Проданная Тьме [18+] «Связанные тёмными узами» Мафия

В узоре хны дрожит судьба,
А в красном - пламя, страх, покорность.
Её глаза - как тишина,
Что пьёт любовь и горечь в ровность.

Он рядом - каменный и злой,
Суров, как приговор без слова.
И между взглядом и рукой -
Безмолвный крик: «Я не готова».

Но фонари горят для них,
Сестёр шептанье - как надежда.
И фото свет - как краткий миг,
Где жизнь играет роль невесты.
____________________________________
Заходите в мой телеграмм канал!
Там я выкладываю спойлеры к главам, промо фото к историям. И общаюсь с вами!
Ссылка: https://t.me/+cVLpJg0O8r0zYzZi
____________________________________

С утра всё казалось каким-то ненастоящим. Будто я проснулась не в доме отца, а в странной театральной декорации, где каждый человек знал свою роль, кроме меня. Слуги суетились с самого рассвета, неся на себе коробки, вазы, ткани. Дом будто жил сам по себе, гудел, шептался, двигался - а я стояла в центре этого движения, как мраморная статуя, не зная, дышать ли, говорить ли, бежать ли.

Воздух был густой. Не от жары - от тяжести происходящего. Он пах цветами, ладаном, сладостями и дорогими восточными духами. Этот запах раздражал, давил на грудь, заставляя всё внутри сжиматься до тошноты. Где-то внизу слышались женские голоса - смех, споры, указания. Время несло меня вперёд, не спрашивая, готова ли я.

Я стояла у зеркала в своей комнате, разглядывая собственное отражение, как будто видела его впервые. Кто эта девушка с темными кругами под глазами, с обвисшими плечами, с лицом, в котором больше нет жизни? Я помню себя другой - смеющейся, с книгой в руках, в университетском саду, спорящей с профессором о хирургии и веря, что моя жизнь - в моих руках. А теперь? Теперь я принадлежу чужим решениям.

Моя рука дрожала, когда я поправляла выбившуюся прядь волос. Я пыталась вдохнуть глубже, как нас учили на парах медитации в университете, но ни один вдох не приносил облегчения. Словно легкие больше не принадлежали мне.

- Госпожа Хаят, - позвала одна из служанок из-за двери. - Ваш завтрак готов.

Я не ответила сразу. Мне не хотелось есть. Не хотелось идти. Не хотелось быть. Но я не имела права отказаться - теперь не я командую своей жизнью.

Спустившись вниз, я увидела, как отец разговаривает с двумя мужчинами - представителями семьи Кахрамана. Я чувствовала на себе их взгляды, тяжёлые, как якоря, которые тянут ко дну. Они смотрели не на меня - на товар. Оценивали. Взвешивали. Примут ли они меня такой, сломанной, покорной, но внутри кричащей?

Амаль сидела в углу, ела мед с лепёшкой и махала мне рукой, как ни в чём не бывало. Она всё ещё была ребёнком. Её глаза не понимали ужаса, в котором я тонула. Её мир был прост - мультики, сладости, сестра рядом. Она не знала, что совсем скоро всё изменится.

Я села рядом, заставив себя улыбнуться. Взяла в руки ложку, но так и не начала есть.

Они приходили один за другим - коробки. Сначала обычные. Потом изящные. Потом огромные, обёрнутые в бархат. Слуги тихо ахали. Кто-то сказал:
- Я никогда не видела таких подарков. Это богатство...

Всё это было не для меня. Это было - для того, чтобы показать власть. Щедрость. Контроль. В каждой ленте, в каждой безделушке было написано: «Она теперь наша.»

Слуги перешёптывались между собой, обсуждали золотые украшения, платья, ароматные масла, духи в хрустальных флаконах. Все восхищались, даже отец хмыкнул с удовлетворением. А я просто стояла и смотрела на гору чужих решений. Внутри - пусто.

И посреди всего этого - особенная коробка. Черная, строгая, перевязанная тонкой тёмно-красной лентой. На ней не было имени, ни открытки. Но я знала. Это было от него.

Сердце сжалось, когда я прикоснулась к коробке. Она будто обжигала пальцы. Я не открыла её сразу. Боялась. Как будто внутри был не подарок, а приговор.

Я поднялась наверх, закрылась в комнате. В доме по-прежнему слышался смех, разговоры, шелест платьев и стуков каблуков. А я сидела на полу у кровати и смотрела на эту чёрную коробку, как на символ своей судьбы. И в этот момент... зазвенел телефон.

Сообщение.

«Ты готова к ночи, невеста?»

От него.

Слова на экране будто вышли из него, осели в воздухе и начали душить. Они не требовали ответа - в них не было вопроса. Это было предупреждение. Напоминание. Приговор, завёрнутый в ласковую оболочку.
Я провела пальцем по экрану, как по лицу призрака. Казалось, если я сотру это сообщение, всё исчезнет. Исчезнет он. Исчезнет этот день. Исчезну я.

Но всё было настоящим. Слишком настоящим.

Следом пришло второе сообщение:

«Надень красное. То, что лежит в коробке. Это твоё.»

Моё?
Моё было давно сломано.
Моё - лежало под слоем пыли где-то в Италии, в старой общаге университета, между лекциями и кофе по утрам, между анатомией и смехом, между жизнью и мечтами.

Я не сразу открыла коробку. Просто сидела, уставившись на неё. Как будто она могла заговорить. Как будто она могла сказать: у тебя есть выбор. Но выбора не было.

Руки дрожали, когда я, наконец, развязала тёмно-красную ленту. Бумага зашуршала слишком громко - как будто всё в доме замерло, слушая. Как будто сама судьба затаила дыхание.

Внутри - платье.
Красное.
Такое глубокое, насыщенное, будто ткань выкрашена кровью. Оно было тонким, как шелк, но тяжёлым, как обещание. С золотыми вышивками вдоль лифа, с длинными рукавами, будто созданными для принцессы... или жертвы.

