Пустота под ребрами (18+)

На следующий день в школу я всё-таки пошла.

Даже не знаю, зачем — возможно, опасаясь гнева собственной матери, когда та прознает о моих прогулах, а, может быть, просто потому, что и самой мне уже изрядно надоело коротать дни дома и медленно сходить с ума в полном одиночестве.

Школа была и, к сожалению или к счастью, всё ещё оставалась для меня эдакой «разрядкой», поэтому сегодня я добросовестно подняла свою задницу с кровати не к полудню, а как полагается — в семь утра, и, немного повозмущавшись себе под нос, принялась приводить себя в должный вид. Ещё бы — все эти дни я просто-напросто забивала на то, как именно выгляжу, и ходила по дому в затасканной оверсайз-футболке, заправленной в старые спортивки. Но в школу в такой одежде, увы, не пускали — хотя иногда, между прочим, мне (и не только мне) очень уж хотелось прийти в чём-нибудь таком.

Однако правила, записанные в чёртовом Гимназийном кодексе, были сильнее какой-то там кучки школьных бунтовщиков, и каждый из нас рано или поздно подчинялся. Вот и я тоже — пускай и выступала раньше за свободу выбора и самовыражение личности, но в скором времени сломалась под давлением озлобленных на весь мир и на детей в частности преподавателей. Белая блузка или рубашка, черная юбка, черный пиджак и — куда ж без него — характерный исключительно для нашей гимназии темно-зеленый галстук как для мальчиков, так и для девочек: мы все от мала до велика и независимо от пола были похожи друг на друга, как слитые, и порой (всегда) это ужасно раздражало. Но школа, как ни крути, была элитной и обходилась нашим родным «в копеечку», да и учили там неплохо — лучше, чем посредственных школах общего посещения. Так что приходилось мириться с установленными для нас — нерадивых учеников — правилами. Бунтовать, возмущаться — а потом закрывать свои бойкие рты и молчать в тряпочку, чтоб не дай боже не выставили за порог. Да, что ни говори, а неформалам в нашей гимназии места не было.

Я тяжело вздохнула, глядя, как же убого всё-таки выглядит мое собственное отражение. Особенно — в этой дурацкой форме. Серьезно, я была похожа на глупую, зашуганную первоклашку, которую стервы-старшеклассницы заперли в школьном туалете. На мгновение мне даже стало жаль эту съежившуюся девчушку, но жалость испарилась, словно и не было, стоило мне только вспомнить, что этой самой девчушкой была я. Зато появилось отвращение — и ещё какое!

«Господи, дай мне сил пережить этот чёртов день», — отвернувшись от зеркала, обречённо выдохнула я вышла из дома — опаздывать сегодня мне совсем не хотелось.

На улице было пасмурно. Серые тучи клубились низко-низко, напоминая дым или густой туман — они, казалось, опустились настолько близко к земле, что взаправду касались верхушек старых многоэтажек.

А город только начинал просыпаться. Раннее прохладное утро будто бы с неохотой впускало в себя тех немногих «жаворонков», которые нашли в себе силы (быть может, по собственному желанию, или же под давлением обязанностей) проснуться в столь прелестный для дрёмы час — «счастливчики» уныло спешили по своим делам: в школу, институт или на работу.

На остановке уже собралась небольшая толпа. Я остановилась неподалеку от ребят, одетых, как под копирку, в черные брюки, белые рубашки и серые пиджаки поверх. «Гимназисты», — сразу же отметила про себя я, кутаясь сейчас от утренней прохлады в точно такой же пиджак — чуть ли не главный и самый отличительный элемент нашей школьной формы, без которого появляться в гимназии было, как нам говорили учителя, по меньшей мере преступлением.

— Привет, Эл, — кто-то из толпы вдруг заметил меня. Этим «кем-то», как я поняла потом, уже садясь в только что остановившийся школьный автобус, оказался мой не то что бы очень, но всё же совсем немного знакомый Ники — довольно скрытная и никого не подпускающая к себе на расстоянии вытянутой руки персона с красивым именем «Доминик», которым его никто, в общем-то, не называл.

— Привет, — ответить ему мне удалось лишь тогда, когда он прошел мимо меня в конец автобуса. Ник натянуто улыбнулся мне, словно удивляясь, с какой это радости я вдруг изволила его побеспокоить. Больше мы не сказали друг другу ни слова.

