Другие люди
I
Третье апреля.
Пять лет тому назад, 1891 год по Алиосскому летоисчислению.
В тот день в Валтонии был праздник. Его Величеству исполнилось пятьдесят лет.
В столице устроили парад, и много зевак столпилось на главной площади, чтобы увидеть это. Их совсем не интересовал император, его они видели уже много раз. Зато его дочь появилась в тот день на публике впервые в новом статусе. В статусе линеры, «наследницы».
Никто не представлял, как она сейчас выглядит. В последний раз она показывалась на совершеннолетие своего брата-предателя, восемь лет назад. Но в тот день звездой был тогдашний линер Чардан, и нынешняя линера стояла в его тени. Кто-то помнил длинные рыжие косы. Кто-то – ее излишне низкий для тринадцатилетней девочки рост. А кому-то, и таких было большинство, запомнилась диадема, которую юная вирода держала в руках.
И вот послышалась флейта. Сначала тихо, чтобы люди на площади перестали болтать, а попытались расслышать мелодию. Затем громче, предвещая появление императора, а вместе с ним и линеры. И, наконец, показалась всадница.
Она была верхом на сивом жеребце, сбруя и седло которого были белоснежны. В традиционных парадных доспехах из белого золота на рабочую одежду. Всадница походила на простого гвардейца, если бы не ее шлем. Он был весь из завитков желтого золота, но полностью скрывал лицо девушки. Таких шлемов не носили никогда и никто.
Всадница остановила коня на середине площади. Люди замерли. А затем прекрасный голос, разносимый стараниями воздушников, объявил:
- Ее императорское высочество, вирода Кродрары, Блиайнея и Уньры, линер-принцесса Валтонии и вирдства Дрика, Пиресса Герцская.
Аккурат с последним словом, линера сдернула шлем и вытащила из заколотых волос шпильку, растрепывая их. Уже другой воздушник послал легкое дуновение, чтобы темно-рыжие, пышные и легкие, но уже совсем не длинные волосы линеры красиво развевались.
Пиресса Герцская соскочила с коня, оставив шлем на седле, вышла вперед, положила левую руку на ключицу, а правой дважды очертила полукруг в воздухе. Те, кто еще не успел поклониться, заложив одну из рук за спину, как это было принято, тут же сделали это. В ту пору, спустя три года после последней Валтоно-Странтаской войны, народ не знал презрения к линере, а фрейлины еще не начали приговаривать, что самомнение Пирессы вздернуто кверху сильнее, чем ее нос.
- Мой народ, - сказала линера, - мои братья и сестры. Я хочу сказать вам спасибо. Благодаря вам и вашим победам мой отец все еще ваш император. В последние два десятка лет происходит слишком много войн. Мне прискорбен этот факт. Но вы все живы. Вы справились и подарили Валтонии две победы и несколько мирных договоров. Мне жаль погибших. И мне жаль, что на последний войне мой брат, Чардан, стал принцем-пре... - Пиресса Герцская осеклась, но быстро взяла себя в руки, - принцем-предателем. Его поступку нет оправдания даже в сердце горячо любящей его сестры. Он дезертировал, он бежал. Но я – не он. И я с радостью сообщаю, что лично вписала свое имя на первое место во всех списках призывников.
Линера вскинула руки, с нее спали неудобные доспехи, и оказалось, что под ними у нее военная форма самого нового образца. Затем Пиресса замолчала. Она ждала реакции на свои слова. И получила ее с лихвой. Сначала зааплодировали те, кто был в призывной возрасте. Затем те, кто прошли войны. А потом аплодисменты слились в одно сплошное целое.
- Спасибо, - воскликнула Пиресса. – А теперь поприветствуете моего отца, императора Валтонии Орияна Третьего!
Перед линерой открылся люк. Она легко спустилась туда, опираясь на поданную руку преданного слуги.
- Вы были изумительны, ваше высочество. Люди будут вас обожать, - пролепетал слуга.
- Наверное, - вздохнула линера, прекрасно понимая, что это не так. Одно успешное выступление – не залог вечного успеха.
- Вы чем-то опечалены? – поинтересовался слуга, подавая Пиресса стакан с шайлом.
- Ни чуть, - соврала девушка. – Просто устала.
Чардан не был предателем или дезертиром. Он был жертвой.
Пиресса помнила, как несколько лет назад сидела у кровати своего раненного брата и с замиранием сердца прислушивалась к дыханию. И как сначала обрадовалась, что он открыл глаза, а потом, заглянув в них, завизжала. Белки покрылись ярко-синими прожилками, синий цвет его глаз стал почти бесцветным, а зрачок сузился до совсем маленькой точки. Пиресса убежала за помощью, но Чардан уже пропал, когда штатная медсестра явилась в комнату. А через несколько дней Пиресса узнала, что Чардан сдал врагу всех шпионов, каких знал, рассказал о секретной базе, а свой полк и вовсе отправил на верную смерть. И именно в тот день Ориян Третий объявил старшего сына предателем. Пиресса и штатная медсестра в один голос утверждали, что линер-принца прокляли, но император не верил.