Платье пахло дорогими духами и чем-то неуловимым - как холодный страх, пропитавшийся в ткань. Я провела пальцами по бархатному подолу и почувствовала, как подкашиваются колени.

Это была не просто вещь. Это было напоминание: ты моя.
Он не скажет это словами. Он покажет подарками, нарядами, приказами, контролем. Покажет своей тишиной и своим гневом. Своей жадностью и властью.

Я встала. Долго смотрела в зеркало. Представляла, как буду выглядеть в этом платье. Представляла, как на меня будут смотреть. Как я буду стоять в центре зала, среди смеха, песен, хны... как буду умирать изнутри, улыбаясь снаружи.

Я снова услышала шаги за дверью - вечер приближался. Слуги готовили комнату для ритуала, накрывали столы, украшали вход лепестками. Всё было готово к празднику. К празднику, который для меня был прощанием.

Прощанием с той, кем я была.

Телефон зазвенел снова. Но я не стала смотреть. Я уже знала, от кого.

И в этот момент в комнату заглянула Амаль.
- Хаят, можно войти?

Я быстро вытерла слезу, улыбнулась, как умела, и кивнула.

- Ты красивая, - прошептала она, увидев платье. - Оно как из сказки.

Я кивнула. Но в сказке чудовища не забирали невесту. В сказке всё заканчивалось хорошо. А у нас... это только начало. Амаль вышла, а я.. я осталась одна..
Я не помню, как наступил вечер. Всё будто случилось само. Пространство вокруг сжалось, как кольцо, медленно обвивающее шею. Дом наполнился ароматами розовой воды, хны, ладаном и пряностями - все эти запахи, которые в детстве казались волшебными, теперь вызывали тошноту. За каждым благоуханием, за каждым лепестком скрывался холод - такой леденящий, что казалось, сердце больше не бьётся, а просто лежит, застыв в груди.

Мой отец велел слугам украсить террасу и часть двора. Везде тянулись красные ткани, золотые ленты, поставили старинные подносы, фрукты, конфеты, свечи. Всё было красиво. Безупречно. Как на обложке свадебного журнала.
Только не для меня.

Я сидела у окна в своей комнате, обхватив колени руками. Платье висело на двери, манящее и жуткое одновременно. Я слышала, как за стенами смеются женщины, как Амаль поёт какую-то детскую песенку, как отец отдаёт последние указания.

Он не заходил в мою комнату. Не после того разговора.
Не после того, как я прошептала ему, дрожащими губами:
- Папа, пожалуйста... я не хочу.
- Ты слишком поздно спохватилась, - ответил он без тени сочувствия. - Теперь уже неважно, чего ты хочешь. Главное - чего хотят они.
- Они? Или он?
- Не дерзи. Это ради твоей же безопасности. Ради нашей семьи.

Семья.
Это слово когда-то значило дом, любовь, тепло. Теперь оно звучало как приговор.

Я не знала, как долго сидела так. Часы тянулись, как холодный мед, и каждый тик отдавался в висках.

Когда я, наконец, взяла в руки телефон, руки дрожали. Я написала Аслы.

"Я не могу. Он заставляет меня выйти за него. Сегодня ночь хны. Мне страшно."

Ответ пришёл сразу:

"Хаят?! Где ты? Я приеду!"

"Ты не можешь приехать. Они не впустят. Но, пожалуйста... останься на связи. Поговори со мной."

Аслы всегда была сильной. Даже когда мама умерла, она не отпускала мою руку. Даже из Италии звонила каждый вечер, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Но сейчас расстояние казалось невыносимым. Мне так нужно было, чтобы кто-то просто услышал меня. Чтобы кто-то понял, как мне больно.

- Я не хочу быть его женой, Аслы, - писала я, пока слёзы капали на экран. - Он пугает меня. Он смотрит так, будто я его собственность. А отец... он не слышит меня. Он говорит, что я должна смириться.
"Это ненормально! Это насилие, Хаят! Ты должна... ты должна выбраться!"
- Куда? Как? Они за мной следят. И он... он уже сломал охранника. Буквально.
"Боже... Хаят... ты не одна. Я с тобой. Пиши. Говори всё. Выговаривайся."

Я зажала рот рукой, чтобы не закричать.

Воздух стал тяжелым, как будто исчез. Всё начало кружиться. Пульс участился. Грудь сжалась, как будто сердце билось в маленькой коробке, из которой не могло выбраться. Паника захлестнула, будто огромная волна, сметающая всё на пути.

Я поднялась, задыхаясь. Пошатнулась. Оперлась о комод. Смотрела на платье. Это красное, проклятое платье, символизирующее мою смерть. Тихую, беспомощную, узаконенную.

И тогда... я сорвалась.

- Я не выйду за него! - прошептала я, почти беззвучно, но с такой яростью, что она дрожала в воздухе.

Я подошла к платью. Взяла его. Руки дрожали. Пальцы вцепились в ткань. И - рывок.

Оно треснуло под моей хваткой, будто само кричало вместе со мной. Я рвала его, пока не запуталась в шелке, пока не порезала пальцы о застёжки, пока ткань не рассыпалась по полу, как кровь по мрамору.

Стук в дверь.
- Госпожа?! Всё в порядке?
- Уйдите! - крикнула я, голос сорвался, стал хриплым, как будто я рычала.

Я упала на колени, захлебываясь в рыданиях. Всё тело трясло. Я прижалась лбом к холодному полу, как будто земля могла забрать мою боль.

И только одно повторяло моё сознание:

Я не готова. Я не хочу. Я не его. Я не вещь.

Шум на первом этаже разрастался, как пожар. Кто-то громко звал кого-то по имени, послышались быстрые шаги, звон посуды, хлопанье дверей. Я слышала, как одна из служанок воскликнула:
- Где платье? Оно должно быть уже в комнате невесты!
- Оно... оно... - растерянный голос второй почти сорвался на плач. - Я его больше не вижу...

Я прижала Амаль к себе, всё ещё лежа на полу. Она, как котёнок, свернувшись клубочком, сопела мне в плечо. Даже не подозревала, что всего несколькими этажами ниже сейчас разворачивается паника - паника из-за платья, паника из-за меня. Паника из-за разрушенной иллюзии идеальной невесты.

