как тяжёлый груз уходит с его плеч. Он знал, что им ещё предстоит довести подлодку до порта, но мысль о том, что теперь они находятся под защитой союзников, приносила уверенность.

— Герих, передайте эсминцам наш знак и курс. — подлодка повреждена, рисковать не будем.

— Слушаюсь, капитан! — отозвался Штайнер, отдавая команды радисту.

Теперь U-87 была частью колонны, направлявшейся в Ля-Рошель. Моряки на эсминцах тоже заметили подводную лодку и, как показалось Рихтеру, сделали несколько сигнальных манёвров, подтверждая свою дружелюбность.

Путь был ещё не окончен, но Рихтер впервые за много дней почувствовал себя в относительной безопасности. Теперь у них был шанс добраться до порта и наконец вывести свою израненную лодку из этого ужаса.

— Альбиносцы думают что нас потопили! Наверное сидят и празднуют нашу смерть в пабах! Not yet kameraden! Not yet! — Начал кричать Рихтер от радости что спас не только себя, но и сорок восемь жизней на борту. Но только на время.

Республика Новая Колумбия, Бостон, Блумфилд Стрит, 28 декабря 1911 года, 17:21

Эвелин Гарнер сняла своё пальто и аккуратно повесила его на вешалку, в то время как её мать, Маргарет, с улыбкой пригласила её к столу.

– Эвелин, ты как раз вовремя, суп ещё горячий, – сказала Маргарет, вытирая руки полотенцем и указывая на уютно накрытый стол.

Генри Гарнер, отец Эвелин, оторвал взгляд от газеты, его суровые, но добрые черты смягчились, когда он увидел дочь.

– Добро пожаловать домой, Эви, – сказал он, поднимая кружку с кофе. – У нас тут, похоже, весь мир перевернулся.

Эвелин, убирая свои перчатки, молчала. Она чувствовала тяжесть того, что собиралась сказать, и знала, что её решение не оставит родителей равнодушными.

Сев за стол, она осторожно начала:
– Мама, папа... я сегодня сделала важное решение.

Оба родителя замерли. Маргарет, которая уже накладывала суп в тарелки, обернулась с удивлением. Генри сложил газету, его взгляд стал сосредоточенным.

– Я записалась в добровольческий медицинский корпус, – продолжила Эвелин. – Через три недели мы отплываем в Альбион, а затем на российский фронт.

В комнате повисла тишина. Ложка, которую держала Маргарет, чуть не выпала из её рук. Генри наклонился вперёд, его лицо выражало смесь изумления и тревоги.

– Ты хочешь отправиться на войну? – спросил он, его голос звучал тяжело. – Эвелин, это невероятно опасно.

– Папа, я не иду убивать, – поспешила объяснить Эвелин, – я иду спасать. Там так много людей страдают. Это не только солдаты, но и простые люди, дети. Я могу помочь.

Маргарет подошла к дочери и, поставив миску супа на стол, мягко положила руку на её плечо.

– Эвелин, – сказала она с дрожью в голосе, – ты всегда была такой доброй и отважной... Но мы ведь можем потерять тебя.

– Мама, – тихо ответила Эвелин, глядя прямо в её глаза, – если я могу спасти хотя бы одну жизнь, это стоит того.

Генри молча встал и подошёл к окну, его силуэт чётко вырисовывался на фоне закатного света. Он долго смотрел в сторону города, затем повернулся к семье.

– Ты гордая дочь нашей семьи, Эвелин, – произнёс он наконец, его голос был твёрдым. – Если ты действительно чувствуешь, что должна это сделать, мы будем поддерживать тебя.

Маргарет, вытирая уголки глаз, слабо улыбнулась.
– Тогда я помогу тебе собраться. Убедимся, что у тебя будет всё необходимое.

Эвелин почувствовала, как огромный груз упал с её плеч. Она знала, что родители волнуются, но их поддержка означала для неё всё.