И народ, разум которого застила пропаганда, тоже не поверил бы, скажи Пиресса сегодня правду.
Пиресса знала, что народу она не интересна. Линера или линер обязаны горячо любить родину, записываться добровольцами на войну, дарить детским домам большие деньги, присутствовать на разного рода открытиях и заниматься еще кучей других лицемерных дел. Чардану все это нравилась. Он приходил на открытия школ и университетов, даже когда это не требовалось, иногда лично вел уроки стрельбы у новобранцев, а еще придумал Оловянных и открыл при дворе школу для детей простых горожан и для детей дворян разом, куда набирал ребят абсолютно случайный образом. Народ любил Чардана всей душой, он был идеальным принцем. И от того его предательство было столь мерзим для них.
Но Пиресса была не такой. Она ненавидела свои обязанности как линеры. Она любила выпить, играла в покер, заводила связи на ночь. Народу было плевать, чем занимается младшая сестра принца-линера. Обычная принцесса, которую очень скоро выдадут замуж за политического жениха. Но теперь к Пирессе были обращены все взгляды, о ней думали, выдумывали сплетни, старались очернить. И Пиресса была вынуждена забыть о той жизни, которую знала и любила, и стать бледной тенью себя. Пожалуй, хотя бы за это Пиресса и возненавидела Чардана: не будь он таким дураком и не окажись проклят, она сейчас занималась бы чем-то по-настоящему интересным, а не рассказывала народу о том, какая она якобы хорошая.
- Вы отдохнули, линера? – спросил слуга. – Вам пора к фрейлинам. Ваш отец настаивает, чтобы вы побывали на балу.
Пиресса кивнула. Чертовы балы. Их она ненавидела больше всего. Другое дело пьяное застолье в кабаке, где можно залезть на стол и танцевать, выслушивая комплименты о чудесных ножках, пить пиво, играть в карты на гроши, а потом, если вдруг будет настроение, уйти на сеновал с первым деревенским красавцем. А балах ни танцев, какие Пиресса любит, ни выпивки, ни карт. Красавцы, правда, есть. Вот только такие, что от них Пирессу тошнит.
- Вы прекрасно танцуете, Пиресса, - сказал с легким веменедским акцентом принц Вердж, целуя валтонской линере руку. Они был на три-четыре года старше Пирессы, но всегда воспринимался ею как мужчина среднего возраста. – Будь вы моей женой, я бы танцевал с вами днями напролет.
- В таком случае, мне стоит радоваться, что вы тоже линер для своей страны: я не люблю танцы, - абсолютно фальшиво улыбнулась Пиресса.
- Жаль, моя дорогая, я был бы рад на вас жениться. Ваша красота сразила меня еще в день подписания мирного договора.
- Лестно слышать, - ответила Пиресса, насторожившись. «Его дорогой» она не была и быть не желала. По крайней мере, долго.
- Нам ничего не мешает. И я и вы будем жертвами политических браков, - Вердж аккуратно взял Пирессу за руку, но она тут же вырвала ее, и невзначай положила на традиционный кинжал валтонского наследника, который носили все линеры. Она не умела обращаться с оружием – зачем, когда есть гвардейцы? – но помнила, что так делал Чардан, когда ему что-то не нравилось.
- Да, но вы тоже наследник, - постаралась аккуратно образумить Верджа Пиресса. То, что он говорил, было сущим бредом. - Как вы себе это представляете? Моим мужем, скорее, станет третий или даже четвертый сын президента Странтары, или племянник царицы-регента Ножаштана, или любой иной имеющий не слишком много прав на престол юноша или мужчина. Вам ваш отец наверняка любезно найдет или прикажет найти девушку такого же статуса. Я готова лично познакомить вас со своей двоюродной сестрой. Но я линера. Я не могу.
- Но мне не нужна ваша кузина или какая-нибудь из восьми дочерей хольянской королевы. Я хочу объединить Валтонию и Веменеду. И я хочу вас.
- А я, к сожалению, нет, - сказала Пиресса, делая реверанс. – Валтонская Веменеда или Веменедо-Валтония звучит ужасно. До свидания.
- Надеюсь, когда я придумаю, как назвать объединенную страну, вы измените мнение. – Вердж явно пытался отшутиться. Хотя не выглядел расстроенным. Скорее разгневанным. Будто у него сорвалась важная покупка. – До встречи.
Пиресса отошла от центра зала и достала из складок платья книжечку и перо. Такое новшество, как ручка, уже было доступно для императорской семьи, но Пирессу успокаивало затачивание перьев. Линера вычеркнула принца Верджа из списка тех, с кем она была обязана потанцевать до конца балла. Всего насчитывалось девятнадцать мужчин и юношей. Вердж был семнадцатым. Оставались тринадцатилетний сын старого, собирающегося отойти от дел странтарского посла и верный слуга линеры, которого она прозвала Мовысом, «тряпичным», потому как он умел шить.
Танцевать со слугами придумал Чардан. Но его обвиняли в соблазнении молоденьких кухарок и горничных. Тогда Чардан попробовал приглашать взрослых женщин. Но людям не понравилось и это. Чардан был слишком хорош собой для того, чтобы народ воспринял такие танцульки как безвинное действие.