Я чувствовала себя виноватой. И одновременно - свободной. Хоть на мгновение. Хоть на вдох. Хоть на один крик, вырванный из груди.

Дверь резко открылась.
- Госпожа Хаят! - вбежала одна из старших служанок, быстро осмотрев беспорядок в комнате. Она ахнула. - Боже мой... что произошло?

Я медленно поднялась, стараясь не разбудить Амаль.
- Я... уронила вино на платье. Оно испортилось, - сказала я тихо, глядя в пол. Врать уже не имело смысла, но и правда была тяжела, как камень.
Служанка быстро кивнула, не задавая вопросов. Её глаза метались по комнате, будто в поиске спасения.
- Я сейчас принесу другое. Вы... вы присядьте. Хотите воды?

Я молча покачала головой.

Через десять минут в комнату вбежали ещё две женщины. На руках у одной - свернутое новое платье, сверкающее золотом на бордовом фоне, сшитое будто из заката. Оно было не таким роскошным как предыдущее, но тоже красивое. Видимо, про запас. На всякий случай. На случай таких невест, как я.

- Поторопитесь, - шептала одна из них, расправляя ткань. - Скоро приедет мама жениха. Всё должно быть идеально. Всё должно быть достойно семьи Емирхан.

Имя прозвучало как приговор.

Меня усадили на стул, как фарфоровую куклу. Заплели волосы в сложную косу, вплетая золотые нити. Красили губы в глубокий гранатовый оттенок. Наводили румяна. Надевали украшения. Браслеты звенели на запястьях, как кандалы. Каждое их прикосновение было чужим, отстранённым, профессиональным. Никто не смотрел мне в глаза.

Я молчала.

Мир снаружи жил своей жизнью - угощения, танцы, свечи, ароматы, цветы. Мир внутри меня - разламывался, звенел, трещал. Я ловила своё отражение в зеркале и не узнавала себя. Всё было красиво. И ужасно. Ослепительно. И страшно.

Слуги несли подносы, корзины с фруктами, серебряные кувшины с шербетом, сладости в коробках, расписанных вручную. Слышались крики:
- Осторожно! Это подарок от матери господина Кахрамана!
- Эти платки не трогать! Только для церемонии!
- Готовьте место для музыкантов! Сейчас приедут женщины из его семьи!

Мой отец стоял внизу, одетый в дорогой костюм, с лицом, высеченным из мрамора. Он сдерживал эмоции, но я видела - он зол. Он не забыл моего срыва. Он не простил. И не поймёт.

Я опустила глаза. Не хотелось встречаться с его взглядом.

Всё это было как сон. Или скорее, как кошмар, в котором ты знаешь, что спишь, но не можешь проснуться. Меня катили, как по рельсам, по чьему-то заранее прописанному сценарию, и я даже не знала, в какой момент скажу последнее «нет».

Я услышала голос одной из гостей.
- Смотри, какая она красивая. Такая тонкая, будто фарфоровая. Ему повезло.

Я сжала пальцы. Хотела закричать: «Это не удача. Это клетка. Это плен.»

Но молчала.

Потому что за стенами этой комнаты, за шторами из шелка и парчи, за ароматами хны и гвоздики, уже начиналась ночь.

Ночь, где меня будут величать "невестой".

Ночь, где мне предстоит танцевать под чужую музыку.

Ночь, после которой, возможно, я уже никогда не буду собой.

Солнце клонилось к закату, окутывая дом мягким, почти лживым светом. Всё вокруг напоминало восточную сказку - только сказки эти никогда не были про меня. Двор был усыпан лепестками роз, повсюду расставлены фонари с узорчатыми стеклами. Они горели даже днём, как будто спешили обогнать ночь. В воздухе витал приторный запах хны, жасмина и сладостей. Он был настолько густым, что казался плотной вуалью, сквозь которую сложно дышать. Даже небо над нами будто изменилось - стало медным, затаённым, тревожным.

Я стояла у окна своей комнаты, наблюдая, как женщины в ярких одеждах входят во двор, смеются, несут подносы, корзины, коробки. Их лица сияли радостью, как будто этот вечер был праздником для всех. Для всех - кроме меня.

Слуга постучал:
- Госпожа, пришли мастерицы. Вас должны подготовить к церемонии.

Я не ответила, но шаги уже удалялись. Мастерицы. Подготовить. Как будто я не человек, а фарфоровая статуэтка, которую нужно отполировать перед тем, как выставить на витрину.

Комната наполнилась запахом розового масла и голосами женщин. Они были доброжелательны, но в их глазах - любопытство, не сочувствие. Меня усадили на мягкий пуф, начали расчёсывать волосы, заплетать косу, вставлять туда тончайшие нити золота, блестящие заколки, шёлковые ленты. Моё лицо покрыли лёгким слоем пудры, подчеркнули глаза и губы. Я молчала, словно меня уже не было.

- Какая красавица, - прошептала одна из них, глядя на моё отражение. - Господин будет доволен.

Я сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладони.

Меня одели в красное платье. Оно было невероятно красивым - алый, насыщенный бархат, расшитый золотом, с длинными рукавами и высоким воротом. На груди - тонкая цепочка из гранатов. На поясе - шелковый пояс, как ремень, с бахромой, свисающей до колен. Когда я поднялась, платье тихо зашуршало, и я услышала, как одна из женщин сдержанно ахнула.
- Вы как картина, госпожа. Настоящая восточная невеста.

Но я не чувствовала себя картиной. Я чувствовала себя заложницей в праздничной обёртке.

Когда я вышла из комнаты, меня ждали. На лестнице - женщины с подносами, девочки с лентами, гости с внимательными взглядами. Всё происходило, будто по замыслу невидимого режиссёра, и каждая сцена - тщательно выстроена.

Меня повели в зал. Он был преображён - всё в цветах, свечах, светящихся гирляндах. На полу - ковры. В центре - золотая подставка, усыпанная лепестками. Там меня усадили.

