Пустота под ребрами (18+)

Я просто хотела быть красивой.

Невинное желание каждой озабоченной своим внешним видом девчонки — казалось бы, всё очень просто, вот только для меня эта цель была практически недосягаемой.

Нет, я не была из тех клишированых страшил, которые априори не хотят над собой работать, аргументируя это тем, что «каждый человек прекрасен по-своему» и «любить надо не внешность, а душу» (хотя они что внутри, что снаружи — полное дерьмо). Я не сидела, запихиваясь пончиками и фастфудами, и не запускала себя — напротив, вот уже несколько лет подряд я придерживалась диеты, пыталась заниматься спортом и выглядела, впрочем, вполне терпимо — ухожено и «по стандарту».

Ничем не лучше других, но и не самая худшая — таков был мой ярлык, и до поры до времени он меня, надо сказать, вполне устраивал.

Вот только это «до поры до времени» длилось не долго. Оно закончилось, стоило мне немного повзрослеть.

Будучи полноценным подростком и видя, как прямо-таки хорошеют на глазах другие девчонки, я захотела такого же «волшебного преображения», однако чуда со мной, увы, так и не случилось. Все мои сверстницы уже были при фигурках, формах и красивых мордашках, а я так и оставалась «средним сортом», на который никто толком не хотел обращать внимание. Да и зачем — когда рядом ошиваются такие красотки?

Надо отдать мне должное — я весьма умело балансировала на грани «страшненькой подружки» и «вообще никакой, собственно, и не подружки, а просто левой и никому не нужной девочки». Со мной общались, но не слишком, меня не «хейтили», но и комплиментами не осыпали. Твердый среднячок — и мне этого было вполне достаточно.

И всё-таки — я им завидовала. Тем красавицам с талией меньше шестидесяти, упругой задницей и лицом словно с обложки модного журнала. Они все окружали меня, были со мной постоянно и волей-неволей мне пришлось осознать один весьма прескверный факт — из «среднего сорта» я медленно перекочевала в «низший».

Я не нравилась ни одному парню — и это я даже не беру в счёт тех шаблонных красавчиков «альфа»! Я говорю о ребятах своего уровня — но даже они не считали меня чем-то стоящим и всё-равно глядели вслед девчонкам покруче. Обидно ли мне было? Более чем.

Тогда-то я и осознала самую ужасную вещь в своей короткой и, вне всяких сомнений, полной проблем жизни:

я не красивая.

Однако от этого самого осознания ничего толком не изменилось. Я считала, что красота — не самый важный из критериев, и хотела нравиться прежде всего качествами сугубо личностными: я была начитанной, неплохо разбиралась в искусстве и русской класике, любила поэзию и играла на пианино. Небольшой набор, а всё-таки — получше тех самых эталонов девичьей красоты, которые даже не могут точно сказать, кто кого написал — Пушкин «Онегина» или Онегин «Пушкина».

Однако никого кроме меня, похоже, «Онегин» не интересовал.

Загнанная в угол крыска — уродливая и беспомощная: вот кем я немедленно посчитала себя, стоило мне в полной мере осознать, чем я живу и какой я живу.

А крысы, как известно, не вызывают у окружающих ровным счетом ничего, кроме искреннего отвращения. Мерзость — да и только.

Я и сама испытала потом это отвращение на вкус — оно было горьким и противным, ноющей болью отдавало где-то в горле и тошнотой в желудке.

И в зеркале я уже видела не себя. Я видела ужас. Меня воротило от одного взгляда на свое тело, потому что оно было гадким, мерзким и убогим. Мне было стыдно за то, что я такая. За то, что не идеальная, не красивая…

Каждая — пусть даже самая маленькая и незаметная — складочка жира вызывала у меня приступ истерики. Я рыдала, глядя на себя, и, как проклятую мантру, повторяла одно-единственное слово:

ненавижу… ненавижу… ненавижу…

Возможно, в самой глубине души я думала, что скоро этот кошмар закончится. Да, наверняка закончится. Стоит мне немного похудеть — и всё снова станет, как прежде. Всё снова будет в порядке, и это паршивое чувство пройдет — я забуду о нем, словно о наваждении. Как забывают с приходом утра о плохом сне, от которого пришлось мучаться всю ночь.

О, как же сильно я ошибалась.

Самые «сладкие» ощущения мне познать ещё только предстояло, а это были лишь цветочки — маленькие и невинные.

Это только звучало всё так просто — «немного похудеть». «Немного» — если бы!

