Проданная Тьме [18+] «Связанные тёмными узами» Мафия

В чужом платье из шёлка, на троне из лжи,
Я в темнице дворца - без стен, но в тени.
Он, как дым, проникает в дыхание сна,
И теперь моё "я" - лишь забытая сны.

Подарки, как цепи, сверкают в углу,
А слова его - яд, что плывёт по стеклу.
Он не просит любви, не желает мечты,
Он лишь хочет увидеть - как рушишься ты.

Я играю на клавишах - пальцы дрожат,
Каждый звук - это крик, что не слышит назад.
Мама в памяти рядом - и свет, и тепло...
А теперь - только холод, и всё потекло.

Сестра у плеча, мультик, плед, шоколад,
И мир, где пока ещё нет этих ватт
Тяжелой любви, что не просит взаим,
А стирает границы меж жизнью и ним.

Завтра - не праздник, не хна, не венец,
А начало концов, пафосный приговорец.
Но сегодня я сплю - хоть и в страхе, в мольбе,
Со своей малой тенью... и надеждой себе.
___________________________________

Заходите в мой телеграмм канал!
Там я выкладываю спойлеры к главам, промо фото к историям. И общаюсь с вами!
Ссылка: https://t.me/+cVLpJg0O8r0zYzZi
____________________________________

Тепло летнего воздуха, казавшееся сначала спасением, теперь обжигало кожу. Тёмное небо больше не было свободой - оно давило. Давило, как его пальцы, что сжали мою руку, не позволяя сделать ни шага дальше.

Я даже не успела закричать. Только вдохнула - резко, прерывисто - и встретилась с его глазами. Хищными. Ледяными. Ничего человеческого. Там не было ни боли, ни обиды. Только ярость. Та самая, молчаливая и холодная, от которой сжимается всё внутри.

- Ты, - прошипел он, приближаясь, - решила, что можешь сбежать?

Он смотрел на меня, как зверь, на мгновение сдерживающий инстинкт убить. Его рука сжала мою челюсть, вынуждая поднять взгляд.

- Я только вышла подышать, - пробормотала я, зная, как глупо это звучит. И как бесполезно.

- Тогда тебе будет разрешено дышать тогда, когда я решу, - прошипел он в упор, не отрываясь от моего лица. - И шаг за пределы - это не просто непослушание. Это пощечина. А за пощечины я ломаю кости.

Мои глаза налились слезами - не от страха, нет. От бессилия. От ощущения, что даже собственное тело мне больше не принадлежит.

- Увезти её, - бросил он, оборачиваясь к водителю.

Дверца машины открылась, и через секунду меня буквально втолкнули внутрь. Я ещё слышала, как он остался сзади, как кто-то застонал - и, обернувшись, увидела, как он с яростью, с той самой безумной, животной силой ударил охранника.

- Ты следил за ней? - рявкнул он, схватив мужчину за воротник и впечатав его в стену. - Ты за неё в ответе, мразь!

Охранник что-то лепетал, извинялся, пытался вырваться, но Кахраман не слушал. Его кулак врезался в лицо охранника с такой силой, что тот рухнул на землю, заливаясь кровью. Кахраман поднял ногу, будто собирался добить - и лишь в последний момент остановился.

- Уберите это - Приказывает он охранникам

И только тогда он сел в другую машину.

Хаят Шахиноглу

Мы ехали молча. Воздух в салоне был натянут, как струна. Я дрожала. Не от холода - от осознания: я не сбегу. Никогда.

Водитель, молчаливый мужчина лет сорока, лишь мельком посмотрел на меня в зеркало. Но его взгляд был не враждебным. Скорее - жалеющим. Как будто он видел таких, как я, уже десятки раз. И знал: никто из них не победил.

Когда мы подъехали к моему дому, он вышел первым.
Я хотела сразу сбежать внутрь, спрятаться, но он поднял руку.

- Стойте. - Он вытащил конверт. И сказал тихо, но чётко, будто зачитывая приговор:
- Господин Кахраман передаёт, что следующая попытка сбежать закончится иначе. Он сказал: "Если ещё раз она попытается уйти - я верну её отцу в мешке. А его положу рядом."

Он протянул мне конверт - тяжёлый. Внутри, я знала, деньги. Или - нечто, что должно было напомнить моему отцу, кто теперь решает судьбы в этом доме.

- Он не шутит, - добавил водитель тихо. - Поверьте. Вы ещё дышите - и это уже подарок.

