Глава 2. Когда преподаватель знает твою фамилию - беги.
После кофе всё казалось чуть менее острым. Сахар, лавандовый аромат и молоко сделали своё дело — внутреннее напряжение притупилось, но не исчезло. Оно просто ушло глубже, отодвинулось куда-то на дальнюю полку. Где хранились все прочие вещи, о которых не хочется думать при свете дня.
Я шла по коридору факультета рядом с Алиной. Постепенно он заполнялся людьми — пахло книгами, духами, табаком, чьим-то кофе из автомата. Кто-то громко делился сплетнями, кто-то пробегал мимо с открытым ртом и телефоном у уха.
Впереди, чуть в стороне, шёл Владислав Алексеевич. Медленно, почти рассеянно, руки в карманах пальто. Он будто не замечал шума, будто был из другой сцены, другого фильма — и всё это вокруг него происходило случайно.
Я старалась не смотреть на него.
Именно старалась, потому что взгляд всё время соскальзывал. Не на лицо. На спину. На походку. На лёгкую небрежность в движениях.
«Это просто преподаватель», — напомнила себе.
Просто человек, у которого я буду сдавать зачёт. Всё.
— Садись рядом со мной, — прошептала Алина, когда мы вошли в аудиторию. — Тут видно доску и не слышно Романова. Оптимально.
Я кивнула и села рядом. Стул был скользкий и холодный, как везде в старых корпусах. Аудитория наполнялась голосами. Кто-то смеялся, кто-то зевал, кто-то листал страницы с таким видом, будто собирался сжечь их взглядом.
Несколько человек оглянулись. Оценивающе, беззлобно.
— Это Игорь, — сказала Алина шёпотом, кивнув в сторону парня с тетрадью. — Староста. Ведёт журнал. Не пугайся, он всех записывает, даже меня, хотя я его родная кровь.
Я удивлённо взглянула на неё.
— Шутка, конечно. Просто он немного ботан. В хорошем смысле.
Я открыла тетрадь, достала ручку, глубоко вдохнула. Всё внутри напряглось, как перед прыжком в холодную воду.
Никаких ожиданий. Просто слушать. Делать вид, что это — обычная лекция.
Пусть будет обычной.
На кафедру вышел Владислав Алексеевич. Без приветствия, без жестов. Щёлкнул ноутбук, включил проектор. Экран осветился синим светом, на нём появилось название презентации.
— Тема сегодняшней лекции — дискурс власти в медиатексте. Или, проще, как политика и язык портят друг друга.
Несколько человек усмехнулись. В том числе и я. Почти непроизвольно.
Он говорил чётко, сдержанно. Без пауз «на эффект», без дешёвых шуток. Но в этой сдержанности была точность, ритм, логика. Как будто слова вставали в правильные ячейки. И из этого рождалась странная... привлекательность.
Я старалась не замечать.
Я правда старалась.
— Он, кстати, всегда такой, — шепнула Алина, наклоняясь ко мне. — Даже дома говорит, как будто читает лекцию в аудитории.
— Стафиевская? — донеслось от кафедры.
Я вздрогнула, подняла глаза.
Он смотрел прямо на меня. Ровно. Без эмоций. Но внимательно. Как будто хотел понять, что именно я за человек, и можно ли мне доверить больше, чем просто вопрос.
— Вы знакомы с работой Лакофф? «Моральная политика»?
— В целом, да, — кивнула я. — Мы изучали её на первом курсе в Москве.
Сравнительный анализ моделей морали в американском политдискурсе.
Голос чуть дрогнул. Не от страха — от воспоминаний. Я вспомнила, как держала эту книгу в руках весной. В той жизни.
Он кивнул.
— Хорошо. Тогда, думаю, вы сможете дополнить наш разговор.
И продолжил лекцию.
Я почувствовала взгляды. Не враждебные — скорее любопытные. Кто-то уже начал мысленно примерять меня к своим внутренним категориям.
«Умная». «Заносчивая». «Перевелась из Москвы».
Ну и пусть.
Алина слегка подтолкнула меня плечом.
— Это признание. Он редко так делает. Обычно он «посмотрим через семестр».
Я молча вернулась к записям.
Слова смешивались с мыслями.
Я не хотела, чтобы он обращал внимание.