Тем временем, на кухонном столе лежала развернутая газета с крупным заголовком: "Война в Европе! Новый фронт: Россия под угрозой", а на следующей странице — заметка о помощи из Новой Колумбии.

ИспаноФран, Окраина города Толедо, 28 декабря 1911 года, 14:21

Солнце палило нещадно, несмотря на зимний месяц. Алехандро вытер пот со лба, его тёмные волосы блестели от пота. Рядом с ним, на коленях в сухой земле, его мать, Исабель, аккуратно садила семена, укрывая их тонким слоем почвы. Её лицо выражало усталость, но в движениях ощущалась привычная ловкость, сформированная годами крестьянского труда.

Шум шагов привлёк их внимание. Исабель подняла голову первой и застыла, когда двое мужчин в униформе национальной гвардии шагнули к ним через грядки. Алехандро, напротив, почувствовал, как холодная волна пробежала по спине. Он отпустил мотыгу, которая глухо стукнула о землю.

– Алехандро Фернандес? – спросил один из полицейских, его голос звучал буднично, но взгляд был сосредоточенным.

– Да, это я, – ответил молодой человек, чувствуя, как горло пересохло.

Исабель вскочила, её руки в земле, но глаза горели паникой.

– Нет! – выкрикнула она, подбегая к сыну и хватая его за руку. – Он нужен здесь, на ферме! У нас не осталось никого, кто мог бы работать!

Полицейские смотрели на неё с непроницаемыми лицами, не пытаясь спорить или объяснять. Алехандро, собрав всю свою решимость, мягко убрал её руки.

– Мама, – произнёс он, его голос был тихим, но твёрдым. – Это неизбежно. Я должен пойти.

– Но это несправедливо! Они уже забрали Мигуеля! И теперь тебя! – Исабель сжала руки, и слёзы покатились по её щекам.

Алехандро обнял её, стараясь удержать слёзы, которые сами подступали к его глазам.

– Я вернусь, – сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно. – К лету. Я обещаю что вернусь.

Исабель всхлипнула, но кивнула. Она знала, что спорить бесполезно.

Внутри дома было тихо. Алехандро открыл старый деревянный сундук и начал собирать свои вещи: простую одежду, небольшой медальон с образом Девы Марии, который ему подарила сестра Люсия, и несколько фотографий семьи. Исабель молча стояла рядом, протягивая ему вещи, которые, по её мнению, могли пригодиться.

– Ты возьмёшь этот шарф, – сказала она, доставая из шкафа тёмный шерстяной отрез. – Ночи могут быть холодными.

Алехандро улыбнулся и положил шарф в сумку.

Перед тем как уйти, он остановился на пороге, ещё раз обнял мать, почувствовав, как её руки сжались у него на спине.

– Скажи папе и Люсии, что я их люблю, – сказал он, прежде чем шагнуть к полицейским, которые ждали у ворот.

Исабель смотрела, как её сын уходит, пока пыль с дороги не заслонила его фигуру. Потом она медленно опустилась на колени на пороге дома и, сложив руки, начала молиться, шепча слова на латыни, чтобы её сын вернулся домой целым и невредимым.

– Fili Petri Sancti, dona nobis hunc diem vitae, et ignosce peccata nostra. Eleva animam nostram in caelum, ut infernum devitemus. Amen.

ИспаноФран, Сарагоса, Дворец Родриго III, 28 Декабря 1911 года, 18:29

В тёплом кабинете президентского дворца в Сарагосе, Луи-Карлос Бельмонте сидел за массивным деревянным столом, погружённый в раздумья. Перед ним лежала карта Испанофрана, испещрённая метками конфликтов и движений войск. Рядом стоял Адмирал Хавьер де ла Торре, облачённый в строгую униформу, с задумчивым выражением лица.

