Эксперимент номер 772. (посвящается ченгесхану старшему)
– Один на четыреста тридцать два миллиона.. – тихим ропотом вырвалось из горла Чонгука, который едва ослабил хватку, словно в воду с головой окунувшись.
Пак лишь тихо хмыкнул, приложив руку к горячей щеке, смахивая посолоневшую слезу. Он был морально измучен всем этим ярым представлениям о вторичном поле, будто бы это так важно. Куда не пойдешь – со всех сторон на тебя сыпется who is you, причем, настолько раздражающе и настырно, что плакать хочется.
– Чимин.. я.. – тихо начал Чон, с горечью вглядываясь в пушистый загривок Пака, что плавился огарком потухшей свечи, ведь не везде тебя насильно заставляют вот так вот резко и отвратильно набалтывать всем свои сокровенные секретики, – я не хотел, правда, извини меня.
С этими словами, Чонгук бережно приподнял практически обмякшего Чимина к себе поближе и тихо прижал его к своей груди, стараясь уловить еле витающий в радиусе метра аромат волнующегося океанского бриза, чьи волны совсем затихли, а штормовые предупреждения на мгновенье заглохли, как перед полуденным лояльным цунами.
Сердце Чона едва слышно хрустнуло, ведь внутри ломаются не только кости. Тихий всхлип выводил из колеи, а море внутри сделало нерешительный неброский всплеск непорочной крошечной волночки, которая робко лизнула песчаный берег солёной водой.
– П-пожалуйста.. не говори никому.. ничего, пожалуйста..! – тихо-тихо шепнул Пак, легонько прислонив теплый лоб к груди Чонгука, смачивая кожу, которая мускулистым покровом облегала совершенно беззащитное сердечко, солёной-солёной водой, прожигая его насквозь. Чимин заметно дрожал, пуская импульсы едва заметной колеи по всему идеально сложенному телу. Подрагивающая рука тихонько скользнула за спину Чонгуку, который продолжал прижимать худощавого Пака к себе немного крепче, позволяя затихшему внутреннему морю ожить, а чаек, беззаботно пролетавших над ним, кропотливо продолжать высокий полет над утренним прибоем.
– Я никому не расскажу, Чимин, пожалуйста, только не плачь.. – необыкновенная нежность, исходящая от морозного и переохлажденного в целом Чонгука поражала и ветром проходилась по земле, накрытой пеплом, сдирая с нее серый безжизненный покров бесконечного холода и льда. Все вышеописанное являлось тем, что ощущает Чонгук, прижимая к себе то худощавое тельце, которое с каждой секундой переставало испускать тихие-тихие всхлипы, а слёзы и вовсе прекратили жечь сквозь темно-синюю рубашку.
Едва ли отстранив от себя сие яркое созвездие, Чонгук осторожно провел рукой по его спине, далее проходясь подушечками пальцев по мягким и нежным волосам, которые подгибались от единственного движения руки, нежно скользившей по ним. Чон медленно приподнял глаза, под пеленой которых скрывалась едва заметная нежная горсть мягких иголочек влажной сосны, потому в глазах парня зрачки принимали едва рваную форму, что могли разглядеть лишь два соулмейта, которые вместе на протяжении, как минимум, четырех лет. Да-да, не удивляйтесь – чужие люди видят в твоих глазах отражение твоих чувств, твой внутренний мир, хоть и болью в сердце отсвечивают тебе путь зелёным светом, что струится через верхушки нескончаемых сосен и иголочки суконных ниточек, что принимают оттенок едва ли видной оттепели.
Бережно, как драгоценнейшее сокровище, поглаживая те самые алые и пушистые волосы, Чон не сдержался, и уткнулся в них носом. По лёгким в ту же секунду заструился знакомый аромат аметистов на тихоокеанском берегу, а в голове засел образ картины Хокусая. Чонгук тихо-тихо прожурчал, боясь вспугнуть доверенное ему сокровище синевато-бирюзового цвета:
– Ты хочешь чего-нибудь..?
Говорят, если долго смотреть на Бездну – Бездна начинает смотреть на тебя.
Переведя томный взгляд тихоокеанских затмелых глаз на задавшего риторический вопрос, Чонгука, Пак многозначительно шмыгнул и немного осипшим нежным голоском прозудел в ответ:
– Домой.. я хочу домой..
– Давай я тебя отвезу, хорошо? – немного ожившившийся Чон высказывал свою готовность искупить вину и помочь сквозь поярчевшие глаза, сияя при этом, – где ты живёшь?
– Но.. у меня нет.. дома, – поникшим голосом едва слышно прошептал Пак, из глаз которого вновь заструились жгучие слезы.
– Чимин? – вновь Чон ещё крепче прижимает к себе, вопросительной интонацией выпрашивая объяснения у плавившегося Пака, что начинал пошатываться, но смог отпрянуть назад, освободившись от совершенно непохотливых объятий, которые он начал любить.
Чон вопросительно приподнял бровь, требуя объяснений.
Тихий выдох. Чимин осторожно развернулся вбок и поднял руку к суставу локтя, со вздохом рванув белоснежную ткань рукава рубашки, чуть не разрыдавшись, ибо дорогое же это было сокровище, хлопок-то недешёвая вещица.
На руке красовалась тонкая металлическая цепь, плотным холодным покровом облегающая тонкое запястье Чимина. Осторожно перевернув бледную руку, Пак сдержал выдох, глядя на бесцеремонно вырванный кусок металлической цепи с парой-тройкой звеньев, которые остались будто бы от смерча, унося за собой остатки жизни и красоты.
– Я из.. консерватории имени Скиноби..
Выше запястья красовалась выведенная явно железным лезвием по нежной коже надпись на вымершем языке, гласившая: «experimentum numerus 772». Собой она составляла мерзкий шрам, который зверско выпирал покровом выпуклой бардовой, словно лавой, что вытекла из жерла раскалённого вулкана. буквами, похабно выведенными на бледной коже, сиял едва различимый мертвый язык, который заставлял толпы мурашек пробегать по спине.
– В.. выжгли.. – тихонько пролепетал Чимин, чье тело начало заметнее дрожать, а пухлые губы поджались в едва различимой жалости к себе. Глаза вмиг опустели, заставив внутреннее море затихнуть без предверия бури, а чаек, словно пронзимых острой холодной пулей, камнем рухнуть в воду, распластав по свистящему воздуху белоснежные крылья, из которых мгновенно выскальзывали перья, подобные снегу, – Чонгук.. на меня объявлен иск.. мне очень страшно..