И в то же время...
Я давно не слышала, чтобы кто-то говорил так — сдержанно, но по-настоящему. Без лишнего, но в точку.
...Он закончил лекцию так же, как начал: без пафоса. Просто выключил проектор, захлопнул ноутбук.
— На следующем занятии обсудим «фрейминг» в предвыборной риторике. Готовьтесь читать — будет скучно, но полезно.
Кто-то усмехнулся. Кто-то уже встал.
Он остался у кафедры, будто наблюдал за течением студенческой реки, не вмешиваясь.
И в какой-то момент — я почувствовала его взгляд. Не навязчивый. Не интересующийся. Но точный.
— Пойдём, — сказала Алина. — Сейчас перемена, а потом у нас опять пара тут же. С Корнеевой. Она, кстати, тебя точно запомнит.
Мы вышли в коридор. Стены здесь были выкрашены в унылый серый цвет, как будто само здание пыталось убедить студентов не питать ложных надежд. Люди сновали туда-сюда, кто-то ел батончик на ходу, кто-то курил в открытое окно, наплевав на табличку «не курить».
Алина подошла к кулеру, наливала воду и что-то быстро печатала в телефоне.
— Ты молодец, кстати, — бросила она, не отрываясь от экрана. — На первой паре так спокойно отвечать... я бы заикалась.
— Не уверена, что это было спокойно, — пробормотала я, прислонившись к стене.
— А ты не слишком уверенная. Это плюс, — Алина улыбнулась, протянула мне стакан воды. — У нас тут хватает любителей само-презентаций. Степанов, например, каждую лекцию начинает с «я читал такую статью...»
— И как, помогает?
— Нет. Он просто раздражает.
Я хмыкнула. Честное, будничное хмыканье, в котором всё же проскользнуло что-то похожее на тепло.
Алина посмотрела на меня чуть пристальнее.
— Тебе тут вообще... как?
Я замешкалась. Это был слишком простой вопрос, чтобы на него можно было ответить просто.
— Нормально, — сказала я. — Пока присматриваюсь.
— Ну, если что — спрашивай. Я, конечно, не проводник к «новой жизни», но хотя бы покажу, где нормальный кофе и кто у кого списывает.
— Звучит как план.
Она улыбнулась, и я впервые с утра почувствовала лёгкую — почти незаметную — благодарность. За ненавязчивость. За то, что не давит. За то, что не лезет с расспросами.
Пусть она ничего обо мне не знала. Но уже просто тем, что стояла рядом, делала этот день не таким... колючим.
— Ужас, — пробормотала Алина, когда мы снова вошли в ту же аудиторию, только теперь за кафедрой стояла женщина в строгом тёмно-синем костюме, с идеальной укладкой и суровым выражением лица. — Это Марина Эдуардовна. История международных отношений. Фактами не задавит, зато взглядом — легко.
Я уселась рядом, открыла тетрадь, но ощущение лёгкости от кофе и Алины начинало рассыпаться. Атмосфера изменилась. Холодная, плотная, почти как стекло между нами и преподавателем.
— Сегодня — развитие Вестфальской системы, — начала она. Голос был чёткий, выверенный, как у диктора с политических хроник. — Я не планирую повторять школьный курс, поэтому постарайтесь... подтянуться, если не в теме.
Никто не отозвался, не пошутил. Даже Романов. Я в который раз подумала, как сильно всё здесь отличается. Не как в Москве — там тебя почти всегда ставили перед выбором: или ты в тонусе, или тебя просто забывают. Здесь — тебе дают возможность, но сразу требуют держать темп.
Алина периодически тянулась ко мне, шепча короткие комментарии:
— Она скажет «Венский конгресс» — готовься, будет допрос.
— Запоминай, она любит спрашивать хронологию по годам.
— Если не ответишь — будет смотреть, как будто ты предала родину.
Я сдержанно улыбалась. Почти механически делала записи. Но где-то на уровне ощущений чувствовала: что-то внутри утихает. Всё вокруг — чужое, но всё меньше кажется враждебным.
Корнеева не обращалась ко мне. Ни разу. Но в этом тоже было спокойствие. Я могла дышать. Могла просто слушать.
И, возможно, — впервые за долгое время — могла просто быть студенткой.