Кахраман Емирхан

Он вернулся в свой особняк глубокой ночью.
Двери открылись, как будто заранее чувствовали его приближение. Всё в этом доме знало его ритм. Его шаг. Его голос. И его гнев.

Он не снял пиджак. Не выдохнул. Не присел.
Он сразу прошёл в кабинет и закрыл за собой дверь.

На столе - отчёты. Документы. Схемы поставок, маршруты, фамилии. Всё шло по плану. Кроме неё.

Её лицо не выходило у него из головы. Её глаза. Не испуганные, нет. Упрямые. Гордые. Такие, от которых его злость кипела ещё сильнее.

Она должна была сломаться.

Она должна была умолять.

А она - пыталась сбежать.

Он налил себе бокал виски. Не для вкуса - для того, чтобы обжечь. Чтобы хоть на секунду заглушить этот внутренний гул. Этот пожар. Он не привык к непослушанию. Никто не осмеливался перечить. А она - маленькая девчонка, тонкая, с распущенными волосами и глазами, полными ненависти - смотрела на него так, будто он ничтожество.

- Значит, будем иначе, - пробормотал он. - Ты научишься. Ты забудешь, кто ты есть. Я сам тебя перепишу.

Через полчаса он уже сидел за длинным столом в семейной гостиной.
Слева - мать, спокойная, строгая женщина с безупречной спиной. Справа - его младшая сестра, Джанан, улыбающаяся, будто ничего страшного не происходит. Остальные братья - молчаливые, привыкшие к его тени.

- Ты не выглядишь довольным, - сказала мать, отпивая чай из тонкой чашки.

- Не люблю, когда кто-то играет со мной, - отрезал он.

- Женщина? - уточнила Джанан с лёгкой усмешкой. - Значит, она особенная?

- Нет, - ответил он. - Она упрямая. Это хуже.

Мать посмотрела на него пристально.

- Упрямые женщины - самые опасные. Но и самые преданные, если умеешь их сломать.

Кахраман ничего не ответил. Только сжал чашку так сильно, что стекло треснуло в его руке.

- После завтра у неё ночь хны, - сказал он глухо. - И если хоть один её взгляд испортит репутацию моей семьи - я устрою похороны вместо свадьбы. - Говорит он, даже мысль об этом вызывала огромную ярость. Она не посмеет.
- Господин... ваш отец.. ждёт вас в кабинете - Раздаётся голос служанки которая стояла посередине столовой
- Иди сынок - Говорит мать. Кахраман отложив столовые приборы встаёт и выходит, направившись к отцу в кабинет. Дом состоял из трёх этажей, и на третий заходить позволено только мужчинам. Куда собственно и направился Кахраман.
И ушёл. А она стояла у окна, провожая его взглядом. Тревожным, как будто чувствовала: этой ночью его руки снова запачкаются кровью.

Его отец ждал в кабинете. За массивным столом из тёмного дуба, с кольцом сигары в пальцах и тенью разочарования на лице.

- Ты позволил себе слишком много, - проговорил он без приветствия. - Этот спектакль с дочерью Джемаля... ты хоть понимаешь, чем это может обернуться?

Кахраман не сел. Он стоял напротив, как всегда. Молчал. Он не любил лишних слов.

- Ты сделал её своей игрушкой, - продолжал отец. - А она - не игрушка. Это кровь. Это политика. Это последствия.

- Я делаю всё, чтобы укрепить наш род, - хрипло сказал Кахраман. - Или тебе хочется, чтобы внуки твоих врагов сидели у тебя за столом?

Отец усмехнулся. Тонко, почти с насмешкой.

- Внуки... ты хочешь говорить о будущем? А если завтра она отравит тебя во сне?

- Никто меня не отравит. Я всегда просыпаюсь раньше.

Они молча смотрели друг на друга. Два волка. Один - старый, с изношенными клыками. Второй - молодой, но уже с тенью смерти в глазах.

- Береги семью, - сказал отец наконец. - Всё остальное - пыль.

Кахраман не ответил. Просто вышел, закрыв за собой дверь так тихо, как будто ничего не было. Сжимая кулаки... Эта девчонка...принесёт уйму проблем, в этом он был уверен. Думая об этом он спускался на первый этаж
В доме был один голос, на который Кахраман всегда откликался. Даже если в это время в его руках был телефон, пистолет или чужая жизнь. Голос Джанан.

- Брат, - раздалось с лестницы. - Подожди!

Он остановился. Его пальцы уже тянулись к ключам, но он обернулся.

Девочка - подросток, тонкая, в пижаме, с распущенными волосами - слетела вниз с лестницы, как ветер.