Зато Пиресса брала скорее харизмой, чем внешностью. Служанки нередко шутили о ее чересчур вздернутом носе, а волосы напоминали соломку. Вряд ли кто-то решит, что она может соблазнить смазливого пажа. Скорее он ее. Но этот вариант в глазах народа очернит самого пажа, а не линеру.
На сынка посла выпал коротенький танец. Мальчик так смущался, что Пирессу это умиляло. Но не долго.
А потом настала очередь Мовыса. И самый длинный финальный танец бала. Пиресса любила то, как Мовыс обращался к ней, но танцевал он не хорошо. Пирессу выдрессировали танцевать лучшие учителя Алиоса, и она просто не могла ошибаться. А вот Мовыса, ее личного слугу и сына портного, учила пляскам его подружка-фрейлина, которую учила ее мать из провинции, которую учил провинциальный учитель, бывший, как думалось Пирессе, у себя на родине простым солдатом.
Музыка лилась непринужденно и плавно, линера успевала смотреть по сторонам и подмечать, каким гостям скучно, а с кем из слуг можно будет позаигрывать потом. И Пиресса, конечно же, видела странного мужчину с пистолетом, но была искренне уверена, что гвардейцы с ним справятся.
Раздался выстрел.
Пиресса завизжала.
Император уклонился. Он рявкнул на гвардейца и выхватил у него оружие из рук. Не состоявшийся убийца бросился бежать.
Террорист, спасаясь от преследования, прорывался сквозь толпу к выходу. Но в последний миг он заметил Пирессу.
Линер-принцесса спряталась за Мовыса, а затем толкнула его вперед.
Прогремел еще один выстрел.
Любимый императорский слуга упал замертво.
II
Тени разбушевались. Она могла в этом поклясться.
Все пошло наперекосяк уже давно. Ей казалось, будто она сильно больна. Много спала, мало ела, чувствовала себя слабой и пустой. Или наоборот слишком полной.
Семейный лекарь посоветовал больше гулять.
И сейчас девушка цокала по брусчатке каблучками, куталась в шаль и торопилась найти лавочку, чтобы отсидеться.
«Я наследница губернатора, - думала девушка. – Я не могу разлечься в парке».
Девушка не помнила, как вообще оказалась в парке. Не знала, как будет идти домой. И боялась этих чертовых огромных теней.
Собственное имя ускользало. Она остановилась и несколько раз повторила шепотом его. Никогда еще это сочетание букв не казалось ей настолько глупым. Тогда девушка попробовала сказать полное имя, но запнулась после третьего имени и так и не вспомнила всех приставки к фамилии.
«Я сейчас умру», - мысленно проскулила она и действительно сползла по стенке вниз.
Тени надвигались. Девушка не помнила, как заставить свою магию, свою «пятую конечность», работать так, как нужно.
«Хелд!»
Она отползла в угол. Странная тень последовала за ней. Вскинутая рука, легкое дуновение холодного ветра...
- Лирана? – чем-то голос с веменедским акцентом оказался прямо над ней. – Тихо.
«Тени говорят», - решила девушка.
А тень подняла ее на руки с возгласом «Наконец-то».
Вердж, кронпринц Веменедский, был раздосадован, обрадован и удивлен одновременно. Похищение Алфранды Кнарске было успешным, но ему претило состояние, в котором он нашел девушку. Анва-Люрри обещала, что даст ему знать, когда насытиться кровью и душой, но Вердж и подумать не мог, что она доведет свою жертву до такого состояния.
Вердж не знал, действительно ли прекрасна Алфранда, или ему лишь чудиться. У нее были восхитительные, пышные светлые волосы, которые завивались крупными кудрями на концах, как у ее брата. И когда девушка была еще в сознании, Вердж отметил ее стальные глаза. В них не было примеси других цветов, ни голубого, ни зеленого, ни карего. Только сверкающая сталь. И у ее брата глаза были такими же. Верджа пугала внешняя схожесть Алфранды и Фениксилиана. Нельзя любоваться теми чертами внешности, какими обладает самоназванный злейший враг.
В карете, куда Вердж принес Алфранду, была темно и тихо. Он боялся потревожить изможденную лирану Кнарске, но вместе с тем ему не терпелось вновь увидеть Анву-Люрри.
Вердж ждал долго. Но все равно упустил, когда же Анва-Люрри явилась ему.
- Я рассчитывал, что ты будешь прятаться в теле той замарашки, - проговорил Вердж. Анва всегда шла с ним на уловки. Заставляла Верджа видеть в ней черты умершей матери. Говорила то самым чистым веменедским, то с отвратительным странтарским акцентом, чтобы позлить. Притворялась любовницей, чтобы войти к нему вечером, невольно заставляя городскую стражу уважать их фальшивого принца, но при этом заставляя самого Верджа вспоминать мерзость отца. Он обо всем знал и был готов, как ему думалось.
- Она оказалась умней.
Кратко, тихо, вкрадчиво. Анва-Люрри говорила так. Духи любят помпезность, но Анва не из таких. Вердж мало что знал о ее прошлом. И знать не хотел. Ведь едва ли оно было счастливым.