Глупая, глупая, глупая…

Если бы я только знала, чем обернется это мнимое стремление к идеалам, я бы ни за что в жизни не стала даже пытаться изменить себя. Но сейчас — сейчас мне было плохо, очень плохо. Ненависть к себе вязкой, тягучей «смесью» обволакивала мои мысли и, казалось, всю меня целиком, не давая думать о чём-либо.

Знала ли я, что любовь к себе начинается не с красивого тела и что, дойди я до собственного идеала, стану изводить себя ещё больше? Возможно — знала, а, может быть — и нет. Но, скорее всего, догадывалась. Да, определенно догадывалась. Вот только толку от этих «догадок» не было никакого. Абсолютно. Совершенно. Совсем.

***

…Я пропускала школу уже чертов третий день. Нет, я не болела — ничего подобного. Мое тело было в полном порядке, а паршивое самочувствие я, придавшись горькой самоиронии, списала на ту самую «подростковую депрессию», или что там ещё бывает у таких же прожигающих свою юность в пустоту ребят, как я сама?

Безвольная дрянь, отсиживающаяся дома просто потому, что ей так хочется — вот кем я себя чувствовала, лежа сейчас на диване и уже который час — если не сказать «который день» — разглядывая потолок в гостиной.

И ладно бы, если б я пропускала обычную школу, но нет. Я ведь училась в чертовой гимназии — якобы элитном заведении для ребят, которым в свои десять-семьнадцать лет кроме прилежной учебы и всякой там школьной и внешкольной активности заняться больше нечем. Нерадивых учеников там «штамповали», словно под копирку: мы были обязаны ходить в школьной форме, носить тетради и дневники исключительно без рисунков, соблюдать правила поведения и тому подобную дребедень, а девочкам вроде меня, ко всему прочему, запрещался макияж, украшения и распущенные волосы.

В общем и в целом, ходить туда каждый божий день мне за шесть лет откровенно наскучило, и сейчас я решила, что вполне заслуживаю отдых.

Хотя, мою «хандру» отдыхом назвать было из ряда вон сложно, потому что я просто лежала и страдала от того, каким откровенным ничтожеством являюсь. У меня даже не было сил дотянуться до лежавшего совсем рядом телефона и написать кому-нибудь, дабы развеять банальную скуку или, на крайний срок, создать такую себе иллюзию нужности и тому подобной дребедени.

В общем, да. Мне было очень, очень плохо.

Моя дорогая матушка, кстати, о моих — кхм, для приличия назовем это прогулами — даже не догадывалась. Она свято верила, что с её милой дочуркой всё в порядке, а мне портить эту уверенность не хотелось абсолютно. Конечно же, я прекрасно понимала, что рано или поздно тайное так или иначе станет явным, и мое пиздострадание в конечном итоге вылезет мне же боком, но… Мне было плевать, честно. Абсолютно всё равно на наказание, которое, скорее всего, придумает в порыве злости на свое неблагодарное чадо эта не умеющая идти на нормальный контакт женщина (вероятно, это у нас с ней было таким себе семейным недостатком). На самом деле, я очень сильно сомневалась, что она придумает что-то более оригинальное, чем банальный домашний арест. Господи, да я из дома выхожу только в школу и за едой, а учитывая теперешние обстоятельства — так и никакого ареста не надо! Сама себя наказала, так сказать…

Я тяжело выдохнула. Конечно, самоирония — вещь весьма нужная — с ней и жить проще, и помирать веселее, однако, как бы не старалась я перекрыть «совершенно ненавязчивые» дурные мысли, они всё равно снова и снова возвращали меня «с небес на землю». Хотя, с моим-то весом подняться на небеса… Эх, не выйдет, к сожалению. В общем, даже думая о всяческой ерунде, я то и дело снова и снова возвращалась к одному и тому же, прекрасно осознавая, что положить на сею проблему болт не выйдет никак от слова совсем (хотя раньше, признаться, такая методика срабатывала весьма и весьма неплохо).

Нужно было что-то делать. Хоть что-нибудь.

Приложив немало усилий к тому, чтобы поднять-таки свою «разжирневшую» тушку с дивана, я принялась лихорадочно расхаживать по комнате взад-вперед, заламывая при этом руки и то и дело противно хрустя фалангами пальцев, да простят меня любители гробовой тишины. Помогло мне это, правда, мало чем — в голове как было пусто, так пусто и осталось.

