Дорога первоцветов

Получилось так, что покинув подножье горы Раска с Роши направились по следу Баронга и его свиты. Изначально они сделали это просто потому, что так оказалось легче: Раска все еще был измучен случившимся, нога загноилась и долго не заживала. Роши, сердце которого разрывалось от вины и скорби за приемного сына, все время нес его на себе — аккуратно, на подогнутых лапах, стараясь не трясти и не наклонять.

Баронга боялись все: прознав о его приближении, духи спешили убраться с дороги. Даже животные, ведомые слепым инстинктом, забивались глубже в свои норы, разлетались и разбегались. Поэтому путь Роши и Раски оказался прост до безобразия: словно им услужливо подмели дорожку и убрали с нее малейший камушек, о который можно было запнуться.

— Почему ты не присоединился к свите Баронга? — спросил Раска в один из таких удивительно спокойных, тягучих как древесная смола, дней.

— Я не настолько... — Роши подвигал ушами, подбирая слова. — Даже не знаю. Отчаявшийся? Жаждущий? Безумный? К свите пр-р-рисоединяются по р-р-разным пр-р-ричинам. Кто-то желает силу и власть. У кого-то есть заветная мечта, р-р-ради котор-р-рой он готов несколько тысяч лет лет р-р-рисковать собой и бр-р-раться за самые гр-р-рязные дела. Есть и такие, кому пр-р-росто скучно. А у некотор-р-рых существ настолько жуткая внешность и вздор-р-рный хар-р-рактер-р, что в др-р-ругих обстоятельствах с ними никто и дела иметь не хочет.

Раска вспомнил заполнивших небо существ. Они двигались быстро, поэтому Раска не разглядел их как следует — но несколько раз он выхватил взглядом тела, покрытые шерстью или отвратительными наростами.

— Подожди, — нахмурился он. — Ты сказал, несколько тысяч лет?

— Пр-р-ример-р-рно столько длится контр-р-ракт, заключенный с Баронгом. Пр-р-рисоединяясь к свите, дух добр-р-ровольно отказывается от всех воспоминаний, можно сказать, от собственной сути. Становится пр-р-росто слугой. И лишь когда контр-р-ракт р-р-растор-р-ргнут, к нему возвращаются воспоминания. И появляется пр-р-раво попр-р-росить у Бар-р-ронга исполнить одно желание.

Выросший среди духов Раска уже слышал о том, что Баронг исполняет заветные желания в оплату за службу: с раннего детства Роши старательно учил его законам этого огромного, невообразимо сложного мира. Но теперь, когда он воочию увидел свиту и сражение, знакомые с детства вещи ощущались по-другому. Вспомнив, как бессчетное множество существ ныряли в небесный разлом, где их ждала лишь смерть, Раска воскликнул:

— Уверен, большинство духов на службе и двухсот лет не проживают! Зачем соглашаться на то, что в любой момент тебя могут прихлопнуть как муху — а ты и не вспомнишь, кем был на самом деле?

Роши положил морду на вытянутые лапы, глянул увлажнившимися глазами:

— Ты даже не пр-р-редставляешь, мой мальчик, сколькие на самом деле желают позабыть свое прошлое. Какое множество существ ничего в себе не любят, пр-р-резир-р-рают себя настолько, что с удовольствием окунутся в забвение, пожер-р-ртвуют всем, даже жизнью.

Очень быстро Раска с Роши научились определять, как далеко находится свита; продолжает ли она свой полет, остановилась ли отдохнуть. Чуткий нос Роши улавливал множество запахов шерсти, кожи, пота: когда они становились особенно интенсивными, путники прятались и пережидали, когда слабели — продолжали путь. И все равно пару раз они подобрались настолько близко, что увидели черную тучу в небе — хвост свиты.

На земле, там, где прошел Баронг, тоже оставались следы. Макушки деревьев и верхние ветви были изломаны. А места, где свита отдыхала, оказывались усеяны перьями, клочками шерсти, огрызками, обглоданными костями мелких и крупных животных. Один раз Раска с Роши обнаружили круглый глаз. Он валялся в траве и обреченно смотрел на проглядывающее между крон синее небо. Раска хотел забрать глаз с собой — сам не понял, зачем ему это понадобилось — но все же сдержался. Ведь встречаются существа, способные вырастить новое тело из крошечной частички предыдущего: из отрезанного пальца или даже из ногтя, из сломанного зуба, упавшего волоса или из того же глаза. Роши не хотелось проснуться однажды и узнать, что подобранная безделушка вдруг обзавелась острыми клаками и готова вгрызться тебе в горло.

Раска видел, как Баронг боролся с Пожирающей-миры, рискуя собой. И совсем скоро ему довелось узнать, как Баронг утешает себя после тяжелой битвы, как он развлекается.

Тогда им пришлось задержаться на одном месте на целую неделю. Роши принюхивался к запахам, которые приносил ветер, глаза его сверкали. В нескольких днях пути свита Баронга пировала: сложилось так, что их дорога пролегала через два крупных человеческих селения.

Селение побольше Баронг отдал своим приспешникам. Они развлекались поистине жестоко! Слухи, робко передававшиеся из уст в уста, нарекли эти чудовищные забавы "пляской смерти".