- Побыть красавицей было приятно, после восьми лет заточения.
- Не злись. Я ведь нашел тебе хорошее тело с хорошей кровью. Что не устраивает?
- Что ты не привел ее сам. И ты ждал слишком долго.
- И чтобы ты прокляла меня?
- Я не проклинала того мальчишку. Лишь ускорила его проклятие.
Вердж усмехнулся. Анва понимала, что он знал правду. Но лгала. Она всегда так делала. Ложь была такой же неотъемлемой частью Анвы-Люрри, как боль и гнев частью Верджа.
Когда много лет назад Вердж впервые призвал Анву-Люрри, он поклялся ей служить взамен на осуществление его цели. Анва-Люрри не выполнила того, что обещала, в полной мере, но вывернула уговор таким образом, что теперь неудавшийся веменедский принц был ее прислугой. И не вызволить Анву-Люрри из заточения, куда она попала после смерти мачехи Верджа, тогда еще юноша не мог. Сначала пристанищем духа четыре года была сокровищница где-то на границе со Странтарой, потом еще столько же – Оанова Ветвь. И лишь в последние две недели Анва-Люрри жила, как паразит, в душе Алфранды, питаясь ее кровью и жизненными силами. Иногда она могла покидать обе своих темницы, но ей хотелось полной свободы. И потому восемь лет подряд Вердж неустанно искал способ вытащить свою лирану в мир людской.
- Ты свободна, Анва, - сказал Вердж. – Что тебе теперь нужно?
Дух с легкостью перепорхнула на сиденье рядом с Верджем. Принц отстранился, а Анва-Люрри превратила свои волосы в жемчужные кудри Алфранды.
- Понравилась? – спросила Анва, кивая на лирану Кнарске. – Матушка ее в эти года была краше, но и эта сойдет. Хочешь, она тебя возжелает?
- Нет! – ужаснулся Вердж. Веменедский король обожал соблазнять молоденьких служанок, а Верджу это казалось противным. Он скорее боялся женщин, но в то же самое время был ими восхищен.
Анва-Люрри залилась смехом. Ей было смешно, что Вердж, глядя на всю ту грязь и неразбериху в стране, что случились с Веменедой от похоти их короля, в двадцать девять лет не мог даже помыслить сделать то, что в пятнадцать давалось ему легче легкого.
Впрочем, смеялась она не долго, и вот Анва-Люрри сложила руки на груди и недовольно вздохнула. Ее внешность была одновременно странна и естественна. Вердж не знал, родилась Анва-Люрри такой или воровала части чужих обликов, но всю жизнь искреннее мечтал забыть ее. Ярко-синие, как сапфиры, глаза почти круглой формы без зрачков в добрую половину лица снились веменедцу в кошмарах, а над загадкой крупных завитков дыма черного и бело цветов, что служили духу волосами, Вердж ломал голову уже второе десятилетие.
Но ни глаза, ни волосы, ни даже абсолютно бесцветные губы, из-за которых дух казалась совсем кукольной, не пугали Верджа так, как пугало тело, через которое, если Анва-Люрри хотела, слабо просвечивали кости и вены. Анву-Люрри забавляло, когда под миловидным сказочным, но таким не живым лицом виднелся череп. На счастье Верджа, сейчас Анва была не в том настроении.
На глазах у Верджа Анва-Люрри провела рукою по своему лицу и телу и сделалась смазливым юношей с загорелой кожей и сверкающими черными глазами. На Анве-Люрри все еще было платье из семнадцати слоев разной ткани, и смотрелась ее новая личина в этом довольно забавно.
Как-то в юности Вердж спросил, почему Анва-Люрри предпочитает быть женщиной, если дух может быть кем угодно. Вердж не знал, зачем спросил это, но после ответа Анвы четырнадцатилетнему принцу было плохо.
«Странно становиться мужчиной после того, как за последние несколько сотен лет родила около двух дюжин детей от множества других мужчин», - сказала Анва-Люрри тогда. Вердж представил, как она приходит к своим любовникам и вместо объяснения делает так, что еще не рожденные дети в ее чреве начинают просвечивать, всего на одно единственное мгновение, но и этого хватило, чтобы Верджа вырвало.
- Дай мне ее руку, - приказала Анва-Люрри, вновь многозначительно взглянув на Алфранду. – Представлюсь крестьянским мальчишкой и отнесу письмо якобы нашей Алфри ее родителям.
- Валтонские крестьянские мальчишки выглядят иначе, - вздохнул Вердж. Ему всегда было искренне жаль, что Анва-Люрри могла воровать лишь отдельные детали внешности. Она не могла примерить чужое лицо полностью, пока его владелец был жив, но почему-то упорно отказывалась убивать своими руками. – Они тут все поголовно рыжие и светлоглазые. Ты так на выходца из колонии похожа.
Анва-Люрри предпочла ничего не объяснять на тему странного выбора внешности, но продолжила рассказывать о том, что собирается делать:
- Представляешь, Недла подумала, будто Алфранда понесла. Недла был такой смышленой в юности, а в нынешнее года думает о такой ерунде! Ладно, красавчик, что напишем от лица Алфранды? – Юноша, которым была Анва-Люрри, наклонил голову набок.- «Сбежала с матросом, не ищете?».