Окончательно разочарованная в себе, я уселась обратно — отличие было лишь в том, что теперь я прихватила с собой старенький ноутбук в надежде на то, что во всемогущем Интернете таки потрачена парочка советов для таких аутсайдеров, как я: что-то вроде а-ля «как похудеть быстро и в домашних условиях» или, на худой конец, «спортивные тренировки для чайников».

Однако найти ничего я так толком и не успела: не прошло и минуты, как мой молчавший до этого вот уже три дня напролёт мобильник тихо заиграл:

«Would you care for me if I was deaf and blind?
Would you hear my voice if I was always quiet?»* — донеслось из динамиков, и я, даже не взглянув на имя звонящего, быстро взяла трубку.

— Эл? — голос по ту сторону провода восторженно взвизгнул, и я тут же узнала в нем свою ни то подругу, ни то знакомую, ни то просто одноклассницу — черт его знает, какие конкретно отношения у нас были. Никто из нас с этим, собственно, и не заморачивался — мы не вещали друг на друга значки с аббревиатурой «BF»*, но общались, всё же, весьма тепло. Никто никому не навязывался, никто никого рядом с собой не держал. Свободные отношения — это ли не прелесть?

— Ванесса? Привет, — сухо ответила я, будучи, откровенно говоря, не особенно преисполненной желанием говорить с кем-либо — даже с ней.

— Тебя нет в школе уже третий день.

Я помолчала.

— Эл?

— Да?

— Почему ты не ходишь в школу?

— Просто так.

— Учителя волнуются.

— Не ври ни себе, ни мне. Они не волнуются за меня. Им просто «бьют» по посещаемости мои прогулы.

— Как скажешь.

Я ещё немного помолчала.

— Эл?

— Да?

— Ты в порядке?

— Да.

— Ты ведь лжёшь сейчас, верно?

— Да.

— Тебе нужна помощь?

— Нет.

— О’кей. Как скажешь. Тогда — до завтра?

— Вряд ли.

— Ладно.

Ванесса повесила трубку.

Я чувствовала себя паршиво.

«Динамлю» её просто потому, что мне якобы так хочется — а значит, поступаю, как последняя свинья. Жуткий депрессняк, в который я сама же себя вогнала — далеко не оправдание подобному поведению, и мне, возможно, следовало бы извиниться перед Ванессой за столь отвратный разговор.

Делать я этого, конечно же, не стала.

Желание искать что-либо на просторах сети пропало подчистую — словно его и не было. Апатия, которую мне уже практически удалось от себя отогнать, снова вернулась, а вместе с ней — ощущение того, какая же я всё-таки жалкая.

— Жалкая… — зачем-то произнесла я вслух, будто бы пробуя слово на вкус.

Оно было горьким и противным — мерзким, бесформенным желе «растекалось» у меня во рту, не давая дышать. Оно останется у меня на языке ещё очень долго — в этом я была уверена. А в том, что именно это слово соответствует мне как нельзя лучше, я даже не сомневалась.

И как я могла докатиться до такой жизни? Раньше ведь всё было в порядке. Раньше… Звучит так далеко, словно бы это было несколько лет назад, но это ведь было совсем недавно. Или нет? Как долго эта гниль копилась во мне? Как долго я вынашивала её под ребрами, словно маленького ребенка? Как долго это происходит со мной и как долго я буду вынуждена терпеть?

Да и вообще — обязана ли терпеть? Ведь всегда есть «лёгкий» путь. И что с того, что назад уже будет не вернуться?..

От мыслей о самоубийстве мне стало не по себе. Я нервно замотала головой из стороны в сторону, пытаясь избавиться от навязчивых картин, которые уже во всю рисовала моя хронически больная фантазия. Оно и неудивительно — вряд ли кто-то останется невозмутим, представив самого себя, истекающего кровью в ванной или лежащего в форме «лепёшки» где-нибудь под многоэтажкой в луже из собственных внутренностей.

Господи, я действительно нездорова.

А если и здорова, то это не на долго, потому что крыша у меня уже ехала во всю.

Я постучала ладонями по щекам в надежде привести себя в норму. Однако это, увы, оказалось столь же эффективным, как и, собственно, мотание головой — то есть, совершенно и бесповоротно бесполезным. От непонятно откуда взявшейся усталости я откинулась назад, облакотившись спиной о мягкие диванные подушки. Я будто бы утонула в них — словно в маленьких, пушистых облаках, вот только облака, насколько я помнила и соображала, были белыми, а подушкам нашим до естественной белизны было ой как далеко. Скорее, грязно-серые — этот цвет почему-то всегда напоминал мне мокрый после дождя асфальт — да, именно. Однако цвет диванных подушек сейчас был одной из последних вещей, которые меня волновали, так что мысли об этом быстро потерялись в круговороте других — куда более скверных и менее невинных.