Я слышала, как в зале перешёптываются:
- Она совсем не улыбается.
- Испугалась, бедная.
- Ну, невесты часто плачут на ночи хны, это нормально.

Но я не плакала. Я была пустой.

Меня обсыпали лепестками, на руки наложили пасту из хны, прочитали благословения. Рядом стояли женщины из семьи Кахрамана - красивые, властные, в дорогих тканях. Их глаза изучали меня. Ни одна из них не улыбалась по-настоящему. Это был смотр. Это был обряд принятия. Я слышала, как одна из них сказала своей сестре на ухо: - Умная. Не дерзит. Видно, её уже поставили на место.

Слуги пели, хлопали в ладоши, женщины танцевали под звуки барабана и зурны, смеялись, пели традиционные песни. Амаль сидела рядом, заворожённо глядя на всё, а я пыталась дышать. Каждый вдох был тяжёлым. Каждый выдох - как шаг в пропасть.

Отец подошёл ближе, взял меня за плечи. Его голос был тихим, но твёрдым:
- Сегодня всё должно пройти без сцены. Я слишком многим пожертвовал.

Я кивнула. Потому что сказать «нет» уже не входило в мои возможности.

В какой-то момент свет приглушили. Начался ритуал, когда хна накладывается в тишине, под шёпот благословений. Вокруг меня - круг женщин с зажжёнными свечами. Я смотрела на их лица, и в каждом отражался страх, будто каждая из них вспоминала свою ночь, своё подчинение, свою боль. Это была не только моя история. Это был древний цикл.
Вдруг в толпе я увидела.. Аслы, я ринулась к ней в объятия

- Ты... Аслы, когда? Почему ты не сказала? - Задаю я вопросы, всё так же крепко обнимая её
- Я хотела устроить сюрприз дорогая Хаят - Говорит она поглаживая меня по спине

____________________________
Я сидела в центре зала, будто прикованная к позолоченному трону. Вокруг продолжали петь, хлопать в ладоши, раздавался звон браслетов, смех, голоса, танцы - всё сливалось в пеструю какофонию, от которой кружилась голова. Рядом - Амаль, чуть сбоку - женщины из его семьи, спереди - улыбающиеся лица, которые я не знала. Все эти люди будто праздновали мою казнь, наряженную в золото и багровый бархат.

Платье, несмотря на свою красоту, душило. Ткань, казавшаяся лёгкой, теперь была тяжелой, будто соткана из свинца. Я чувствовала, как пот медленно скользит по позвоночнику, но не могла пошевелиться - в этом сидячем оцепенении я будто застывала навсегда.

Слуги выносили всё новые и новые блюда. Столы ломились от еды - пахлава, долма, мясо, фрукты, орехи, сиропы. Женщины кружились в танце, а кто-то уже начал разливать сладкое вино. Я видела, как отец о чём-то тихо переговаривается с представителем семьи Кахрамана. Их лица были серьёзны, но в их голосах звучала удовлетворённость. Сделка состоялась.

И только я - единственный человек, который ничего не выбирал, - продолжала сидеть, словно вещь, выкупленная за богатство и гордость.

- Госпожа Хаят, - склонилась ко мне одна из пожилых женщин, - сейчас начнётся обряд свечей. Вы должны улыбаться, деточка. Хоть немного.

Я подняла глаза. Женщина была доброжелательна, даже по-своему ласкова. Но её голос не просил - он приказывал. Мягко, но безапелляционно. Я чуть кивнула.

И тут свет погас.

В зале остались только свечи - каждая женщина в круге держала по одной. Началось пение - тихое, почти ритуальное. Кто-то на языке традиции говорил слова напутствия, кто-то подпевал. Мне поднесли маленькую чашу с хной - густой, ароматной, обжигающей. Мои руки дрожали, когда старшая женщина начала рисовать узоры на ладонях, капельку за капелькой, как будто в каждую втирала печать судьбы.

Я смотрела на свои пальцы и чувствовала, как с каждым мазком внутри всё сильнее сжимается грудная клетка. Всё становилось слишком громким. Даже в тишине. Каждый шорох, каждый стук - будто молот по вискам. Меня окутала не паника - нечто большее. Плотное, тяжёлое, липкое, как страх, смешанный с отчаянием.

Я вдруг поняла: я не могу дышать.

Слишком много людей. Слишком много глаз. Слишком много всего.

Я резко поднялась с подушки. Всё затихло. Танец прервался. Женщины с зажжёнными свечами замерли, обернулись. Кто-то ахнул. Кто-то пробормотал моё имя. Я шагнула назад, потом ещё. Сердце стучало в ушах. Воздух не проходил в лёгкие. Всё тело затряслось, как будто в нём разом выключили ток жизни.

- Хаят? - услышала я голос отца. - Что ты творишь?

Я не могла ответить. Я отступила назад, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Пальцы дрожали, ладони в хне были уже испачканы до локтей, и я с ужасом посмотрела на них - как на руки невесты, которую сейчас приносят в жертву.

- Аслы... - прошептала я, ловя взгляд подруги. Она кинулась ко мне, ловко пробираясь через толпу, и обняла меня.

- Всё хорошо, - зашептала она в волосы. - Дыши, Хаят. Дыши, слышишь?

Но я не слышала. В груди будто что-то лопнуло. Волна отчаяния взмыла вверх. Я начала рвать платье - неосознанно. Как будто, если сорвать с себя этот наряд, я смогу вырваться из того, что меня душит.

- Сними это! - закричала я, сама не узнав свой голос. - Я не хочу! Я не могу дышать! Уберите это!

Аслы пыталась удержать меня, кто-то схватился за мои руки, кто-то звал врачей. Я чувствовала, как ткань рвётся под пальцами, как волосы выбиваются из причёски, как серьги срываются с ушей. Всё в один миг стало будто зыбким, ненастоящим, как во сне. Только запах хны остался прочно въевшимся в кожу - и вкус страха на губах, горький и пронзительный.