- Ты опять уходишь ночью? - надулась она. - Обещал, что мы вместе посмотрим кино...

Он не ответил сразу. Только посмотрел на неё. Она была последней искрой, оставшейся в его жизни, той, которой он ещё позволял тронуть его руку, прижаться щекой к плечу, засмеяться рядом, не опасаясь за последствия.

- Прости, - сказал он глухо. - У меня дела.

- Дела, дела... - пробормотала она. - Всё у тебя дела. А ты не думаешь, что я взрослею и скоро сама уйду? И ты тогда будешь один. Со своими "делами".

Он подошёл, поправил ей выбившуюся прядь. Его пальцы были грубыми, но с ней - осторожными. Почти нежными.

- Ты никогда не уйдёшь, Джанан. Пока я жив, ты будешь под моей защитой.

- Не хочу быть под защитой, хочу быть рядом - упрямо прошептала она - Ладно иди. Но обещай что завтра днём ты будешь дома хотя бы в обед. Без отговорок.

И он кивнул
- Обещаю.

И ушёл. А она стояла у окна, провожая его взглядом.
Тревожным, как будто чувствовала: этой ночью его руки опять испачкаются в крови.
______________________
Ночной клуб, принадлежащий ему, был в самом сердце Стамбула. Но ни один человек с улицы не догадывался, что под пульсирующими ритмами музыки и светом неона прячется подвал. Место, где гасли последние крики. Место, где исчезали следы.

Он вошёл в чёрный коридор, где охранники, увидев его, мгновенно выпрямились.

- Он здесь? - спросил Кахраман.

- Да, господин. И тот парень тоже.

Он кивнул. Сначала - должник. Потом - "парень".

Подвал был освещён слабо, бетон пах сыростью и кровью. Посередине - мужчина, связанный, с синяками под глазами, полураздетый. Он стонал.

- Ты знаешь, сколько ты мне должен? - холодно спросил Кахраман, подходя.

- Я... я верну... клянусь...

- Ты клялся и раньше. В прошлом месяце. А в этом ты купил себе машину.

Он достал пистолет. Но не выстрелил сразу. Он присел на корточки и заглянул мужчине в глаза.

- Скажи мне, перед смертью... Тебе хоть один день было весело?

Мужчина всхлипнул.

- Нет...

- Жаль. Я думал, ты успел пожить.

Выстрел прозвучал глухо. Метко. В сердце.
Кровь потекла по полу, как вино.

Кахраман вытер руки. И, не оборачиваясь, произнёс:

- Следующего. Парня из Рима.

Его привели. Тот самый - Бурак. Учился с Хаят. Когда-то признался ей в любви. Тогда это была глупость, юношеский треп. Но теперь - смертный приговор.

- Ты знаешь, кто я? - спросил Кахраман.

Бурак кивнул. Он дрожал. Его губы посинели.

- И ты знал, кому она принадлежит?

- Я... это было до... я не... я не знал...

- Это не имеет значения. Любовь - не болезнь. Её не вылечишь извинениями.

Он выстрелил. В голову. Быстро. Без пауз.

- Увезти тело. В море.

Он вышел из подвала, не оглядываясь. И только прошептал самому себе:

- Хаят будет помнить, что я - единственный, кто может жить в её сердце. Даже если оно разобьётся на куски.

Хаят Шахиноглу

Я не спала.

Сколько прошло часов, минут или, может быть, дней - я уже не различала. Время стало вязким, как сироп, капающим со стены, тающим в тишине. Дом был слишком тихим, слишком аккуратным, слишком правильным - как в гробнице, где каждый шаг звучит, как удар сердца.

Я сидела у окна в своей комнате. За стеклом дрожали тени деревьев, в них сквозил ветер, как шёпот. Всё казалось странно нереальным, как будто я не вернулась домой, а попала в какой-то чужой, страшный сон.

Но боль в груди была настоящей. Страх был настоящим.

Он поймал меня. Просто схватил и затянул обратно, как хищник. Без пощады. Без объяснений.

Я помнила, как он смотрел на меня в тот момент. Его глаза не кричали - они давили. В них была злость, властность и... что-то ещё, что я не могла назвать. Что-то, от чего хотелось исчезнуть.

Теперь я снова была в этом доме. В своей комнате. Но ни один угол больше не казался безопасным. Всё пахло им. Его тенью. Его присутствием. Даже воздух.

Стук в дверь - тихий, почти робкий. Я вздрогнула.

- Хаят? - Амаль. Её голос был, как спасение. - Ты не спишь?