— Адмирал, — начал президент, постукивая пальцем по краю стола, — я всё больше начинаю сомневаться, что наша республика сможет выдержать все эти испытания. Баски, Французы, каталонцы, южане... Их требования становятся всё громче. Мы на грани раскола.

Хавьер с лёгкой улыбкой покачал головой:
— Сеньор президент, наш народ всегда был сильным. ИспаноФран создан не для того, чтобы рассыпаться от внутренних раздоров. Мы преодолеем это. Наш флот стоит на страже, а армия готова поддержать единство страны. ИспаноФран будет жить, и не просто жить, а процветать ещё сто лет.

Луи-Карлос нахмурился, но взгляд его стал чуть теплее.
— Хотелось бы верить в это, адмирал. Но одними словами граждан не удержишь. Придётся принимать меры.

Де ла Торре слегка наклонился вперёд, с ноткой решительности в голосе:
— Меры уже принимаются, сеньор. Мы усиливаем флот в Средиземноморье и Атлантике, чтобы никто извне не посмел воспользоваться нашими внутренними трудностями. А внутри страны — пора идти навстречу людям, но не позволять их капризам разрушить всё, что мы построили.

Президент кивнул, переводя взгляд на карту:
— Если ИспаноФран рухнет, это будет не из-за наших врагов, а из-за нас самих. Надо сделать всё, чтобы этого не произошло.

Королевство Альбион, Поезд Дувр-Холихед, 76 км до пункта назначения, 28 Декабря 1911 года, 19:00

В дребезжащем купе поезда, мчащегося по маршруту Дувр—Холихед, Джордж Уиттакер склонился над старым кожаным дневником. Скрип пера смешивался с мерным стуком колёс, создавая ритм, который почти убаюкивал. Он писал, уносясь мыслями в события последних дней:

"28 декабря 1911 года.
Прошло всего два дня, а кажется, что целая вечность. После стычки с подводными лодками экипаж «Аякса» собрал все силы, чтобы выжить. Адмирал Хардвик лично вручил нам медали. Никогда раньше я не чувствовал себя настолько гордым... и настолько истощённым."

Джордж ненадолго остановился, вытирая пот со лба. В купе царила тишина, только иногда раздавались глухие разговоры товарищей по экипажу в соседних купе.

"А теперь «Аякс» списан. Нам заменяют наш устаревший класс-T на новый «Грейхаунд» с новым названием "Дэнди". Говорят, он оснащён четырьмя башнями с двумя 4-фунтовыми пушками. Бог знает, пригодится ли нам это, когда мы снова выйдем в открытое море. Атлантика зовёт, но она кишит смертью: испанофранские крейсеры, немецкие подлодки, штормы. Мы должны защищать караваны, иначе те, кто дома, останутся без еды, оружия и надежды."

Он закрыл дневник, ощутив, как пальцы слегка дрожат. Откинувшись на жёсткое сиденье, Джордж поймал взгляд Томми О'Доннела, сидящего напротив.

— Всё пишешь? — спросил Томми с лёгкой усмешкой, поправляя кепку.

— Ага. Это как... как якорь, Томми. Помогает не потеряться в этом безумии, — ответил Джордж, бросив взгляд на грязное окно, за которым мелькали поля.

Томми хмыкнул и кивнул:
— Ну, может, через много лет кто-то найдёт твой дневник и узнает, что мы были не просто пушечным мясом, а людьми.

В коридоре прошёл Капитан Росс, командир экипажа. Его строгий взгляд остановился на Уиттакере:
— Готовьтесь, господа. Через несколько часов мы будем в Холихеде, а там — снова на службу. Атлантика не ждёт.

С этими словами он скрылся за дверью, оставив экипаж в тишине. Джордж медленно положил дневник в карман и посмотрел на Томми.

— Ну что, друг, готовы снова бороться за жизнь?

Томми только пожал плечами:
— А у нас есть выбор?

— Ну... Раньше был. — Задумчиво сказал Джордж глядя в окно.