…Дорога до школы была невыносимо скучной. Не знаю, что я почувствовала, когда эта жёлтая «тарантайка» остановилась у ворот, ведущих в унылое, под стать сегодняшней погоде, здание — то ли облегчение от того, что я наконец-таки смогу поднять свой зад с этого жутко неудобного кресла, то ли разочарование в том, что сейчас мне снова предстоит вливаться в обычный ритм школьных будней.

Ничего удивительного в моем пессимистическом настрое, на самом деле, не было. На три дня я будто бы выпала из реальности — это не было похоже на внеплановые выходные или простые прогулы. Практически все семьдесят два часа (или, быть может, около шестидесяти — всё-таки, сон, пусть и с ночными кошмарами, никто не отменял) я провела, занимаясь самобичеванием и максимализацией собственных недостатков. Довольно неплохо, не правда ли?

В общем, в школу я заходила с кислым выражением лица и откровенно нехотя.

Народу внутри уже было предостаточно: малышня стояла кучками, обсуждая что-то невнятное, ряды среднячков были пореже, а старшенькие — так и вовсе шли поодному и по-двое. Забавно, однако, выходит: чем старше ты становишься, тем меньше у тебя друзей. Возможно, всё дело в том, что нужда в непосредственном общении падает с той же скоростью, с которой увеличивается количество проблем и исходящих из них переживаний, ведь чем сложнее жизнь, тем меньше сил ты тратишь на что-то необязательное в ней.

Что вообще принято считать проблемой, раз уж на то пошло? Плохую оценку по контрольной, неудачный макияж или испорченные внезапной уборкой выходные? Да, для кого-то, возможно, так и есть. Но не для меня, потому что мне подобные мелочи давно стали безразличны. Было ли настоящей проблемой то, что сейчас я, будучи в лёгкой панике среди толпы, думала, как буду объяснять и чем оправдывать свое отсутствие Ванессе, которая уже наверняка ждёт меня на первом этаже под лестницей — пусть и без полной уверенности в моем появлении? Нет, не было. Да, это тревожило меня. Но не настолько, чтобы быть чертовой проблемой.

Возможно, мне стоит немного детальнее рассказать о девушке по имени Ванесса Блоссом — хотя бы потому, что она, вне всяких сомнений, этого заслуживает. И первое, что приходит мне голову, когда я думаю о ней — я хочу быть на нее похожей.

Ванесса была моим идеалом всегда, сколько я её помнила. Тихая, хрупкая и нежная, как только-только распустившийся по весне цветок — о таких пишут стихи, такими восхищаются. Ещё она была талантлива — рисовала чудесные картины. Она заплетала волосы в косы, носила воздушные платья и всегда выглядела так, словно сошла со страниц какой-нибуть книги о любви. Та самая «девочка-эстетика», как бы нелепо это не звучало. Однако в настоящий восторг меня приводило далеко не то, как прекрасно и идеально для меня самой она выглядела — не только это, если быть точнее. Главным достоинством моей дорогой Ванессы была ее доброта. Она сочувствовала всем и вся, жалела всё живое и жутко грустила, когда не могла помочь кому-то, кто нуждался в помощи. Мать Тереза без иронии и сарказма — мой эталон и, увы, полная противоположность мне.

Конечно же, ни она сама, ни кто либо из нашего окружения не догадывался о том, насколько сильно я ею восхищаюсь. Более того, никто даже не думал возносить ее до таких же высот. Но это не имело никакого значения, потому что, кто бы что ни говорил, а для меня она была, есть и будет самой лучшей, пускай порой я и казалась абсолютно равнодушной к ней.

Ванесса, в отличии от меня, всегда за меня переживала. Вот и сейчас, только увидев, как я медленно и без особого энтузиазма плетусь в направлении лестницы, она тут же побежала ко мне на встречу и крепко притянула к себе, обнимая за шею и бормоча что-то о том, как сильно по мне соскучилась. Однако у меня просто не хватило сил ответить ей тем же, поэтому я лишь нервно улыбнулась и, неловко дёрнув плечами, отодвинулась от нее на шаг.

— Не стоит так накидываться на меня… Ты словно мертвую увидела.

— Но, Эл, — взгляд Ванессы, наполненный беспокойством, тут же пробежался по мне, цепляясь за каждую несовершенную деталь, — Ты и вправду выглядишь так, будто бы спустилась с того света — бледна, как смерть, и едва на ногах держишься. Ты в порядке?