Я не ответила, но она уже вошла. Села рядом, закутавшись в плед, как в детстве.

- Все в доме странные... - прошептала она. - Прислуга молчит. Даже папа не выходит из кабинета. Что-то случилось, да?

Я не знала, что сказать. Я сама ничего не понимала. Только чувствовала, как что-то надвигается. Холодное. Жестокое. Безжалостное.

- Я слышала, как кто-то из охраны шептался внизу, - добавила Амаль, прильнув ко мне. - Про кого-то, кого "господин Кахраман" увёз. Сказали... "убрал за дело". И имя Бурак.

Меня вырвало изнутри. Не физически. Душевно. Как будто внутри меня что-то оборвалось. Что-то сквозануло, как ветер сквозь открытую рану.

Я сразу вспомнила Бурака.

Бурак...
Глупый, весёлый Бурак.
С его нескладными признаниями в любви в коридорах университета.
С его вечно взлохмаченными волосами.
С его... слишком смелыми словами, сказанными однажды.

Мог ли он...? Нет.
Нет.
Я зажала ладонями уши.

- Это всё из-за меня, - прошептала я. - Из-за меня всё это.

- Что ты говоришь? - удивилась Амаль. - Хаят, ты бледная как мел, тебе нужно...

Я резко встала. Я не могла больше сидеть в этой комнате. Не могла дышать.

Меня потянуло туда, где когда-то я находила покой. Там, где всё ещё жила мама - в звуках, в памяти, в музыке.

Пианино.

Я спустилась по лестнице, словно в полусне. Дом дышал тишиной. Лестница скрипела, будто сопротивлялась моим шагам.

В гостиной всё было на своих местах, как будто ничего не изменилось. Как будто мы по-прежнему жили в мире, где мама пела, а небо было синим.

Я села за пианино. Пальцы дрожали. Но я всё равно нажала клавиши.

Сначала - несмело. Один звук. Второй. Потом - аккорд. Потом - мелодия. Та самая. Маминая.

Музыка лилась из меня, как слёзы. Я закрыла глаза. Передо мной - мамино лицо. Её ладони. Её голос.

- Всё будет хорошо, Хаят... - шептала она мне когда-то. - Всё обязательно будет хорошо...

Я не верила.
Я больше не могла верить.

За окном шевелился чёрный вечер, а внутри меня расползалась паника.

Где ты, Бурак?
Ты жив?
Или уже стал ещё одним шёпотом, которым пугают по ночам?

Когда мелодия затихла, я поняла, что больше не одна. Кто-то смотрел. Из тьмы, с другого конца зала. Или это просто воображение?

Я больше не знала, где заканчивается страх и где начинается реальность.

Когда последняя нота растворилась в темноте, я так и осталась сидеть. В комнате, наполненной эхом. Как будто сама тишина затаила дыхание, прислушиваясь к моим мыслям. Я всматривалась в тени, ловила звуки. Мне казалось, что сейчас кто-то выйдет из темноты, приблизится, скажет...

"Он мёртв."

Я встала резко. Сердце грохнуло в груди. Ноги не слушались. Пальцы были ледяными.

Я должна была знать.

Пусть это страшно. Пусть... невыносимо.

Я должна.

Я прошлась по коридору, заглядывая в лица слуг. Все они избегали моего взгляда, старались быть незаметными, тише, чем обычно. Словно тени - живые, но не настоящие. Как будто с того самого дня они начали бояться не только моего отца, но и... его.

Я остановила Айше - старшую горничную. Она знала всё. В её глазах всегда пряталась правда.

- Айше, - мой голос дрожал. - Скажи мне... один парень. Он... он не из нашей семьи. Он был студентом. Его звали Бурак. Его... его видели?

Она напряглась. На долю секунды в её глазах промелькнуло что-то. Страх? Жалость?

- Я не знаю, госпожа Хаят, - сказала она быстро. Слишком быстро. - Простите, но я не слышала ничего...

- Ты врёшь, - прошептала я. - Ты видела что-то. Слышала. Скажи. Пожалуйста.

Она покачала головой, отвела взгляд и... ушла. Почти побежала, скрывшись в коридоре, будто спасаясь от моих слов, как от огня.

Следующий - один из охранников. Я поймала его у выхода.

- Ты слышал, что с ним случилось? - выдохнула я, глядя прямо в глаза. - Тот, кого забрали вчера вечером. Где он?

Он сглотнул.

- Простите, госпожа. Мне ничего не известно. Господин Кахраман сам велел...