Вердж не знал, как отреагировать. Любое слово Анвы-Люрри было игрою, заманивающей в ловушку. Вердж до сих пор верил, что дух может обманом забрать душу и превратить ее в зверюшку, с которой будет срезать три года подряд по куску мяса и есть. Эту старую веменедскую страшилку Верджу рассказывали няньки и каждый раз по-разному.
Каждую букву в письме Анва выводила будто в трансе. Вердж не вглядывался в его содержимое, но по обрывкам оценил строгий официальный стиль и четкий понятный почерк.
Анва-Люрри неожиданно поняла, что до сих пор не сменила одежду. Злорадно улыбнувшись, Анва-Люрри на мимолетное мгновение сделалась женщиной, когда уже скинула платье, но еще не надела крестьянские рубаху и штаны. Вердж старался не показывать, как сильно его смутил вид красивого обнаженного тела. Но Анва-Люрри все равно осталась довольна своей выходкой.
У Верджа были сложные отношения с людьми. В детстве принцу сначала не давали общаться с детьми придворных, чтобы он не отвлекался от обучения, затем наоборот принуждали проводить свое время только с отпрысками политических деятелей. В юности король стал одержим мыслью, что Вердж никакой ему не сын и нарочно находил ему множество дел в замке, лишь бы не показывать его никому. В четырнадцать лет единственным близким человеком для Верджа осталась его невеста королевна Бьинса, о свадьбе с которой договорились, еще едва королева забеременела, но роман с ней был коротким и скучным – ее быстро выдали замуж за другого человека, а спустя полгода она умерла при преждевременных родах. В восемнадцать Верджу удалось подружиться с валтонским принцем, приехавшим с дипломатической миссией, но эта дружба привела к войне.
Со временем, Вердж стал полулегендой – принцем, который есть, но которого нет. Советники короля старались подложить ему в постель любовницу или подружить со своими младшими родственниками – других детей у короля все еще не было, и расположение наследника было очень к стати. Но Вердж шарахался и от первых, и от вторых, потому что помнил, к чему приводили все его попытки дружить или любить.
Идея привезти Алфранду в один из своих особняков принцу не нравилась. Но Анва-Люрри была непреклонна и считала, что так будет легче шантажировать отца девушки – он был вторым человеком после императора. Его пост, Генерал-Губернатор Столицы, был столь престижен, что, родись у него еще один ребенок, ему или ей устроили бы свадьбу с близким родственников правящего монарха.
Почему-то Верджу не хотелось оставлять лирану Кнарске одну. Она выглядела такой уставшей, что молодой мужчина невольно проникся состраданием и участием. Ему не нравилось, что бедная, ни в чем не повинная девушка вынуждена страдать лишь от того, что родилась в слишком важной семье.
Анва-Люрри в очередной раз пошло пошутила и посоветовала посмотреть на реальное женское тело хотя бы один раз в жизни, пока была возможность.
Вердж был решительно против того, чтобы закрыть Алфранду в темнице, и оставил ее в гостевой комнате на кресле. Связывать, как приказала Анва-Люрри, также не стал, но все-таки приказал своим немногочисленным слугам закрыть все окна коваными решетками.
Вердж не знал, сколько простоял у окна, глядя на заросший белым шиповником сад через решетку - цветы в нем были заколдованы и, хотя обыкновенно шиповник не выбрасывает новых цветков дважды за сезон, здесь он цвел вечно вопреки июльской жаре и январскому холоду.
Алфранда старательно делала вид, что все еще без сознания, но Вердж видел, как она иногда приоткрывает глаза и старается не менять позы, в которой ей не очень удобно. Принц пригладил волосы и уже собирался как можно дружелюбнее обратиться к пленнице, но все никак не мог придумать, как бы сообщить девушке новость о похищении помягче.
В конце концов, Алфранда не выдержала, резко села и схватила первое, что попалось ей по руку в качестве оружия – этой вещью оказался тонкий и ломкий перочинный нож, но тут же спрятала его в складках своей юбки розоватого цвета.
- Сколько? – вкрадчиво спросила она.
Вердж растеряно потупил взгляд.
Алфранда встала, тщательно оглядывая себя. Ножик, практически бесполезный, но все равно еще острый, она не выпускала из рук, но исходящий от нее опасности Вердж не чувствовал. Он знал, что Алфранда – будущий губернатор Герцавы, и что ее учили всему необходимому. Но он представить не мог, что в первую очередь она прибегнет к попыткам договориться, а не к побегу или истерике.
- Я еще раз повторю: сколько вы за меня хотите? – Алфранда отошла от кресла. – Это упростит жизнь и мне, и вам. Я скажу, за какой промежуток времени отец сможет отправить необходимую сумму, или после какой максимальной суммы попытается освободить меня своими силами, а вам не придется тратить время на переговоры.
Вердж продолжал молчать.
- Вы немой или подручный, который сторожит, но ничего не знает?
- Я... - Вердж замялся. – Я еще не решил.