«Нет. Нет, я не в порядке», — вертелось у меня на языке, тогда как я сама внутри вся сжималась от её взгляда. Мне было неуютно от того, что меня разглядывают. Всё самое худшее словно на виду. Однако вместо того, чтобы поделиться своими тревогами, я лишь тихо, почти шепотом подтвердила:

— Да. Да, конечно. Что может быть не так?

— Тебя не было три дня. Твоя мать не звонила в школу, чтобы предупредить о твоём отсутствии, а вчера ты показалась мне жутко расстроенной.

— Я всегда такая. Тебе ли не знать? — с одной стороны, это и впрямь было правдой. В последнее время (около года, если не больше) я редко смахивала на счастливую девчонку своего возраста. Возможно, дело было в том, что повода для настоящей радости как-то не подворачивалось, или я просто была унылой сволочью — сказать было трудно. Но факт оставался фактом, и жизнерадостного во мне было из ряда вон мало.

— Да, к сожалению, — Ванесса тяжело вздохнула и положила свою маленькую ладонь на мое плечо, — Но сейчас мне кажется, что с тобой что-то происходит. Я не знаю, возможно, я просто придумала…

— Так и есть, — спешно закивала в ответ я, — Это всего лишь твои фантазии. Всё по прежнему, поверь мне.

На самом деле, мне льстила её забота. Возможно, потому, что никто больше обо мне так не заботился. Ну, или почти никто.

И именно сейчас этот самый «почти никто» совершенно внезапно появился прямо передо мной, вытеснив Ванессу — она, тоже явно обескураженная его появлением, тихо охнула и послушно отошла в сторону.

— Какие люди! — тихо фыркнув, парень насмешливо оглядел меня с ног до головы, — С чего это ты решила притащиться в нашу скромную школу, а? Совсем заняться нечем или ты уже настолько осточертела своей матери, что она пнула тебя тапком под зад прямо из дому?

— И тебе доброе утро, Габриэль, — в ответ на его, на первый взгляд, не самые приятные слова я лишь грустно улыбнулась и, подойдя к нему чуть ближе, привстала на носочки и легко обняла за шею — впрочем, не получив на свои объятия никакой реакции.

— О чем ты, Эл? Утро не может быть добрым, если ты всё же пришла сюда.

Габриэль Пейдж был, надо сказать, пареньком весьма своеобразным. На вид — двухметровая махина со щетиной недельной давности на бороде и щеках, не особенно аккуратно уложенными на правую сторону волосами то ли каштановыми, то ли темно-русыми, и стилем одежды под сорокалетнего джентльмена. Всегда при параде, в идеально выглаженной рубашке, пиджаке и брюках. Честно говоря, я вообще не помнила, чтобы он хоть когда-нибудь надевал джинсы, даже на прогулку. По характеру же — что-то с чем-то: с одной стороны, Габби был человеком весьма понимающим и в трудную минуту не раз выслушивал мое однотипное и довольно-таки раздражающее нытье, а с другой — его странный юмор порой был не понятен даже ему самому, однако шутить свои тупые шутки он не перестал бы, даже если бы от этого зависела его жизнь. Впрочем, за этот весь набор он мне и нравился — вряд ли где-нибудь был второй точно такой же дурачок, так что я была искренне рада, отхватив себе первого.

Однако столь непринужденно к самому наличию Габриэля относилась, похоже, только я сама, потому что Ванесса смотрела на него несколько… иначе. Для нее он был умным интеллигентным парнем, неплохо прошаренным в физике и математике (на то, что он вряд ли за всю свою жизнь хотя бы книгу прочитал и в литературной сфере был глуп, как воробушек перед кошкой, Блоссом предпочла не обращать внимание). К тому же, юмор его она считала забавным и даже своеобразным. Я, в свою очередь, не знала, что из этого смешнее — её попытки пошутить в таком же духе или то, как сам Пейдж откровенно этого не замечает. По правде говоря, он и саму Ванессу не особенно замечал — если не сказать, что не замечал совсем.

— А если серьёзно, — продолжил Габриэль, избавившись от дурацкой ухмылки, — Где ты пропадала эти три дня? Я прислал тебе кучу мемов, а ты даже не посмотрела их.

Он сделал обиженное выражение лица, а я с облегчением выдохнула и полезла в рюкзак за мобильником, чтобы прямо при нем посмотреть на забавные картинки с котами, которых Пейдж так обожал. На самом деле мне было приятно осознавать, что некоторые вещи не меняются и, возможно, не изменятся ещё очень долго. Именно благодаря им мне всё же удавалось иногда почувствовать желанное облегчение и на некоторое время — пускай даже всего на несколько коротеньких минут — не обращать внимания на ужасные вещи, о которых я всё время думала. Под ужасными вещами я, к сожалению, подразумевала мысли о себе самой.