- Что?! - сорвалось у меня. - Он велел молчать, да?

Охранник отвёл взгляд. Я поняла: да.

Всё, что нужно было знать, уже было сказано тишиной. Прислуга не лгала - она боялась. Боялась сказать хоть слово. Потому что его имя уже значило одно: приказ.

Бурака... больше нет.
Он исчез так, как исчезают люди в их мире - без следа, без объяснений, без похорон.

Я медленно поднялась в комнату. Меня шатало, как в бреду. Глаза жгло. Грудь болела.

У двери стояла Амаль, уже в пижаме.

- Хаят? Всё в порядке?

Я кивнула.

- Можно я сегодня у тебя посплю? - спросила она. - Мне... немного страшно.

- Конечно, - выдохнула я. - И мне тоже.

Мы легли под одно одеяло, как в детстве. Её руки были тёплыми, мягкими. Она обняла меня, как будто я - младшая.

- Помнишь, как ты пряталась под кроватью, когда папа не разрешал нам смотреть мультики? - засмеялась Амаль. - Я тебя сдавала каждый раз!

Я слабо улыбнулась.

- А потом ты же и просила меня включить "Король Лев", когда папа уходил. Не помнишь?

- Потому что ты всегда делала звук тише! - фыркнула она. - Мастер конспирации!

- Угу. До тех пор, пока ты не начала петь "Хаку́на Матата" на весь дом.

Мы смеялись. Тихо. По-настоящему. Впервые за долгие дни я почувствовала себя не узницей, не заложницей, не товаром, купленным ради чести и политики. Просто... сестрой.

Мы включили планшет. Мультик. Старый. Глупый. Милый. Мы обнялись и смотрели, пока Амаль не заснула, уткнувшись в моё плечо.

А я осталась лежать. С открытыми глазами. В темноте. Слушая её ровное дыхание. Смотря в потолок.

И думая. О нём.

О Кахрамане.

Почему он такой? Почему он уничтожает всё, к чему прикасается? Почему, даже когда его нет рядом, он всё равно - в каждом углу моей жизни?

Я вспомнила, как он смотрел на меня. Его холодные руки. Его дыхание на моей коже. Слова, от которых становилось не по себе.

Он должен был меня убить.

Но он выбрал - жениться.

И теперь я была частью этой тьмы. Хотела или нет. Моё имя - уже не моё. Моя жизнь - тоже.

Где-то далеко, за стенами, ветер подул сильнее. Листья бились о стекло. Ночь медленно оседала на город.

А я закрыла глаза.

И впервые в жизни испугалась того, что вижу его лицо даже в темноте.
_______________________
Солнце всё же взошло.

Как это ни странно. Мир не рухнул, не обвалился, не треснул пополам. Просто настало утро. Обычное. Мягкое, ленивое, залитое золотым светом, который скользил по шторам и разливался по комнате, где я лежала с закрытыми глазами.

Я чувствовала, как Амаль ворочается рядом. Потягивается. Вздыхает. И только потом я позволила себе открыть глаза.

Словно реальность тут же набросилась на меня: стены, потолок, знакомые с детства. И страх. Тот, который не уходит. Не растворяется. Просто замирает внутри, как поджидающий зверь.

Амаль уже села, зевая. Посмотрела на меня с лёгкой улыбкой:

- Доброе утро, королева страданий.

Я слабо усмехнулась.
- Доброе. Только не начинай.

- Как скажешь. Но ты выглядишь, как будто во сне тебя кто-то преследовал... Или, не знаю, женился на тебе.

- Очень смешно, - фыркнула я, откидывая одеяло.

Мы спустились вниз вместе. Я ощущала слабость, ту самую, что приходит после бессонной ночи, когда мозг не успевает проснуться, а тело будто сопротивляется самому факту жизни.

Внизу уже ждал завтрак. Традиционный, щедрый - как всегда в этом доме. Сыры, маслины, свежие лепёшки, мёд, джем, яйца. Всё как надо.

Но я ела медленно, без аппетита, чувствуя, как каждый кусок словно застревает в горле.

Слуги мельтешили, переглядываясь. Что-то витало в воздухе. Что-то неуловимо напряжённое. И только Амаль, счастливая в своём подростковом неведении, жевала с аппетитом и читала что-то в телефоне.

- Папа уже проснулся? - спросила я тихо у Айше, когда она наполняла мою чашку чаем.

- Да, госпожа. Он в кабинете. И... - она замялась. - Он просил вас после завтрака быть в комнате. Придут... гости.

- Какие гости?