Духи из свиты игрались с охваченными ужасом людьми как кошка забавляется с мышью, прежде чем убить ее: давали немного времени — но недостаточно, недостаточно! — чтобы убежать и спрятаться. Схватив целую семью, обещали смилостивиться и съесть лишь одного человека: и заставляли бедных людей самим выбрать, кто из них разделит эту страшную участь. После, издевательски смеясь, духи оставляли выбранного в живых, остальных же разгрызали прямо на его глазах.

Другому пойманному приказывали забраться на самое высокое дерево, суля спасение, если сможет долго продержаться и не упасть — и пока он полз, сдирая кожу о ствол и ранясь об острые ветки, тренировались в меткости, кидая камни...

Ну а сам Баронг выбрал поселение поменьше, но лично для себя. Способы, которыми предпочитал развлекать себя он, называли "мистериями". Впрочем, никто толком не мог сказать, в чем они заключаются. Поговаривали, будто Баронг одурманивает людей, заставляет их верить в то, чего нет, поступать так, как они бы никогда не поступили.

С последствиями пляски смерти и мистерии Роши и Раска столкнулись через несколько дней после того, как остатки свиты покинули оба селения.

Там, где резвилась свита, трава была красная от крови, повсюду валялись ошметки тел. А поселение, где развлекался Баронг, являло собой картину еще более жуткую: люди лежали на земле, и кости их были переломаны, истерты в труху, руки-ноги вывернуты, а на лицах (там, где еще остались лица) застыла счастливая улыбка.

— Они пр-р-рыгали с кр-р-рыш снова и снова, пока не осталось сил встать, — заключил Роши, внимательно осмотрев и обнюхав тела.

— Это мое наказание, — пробормотал Раска и затряс головой, точно безумный. — За то, что не поднялся по склону. Я должен был увидеть, но не увидел. Должен был предать их земле или сжечь, но не сделал этого.

Роши попытался увести приемного сына подальше, но тот стал яростно отбиваться. После, чуть успокоившись, он принялся делать то, что посчитал единственно правильным.

Несколько дней с утра до ночи Раска рыл яму — и в одном, и в другом поселении. Все шире и шире, глубже и глубже.

Когда руки Раски начинали болеть от работы так, что пальцы отказывались двигаться, вместо отдыха он шел осматривать дома, собирал вещи, которые могли быть дороги местным жителям: самодельные игрушки, вышитые платочки и чепцы, угощения вроде фруктов и кусочка остывшего пирога. Сложив все вместе — останки людей и дорогие их сердцу вещи, Раска самолично закопал яму, посеял сверху найденные в одной из пристроек семена цветов. Он сомневался, что они прорастут, но какие-то растения — пусть даже сорняки — все равно укроют этих бедных людей зеленым одеялом. Оплетут стены домов, пустят корни в крыльцо и полы — и надежно скроют страшную память этого места.

Закончив работу, Раска привалился к стене ближайшего осиротевшего дома и долго сидел, запрокинув голову к пасмурному небу, глядя на обрез крыши и далекие серые облака. И затянул погребальную песню, в которой просил духов из небесных сфер смилостивиться и хорошо проводить умерших в последний путь.

Роши свернулся подле, положил голову ему на колени. Когда голос Раски стих, он проговорил:

— Внутр-р-ри свиты часто вспыхивают ссоры, пр-р-роисходят кр-р-ровавые р-р-разбор-р-рки. Неугодивших ему существ Бар-р-ронг может выпотр-р-рошить в пр-р-риступе гнева, а их шкур-р-ру вшить в свою меховую накидку — чтобы другим было неповадно. Ну и ты видел, с каким существом он бор-р-ролся: один только палец Пожир-р-рающей-Миры как дер-р-рево, котор-р-рому нужно р-р-расти сто лет. Неудивительно, что Бар-р-ронгу со свитой люди что мур-р-равьи или комар-р-рики: пр-р-рихлопни — и не заметишь. Но если бы не он, весь наш мир-р-р давно бы...

Раска не спорил:

— Тебе не нужно оправдываться. Человеческие дети развлекаются, вороша муравейники и давя жуков, отрывая им крылья и лапки. И не подозревают, что сами они — муравьи, чей муравейник однажды тоже разворошат, а их самих, как жуков, передавят. Таков круговорот жизни. Никто в этом не виноват и с этим ничего не поделаешь.

Раска ощущал: внутри него поселилась пустота. Вязкая, оглушающая и ослепляющая, она перекрывала все. Раска ощущал себя червяком, которого в любой момент может проглотить рыба. И это не будет иметь никакого смысла — ведь эту рыбу поглотит другая, покрупнее, чтобы затем быть съеденной еще более свирепым сородичем или быть выхваченной из воды прожорливой птицей, чья судьба — оказаться растерзанной острыми когтями поджидающего в засаде зверя. И этот круговорот пожирания одних другими никогда не остановится. Как бы ни был ты силен, всегда найдется тот, кто сильнее.

— Нас всех однажды съедят, — пробормотал Раска, прикрывая глаза: их ослепило просочившееся сквозь брешь облаков солнце.

_________

От автора: извините за грустинку. В следующей главе мы снова перенесемся на 3000 лет вперед и продолжим проводить время с Алененком.