Глубокий вдох. Выдох. Затем — ещё раз. Это помогло мне немного успокоиться и хоть мало-мальски прийти в себя. Но меня всё ещё трясло, а в голове то и дело подобно вспышкам мелькали мрачные картины моей возможной смерти. От напряжения я сжала в кулаки руки — ногти больно впились мне прямо в кожу, однако я не обратила на это никакого внимания. Какое мне дело до состояния ладоней, когда в голове такой кошмарный бардак?

Не думать о плохом, только не думать о плохом… Казалось бы — что сложного? Но для меня это оказалось задачей практически непосильной.

Так я просидела почти час.

А когда наконец разжала пальцы — увидела огромные и, похоже, глубокие кровоточащие царапины.

— Вот же… — на ум не приходило ничего культурного, но я сдержалась, чтобы не выругаться — всё-таки, в культурном обществе живём, как-никак.

Что бы там ни было, а раны стоило обработать — пусть и были они совершенно несущественными. Заживут быстрее, а значит, меньше прохожу с пластырями на руках, тем самым не привлекая к себе внимание излишне любопытных знакомых.

Кажется, аптечка должна была лежать где-то в ванной.

— Чудесно, — выдохнула я, поднимаясь с дивана и направляясь в совершенно другой конец квартиры, — Заодно и умоюсь.

В ванной комнате было по приятному прохладно. Белые стены успокаивали, а, стоило мне открыть кран, как полившаяся из него вода приятным шумом заложила уши. Я подставила под нее ладони — и по ним тут же алыми струйками потекла уже немного запёкшаяся кровь. В каком-то роде это было даже красиво — как минимум, эстетично. Однако наслаждалась подобным зрелищем я отнюдь недолго, потому что, стоило мне поднять глаза и посмотреть в зеркало над умывальником, как на меня вновь накатила волна отвращения к себе.

Сцепив зубы и скривившись в брезгливой улыбке, я провела мокрым пальцем по зеркальной поверхности — на стекле остался влажный след и несколько капель вокруг него, которые потом стали медленно стекать вниз.

Казалось, будто мое собственное отражение плачет по мне — по той маленькой, беззаботной девочке, которой я была раньше, и по тому ужасному чудовищу, в которое она сейчас превратилась.

Я снова коснулась зеркала — на этот раз всей ладонью.

— Эй ты, там — по ту сторону! — вырвалось из моих уст прежде, чем я успела подумать о том, что собираюсь сказать, — Я ненавижу тебя, слышишь?!

Конечно, она слышала. Она всё слышала. Поэтому и «плакала» сейчас. Она всё-всё слышала и всё знала. Она была тварью. Она была мной.

— Ненавижу тебя, — ещё раз повторила я, выдохнула и «с размаху» окатила себя ледяной водой.

«Не думать о плохом, не думать о плохом…» — черт, да ведь не умею я! Ну не могу я просто взять и выкинуть из головы весь этот бред о самобичевании, это слишком сложно и не делается вот так сразу.

Но если не сейчас, то — когда?

Раздумывая над тем, стоит ли начинать делать хоть что-нибудь для того, чтобы научиться в конечном итоге принимать себя такой, какая я есть, я полезла в висящий над умывальником шкаф за аптечкой. Накапала немного спирта на вату и приложила к царапинам — руки неприятно защипало. Ну и поделом — нечего срываться вот так, ни с того ни с сего. Ох, как же всё сложно-то…

Что вообще со мной происходит? Неужели именно так люди и лишаются рассудка? Теряют самообладание и контроль над собой, а потом… Что скрывается за этим самым «потом»? И — есть ли там хоть что-то?

Из раздумий меня внезапно вырвал уставший голос матери, доносившийся откуда-то совсем рядом — по всей видимости, из коридора:

— Элайза!

— Да, мам? — я выбежала из ванной и тут же предстала перед ней, натянув фальшивую улыбку и сделав вид, что всё в порядке и что всего лишь несколько секунд назад я не думала о том, что происходит с людьми, у которых едет крыша.

— Я дома, — сказала она так, будто бы это новость и я всё ещё не заметила её присутствия.

— Тебе что-нибудь нужно? — тратить время на пустую болтовню мне не хотелось совершенно, поэтому я намеревалась закончить наш разговор как можно быстрее.