Айше только отвела взгляд и поклонилась.

Меня бросило в жар.

Я поднялась в свою комнату, но сидеть там спокойно не могла. Всё внутри сжималось. Я открыла шкаф, достала простое платье - голубое, лёгкое, с длинными рукавами. Волосы собрала в низкий хвост. Без макияжа. Без украшений.

Я не хотела выглядеть нарядной. Не хотела быть красивой для него. Пусть он видит, что я не жду, не хочу, не принимаю.

А потом началось.

Сначала появился один грузовик.

Потом второй.

Затем - колонна людей, несли коробки, пакеты, шёлковые тюки, деревянные ящики с резьбой. Всё это направлялось к нашему дому. Слуги бегали взад-вперёд, изумлённые, как дети в новогоднюю ночь. И в каждой комнате - шелест упаковок, запах духов, шорох ткани.

Я стояла на верхнем этаже и смотрела вниз, словно за витриной. Как будто это происходило не со мной. Как будто я - невеста в театре, а не в реальности.

Айше вошла в комнату позже всех. За ней - две девушки, которых я не знала. На их руках - подносы с украшениями. Серебро, золото, изумруды, рубины. Яркие шёлковые платки. Платья - одно за другим. Одно - алое, как кровь. Другое - изумрудное. Третье - тёмно-синее, как небо перед грозой.

- Это для ночи хны, госпожа, - сказала одна из девушек. - От семьи господина Кахрамана.

Моё сердце сжалось. Я не успела ничего сказать, как в комнату внесли два особых ящик. Отдельно. Они были обтянуты чёрным бархатом, с золотой вязью.

- Это от самого господина, - с лёгким поклоном произнесла Айше. - Только для вас.

Я открыла его один.

Внутри - платье.

Потрясающее. Тяжёлое. Чёрное с тёмно-бордовым, украшенное драгоценными камнями. Сложная вышивка по краям. Оно пахло дорогими духами, кожей и чем-то... им. Тонкая вуаль лежала рядом, словно дыхание.

- Он выбрал его сам, - сказала Айше почти шёпотом.

Я стояла, не в силах пошевелиться. Мне было страшно даже дотронуться до ткани.

Это был не подарок. Это был... приговор.

Слуги восхищались. Они ахали, трогали украшения, разглядывали тончайшие швы. Амаль прибежала в комнату и громко завопила:

- ХАЯТ! Это всё тебе? О боже, ты - принцесса! Настоящая! Ты видела этот браслет? А духи? Ох, а вот это платье - просто божественно!

Я только кивала, не в силах выдавить ни слова.

Папа зашёл позже. Он молча осмотрел комнату, все вещи. Что-то хмыкнул, кивнул. На секунду я уловила... даже гордость? Или облегчение?

А я смотрела на платье от Кахрамана и думала:
"Он метит. Он помечает свою собственность."

Это не наряд для праздника. Это клетка. Только шитая шёлком.
Вещи, подарки, украшения - всё казалось невообразимо дорогим, роскошным, вычурным, почти неприличным в этом доме, который я знала до мелочей. Где раньше на полу валялись куклы Амаль, где я с мамой пекла пирог на кухне, обсыпанная мукой, где мы всей семьёй смотрели старые фильмы по телевизору. Теперь это было не домом - это было сценой.

И я - главная героиня в спектакле, который не выбирала.

Слуги постепенно расходились, девушки с подносами удалились, Айше пожелала спокойного вечера, Амаль утащила с собой коробку с лукумом и заперлась в своей комнате, восторженно перебирая бусы. А я осталась. С тишиной. С горой платьев. С тяжестью в груди, которую не выдохнуть.

Я подошла к зеркалу. Долго смотрела на своё отражение. Девушка в нём - была не я. Слишком чужая. Слишком взрослая. Слишком не моя.

Я не знала, сколько прошло времени - может, полчаса, может, час. За окном медленно темнело. Я только села на край кровати, закутавшись в плед, когда экран телефона вспыхнул от вибрации.

Сообщение.

+90 (неизвестный номер)

«Платье подошло?»

Я застыла. Он. Конечно, он.

Как он узнал, что я его уже видела? Кто-то донёс? Айше? Охранники?

Я машинально глянула на дверь, как будто кто-то мог сейчас стоять за ней, подслушивая. Сердце стучало громко-громко, как барабан на пышной церемонии.

Я не отвечала. Не могла.

Через минуту - второе сообщение.

«Ты будешь носить его. И ты будешь улыбаться. Поняла меня, Хаят?»