Алфранда невольно прыснула со смеху, но тут же дернулась и несколько испугано взглянула на Верджа.
- Вы не слишком решительны для коварного похитителя. – Она говорила расслаблено, но все еще продолжала насторожено себя вести. – Я ожидала худшего.
- Я... - Вердж снова запнулся. Это был его самый долгий диалог с кем-то кроме Анвы-Люрри за четыре последних года. – Я нашел вас в парке, вы теряли сознание, и мне пришлось привезти вас сюда...
- Обычный человек отвез бы меня в больницу или к моим родителям.
- Но я ведь не знаю никого в этом городе, я даже не валтонец, и...
Алфранда заставила Верджа замолчать одним взглядом. Все эти попытки оправдаться действительно выглядели жалко, и принц это понимал, но все-таки начал снова говорить какую-то околесицу.
Алфранда слушала вполуха. Гораздо сильнее ее внимание занимали решетки и расположение дверей и окон в комнате.
- Вы веменедец? Вы чисто говорите, но буква «д» все одно звучит как «т». И вам бы стоило немного меньше тянуть «о», - совершенно не в тему сказала девушка. Она прощупывала почву, старалась понять, где та граница, до которой можно спокойно говорить с похитителем, не опасаясь за свою жизнь и здоровье. Возможно, Вердж и показался ей слабым игроком, но Алфранда не спешила списывать его со счетов. – У вас определенно был хороший учитель. – Последние слова девушка сказала по-веменедски.
- Да, мои учителя старались из-за всех сил. – Алфранда не прогадала, и сказанная на его родном языке фраза действительно обрадовала принца. – Меня зовут Вердж.
Анва-Люрри не давала приказа, чтобы Вердж не говорил Алфранде своего имени, Верджу стоило догадаться самому, но он не догадался. И пожалел в ту же секунду.
Лицо Алфранды на секунду стало озадаченным, но затем она довольно усмехнулась.
Вердж прекрасно понял, что Алфранда уже сложила один плюс один, но девушка притворилась, будто не придала этому значения.
- Кродл-офицер Алфранда Фаемара Эена Резия Кнарске накр Орлока, - девушка протянула руку, но растерянный Вердж поцеловал ее, вместо того, чтобы пожать, чему тут же ужаснулся: страшное нарушение валтонского этикета, согласно которому к другому человеку нельзя было сидеть ближе, чем в полуметре, не то что целовать руку! Алфранда дипломатично сделала вид, что все нормально. – Впрочем, вы это и так, наверное, знали. К слову, у моего брата инициалы почти те же.
Вердж вздрогнул при упоминании Фениксилиана - вирденка, как его называла Анва-Люрри.
Принц поспешил сменить тему:
- Тогда, в парке, вам было плохо, и я хотел бы узнать, как вы сейчас себя чувствуете?
Алфранда не поспешила отвечать. Она между делом поправила широкую ленту на шее, расшитую маленькими драгоценными камушками – Вердж не знал, как называется это украшение.
Вердж, как принц, был обязан знать много о традициях соседских стран. И он мог с уверенностью и точностью сказать, что эта лента не входила в состав традиционного валтонского наряда. Не все валтонки плели жгуты, некоторые носили короткие платье с высокими сапогами, а некоторые предпочитали надевать юбки подлиннее, но моды на ленты никогда не было. Подобные, но гораздо более тонкие украшения носили за пределами Алиоса, в странах Ючара, но никак не в Валтонии.
- Пожалуй, мое самочувствие гораздо лучше, чем несколько часов назад, - кивнула Алфранда. – Мне стоило бы показаться врачу, но, боюсь, в моем нынешнем положении это будет довольно затруднительно.
- Что вы, Алфранда, если понадобиться, я найду, кого пригласить, - постарался заверить пленницу Вердж, но Анва-Люрри скорее сама перероет медицинские справочники, чем подпустит к Алфранде постороннего человека. Вердж не совсем понимал, в чем суть похищения, но был уверен, что дух знает, что она делает.
К вечеру Вердж стал замечать, что Алфранда не настолько сдержана и спокойна, как ему показалось в начале. Но после возвращения Анвы-Люрри еще раз зайти к девушке в комнату Вердж не решился.
III
Мы с Елинейей сидели на первом этаже постоялого двора и хранили молчание. Немыслимо сильно чесался глаз, но я решил оставаться неподвижным. Официантка принесла мне виски, а Елинейе шайл, но выпить напиток мне было не суждено – компаньонка прикрыла мой стакан рукой и пододвинула к себе.
- У тебя проблемы.
- Иначе я бы к тебе не пришел, - ответил я ей, протянув руку обратно за своим виски. Елинейя полагала, что проблемы у меня с алкоголем, однако прослушивать поучения от нее я не хотел и сделал вид, будто бы ошибочно ее понял.
- Учти, что я здесь только ради приключений, - Елинейя продолжала буравить меня взглядом и отодвигать стакан все дальше и дальше от меня.
- То есть тебя не интересует, почему я собираюсь пуститься в путь как в тот раз? – Я не сдержался и привстал, чтобы наконец-то забрать виски.