— Почему ты говоришь со мной так грубо?

Как будто бы это в первый раз.

— Я всегда так говорю. Так… Я могу идти?

На лице моей матери ясно читалось: «Нет, ты не можешь уйти, а ещё ты неблагодарная дочь и как ты вообще разговариваешь со мной?!»

Благо, вслух она ничего из этого не сказала. Возможно, потому, что просто-напросто не хотела ссориться на ночь глядя — а было уже, если я правильно помнила, около восьми часов вечера, потому что с работы матушка приходила именно в это время — а, может быть, потому, что сама немного меня побаивалась. Нет, я не тиран и не издеваюсь над своей матерью — ни в коем случае. Однако конфликты зачастую провоцирую именно я. И всё из-за чего — правильно, из-за того, что меня всё бесит.

Так и не получив ответа, я развернулась и, пряча поцарапанные руки за спину, поплелась в свою комнатенку.

Без света там было мрачно и неуютно — тусклые лучи уличного фонаря, будто бы невзначай проникаюющие в комнату через окно, тянули за собой бесформенные нити черных теней. Всё это напомнило мне какой-то старый чёрно-белый клишированый фильм ужасов, где главную героиню убивают её собственные фантазии.

Я легко ткнула пальцем в выключатель на стене рядом с дверью, и небольшая лампа загорелась, заливая теплым светом сие скромное жилище. Внимание мое тут же привлекла огромная куча учебников на столе и школьные тетради поверх них. Да, весьма удручающая картина, ничего не скажешь. Признаться, ко мне в голову даже пришла мысль разобрать всё это добро — разложить по полкам и, быть может, ко всему этому ещё и выполнить какое-нибудь из домашних заданий, накопившихся за эти три дня. Поэтому я неспеша и с довольно-таки кислым выражением лица подошла к столу и, сев за него, вытянула из этой кучи первую попавшуюся тетрадь.

Химия. Чудесно.

Кажется, ничего сложного — всего-то записать пару уравнений и пройти тест, который учитель давал нам ещё на позапрошлом уроке и с которым я явно опоздала, пропустив вчерашний урок.

Следом за химией последовала физика, и здесь дела, надо сказать, обстояли гораздо хуже. Я бы даже сказала, совсем плохо, потому что этот предмет я откровенно не понимала. Даже самые простые формулы были для меня чем-то из ряда вон выходящим — я чувствовала себя тупой, как пробка из-под шампанского. Хотя, надо отдать мне должное: мой средний бал по этому поедмету составлял три целых и восемь десятых из пяти целых. У некоторых и такого нет, так что грех, в принципе, жаловаться.

Кое-как написав всё, что требовалось на завтра и потратив на это по меньшей мере час или полтора, я, вполне довольная результатом, устало откинулась на спинку стула. Однако отдохнуть и снова зарыться в ком собственных гнусных мыслей мне не дала мама — она вошла в мою комнату и, подойдя ко мне, вычурно-заботливым тоном спросила, удосужилась ли я поесть что-нибудь за сегодня.

Врать я не умела, так что смысла отпираться не было.

— Я приготовила пирог с мясом. Иди поешь, пока он не остыл.

Есть действительно хотелось. К тому же, пирог с мясом был моим любимым — раньше мне и в голову не могло прийти отказаться от него. Вот только… Всё возвращалось к одному и тому же: сейчас было уже не так, как раньше. «Просто есть» теперь было безумно тяжело, потому что, съедая хоть что-нибудь, мысленно я тут же возвращалась к собственному весу, внешнему виду и прочим, схожим с этими вещам.

— Спасибо, но что-то не очень хочется, — вежливо ответила я, вставая из-за стола и вытягивая из-под кровати простые электронные весы.

Стала на них — и ужаснулась. Цифры показали пятьдесят пять килограммов.

Конечно, мозг говорил мне — почти кричал — что такой вес — норма, и худеть или в чём-то себя ограничивать мне отнюдь не нужно.

Однако мне было плевать на здравый рассудок.

«С этого дня — никакой еды», — мысленно заключила я, твердо намереваясь похудеть и, наверное, даже не догадываясь, к чему приведет меня эта, на первый взгляд, незатейливая идея.

***

* «Ты бы любила меня, если бы я был глух и слеп?
Ты бы услышала мой голос, если бы я всегда молчал?» — перевод первых строчек песни «Soul behind the Face» исполнителя (группы) Scorpions

* BF — (сокращение от: best friends) — ЛП (сокращение от: лучшие подруги)