Кровь отхлынула от лица.

Пальцы дрожали.

Я набрала ответ - импульсивно, быстро, как будто сама себя не контролировала:

«Ты не можешь заставить меня быть счастливой. Ни платьем, ни приказами.»

Я едва нажала «отправить», как пожалела. На экране снова вспыхнуло уведомление - он уже печатал.

«Я и не пытаюсь. Счастье - не для тебя. Покорность - да.»

Я уронила телефон на кровать. Закрыла глаза. Как же легко он вырезал словами кожу с души. Не крича. Не унижая. Просто - ровным, хищным тоном, в каждом слове которого была приговорённая тишина.

Я подошла к окну.

Во дворе уже зажглись фонари. Дом был залит тёплым светом, как будто в нём готовились к радостному событию. Как будто всё в порядке. А внутри... внутри меня начинался шторм.

Почему он так спокоен? Почему он управляет даже этим - моим вечером, моей комнатой, моими мыслями?

Я снова взяла телефон. Написала:

«Зачем ты мне это прислал? Чтобы напугать?»

Ответ пришёл почти сразу.

«Чтобы напомнить, что ты - уже невеста Емирхана. И завтра ты это запомнишь.»

Я прижала телефон к груди. Словно он был горячим. Словно он мог обжечь.

Внутри - мрак. Опустошение. И странный, парализующий страх, который не даёт закричать.

Завтра...

Я знала: это будет не просто вечер. Не просто ночь хны. Это будет последняя ночь, когда я ещё - Хаят Шахиноглу. Потом я стану тенью. Женой. Владением. Украшением его власти.

Но пока... пока я была одна.

Я подошла к ящику с подарками. Провела пальцами по бархату. Прикоснулась к украшениям. Это было похоже на яд в красивом флаконе. Медленно убивающий. Но всё ещё - чарующе красивый.

Он выбрал всё это. Не для меня. Для себя. Чтобы мир видел: она моя.

И как бы мне ни хотелось сбежать - он не оставлял дверей открытыми.

Я долго сидела у окна, так и не заметив, как небо потемнело окончательно. Ветви гранатового дерева за стеклом качались на ветру, тонкие листья будто скреблись о стекло. Я смотрела в пустоту, не видя ни города, ни улиц. Всё исчезло. Осталась только я - и этот сгусток тьмы внутри.

Телефон я выключила. Не могла больше видеть его имя. Даже намёка на него - хватало, чтобы сердце падало в пропасть.

Я хотела дышать. Просто дышать. Без страха. Без ощущения, что за мной кто-то наблюдает, что каждый шаг просчитан, что даже мои мысли - не мои.

Я поднялась и вышла из комнаты, на цыпочках спустилась в гостиную. Было тихо. Дом погрузился в мягкую, почти уютную тишину. Вдалеке на кухне что-то скрипнуло, щёлкнул выключатель. Где-то храпел наш старый пёс - папа всё ещё держал его во дворе, как память о маме.

Я бродила по комнатам, как призрак. Всё знакомое, до боли - и в то же время всё чужое. Как будто я заблудилась в своём собственном детстве.

В одной из комнат я остановилась. Это была гостиная. И в углу стояло оно - старое пианино. Чёрное, потертое, с золотыми буквами на крышке: Petrof. Когда-то я играла каждый день. Тогда ещё жива была мама, и музыка наполняла дом, как аромат свежего хлеба.

Я села за инструмент и медленно открыла крышку. Провела пальцами по клавишам. Они были холодными. От времени - или оттого, что я так долго не прикасалась.

Я нажала первую ноту.

Звук прозвучал глухо, тускло, как будто и пианино уже устало от этого мира.

Я начала играть - неосознанно, машинально. Старая мелодия. Та, что мама напевала, когда мыла голову Амаль. Я закрыла глаза - и передо мной будто всплыл тот вечер: мама в халате, смеющаяся Амаль, вода льётся в тазик, а я играю в углу, потому что у нас отключили свет и делать было нечего.

Грудь сжалась от боли.

Как будто кто-то вырвал у меня этот момент из прошлого и растоптал, оставив одни осколки.

- Хаят?.. - раздалось из-за спины.

Я обернулась - Амаль. В пижаме, с растрёпанными волосами, с одеялом, сбившимся на одно плечо.

- Ты почему не спишь?

- А ты?

Я слабо улыбнулась, погасила ноту, встала.

- Не могла заснуть. И... просто вспомнила кое-что.

- Про маму?

Я кивнула.

Она подошла ко мне и взяла за руку.