— О, Габби, ты даже не представляешь, насколько занята я была, — я устало закатила глаза и надула губы в духе какой-нибудь сериальной сучки, — Лежала на диване и загонялась по поводу лишних килограммов, представляешь?

— Лишние у тебя разве что хромосомы. Сколько на этот раз?

— Пятьдесят пять, всё так же.

— Скажи, ты взаправду считаешь себя, как бы это сказать... жирной?

— Да.

— Бесполезно, — покачал головой Габриэль и повернулся к Ванессе, — Может, хоть ты объяснишь своей подруге истину?

— Я… Я попробую, — она тут же смущённо заулыбалась, явно даже не думая о том, что и когда мне придется объяснять.

Потом Пейдж бегло заговорил о том, что на этих выходных обещал своему то ли однокласснику, то ли другу поиграть в приставку, которую одолжил у другого то ли одноклассника, то ли друга, выдвинул что-то вроде предложения присоединиться к ним и удрал на урок, бросив напоследок фразу, подозрительно похожую на пожелание не помереть с голоду.

Да, этот парень был на голову меня выше и на год старше, так что в одном классе нам учиться не посчастливилось. Хотя, меня это не особенно волновало. Мы проводили достаточно времени, кидая друг другу мемы и дурацкие видео — а не в этом ли залог самой крепкой дружбы?

Ванесса мечтательно вздохнула и расплылась в блаженной улыбке, стоило Габриэлю смыться.

— Ну и чего ты так пялишься на то место, где он только что стоял?

— Ему так идёт этот строгий пиджак…

— Да, но тебе не идёт быть влюбленной дурой.

Признаться, меня умиляла эта детская и малость наивная влюбленность юной мисс Блоссом. Сама я вряд ли была способна на столь светлые чувства, хоть и мечтала о них больше всего на свете. Наверное, даже больше, чем быть красивой. А это что-то да значило.

Мне вообще порой казалось, что Ванесса чересчур идеальна для этого мира, в то время как я, напротив, слишком ужасна, вот только не для мира, а для нее персонально. Я бы полжизни отдала, чтобы быть на нее похожей. Хотя, возможно, в жизни ей пришлось гораздо тяжелее, чем мне.

— Не говори так, — Ванесса тут же помрачнела и опустила голову, принявшись рассматривать свои лакированные ботинки, — Я до сих пор не могу понять, почему ты не встречаешься с ним. Упускаешь такого прекрасного парня и, что самое главное, чудесного человека. Вы нравитесь друг другу, и это заметно, — последнее предложение она произнесла тише, словно бы оно далось ей с трудом. Господи, до чего же глупая!

— Во-первых, твои восхищения его пиджаком напрасны, потому что мы все такие носим, это наша форма, дорогуша, если ты ещё помнишь, где учишься, — я попыталась выдавить из себя более-менее ласковую улыбку, после чего подошла к подруге и искренне обняла ее, проведя своей ладонью по её волосам, — А во-вторых, ты слишком плохо знаешь его, чтобы говорить о том, какой он замечательный. Поверь мне и моему опыту — Габби та ещё свинья. Я была у него дома пару-тройку раз: так у него грязные носки прямо посреди комнаты валяются, можешь себе представить? Хотя, тут не один Габриэль отличился — все мальчишки такие.

Упоминание грязных носков Пейджа всё-таки заставило Ванессу улыбнуться. А вот мне ещё предстояло подумать над тем, как разрушить в её голове образ меня и его а-ля идеальной пары, потому что Габриэль был мне, мягко говоря, не совсем парнем.

Нет, он так же и не относился к типу «недопарень-передруг», как вы, возможно, уже успели подумать, вдоволь насмотревшись американских сериалов, где друзья-подростки периодически целуются просто потому, что им так хочется. Габриэль был для меня, скорее, очень хорошим знакомым, но не более. Мы с ним учились в одной школе, тусили в одной компании (если можно считать компанией троих ребят, которые от нечего делать и за неимением выбора частенько ошиваются вместе), у нас с ним были схожие музыкальные вкусы — так что на переменах мы порой слушали музыку из одной пары наушников, стоя рядом. Кому-то для отношений такого вполне достаточно, но мы были не из этого списка. Да, порой нам и самим казалось, что мы встречаемся — Габриэль даже иногда шутил про нас как про парочку.