Елинейя утомилась от борьбы за стакан и выпила его содержимое залпом.
- Нет, - проговорила Елинейя и оторопела, но лишь на мгновение. Она могла выпить довольно много прежде, чем захмелеть, но я и представить не мог, что она не выпадет в осадок, выпев столь крепкий напиток одним глотком.
В один день наших приключений я и Елинейя попали в неприятную передрягу, из-за которой не могли выйти из трактира. И Елинейя, видимо, от отчаяния стала пить. Когда после первого стакана Елинейя начала откровенничать и слишком резко отвечать на любую мою колкость, я был уверен, что еще двух-трех хватит, чтобы затащить ее в постель – странно это говорить, но я действительно находил и до сих пор нахожу Елинейю довольно привлекательной внешне. Однако в таком же состоянии она осталась после целой бутылке и не свалилась с ног после еще двух. Елинейе было все равно, сколько пить – стакан или пятнадцать стаканов. Пока в дело не вступало нечто столь же крепкое, как девяностопроцентный абсент, она оставалась лишь немного навеселе. Я был искреннее удивлен в тот день – не каждая молоденькая девица из приличной семьи оказывалась в силах перепить семнадцатилетнего меня.
Впрочем, сейчас ничего не изменилось.
По всей видимости, на моем лице отпечатлелось непритворное удивление, и Елинейя коротко усмехнулась. Я разозлился и хотел взять ее чашку с шайлом, но вовремя понял, что это глупо.
- Выдвигаемся через четыре дня, - постановил я, поняв, что Елинейи все равно до моих причин, а значит, мне стоит также не интересоваться, почему она передумала. Меня терзало несгораемое любопытство, от чего Елинейя вдруг наплевала на задолженные извинения и сама пришла ко мне, но, раз уж она проявляет безразличие к моим основаниям, то надеется, что я не стану спрашивать ее ни о чем. Это было нашим уговором, старым и нерушимым. Едва ли Елинейя верит, что я выполню его, но она все равно на это надеется. Пожалуй, я мог бы начать расспросы только ей назло, но не успел.
- Послезавтра, и это не обсуждается.
- Но... - Признаваться в том, что в ближайшие несколько дней мне придется страдать от моего проклятия, было стыдно. Ни обилие алкоголя, ни ночь с официанткой меня не спасли – я стал находить на теле крупные свежие раны. Обычно особое усугубление проклятия наступало не чаще одного раза в три-четыре месяца, в прочее время боль была вполне сносна и глушилась всевозможными доступными мне средствами. Но сейчас начало становить все сквернее и сквернее – дурно, как в первый раз, делалось чуть ли ни каждую неделю, а золотой серп, который я давно приноровился натачивать самым лучшим образом, не всегда мог обстричь бивру. – Договорились, - кивнул я, не желая ни о чем говорить Елинейе.
Переждать не получится.
Елинейя догадывалась, отчего я силился перенести дату начала авантюры, однако не предложила мне помощи. В глубине души я надеялся, что все решиться не начавшись – Елинейя или лирана Ланика, или они вдвоем, своими врачебными умениями и познаниями разберутся с проклятием и помогут сестре. Несомненно, я мечтал слишком о многом, но все же мне стоило попробовать.
По первому плану моих действий, я хотел заехать с Елинейей домой к родителям якобы за необходимым скарбом для путешествия, и это действительно было нужно, но первостепенной моей задачей было под ненавязчивым предлогом убедить Елинейю немного понаблюдать за Алфрандой. Я невероятно сильно хотел ошибаться насчет природы ее болезни, и Елинейя могла бы хотя бы убедительно соврать мне в благих целях.
Но эту идею я забраковал довольно скоро – родители были знакомы с Елинейей и имели некоторое представление о наших приключениях с ее слов, из-за чего ее появление в качестве гостя смутило бы и меня, и ее, и их.
Алфранда, как я уже говорил, тремя годами старше, но предпочитает жить с родителями. В Валтонии живущая в одиночестве незамужняя девушка не является диковинкой и девианткой, но Алфранде не нравились слухи, какие могли пойти.
Если служанка ловила ее на общении с каким бы то ни было лицом мужского пола от двадцати до пятидесяти одного года – отцу было пятьдесят два, и то, что Алфранда может встречаться с его ровесниками казалось окружающим мерзостью и неприличием, зато если «избранником» был человек на год или два младше отца, то ничего непристойного уже не видели, - то сию же секунду рождался слух о новом романе лираны Кнарске.
Сестра ни капли не святая: однажды я случайнейшим образом застал ее полуголой в объятьях лирия городского казначея. Впрочем, я тактично сделал вид, будто бы ни о чем не догадываюсь. В ту пору мне было шестнадцать и Алфранда, зная обо всех моих похождениях с Ретой и еще одной девушкой, имя которой я предпочту не называть, охотно сделала вид, будто бы не догадывается, что я так же притворяюсь.
Не знаю, является ли эта маленькая история с маленьким романом единственным случаем, но я прекрасно понимал, что это не мое дело и уж тем более не дело общественности. К тому же, я верю в порядочность сестры и более чем уверен, что она была, как минимум, страстно влюблена в казначея.