- Пойдём ко мне? Вместе поспим, как раньше?

Я не могла отказать. Не могла остаться одна в этом доме, полном теней.

Мы устроились у неё. В маленькой уютной комнате, где всё пахло ванильным кремом, сладостями и её духами. Она включила мультик на планшете - что-то глупое, яркое, шумное. И всё равно мне стало легче.

- Хаят?

- Ммм?

- А ты ведь всё равно не выйдешь за него, правда? Ты сбежишь?

Я замерла. Смотрела в экран, но не видела.

- Я не знаю, Амаль. Правда не знаю.

Она притихла. Минуту. Потом вдруг по-детски накрыла мою руку своей.

- Но если сбежишь - возьми меня с собой, ладно?

Я рассмеялась сквозь слёзы.

- Конечно. Я и тебя, и пианино.

- Только пианино тяжёлое. Его в такси не унесёшь, - зевнула она.

- Придумаем что-нибудь.

Мы ещё немного смотрели мультик. Болтали о ерунде. Вспоминали, как однажды сожгли мамины шторы, играя в «лагерь». Как варили «зелье» из ромашек, когда я была в седьмом классе. Как Амаль свалилась с качели и вырвала мне серёжку, а потом плакала больше меня.

Она заснула первая. Тихо, спокойно. Стиснув мой палец, как в детстве.

Я лежала, уставившись в потолок. Сердце билось негромко, но не давало покоя.

Почему он выбрал меня? Почему именно я?
Он мог бы сломать любого. Так зачем - меня?

Мысли вертелись, как испорченная пластинка. Всё возвращалось к нему. К Кахраману. Его взгляду, голосу, тем резким словам в сообщении. Он не просто владел моим будущим. Он врос в мои страхи, как гвоздь в плоть.

Я повернулась на бок. Смотрела на спящую Амаль. В её лице - мир, которого у меня уже нет. Я боялась дышать, боялась моргнуть. Боялась, что всё изменится - и я не смогу это остановить.

Завтра всё начнётся.

А сегодня - последний мой вечер тишины. Последний, в котором я хоть как-то принадлежу себе.

Я не знаю, зачем достала старый блокнот. Наверное, чтобы не сойти с ума. Иногда легче записать чувства, чем проглотить их. А может, я просто хотела оставить что-то настоящее... пока у меня ещё есть на это право.

Я взяла ручку. Чернила ложились тяжело, буквы дрожали. Но я всё же написала. То, что внутри меня, - стих, исписанный наугад.

«Тень перед бурей»

В чужом платье из шёлка, на троне из лжи,
Я в темнице дворца - без стен, но в тени.
Он, как дым, проникает в дыхание сна,
И теперь моё "я" - лишь забытая сны.

Подарки, как цепи, сверкают в углу,
А слова его - яд, что плывёт по стеклу.
Он не просит любви, не желает мечты,
Он лишь хочет увидеть - как рушишься ты.

Я играю на клавишах - пальцы дрожат,
Каждый звук - это крик, что не слышит назад.
Мама в памяти рядом - и свет, и тепло...
А теперь - только холод, и всё потекло.

Сестра у плеча, мультик, плед, шоколад,
И мир, где пока ещё нет этих ватт
Тяжелой любви, что не просит взаим,
А стирает границы меж жизнью и ним.

Завтра - не праздник, не хна, не венец,
А начало концов, пафосный приговорец.
Но сегодня я сплю - хоть и в страхе, в мольбе,
Со своей малой тенью... и надеждой себе.

Я перечитала строки. Не узнала себя. И всё равно - спрятала блокнот под подушку.

Как будто если оставить его там - всё не исчезнет. Всё не забудется.

От Автора:
Иногда я закрываю глаза и представляю её - Хаят. Не вымышленную, а настоящую. Ту, что существует за пределами страниц, экранов и диалогов. Девочку, у которой отняли выбор, но не дух. Девочку, которая боится - и всё равно дышит.

Я не пишу про любовь. Я пишу про боль, спрятанную в складках дорогих платьев. Про страх, замаскированный под смирение. Про гнев, который сдерживают ресницы, опущенные в пол.

Мне тяжело писать о ней. Потому что в её молчании - отражение многих. И, может, даже моё.

Но я продолжу. Потому что её история - ещё не конец.
Потому что, даже в самом чёрном взгляде Кахрамана, где-то может дрожать отблеск человечности.
А в Хаят - зажигаться огонь, который никто не сможет потушить.

Это не просто история. Это - борьба.
И я расскажу её до конца.