И я закричала. Впервые по-настоящему. Не в подушку. Не внутри. А так, как кричит человек, которого душат.

И всё вокруг рухнуло. Пусть только на секунду. Пусть только внутри. Но я знала - назад дороги нет.

Шёлк разодранного платья всё ещё колыхался у моих ног, как алое пламя, как след той истерики, что вырвалась из меня в самый неподходящий момент. Пальцы дрожали, грудная клетка вздымалась, в ушах звенело. А потом наступила пауза - долгий, плотный, страшный момент тишины, когда каждый в этом зале будто перестал дышать вместе со мной.

Глаза - десятки глаз. Они были повсюду. Я чувствовала их на себе, как тысячи игл. Кто-то стоял в оцепенении, кто-то сделал шаг ко мне, но остановился, будто испугавшись. Как будто я была невестой, а дикой зверем, сорвавшимся с цепи в разгар церемонии.

- Что ты устроила... - раздался голос отца.

Он был негромким, но хриплым от сдерживаемого гнева. Я не смотрела на него, но чувствовала, как взгляд пронзает меня насквозь. Его гордость - растоптана. Его репутация - испачкана. Он не кричал. Не бросался. Он просто стоял - каменный, тяжёлый, опасный в своём молчании. Это было хуже.

Аслы всё ещё держала меня за плечи. Она прижалась ко мне щекой, шептала что-то, гладя по спине, но я не слышала слов. Только тепло её рук спасало от полной потери контроля.

- Господин, ей просто стало плохо... - попыталась сказать служанка.

- Уведите всех, - отрезал отец. Его голос был ледяным.

Одна за другой женщины начали выходить. Кто-то украдкой смотрел на меня, кто-то с осуждением, кто-то с жалостью. Хна на моих ладонях уже подсохла, оставив коричневые пятна, как клеймо. Они выглядели чужими - не моими.

Отец приблизился. Он был всего в нескольких шагах. Его лицо - тень человека, которого я знала. Ни нежности, ни заботы - только сдержанная ярость и разочарование.

- Ты даже это не можешь выдержать? - спросил он, тихо, не повышая голоса.

Я попыталась что-то ответить, но язык не слушался. Губы дрожали, слёзы катились по щекам, и я лишь молча качнула головой.

Аслы встала между нами. Хрупкая, но решительная.

- Ей нужна вода. И покой. И тишина. Завтра этот день забудется, а если нет - что ж... пусть помнят, что невеста была жива.

Он посмотрел на неё с презрением, но ничего не сказал. Лишь развернулся и ушёл. Просто ушёл, оставив после себя пустоту и холод.

Меня не увели в комнату - я сама поднялась. С трудом, в рваном платье, босиком, будто побитая. Амаль где-то плакала внизу. Я слышала, как она зовёт меня, как хочет подбежать - но её не пустили. «Сестре плохо», - объяснила служанка, и я почувствовала, как сердце оборвалось ещё раз.

В комнате было темно. Только луна, пробиваясь сквозь шторы, рисовала бледный свет на полу. Аслы села рядом на кровать, молчала. Я лежала, уткнувшись в подушку, и дышала, будто впервые.

- Прости, - прошептала я. - Я не хотела... Всё само...

- Зато по-настоящему, - ответила она. - Ты живая. А живая - значит, сильная.

Я сжала её руку, как спасательный круг в буре.

- Я не выйду за него, - прошептала я сквозь слёзы. - Не могу. Не хочу. Меня не хватает на это.

Аслы долго молчала. Потом сказала:

- Мы найдём выход. Любой. Я рядом. Всегда.

Мы не говорили больше. В комнате стояла тишина, пропитанная ладаном, дымом свечей и болью. Но вместе с этой тишиной приходила и хрупкая уверенность: хоть кто-то меня ещё слышит.

Мы так и сидели - на краю кровати, в полумраке, с дрожащими пальцами и пересохшим горлом. Я не знаю, сколько времени прошло. Всё текло медленно, вязко, будто мир стал жидким, и я просто не могла выбраться из него.

Аслы принесла воду, влажную салфетку, помогла мне снять остатки разорванного платья. Осторожно, как будто боялась ранить ещё сильнее.

- Знаешь, - сказала она вдруг, присаживаясь рядом. - Я когда была маленькая, думала, что если закрою глаза и очень сильно пожелаю чего-то, то всё сбудется. А потом выросла... и поняла, что закрытые глаза не спасают. Они только делают темнее.

Я ничего не ответила. Только прижалась лбом к её плечу.

- Ты не одна, Хаят. Ты слышишь? Я здесь. Пока дышу - буду рядом. Если понадобится - сбежим. Хоть на край света.

Я улыбнулась сквозь слёзы. Горько, слабо.

- Ты не знаешь, с кем мы связались, Аслы... - прошептала я. - Он... он как буря. Вокруг него всё рушится.

Аслы только сильнее сжала мои ладони.

В эту секунду - звуковой удар. Телефон, где-то под подушкой, вздрогнул. Ещё раз. И ещё. Я не сразу поняла, кто звонит. Но внутри - похолодело, будто кто-то плеснул на спину ведро льда.

Экран вспыхнул его именем. Кахраман Емирхан.

- Не бери, - сразу сказала Аслы. - Не вздумай.

Я смотрела на экран, как заворожённая. Он не сдавался. Звонил снова. И снова.

Я выключила звук. Но он уже написал. Одно сообщение. Потом другое. Потом целая лента, которую я боялась открывать. Но пальцы сами соскользнули по экрану.

«Ты решила поиграть в больную?»

«Спрятаться за подругу?»

«Ты думаешь, я это проглочу?»

«Ещё один номер - и я разнесу ваш дом к чёртовой матери.»

«Я предупреждал. Ты - МОЯ. И если не хочешь, чтобы твоя драгоценная Аслы исчезла без следа - перестань меня испытывать.»

Голова закружилась. Лёгкие будто схлопнулись.

Я медленно, с ужасом, повернулась к подруге. Она не знала. Не догадывалась. Смотрела на меня с заботой. А я... я вцепилась в телефон, как в бомбу с отсроченным взрывом.