Но взаправду мы не были даже друзьями. Парень и девушка, которым нравится проводить время вместе, коротая школьные будни — только и всего.

Между тем учебный день шел своим чередом. Конечно, учителя, предметы которых сегодня стояли в моем расписании, порой косо на меня поглядывали, то ли оправданий ожидая, то ли ещё бог весть чего, но я предпочла подобные знаки внимания игнорировать. Да и на занятиях была весьма вялой, потому что думала совершенно не о формулах и правилах, которые нам диктовали и в важности которых безоговорочно заверяли.

Я думала о том, как сильно мне, мать вашу, хочется есть.

Мой бедный и не кормленный с самого вчерашнего дня живот то и дело тихо урчал, раз за разом напоминая мне о том, что его уже надо бы чем-нибудь наполнить. Так мой, казалось бы, идеальный план похудения дал значительную трещину. Вообще-то, если сказать честно, к концу дня я совершенно о нем забыла. Идя домой, я только и могла думать, что о том, как бы скинуть с себя эту ужасную форму гимназистки и завалиться на диван, набивая себе желудок чем-то вкусненьким — что я, собственно и сделала, смутно подозревая, что истерики спустя несколько часов и абсолютной апатии на весь оставшийся день мне не избежать. Подсознание уже подавало мне сигналы тревоги, мол, посмотри, милая, на какой опасный путь ты пока только хочешь ступить — но я не знала, как поступить иначе. А даже если б и знала, не поступила бы.

Гадкое чувство вины за съеденный кусок вчерашнего мясного пирога не заставило себя долго ждать. Это был первый раз, когда я ощутила его настолько явно, что, казалось, растворилась в нем полностью. Эта вина вдруг перебила все мои остальные чувства и словно силой толкнула под воду — мне показалось, что я перестала слышать, видеть и дышать.

Я просто стояла в мятой серой футболке, с растрёпанными волосами и пустой, не считая оставшихся крошек, тарелкой в едва ли дрожащих руках.

— Зачем я это сделала? — спросила я так, будто бы разговаривала с кем-то рядом, но сама не услышала своего голоса. Тогда я задала вопрос громче, — Зачем я съела это?!

В животе снова заурчало — видимо, за целый день (а на часах уже было почти шесть вечера) такое количество пищи оказалось недостаточным. Я не была глупой и прекрасно понимала, что все мои мысли — это полная лажа, и что пора бы уже выкинуть из головы эту дурь, но что-то в моей голове упорно повторяло мне обратное, снова и снова заставляя задуматься о голоде.

«Я ведь не стану глупить и губить себя подчистую, не так ли?» — убеждала я сама себя, глядя на свое, вне всяких сомнений, отвратительное отражение, — «У меня всё будет под контролем».

Так вчерашняя мысль преобразилась в нечто новое. Нечто новое и, к несчастью, ещё более опасное.

Теперь мне было мало и недостаточно просто попытаться голодать. Я хотела научиться контролировать свой голод. Взять под контроль чёртовы природные рефлексы и потребности — это ли не цель? Казалось бы, невыполнимо, однако я так не считала. Я была почти уверена в том, что у меня получится. Почти — потому что, как бы сильно я не хотела верить в собственную волю, оставался небольшой процент, гарантирующий провал. Я могла сорваться, не выдержать, потому что я ужасно любила есть.

Конечно же, избавиться от принятой пищи было возможно, как минимум, засунув два пальца в рот и скрючившись над толчком, но мысли об этих действиях меня, мягко говоря, не радовали. Я не хотела доводить себя до такого. Поэтому, чтобы потом не избавляться от излишества, мне нужно было просто-напросто есть в меру.

Я сделала глубокий вдох, потом — выдох, и села на кровать. Взяла в руки мобильник — там было несколько новых сообщений от Габриэля. Мемы я пролистала сразу, пообещав себе обязательно оценить их как-нибудь потом, и задержала взгляд на последнем — текстовом мессенджере. В нем Пейдж снова упомянул о своем брошенном сегодня сутра предложении собраться в эту субботу у него дома и пострадать фигнёй.

— Что ж, ладно, — усмехнулась я, отправляя ему сообщение с утвердительным ответом, — Посмотрим, чего стоит твой дружок. Кто знает, может быть, и сойдёмся, если он такой же странненький, как и ты сам, Габби.