Как бы ни была красива сестра, изъян был и у нее. Ее шею пересекал ужаснейшего вида шрам, который она старательно прятала высокими воротниками, различными украшениями, закрытыми платьями.
Я не помнил, и помнить не мог всех подробностей – в год, когда Алфранда получила свой шрам, я родился. Все, что я могу сказать, это то, что шел третий месяц войны со Странтарой, родители жили в приграничном городке тогда. Мне было пару недель, но я родился раньше, чем стоило, и моя крайне болезная на тот момент жизни мать, и большая часть прислуги, обратили все свое внимание ко мне. И то ли Алфранда неудачно упала и повредила шейный позвонок, то ли ее задело осколком от заряда – в медицине я разбираюсь столь же плохо, как Елинейя разбирается в танцах - но в итоге ей пришлось проводить долгую и сложную операцию.
Каждый раз, осознавая, что Алфранда могла умереть еще в детстве, мне становилось плохо. Она была моим самым близким и родным человеком. Поэтому сейчас я не имею никакого права оставить ее.
Так размышлял я по дороге в комнату. В последнее время я был, пожалуй, слишком зациклен на сестре. По этой причине я насильно заставлял себя думать о Елинейи, но получалось довольно скверно.
Несомненно, мне было, что вспомнить о Елинейи. Но все эти воспоминания омрачались.
Я всегда считал в своей ранней юности, что, раз я так сильно люблю сестру и даже испытываю некоторые чувства к Рете, то не являюсь эгоистом.
Я ошибался.
Моя комната была хорошо убрана, хотя еще четверть часа назад кое-где лежала пыль и была смята постель. По всей видимости, Рнежка заходила еще раз. Также она открыла окно.
Я по привычке протянул руку за золотым серпом. Довольно сложно объяснить, каким именно способом он облегчал мое проклятие не пускаясь в не самые приятные, на мой взгляд, подробности, но без него я бы уже давно умер. Но рукой я нащупал лишь пустоту и недоуменно посмотрел туда, где рассчитывал обнаружить свою панацею.
Прищурившись, я заметил клочок бумаги.
«Не скучай, дворянчик».
IV
Лойнеру было сложно принять то, в кого выросла его подруга по прислужному дому.
Рнежка никогда не была сорвиголовой или дерзкой девицей – в прислужном доме такие долго не жили. Да и общался с нею Лойнер только последний год своего и ее, как ему думалось, прибывания в этом месте. Лойнера отпустили довольно легко и просто – он усердно работал и умудрялся гасить свой долг дополнительным заработком. С Рнежкой все было гораздо сложнее.
Она родилась в Веменеде, но оказалась в валтонском прислужном доме на границе со Странтарой. Рнежку было не слишком выгодно держать в доме – внешние изъяны, половину из которых она получила именно что от рук надзирателей, сбивали почти половину ее возможной стоимости, да и прачка из нее получилась так себе.
За пару лет до выпуска Рнежки император принял закон, запрещавший продавать воспитанников прислужных домов в рабство, но тогда еще не было поправки о долгосрочной аренде прислужек. Поэтому для Лойнера было странно, что Рнежке столь усердно мешали выплатить последний взнос.
Рнежка никогда не говорила, почему надзиратели ее так ненавидят, и только пару раз обмолвилась о побеге. Но тогда Лойнер не придал значения ее словам и, покидая дом, даже не надеялся, что подруга когда-нибудь оттуда выберется.
Но она выбралась.
Лойнер не знал, как и насколько давно, но был искренне удивлен, когда на прошлой недели Рнежка пришла к нему домой с просьбой дать кров ненадолго и никому не говорить, кто она такая.
Тогда ничего не предвещало беды, но уже сегодня Лойнер способствовал воровству.
Рнежка была убедительна и красноречива, припомнила, как они вместе ненавидели аристократов. Накричала. Расплакалась. И Лойнер согласился.
Лойнер чувствовал, что совершает нечто неверное, и что Рнежка обезумела от своей ненависти, но он не отказал девушке. Все же, он мог тогда помочь ей с долгом, но предпочел наняться к первой попавшейся лиране и уехать из родной приграничной деревни, да не абы куда, а в столицу. Лираной, само собой, была Елинейя Ласиц.
Пожалуй, Елинейя была предначертана Лойнеру судьбой. В день, когда лирана его наняла, Лойнер пошел на тамошний постоялый двор только потому, что его друг отправился искать счастья у конюшней вместо него. Он тогда два года как ушел из прислужек.
До знакомства с Елинейей Лойнер, как и Рнежка, верил, что аристократы, а в особенности молодые и богатые, худшие на свете из людей, но лирана была такой хорошей, такой славной, что Лойнер вскоре поменял свое мнение.
Лирана была молоденькая, но Лойнер уже тогда счел, что это самая благочестивая девушка из всех, кого он вообще когда-нибудь узнает. Так что служить ей для Лойнера была честью, которую нести он хотел с достоинством. И действительно нес.
Рнежка запрыгнула в повозку и жестом приказала Лойнеру гнать. Кучер покорно натянул поводья.