«И не думай игнорировать. Завтра ты будешь рядом. В красном. С хной на руках и улыбкой. Иначе... всё, что тебе дорого - исчезнет.»

- Хаят? - осторожно позвала Аслы. - Что он написал?

Я молчала. Молчание рвало гортань. Я не могла втянуть её в это. Не хотела. Но слова уже начали скользить наружу.

- Он угрожает... тебе. Моей семье. Всем.

Аслы побледнела.

- Что он...

- Он не человек, Аслы. Он не просто злой. Он мстительный. Болезненно одержим. Он не простит даже взгляд в сторону. Он...

Я не закончила. Телефон снова завибрировал.

Спи спокойно, невеста. Завтра ты будешь танцевать под мою дудку. Хочешь ты этого или нет.

Я положила его экраном вниз.

- Я не знаю, что делать, - прошептала я. - Не знаю, как выбраться. Как спасти тебя. Себя. Всех.

Аслы обняла меня крепко-крепко.

- Мы придумаем. Мы умные. И упрямые. Это всего лишь ночь. Потом - утро. А за ним обязательно будет выход.

Но я уже знала: для таких, как Кахраман, утра не бывает. Только бесконечная, затянутая ночь. В которой ты либо подчиняешься - либо исчезаешь.

Утро пришло без света. Солнце вроде бы взошло, но в моей комнате было всё так же темно, как и ночью. Я не спала - просто лежала, уставившись в потолок, считая вдохи. Пятьдесят третий. Пятьдесят четвёртый. Пятьдесят пятый...

Подушка пахла духами Аслы и чем-то тёплым, уютным. Но даже это не спасало. Ни её близость, ни мягкость ткани, ни плед, которым мы укрылись вдвоём после всего... ничего не приносило покоя.

Пальцы дрожали. Я подняла руку перед глазами - чужая. Не моя. Тонкая, слабая, безжизненная.

В дверь постучали. Один раз. Два. Потом тишина.

Я слышала, как в доме просыпаются. Скрип половиц. Шорохи. Слуги что-то несут. Кто-то кашлянул в коридоре. Тиканье часов звучало особенно громко, как пульс в висках.

Аслы спала рядом. Спокойно. Или делала вид. Я не стала её будить.

Надев халат, я вышла в коридор босиком. Пол холодный. Пробирает до костей.

На первом этаже запах кофе, жареного сыра и мёда ударил в нос. И в то же время - отвращение. Всё во мне отказывалось есть. Жить.

Отец сидел за столом. Газета рядом, чашка кофе. Он даже не сразу заметил меня. Или сделал вид.

- Подойди, - сказал он наконец, не поднимая взгляда.

Я застыла.

- Я сказал, подойди.

Мои ноги двигались сами, будто по ниточкам. Я подошла, остановилась в паре шагов от него. Внутри - колотилось всё.

Он резко встал. Глаза его были покрасневшими. Под ними - синие круги. Похоже, он тоже не спал.

- Что ты себе позволяешь? - прошипел он. - Думаешь, можешь просто устраивать сцены? Кричать? Рвать платье?

- Папа, пожалуйста...

- Пожалуйста? - голос его стал громче, резче. - Ты понимаешь, что поставила нас всех под удар? Он мог... - он осёкся, зрачки сузились. - Он мог отменить всё. Или хуже - разорвать договор. Унизить нас.

Я сделала шаг назад. Сердце прыгало в горле.

- Он... угрожал Аслы. И тебе. Он пишет мне ужасные вещи, папа. Это ненормально!

Он подошёл слишком близко. Я увидела, как напряглись мышцы на его лице, как задрожала рука, поднятая в воздухе. На мгновение - страшное, замирающее - он был готов ударить меня. Я видела это. Словно в замедленной съёмке.

Но он остановился. Сжал руку в кулак и откинул её назад.

- Я больше не узнаю тебя, - процедил он. - Ты не моя дочь. Моя дочь - сильная. Гордится семьёй. Делает то, что должна. А ты... ведёшь себя, как капризная девчонка.

Слёзы сами выступили на глазах. Не от страха - от этой фразы. Не моя дочь.

- Я не хочу выходить за него, - прошептала я. - Я не могу...

Он ударил кулаком по столу. Громко. Чашка с кофе подпрыгнула и разлилась.

- Ты уже вышла! - крикнул он. - Ты уже обещана. Ты принадлежишь ему. Пойми, Хаят, здесь нет твоих желаний. Есть правила. Есть честь.

Я стояла как вкопанная. Плечи дрожали. Внутри - шторм.

- Честь? - тихо сказала я. - Честь - это когда отец защищает дочь. А ты просто... продаёшь меня. Как вещь.

Он отшатнулся. Его лицо стало бледным. В глазах - что-то метнулось. Но он ничего не сказал. Только отвернулся.

- Иди наверх, - бросил он. - Подготовься. Сегодня всё должно быть безупречно. Не вздумай испортить нам вечер во второй раз.

Я повернулась и пошла прочь. Каждый шаг - будто по стеклу. В груди больно, в горле - ком. Я не оглянулась. Если бы посмотрела на него сейчас, то... сломалась бы.

Я поднималась по лестнице, держась за перила так крепко, что костяшки пальцев побелели. Ступень за ступенью. Ноги были как ватные. Голова гудела от голоса отца, от крика, от удара кулака о дерево. Всё повторялось в голове снова и снова. Словно заело старую пластинку.

Ты не моя дочь... Ты уже вышла... Ты принадлежишь ему...

В ушах звенело. Где-то внизу по-прежнему звучали голоса - готовили зал, обсуждали угощения, украшения, музыку. А я будто оторвана от этого дома, как заноза, которую пытались выдернуть, но она всё ещё под кожей.

Когда я вошла в комнату, Аслы уже сидела на кровати, поджав под себя ноги. На ней была моя пижама - старая, с цветами, которую мы вместе покупали ещё в Италии. Увидев меня, она сразу подскочила, глаза округлились.

- Хаят... что случилось? Ты как привидение...

Я не ответила. Просто закрыла дверь, подошла к ней и опустилась на колени, обняв её за талию. Молча. Как будто мне было нужно просто почувствовать, что я ещё здесь. Что я - не привидение. Что я - живая.

Аслы погладила меня по спине, осторожно, нежно. Как будто я могла треснуть. Как фарфоровая чашка с трещиной.

- Он накричал, да? - прошептала она. - Он ударил тебя?

Я покачала головой. Нет. Но почти. Почти.

- Он сказал... что я уже вышла за него. Что я принадлежу ему. Словно я - кукла... вещь.

Аслы долго молчала. Потом прижала мою голову к своему плечу.

- Ты не вещь, - сказала она тихо. - Ты - человек. Женщина. У тебя есть право бояться. Есть право не хотеть.

Я всхлипнула. Один раз. Потом второй. Слёзы были тёплыми и горькими, как только что сваренный турецкий кофе. Пахло жасмином от Аслы, и я вцепилась в её рукав, словно в спасательный круг.

- Мне страшно, - прошептала я. - Я... я не знаю, что делать. Я будто в ловушке, и стены сжимаются...

- Ты не одна, - ответила она. - Я здесь. Я никуда не уйду.

---

Прошло немного времени. Я не знала - час это был или минута. Всё было размытым.

Я подошла к зеркалу, стоявшему у окна. Тяжёлая рама, слегка потускневшее стекло, и в нём - я. Только не та, что была в Италии. Не та, что носила белый халат, спорила на семинарах, мечтала о хирургии.

В зеркале была другая девушка. Лицо её казалось старше. Слишком серьёзное. Слишком сломленное.

Я медленно сняла халат и осталась в тонкой сорочке. Подошла ближе. Коснулась отражения пальцами. Оно коснулось в ответ.

- Это не ты, - сказала я своему отражению. - Это не ты...

Аслы сзади присела на край кровати, наблюдая молча.

- Он прислал платье? - спросила она тихо.

Я кивнула. Чёрная коробка с красной лентой всё ещё стояла на комоде. Неприкосновенная. Как бомба.

- Ты его откроешь?

Я не знала. Я боялась. Боялась, что внутри - не просто ткань. А приказ. Кандалы.

- Он звонил, - тихо добавила я. - Несколько раз. Я не брала трубку.

Аслы нахмурилась.

- И?

Я посмотрела на экран телефона. Там было новое сообщение.

«Молчание - это тоже выбор, невеста. Но я умею наказывать за неправильные выборы. Помни, что у тебя есть сестра. И подруга. И отец.»

Аслы увидела моё лицо и схватила телефон.

- Что он написал?

Я вырвала из её рук и закрыла экран.

- Ничего. Пугает. Давит. Как всегда.

- Хаят, ты должна кому-то сказать. Это уже не просто давление. Это... это угроза. Настоящая.

- Кому? Полиции? - горько усмехнулась я. - Мафия не боится полиции. Они купили всё. Всех. Никто меня не услышит.

Аслы закусила губу.

- А если бежать?

Я покачала головой. Внутри - пустота. Стены. Тьма.

- Он найдёт. Всегда. Как тогда, у особняка. Он словно чует меня. Как хищник чувствует кровь.

В комнате повисла тишина. Только часы тикали. И стучало сердце - громко, как барабан.

Я посмотрела на коробку. Потом - на Аслы.

- Поможешь мне надеть платье? - спросила я, почти шёпотом.

Она кивнула. И я сделала шаг к коробке. Пальцы дрожали.

---

Платье лежало на кровати, сверкая огненно-красным атласом, как кровавый след на белом простыне. Оно было изысканным, роскошным, тяжёлым - и чужим. Хаят стояла напротив, сжав кулаки, и смотрела на него так, будто перед ней лежал не наряд, а приговор.

Аслы молчала, не вмешивалась, зная, что сейчас любое слово может быть лишним. Она видела, как у подруги трясутся руки, как её дыхание становится всё прерывистей, как слёзы подступают к глазам. Но потом, без предупреждения, Хаят шагнула к платью, схватила его за плечи и резко дёрнула вниз, срывая с вешалки. Ткани зашуршали, как будто испугались.

- Я не надену это, - прошептала она, но в этом шёпоте было больше ярости, чем в крике. - Я не марионетка. Я не вещь. Не для него. Не для них.

Пламя свечи на столике дрожало в такт с её дыханием. И в следующую секунду, как будто сама не осознавая, что делает, Хаят опустила платье в металлическую миску, плеснула внутрь духи, поднесла свечу - и огонь вспыхнул мгновенно. Как будто сам ждал. Как будто тоже ненавидел.

Аслы ахнула и метнулась вперёд, но было поздно. Платье охватил огонь, оно скручивалось, чернело, исчезало - как и надежда на то, что этот вечер пройдёт спокойно.

- Ты с ума сошла! - вскрикнула подруга. - Хаят! Что ты наделала?..

Хаят отступила к стене, словно испугалась собственного поступка. Её дыхание сбилось, грудная клетка будто сжалась. Комната поплыла перед глазами. В ушах зашумело. Мир стал слишком громким, слишком тесным. Она зажала уши ладонями и села на пол, прижав колени к груди.

- Я не могу... Я не могу... - шептала она, качаясь из стороны в сторону. - Меня ломают. Они ломают меня...

Аслы опустилась рядом, прижала её к себе, гладила по спине, приговаривая: - Всё будет хорошо. Я с тобой. Я не отпущу. Дыши, Хаят. Просто дыши...

Но за дверью уже начался хаос. Кто-то заметил дым. Слуги в панике сбежались. Кто-то кричал. Кто-то звал отца. Хаят сидела в комнате, дрожа, чувствуя, как с каждой секундой теряет контроль над собой - и над своей судьбой.

---

Невозможно было скрыть случившееся. Когда отец вошёл, его лицо было серым от ярости. Он не стал говорить. Только смотрел. Долго. Молчаливо. Губы сжаты, пальцы скрючены в кулаки. И вот он поднял руку... но в последний момент остановился.

- Смотри, что ты делаешь! - прорычал он. - Ты позоришь нас! Ты думаешь, этот брак ради твоего счастья? Это вопрос чести, безопасности... выживания!

Хаят молчала. Её глаза были сухими. Она будто уже выплакала всё.

- Ты не понимаешь, что он может сделать с нами, если ты продолжишь это безумие, - говорил отец. - Ты играешь с огнём, девочка. И сожжёшь всех нас.

---

Пока слуги в панике разъезжались по бутикам в поисках замены платью, в доме витало напряжение, как перед бурей. Всё было не так. Всё пошло не по плану.

Вернулись они уже к вечеру, измученные, с десятком коробок - но ни одно платье не было таким, как сожжённое. Выбрали одно - по цвету, по фасону. Почти. Но не то. Все понимали - это лишь попытка спасти вечер.

Женщины ворчали, цокали языками. Кто-то упрекал Хаят, кто-то жалел отца. Никто не жалел её.

---

Наступил вечер.

Комнаты наполнились ароматами ладанa, жасмина, специй. Всё вокруг переливалось золотыми и красными огнями, играли музыкальные инструменты, танцовщицы готовились, родственницы суетились. Хаят сидела в углу, как гость на собственной казни. Платье жгло кожу. Украшения тянули. Она не чувствовала себя частью происходящего. Она была - заложницей.

Но среди всей этой суеты к ней подошли две девушки. Молодые, красивые, улыбчивые. Джанан и Айлин - младшие сёстры Кахрамана.

- Ты очень красивая, - сказала Айлин. - Правда. Это платье тебе идёт.

- Мы понимаем, что тебе тяжело, - добавила Джанан тихо. - Но, если тебе когда-нибудь понадобится помощь или поговорить... мы рядом.

Их доброта сбила с толку. Но даже этого было мало, чтобы согреться.
Ночь всё ещё была молодой, но в сердце она ощущалась как век. Хаят стояла на тёмной дорожке, освещённой фонариками, как на сцене в театре, где зрители давно ушли, а она всё ещё не может покинуть роль. Шум церемонии остался позади, и казалось, дом выдохся - устал от смеха, песен, ароматов востока и пряностей.

Сёстры Кахрамана держали её за руки - мягко, дружелюбно, будто хотели сказать: «Мы с тобой. Мы не враги.»

- Пойдём, - шепнула Джанан. - Он ждёт. Только недолго...

И правда, он стоял у машины. В черной рубашке, строгий, почти неподвижный. Под светом фонарей его черты казались вырезанными из мрамора. На фоне огней и золотистого тумана от сожжённого ладана он выглядел как тень самой судьбы.

Хаят замерла. Сердце стучало в висках. Хотелось развернуться и бежать. Но Джанан сжала её пальцы крепче и вывела вперёд.

- Не бойся. Всё уже происходит, - сказала она тихо.

Кахраман встретил её взгляд, не отводя глаз. Он не улыбнулся, не сделал ни одного жеста - просто смотрел. И в этом взгляде было всё: контроль, гнев, притяжение, победа.

- Подойди, - наконец сказал он. - Я хочу, чтобы это запомнилось.

Она подошла. Механически. Как будто тело двигалось само.

И тут вмешалась Айлин. В её руках уже был телефон. Она осмотрела сестру и брата, хмыкнула.

- Так не пойдёт. Джанан, подними фату. Хаят, немного правее. Кахраман, будь человеком, положи руку ей на талию. Ну, хоть немного тепла! - смеясь, командовала она, будто режиссёр на съёмочной площадке.

- Айлин... - мрачно начал он.

- Тише, брат. Это твоя ночь, хочешь ты того или нет. И фото тоже нужны.

Он молча подчиняется. Его рука лёгкая, но ощутимая, опускается ей на талию. Его пальцы - горячие. От него пахнет чем-то терпким, глубоким, опасным. Виски и дерево. Сила и угроза.

Хаят не двигается. Она вся - напряжение. Смотрит в объектив, а в голове - белый шум.

- Готово! - Айлин щёлкает несколько раз, поправляет свет, заставляет их встать ближе. - Теперь серьёзно. Теперь улыбайтесь. Хотя бы один кадр для истории!

Джанан смеётся, обходит кругом, помогает поставить свечи на дорожке, чтобы получились блики. Девушки окружают их, создавая вокруг особую атмосферу: не вражды, а почти семьи. Почти...

- Ну вот, теперь красиво, - улыбается Айлин, показывая фото. - Вы как будто с обложки журнала. Не скажешь, что один из вас злится, а другая - боится.

Сёстры начинают обсуждать макияж Хаят, её волосы, платье, серьги. Спрашивают, откуда она, что любила делать в Италии. Спрашивают, умеет ли она танцевать, и смеются. Атмосфера будто бы немного теплеет. Совсем чуть-чуть.

Кахраман молчит. Но не уходит. Он стоит рядом. Близко. Слишком близко. И она чувствует его, как холодное лезвие рядом с кожей. Невидимая грань между ней и страхом.

Но она всё равно не отступает.
__________________________
Иногда сцена требует дыхания. Иногда - крика. Эта глава получилась длинной не потому, что я хотела растянуть события, а потому что я хотела показать их глубину. Здесь слишком много чувств, напряжения, страха и боли, чтобы уместить всё в короткие абзацы.

Хаят - не просто персонаж. Она - живая. Она боится, ошибается, борется. Она ломается и собирается заново. Мне важно, чтобы читатель видел не только события, но и то, что происходит у неё внутри. Чтобы чувствовал.

Я осознанно добавила много подробностей, внутренних монологов и диалогов. Потому что эта история не про гламур или лёгкую драму. Это история про власть, про контроль, про сломленную волю и медленный путь к силе - даже если героиня сама ещё этого не понимает.

Спасибо, если вы дочитали до конца. Значит, вы не просто читатель. Вы - соучастник.